Глава 11. Куда бы Анжела ни бросила взгляд, она повсюду видела гладкие поверхности и прямые линии

Куда бы Анжела ни бросила взгляд, она повсюду видела гладкие поверхности и прямые линии. Даже когда команды отдыхали, они не собирались в кружок, а образовывали ровное каре – видимо, так сильно действовала обстановка.

Имир флегматично наблюдал за этой суетой со зрительской трибуны. Разочарованная тем, что он избегает встречаться с ней взглядом, даже когда для этого предоставляется благоприятная возможность, Анжела сфотографировала его так, чтобы он оказался в самом углу снимка.

После этого она убрала фотоаппарат. Если снимать так часто, скоро останешься без пленки. Такая лихорадочная деятельность не была естественной для Анжелы, просто ей хотелось отвлечься от мрачных мыслей. Чем дольше она нацеливала фотоаппарат, глядя в видоискатель, тем меньше на нее давила реальность. В то же время она демонстрировала, что отрабатывает свой хлеб как профессиональный фотограф в самой гуще событий. Щелчок кнопки, урчание мотора, снова щелчок – все это подтверждало легитимность ее присутствия в спортивном зале.

Часть зала была отгорожена огромным черным брезентовым полотнищем, свисавшим с потолка. Посередине был разрез в три метра высотой, сквозь который можно было пройти из основной части зала в импровизированные раздевалки. В качестве перегородок между ними использовались пластмассовые стеллажи для бутылок, на время привезенные из соседней пивной; они были похожи на детали гигантского конструктора «Лего». Над входом в каждый из этих узких отсеков был прикреплен бумажный флаг той или иной страны. От бесконечной беготни мажореток в шортах и футболках туда и обратно брезент постоянно колыхался.

Посреди основной части зала тянулась широкая тренировочная дорожка, над которой на тонких проводах висели громкоговорители – казалось, что они парят в пустоте. Слева и справа от дорожки стояли ограждения с укрепленными на них пестрыми рекламными щитами. С одной стороны ограждения амфитеатром высились длинные ряды скамеек, на которых расположились зрители и журналисты. Из громкоговорителей непрерывно звучал гимн мажореток – как только он заканчивался, сразу начинался снова. Сами мажоретки разминались под присмотром тренеров, выкрикивающих команды на разных языках; тренеры напоминали овчарок, ревностно оберегающих вверенное им стадо и иногда рычащих на какую‑нибудь нерадивую овцу, чьи ошибки нарушали общую гармонию. Спортсменки снова и снова повторяли отдельные элементы и целые комплексы движений, добиваясь абсолютной синхронности, которая должна была принести им победу. Обязательная программа. Произвольная программа. Каждая деталь сложного многорукого и многоногого механизма двигалась в общем ритме.

Однако с верхнего ряда зрительских скамеек, где сидел Имир, зрелище внизу казалось сумбурным и жалким. Улыбаясь уголками губ, он наблюдал за взмахами позолоченных капитанских жезлов. Поскольку мажоретки были не в парадных костюмах, а в обычных тренировочных, происходящее выглядело обычной спортивной разминкой. Из‑за отсутствия роскоши и блеска ощущения праздника не возникало.

Имир не сразу осознал, что отбивает такт ногой. Заметив это, он поднялся и спустился вниз, к Анжеле, сидевшей на корточках возле своей сумки.

Не вставая, она подняла голову и взглянула на него, как восхищенный турист, зачарованный видом огромной горы, вершина которой теряется в облаках. Она даже не заметила, как он подошел. Несмотря на свою массивность, Имир обладал удивительным свойством – полностью сливался с обстановкой.

– Ты больше не фотографируешь?

– Надо сохранить пленку для продолжения.

– Думаешь, будет продолжение?

– Кто знает.

Она мысленно выругала себя за такой шаблонный ответ, одновременно следя за реакцией своего лжелюбовника. Имир смотрел на нее с той непринужденной доброжелательностью, которая покорила ее с самого начала. Словно вся ее прежняя жизнь была сплошным непрекращающимся испытанием, а этот человек самой судьбой был предназначен для того, чтобы стать для нее тихой пристанью после всех бурь.

– Ты говорила, что хочешь мне что‑то сказать…

– Да… Спасибо за твое свидетельство. Но я могла бы выпутаться и сама, поскольку я абсолютно невиновна.

