Глава 7. В семь утра в дверь Анжелы постучали

В семь утра в дверь Анжелы постучали. У порога она обнаружила поднос с завтраком, которым могли бы насытиться, наверное, десять человек. Ей принесли кофе, яйца, бекон, картофельный салат, лосося, миску креветок и блюдце местных северных ягод mulker, горьковатых на вкус. Это привело ее в хорошее расположение духа. Стало быть, если и не сам гость, то, по крайней мере, его желудок – в этой стране святое.

Усевшись по‑турецки на разобранную постель и поставив перед собой поднос, Анжела быстро разделалась с обильной едой (удивительно, но она в одиночку съела все до крошки!), после чего ей пришла в голову мысль немного позаниматься гимнастикой. Она переставила несколько предметов комнатной обстановки, освобождая пространство, и сделала несколько упражнений для брюшного пресса – опять же, к собственному удивлению, довольно легко. «А я все еще в хорошей форме!» – с улыбкой сказала Анжела своему отражению в зеркале. Но почти сразу же подумала, что это, возможно, лишь последний всплеск энергии молодости перед наступающей зрелостью, которая, в свою очередь, предшествует старости. Теперь в течение какого‑то периода все силы ее тела и духа будут доведены до предельного напряжения. Но когда‑нибудь этому придет конец… Анжела не стала принимать душ, надела те же вещи, в которых была накануне, и направилась к двери, намереваясь спуститься вниз, чтобы выяснить, не прибыл ли наконец ее багаж. В этот момент она вспомнила о вчерашней встрече с Кристаль и пожалела, что у нее не оказалось под рукой фотоаппарата.

«Идиотка! Можно подумать, тебе удалось бы сфотографировать собственный кошмар!»

Уже у самой двери Анжела в нерешительности остановилась. По‑прежнему стоявший перед глазами образ Кристаль мешал ей выйти. Анжела стояла не шелохнувшись, затаив дыхание, чтобы как можно лучше насладиться недавним видением.

«Я бы хотела, чтобы это было правдой… Если бы мысль была материальной, воображаемое могло бы стать истинным…»

Она взялась за дверную ручку, и в тот же момент кто‑то постучал снаружи. Она открыла. Это был Имир, гигант с роскошной шевелюрой. Его длинные белокурые волосы, густотой не уступавшие кронам деревьев, отнюдь не делали его женоподобным – напротив, лишь усиливали исходившее от него ощущение мужественности и жизненной силы.

– Здравствуй, Анжела.

– Привет, Имир.

Ей вдруг показалось, что он знает все об ее сегодняшнем утре и прошедшей ночи.

– Ты хорошо спала?

– Да, спасибо.

Она по‑прежнему стояла на пороге. Викинг не пытался войти или, наоборот, сделать шаг в сторону, чтобы дать ей возможность выйти. Громада его тела, казалось, заполняет собой весь коридор.

«Чего он хочет? – думала Анжела. – Не исключено, что меня. Такое ощущение, что он был здесь все это время, наблюдал за всем, что я делаю. Слышал, как я дышала во сне».

Имир, судя по выражению лица, был в некотором замешательстве.

– Анжела! Ты должна меня простить!

– Да за что же?

– Они меня попросили побыть переводчиком и в этом случае… Я отказывался, но они настояли. Сказали, что иначе я потеряю работу. Понимаешь?

– Да, конечно, понимаю. Ну что, идем?

На самом деле Анжела совсем не поняла, что он имеет в виду, но так или иначе нужно было выйти из номера. Имир вежливо посторонился, пропуская ее.

В коридоре стояли какие‑то люди в униформе. Четверо блондинов с бледно‑голубыми глазами; мужчины по‑инквизиторски подозрительно на нее воззрились. На груди у каждого был вышит герб, что придавало им сходство с участниками военного оркестра. Однако инструментов у них не было. Один из них быстро повернулся, чтобы взять какой‑то маленький кожаный мешочек, и Анжела увидела на спине мужчины надпись крупными буквами: POLITI.