– Я знаю. Но я беспокоился за тебя. В общем‑то, я даже не понимаю, зачем сказал… это. Такая идея возникла как будто сама собой во время допроса.

– Это?

Наконец‑то ей удалось заставить его улыбнуться по‑настоящему. Это воодушевило Анжелу, и она решила продвигаться в глубь новооткрытой территории.

– Ну что ж, не такая уж плохая идея. Во всяком случае, благодаря ней я на свободе.

– Анжела…

– Да?

– Можешь на меня рассчитывать.

– Имир… Вчера вечером ты пытался войти ко мне в номер?

– В самолете у тебя был такой испуганный вид. Мне захотелось придать тебе уверенности. Взять тебя под свою опеку.

«Вот именно так мужчинам и удается вызывать сверхъестественные катастрофы в сердцах женщин!»

Одна из распорядительниц недовольно на них шикнула. Имир покраснел. Анжела попыталась удержать его взглядом, но безуспешно: он повернулся и направился к выходу, пробормотав какое‑то невнятное извинение, минуя распорядительницу.

Анжела поднялась, с нарочитой небрежностью прислонилась к стене и подумала: «Какие у него огромные ботинки, я никогда таких не видела. Должно быть, они исходили всю страну… А почему ты думаешь о ботинках? На самом‑то деле, дорогая, ты думаешь совсем о другом… Ну‑ну, ты сама знаешь, что ничуть не хуже местных красоток, закутанных с головы до ног. Так что хоть раз в жизни будь откровенна сама с собой. Ты думаешь совсем о другом, сексуально озабоченная лицемерка!»

Она окинула взглядом пространство зала с другой стороны разминочной дорожки. Там стояли столы, за которыми распорядители готовили для девушек легкую закуску. На пять секунд динамики умолкли, потом – наверное, в сто двадцатый раз – снова зазвучал гимн мажореток. Хрупкие когорты дрогнули, упражнения возобновились.

Взглянув на черный брезентовый занавес, Анжела заметила легкое колыхание, как будто с той стороны кто‑то шел из крайней раздевалки к выходу. Несколько мгновений спустя из разреза в брезентовом полотнище выскользнула мажоретка и направилась к разминочной дорожке. Анжела не сразу узнала ее, а когда узнала, то сначала не поверила глазам.

Девочка двигалась с непринужденной грацией. Похоже было, что она уходила освежиться: на лице и руках блестели капельки воды. Волосы были собраны в тугой узел и покрыты тонкой серебристой сеточкой.

Кристаль.

Зачарованная видением, Анжела вынула из сумки фотоаппарат, присоединила к нему телеобъектив и приблизила изображение, чтобы убедиться, что не ошибается.

Кристаль – единственная из всех мажореток – была одета в парадный костюм из легкой, просвечивающей ткани. Широкие оборки розовой юбки, расшитой серебром, то и дело взлетали вокруг бедер; стройность талии подчеркивал широкий пояс. Каждым своим движением она создавала вокруг себя мини‑каскад – шелестящий, сверкающий, почти невесомый.

Да, это действительно была сестра – или ее призрак. Их недавняя ночная встреча произошла в какой‑то непонятной реальности между сном и явью, и Анжела не осмеливалась предположить, что это было на самом деле. Сейчас Кристаль полностью завладела ее вниманием. Больше не пытаясь разобраться, видение это или реальность, Анжела смотрела в объектив, пытаясь не упустить сестру из виду ни на секунду. Ей удалось взять себя в руки. Кристаль склонилась над каким‑то длинным футляром и, раскрыв его, вынула свой жезл. Тот самый, который был у нее когда‑то: тонкий стальной прут, обмотанный клейкой лентой, чтобы не скользил в руках, с позолоченными металлическими шарами на обоих концах.

«У тебя галлюцинация, детка. Вспомни: несколько месяцев после ухода матери отцу казалось, что она по‑прежнему в доме!»

Опустившись на корточки, Анжела гусиным шагом передвигалась вдоль стены, старясь держать колени на одной и той же высоте, поскольку на них опирался фотоаппарат. Однако ей никак не удавалось справиться с дрожью в руках. Глядя в объектив, она старалась не упустить ни малейшего из движений рук и ног Кристаль, ни малейшего поворота ее жезла с позолоченными шарами на концах. Словно загипнотизированная, Анжела щелкала спусковой кнопкой затвора, делая снимки крупным планом. От быстрых движений танцующей мажоретки рябило в глазах. Она казалась жар‑птицей, подхваченной вихрем.

На столах были расставлены блюда с сэндвичами с креветками и лососем. Тренеры пытались чуть ли не на пальцах объяснить рослым жизнерадостным женщинам из обслуживающего персонала, что предпочли бы еду не такую жирную, но более калорийную. Однако те в ответ так настойчиво и доброжелательно протягивали им плошки с майонезом, что в конце концов наставники мажореток решили больше не спорить и принялись уплетать розовую нежную мякоть. А уж когда специально для тренеров из‑под стола был извлечен ящик местного пива, они смирились окончательно. И впрямь нужно было немного снять напряжение. Вскоре они расслабились до такой степени, что почувствовали себя как дома. Фабио торжественно предложил, чтобы по возвращении в отель они отослали костюм погибшей Адрианы ее родителям, приложив к посылке письмо с выражением соболезнований, подписанное всеми мажоретками.

Сами девушки расположились у столов или на трибуне. Быстро распространилась новость об автобусной экскурсии по столице Норвегии после тренировок. От еды всех разморило. Никто не вспомнил про фотографа, чья раскрытая сумка одиноко стояла на пустой скамейке.

Тем временем Анжела, углубившись в лабиринт пустующих раздевалок, возобновила работу. После гигантского сэндвича с креветками и авокадо она, оглушенная стрекотней мажореток, незаметно прошла вдоль стены и скользнула в небольшой просвет между стеной и краем брезентового занавеса. Она следовала не столько за Кристаль, сколько за голосом своей интуиции. Однако пока она меняла кассету с пленкой, интуиция умолкла. Решив не слишком расстраиваться по этому поводу, Анжела предпочла прийти к выводу, что все‑таки у нее была галлюцинация. Пытаясь всесторонне обдумать этот факт, она стала мысленно перебирать доводы, подтверждающие и опровергающие собственное душевное здоровье. Да, она по‑прежнему видит рядом свою умершую сестру – но, может быть, оттого, что не может смириться с ее смертью? Или, может быть, она просто заснула на ходу и увидела сон? Но как узнать наверняка?

Она рассеянно прислушивалась к шуму голосов, доносившихся с той стороны занавеса, смотрела на одежду, разбросанную по стеллажам для бутылок. Из соседнего отсека просачивался слабый электрический свет. То и дело щелкая кнопкой спуска, Анжела фиксировала на пленку заброшенность и неуют этих времянок. Общий план, мелкие детали. Пластмассовые конструкции. Донышко бутылки, невынутой по недосмотру. Если приглядеться, можно было увидеть в нем собственное размытое отражение.

Вдруг ей показалось, что за одним из стеллажей мелькнула чья‑то тень. Анжела вздрогнула и застыла на месте. Тот, кто стоял по другую сторону стеллажа (если там вообще кто‑то был), кажется, тоже испугался и остановился.

– Кто там?

Словно в дурацком сериале, она некоторое время ждала ответа, но его не было. Анжела неотрывно смотрела в ту сторону, где заметила движение. Но тот, кто там был (если ей не померещилось), скорее всего, уже исчез. Она подумала, не стоит ли позвать кого‑нибудь из зала. Но наконец сама решила туда вернуться.

Один из стеллажей чуть дрогнул.

«Нет, он не мог сдвинуться с места сам по себе. Но, может быть, в том месте неровный пол и стеллаж перекосился?.. Да и к тому же от этой разминки весь зал дрожит… Хорошо бы сейчас под рукой оказался сейсмограф, но его нет… А может быть, мне просто показалось. У меня слишком живое воображение. Надо об этом помнить».

Но вместо того чтобы вернуться в зал, Анжела немного постояла у черного занавеса, глядя на ряды стеллажей, потом на пару секунд закрыла глаза, снова открыла и осторожно, на цыпочках, направилась в соседнюю раздевалку.

На этот раз она никого не увидела, зато услышала. Где‑то за стеллажами. Она прошла к середине брезентового полотнища, где был разрез, и остановилась, глядя на узкие отсеки раздевалок по обе стороны от себя. В них было полутемно, в глубине у самой стены вообще ничего нельзя было разглядеть. Границы, образованные стеллажами, казались нечеткими, колеблющимися. Но ведь на самом деле абсолютной темноты не существует. Анжела не привыкла всматриваться в то, что находится в поле ее зрения, просто так – если только не надо было сделать очередной снимок. Однако ей показалось, что она разглядела за сквозной перегородкой чей‑то силуэт. Но вместо того чтобы убежать, она приблизилась к стеллажу и, слегка пригнувшись, оперлась на одну из полок.