Полицейские всех стран похожи, сказала себе Анжела. Кажется, они явились по ее душу.

– Nar la du deg?

– В котором часу ты заснула? – перевел Имир.

– Я вам уже ответила: не помню. Я редко смотрю на часы перед тем, как заснуть.

«Я все еще сплю, – думала Анжела, – мне нужно проснуться. Да, это точно. Проснуться у себя дома, во Франции. Я никогда оттуда не уезжала. Я никогда не была в норвежском отеле. Я не могу сидеть в этом номере и отвечать на вопросы, которые переводит для меня фальшивый викинг. К тому же эти люди совсем не похожи на копов. Где это видано – копы без оружия?»

– Nar kom du tilbake?

– В котором часу ты вернулась?

– Я уже говорила вам, что никуда не выходила из отеля.

– Меп to personer banket pa doren din og du var ikke der…

– Два человека стучались к тебе в номер, но тебя не было…

– Да нет же, я была!

– Jo, jeg var inne!

– Hvorfor apnet du ikke?

– Почему тогда не открыла?

Анжела почти физически ощущала, как на нее давит чужая подозрительность.

– Я не слышала стук.

– Jeg horte det ikke.

– Два свидетеля говорят…

– Men det var jo to stykker…

– Я повесила табличку «Не беспокоить!».

– Jeg hadde et «ikke forstyrr» skilt pa doren!

Один из полицейских указал коллегам на пустую дверную ручку.

– Да нет же, я…

Вспомнив, что накануне положила табличку в карман халата, Анжела наклонилась, надеясь увидеть его где‑то рядом с кроватью. Полицейские тоже посмотрели на пол: там ничего не было, кроме ковра. Вдруг Анжела с удивлением увидела свой халат в руках полицейского, стоящего у двери. Тот обыскал карманы и извлек из одного из них табличку с предупредительной надписью. Где они нашли халат? В сауне? Эти полицейские тоже были частью сна?.. Внезапно Анжела поняла, что ничего не помнит о своем возвращении в номер. Быстро окинув его глазами, она заметила полотенце из сауны, лежавшее на кровати рядом со сбившейся простыней. Волна жара, всколыхнувшаяся где‑то в животе Анжелы, разлилась по всему телу, и она почувствовала, как кровь приливает к щекам. Все присутствующие вслед за ней посмотрели туда же, и один из полицейских взял полотенце.

Анжела подумала о том, что надо все им объяснить, но, судя по всему, любые объяснения были бесполезны. От Имира тоже не приходилось ждать поддержки: он сидел молча, и было заметно, что он взволнован. На вид он был сильнее любого из полицейских. Почему бы ему не раскидать их всех одной левой?

– Это серьезно? – с жалобной нотой в голосе спросила у него Анжела.

– Hva sa bun? – немедленно рявкнул старший полицейский чин.

– Hun spurte от dette er en spok, – вежливо ответил Имир.

– Что вы ему сказали? – спросила Анжела вполголоса.

– Он спросил то же самое…

– И что вы ему сказали?

– То, что ты сказала…

– Что? Что именно я сказала?

В воздухе сгущалось напряжение.

– Slutt a snake! – произнес полицейский приказным тоном, после чего добавил по‑английски с ужасным акцентом, очевидно повторив то же самое: – Shut the fuck up!

В наступившей тишине было отчетливо слышно, как один из четырех копов орудует в ванной комнате.

– Sor du alene? – донеслось оттуда.

Имир со слегка смущенным видом перевел:

– Ты спала одна сегодня ночью?

Все мужчины почти одновременно взглянули на широкую незастеленную кровать.

– Ну уж это вас не касается!

На сей раз Анжела поняла, что этого диалога глухих с нее хватит.

– Даже если мне вздумалось пригласить целую ораву мажореток в свою постель, это касается только меня! – добавила она.

Имир с некоторым затруднением перевел:

– Hun sa: hvis jeg la med hele korbussen er det i sa fall min private greie…

Анжела про себя порадовалась этой маленькой победе, глядя на нахмурившихся полицейских.

– Hvor er bagasjen din? Наг du ingen bagasje?

– Den er pa Tahiti! – ответил Имир вместо Анжелы.

– В котором часу ты заснула? – снова спросил Имир.

– Ну, опять двадцать пять…

Эти люди, явно гордящиеся своей организацией и своей эффективной работой, были, оказывается, довольно ограниченными. Анжела взглянула на часы: около восьми утра. Потом посмотрела в окно: сплошная чернота, ни малейшего признака близящегося рассвета.

– Hvorfor ser du pa klokken?

– Почему ты смотришь на часы?

– Слушайте, ребята…

Она сделала паузу, дожидаясь, что это обращение будет переведено именно так, как надо.

– Hor na, gutter…

– …чтоб уж вам все было ясно…

– For a gjore det helt klart…

– Я прибыла в вашу страну по работе…

– Jeg kom hele denne veien for a jobbe…

– Против собственной воли!

– Jeg hadde egentlig ikke lyst!

– Мне не в чем себя упрекнуть. Я принимала ванну. Потом ненадолго сходила в сауну. Вернулась и легла спать. Всё.

– Jeg har ikke noe a ha darlig samvittighet for. Jeg tok meg et bad. Etterpa tok jeg badstue. Sa gikk jeg og la meg.

– Да, и я не помню, что мне снилось, если вдруг вам это интересно.

Эту фразу Имир не перевел. Полицейские застыли. Напряжение еще больше возросло. Анжела почувствовала, как ломит затылок. Черт, она только что призналась в том, что ходила в сауну!.. Имир смотрел на нее с явной растерянностью.

Анжела резко поднялась – без всякой определенной цели, просто чтобы продемонстрировать, что это ее территория. Ей также хотелось изобразить суровую решительность. Но тут же самый высокий из полицейских с гневным окриком бросился к ней, схватил ее за запястье и умелым движением вывернул руку – так что Анжела не могла даже пошевелиться. Полицейский продолжал выкрикивать какие‑то приказы, Имир переводил, но она ничего не понимала, охваченная паникой и вплотную прижатая к оконному стеклу. Полицейский дважды пнул ее по лодыжкам, заставляя расставить ноги, потом провел руками по всему ее телу, с головы до ног. Личный обыск по всем правилам.

В оконном стекле перед собой она видела силуэт Имира. Гигант отступил вглубь комнаты, сел в кресло, сразу показавшееся невероятно хрупким, и положил огромные ладони на колени. Вид у него был несколько рассеянный, словно все происходящее его не касалось.

Глаза Анжелы привыкли к темноте за окном. Уже не обращая внимания на ворчливые голоса полицейских у себя за спиной, она разглядывала гладь застывшего фьорда по другую сторону шоссе. Вскоре она уже ничего не видела, кроме этой безграничной белизны. У самого горизонта угадывалась цепочка островов с едва заметными светящимися точками – окнами домов. Посреди белого пространства она различила движущуюся черную точку. Пристально вглядываясь в нее, Анжела наконец поняла, что это человеческая фигура. Человек не шел, а бежал, точнее, скользил – на лыжах. На спине у него висел рюкзак, и двигался человек очень быстро, ловко выбрасывая перед собой лыжные палки, а затем ими отталкиваясь. На плечи его были наброшены длинные ремни, с помощью которых он тянул за собой небольшие сани, в которых сидели укрытые одеялом хохочущие дети.

– Страна сумасшедших, – пробормотала Анжела, уже без всякого сопротивления позволяя полицейским отвести себя от окна.

Фабио, тренер итальянской команды, разговаривал руками. Когда он умолкал, то застывал в странной позе, напоминая глиняную рождественскую фигурку: правая рука воздета к небесам, глаза выпучены, словно под напором теснящихся внутри эмоций. Но говорил Фабио или молчал, он все равно следил за каждым вдохом собеседника, чтобы возобновить свою речь в тот же самый момент, когда тот остановится. Он никогда не терял нить разговора. Словно включенный на полную мощность автомат, он вибрировал с головы до ног, а его руки беспорядочно метались в воздухе, отгоняя невидимых мух.

Щеки его побагровели, шея была мокрой от слез. Протянутые ему салфетки «Клинекс» мгновенно превращались в скомканные влажные шарики, которые он бросал на пол. Стоявшие вокруг полицейские невольно морщились, наблюдая за этим несчастным человечком, корчившимся на своем табурете, как уж на сковороде.

Комиссар Бьорн еще не прибыл, и они тем временем решили записать предварительный допрос на магнитофон. В те редкие мгновения, когда итальянец замолкал, слышался легкий шорох магнитофонной ленты. В комнате без окон, где клиенты хранили багаж, было душно, как в исповедальне.

В ходе драки, произошедшей вчера вечером, Фабио пришлось ударить разъяренную француженку, напавшую на его чемпионку. Жозетта и Адриана избили друг друга до крови. По мнению Фабио, ненависть француженки, несмотря на его извинения, не угасла. Рано утром, когда все обитатели отеля еще мирно спали, откуда‑то раздался громкий крик, заставивший многих из них, в том числе итальянского тренера, пробудиться. Сочтя крик чем‑то обычным для жителей этой проклятой бессолнечной страны, Фабио решил, раз уж проснулся, прогуляться в сторону кухни. Однако он заблудился в коридорах отеля, которые все были похожи один на другой, – Ma que miseria![7]– но в конце концов оказался у входа в сауну, где столкнулся с горничной, бледной, как привидение, которая выбежала оттуда, не удосужившись сказать ему ни слова. Дверь осталась приоткрытой, и он не смог противостоять собственному любопытству.

Сауна выглядела совершенно не так, как вчера: это было пустое холодное помещение. Войдя в зал, Фабио увидел опрокинутую печь и рассыпанные камни, а рядом – ведро с веревочной шваброй уборщицы. У низа стены он заметил широкий кровавый след, тянущийся к скамье, на которой лежала… – Miseria! – его Адриана!

Она лежала на спине, в совершенно непристойном виде – обнаженная, с широко раскинутыми ногами, одна из которых съехала на пол. Ступня была как‑то неестественно вывернута, пальцы упирались в край водосточного желоба. Руки были вытянуты и соединены над головой, словно у балерины, исполняющей какой‑то жуткий «данс‑макабр».[8]На застывшем лице не было никакого особенного выражения, лишь губы были плотно сжаты. Длинные черные волосы, залитые кровью, слиплись в плотную жесткую массу, свисавшую с края скамейки. Вокруг головы виднелось множество мелких серых капелек: это были кусочки мозга вперемешку с осколками кости.

Едва лишь двери лифта разъехались в стороны, до Анжелы донеслись причитания Фабио. По тому, как он плакал, она сразу поняла, что дело серьезное. Словно стая потревоженных ос, мажоретки, все еще в пижамах, тревожно переговаривались, столпившись в холле. В этом любопытстве Анжела сразу уловила долю агрессивности и невольно шагнула назад, обратно в лифт. Однако полицейские вытолкнули ее в холл. Имир спустился по лестнице. Мрачный, он двигался огромными тяжелыми шагами, опустив голову. Увидев Анжелу, он выпрямился. Потом перед глазами Анжелы возникла уж и вовсе неправдоподобная сцена: ее крестница, Жозетта, сотрясалась от рыданий, а слева и справа от нее стояли два полицейских.

Перейдя дорогу, отделявшую отель от фьорда, Анжела и ее крестница погрузились в длинный серый глиссер с надписью POLITI на борту. Из‑за стеклянных дверей отеля за ними наблюдало множество девушек. Анжела пристально вглядывалась в их лица: нет ли среди них Кристаль?..

Глиссер быстро заскользил по гладкому белому пространству. Вскоре Анжела уже почти не различала оставшийся позади отель – видела лишь бесформенную громаду, усеянную светящимися точками, и крошечные коробочки отдельных домов выше по склону. Казалось, что скоро все это будет полностью отдано во власть тусклой зимней белизны, что отсутствие дня повлечет за собой исчезновение ночи. Те, кто живут здесь, постоянно наблюдают вечное противостояние холода и жары, смену бесконечных ночей и озаренных незаходящим бледным солнцем дней. Каждая частичка света становится предвестницей грядущей победы дня, перед которым постепенно отступают сумерки.

Где‑то в невозможной, запредельной дали Анжела разглядела крошечную фигуру Имира, одетого в длинную дубленку. Затем глиссер развернулся, и его фары осветили на секунду неподвижный, стиснутый льдом понтон. После этого пропеллер глухо взревел за решеткой своей клетки, позади глиссера взметнулось облако снежной пыли, и он понесся по заснеженной ледяной глади фьорда с таким завыванием, что все невольно вздрогнули.

Вскоре глиссер набрал скорость моторного катера. Теперь он уже не трясся и шел ровно. Однако обе француженки, сидевшие в тесной кабине в окружении полицейских, по‑прежнему дрожали, стуча зубами. Им протянули широкое одеяло, от которого шел тошнотворный запах, но, несмотря на это, они тут же укрылись им, прижимаясь друг к другу. На лице каждого полицейского, обращенном к ним, застыло суровое выражение. Наконец, согревшись, они посмотрели друг на друга, и Анжела заметила на лице Жозетты синяки.

– Что с тобой случилось? – громко спросила она, стараясь перекричать шум двигателя.

– Я подралась!

– Что они от нас хотят? Мне ничего не объяснили!

Жозетта снова заплакала:

– Адриана… эта итальянка… я подралась с ней вчера. А сегодня утром ее нашли мертвой в сауне! Кто‑то ее убил!

«Кто‑то ее убил…»

Странно, но Анжела не ощутила ни любопытства, ни каких‑либо других эмоций. Слова Жозетты описывали какую‑то абстрактную ситуацию. Сама Анжела даже не помнила, как выглядит эта итальянка. Какая она? Какие у нее глаза, какой голос? Внезапно Анжела сообразила, что это одна из мажореток.

Жозетта продолжала смотреть на нее сквозь слезы, ожидая какой‑то реакции. Анжела попыталась изобразить на лице ужас и прижала крестницу к себе. Изо рта у обеих шел пар. Дыхание было не слишком свежим, как обычно по утрам.

– Но я не могла этого сделать! Хоть ты‑то веришь, что это не я? Ну скажи! Ты моя крестная, ты должна мне верить!

Анжела кивнула и попыталась улыбнуться. Жозетта понемногу успокоилась, уткнувшись лицом ей в грудь. Анжела тихо укачивала девочку. Окончательно перестав плакать, та вдруг подняла голову и с едва заметной улыбкой взглянула на крестную.

– Что такое? – спросила Анжела. – Почему ты на меня так смотришь?

Жозетта прошептала что‑то неразборчивое.

– Что?

– А я знаю! Все знаю!

– Что ты знаешь?

– Наш шофер… он мне сказал на лестнице…

– Ты о чем?

– Ну не строй из себя святую невинность, крестная!

– Но я не…

– Он сказал, что вы… э‑э‑э… были вместе! Но я знаю, что это секрет! Не беспокойся, я никому не скажу!

Полностью сбитая с толку, Анжела лишь растерянно моргала, устремив взор в непроглядную черноту за окнами. У полицейских был такой же усталый вид, как и у обеих француженок. Но, как ни странно, невероятное сообщение Жозетты немного ободрило Анжелу.

– Я за тебя рада, крестная, – добавила та. – Но все‑таки… в первый же день!..

И склонила голову ей на плечо. Анжела рассеянно смотрела на отсветы фар на снегу. Глиссер по‑прежнему несся вперед, поглощая пространство застывшего фьорда. Это напомнило Анжеле, что у их поездки есть конечная цель. Да, кажется, все это происходит на самом деле…