Анжела не смогла удержаться от крика, увидев в нескольких сантиметрах от себя чужое лицо.

Крик Анжелы почти сразу же был заглушён грохотом упавшего стеллажа. Деревянный пол задрожал, огромное брезентовое полотнище заколыхалось сверху донизу, и на спортзал обрушилась настоящая пыльная буря. Все присутствующие закрыли лицо руками, ожидая, пока пыль уляжется.

Это продолжалось недолго – примерно столько же времени занял бы небольшой камнепад в горах. Затем в наступившей тишине послышался жалобный стон и почти сразу же – торопливый шум шагов, внезапно стихший после громкого раскатистого окрика. Наконец брезентовый занавес резко распахнулся от резкого движения руки комиссара Бьорна.

Пригнувшись и на всякий случай закрыв голову руками, Бьорн переступил через рухнувший стеллаж и оглянулся в поисках пострадавших.

Анжела лежала на полу, засыпанная пластмассовыми обломками, скорчившись и прижимая к животу фотоаппарат. Оглушенная и растерянная, с рассеченным лбом, она без малейшего сопротивления позволила Альберу и одной из норвежских распорядительниц оказать ей первую помощь. Мажоретки, явно перепуганные, наперебой спрашивали ее о самочувствии.

Все еще не в силах произнести ни слова от сильного шока, она поняла, что ее собираются отвести в автобус, но слегка напряглась, услышав, что комиссар Бьорн вызвался отвезти Анжелу в отель, заявив, что ей нужно «немного отдохнуть».

Отворилась спасительная входная дверь. Ледяной воздух окончательно привел Анжелу в себя. Мельком взглянув на Имира, возящегося под капотом автобуса, Бьорн распахнул перед Анжелой дверцу своего «мерседеса».

Когда они отъехали, Имир вернулся в спортзал. Мажоретки собирали свои вещи со стеллажей. Услышав его вопрос, они стали отвечать, перебивая и ревниво отталкивая друг друга. На всех языках ему объяснили, что бедняжка фотограф совсем расклеилась, что неудивительно после всего с ней случившегося.

– Вы имеете в виду арест? – спросил Имир.

– О, нет, – ответила Жозетта. – Мама мне говорила: ей будет очень тяжело оказаться среди десятков мажореток. После несчастного случая с ее сестрой Анжела стала… странная.

– С сестрой? – переспросил Имир.

– Да. У нее была сестра… близняшка.

Несколько французских девушек расслышали слова Жозетты и подвинулись ближе. В руках Жозетты появилась старая газетная вырезка, сложенная вчетверо.

Бьорн с некоторым беспокойством взглянул на свою пассажирку, сидевшую на соседнем сиденье и пристегнутую ремнем безопасности. Одной рукой Анжела вцепилась в подлокотник, другой прижимала компресс к кровоточащей ранке на лбу.

– Извини, если я тебя напугал…

– Напугать меня сильнее уже невозможно.

– Тебе не холодно? Включить обогрев?

– И так сойдет…

– У тебя зуб на зуб не попадает.

Так оно и было. Бьорн протянул руку к приборной панели и передвинул рычажок обогревателя к красной отметке. В салоне машины стало теплее. Через некоторое время Анжела почувствовала себя лучше.

– Видишь, ты понемногу привыкаешь к холоду.

– Вы очень любезны, комиссар, но я никогда не привыкну к холоду. Впрочем, не думаю, что я надолго задержусь в вашей стране…

Не поворачивая головы, Бьорн спокойно проговорил:

– Но, к несчастью, в связи с тем, что недавно произошло, твоя газета требует, чтобы ты задержалась.

– Что?.. То есть… Вы уже знаете, что мне поручено?..

– Знаю. Нет проблем. Я не возражаю, чтобы ты делала свою работу.

– А другие?

– Скоро прибудет мой начальник, Крагсет, и отдаст все распоряжения начет расследования…

– Кстати, как оно?

– Движется, движется…

Глядя на заснеженные пространства по обе стороны дороги, Анжела машинально пробормотала:

– В темноте, в темноте…

– Что?

– Нет, ничего…

Ее взгляд упал на приборную доску. Надо же, Три часа дня, а температура – минус восемь! Анжела стиснула зубы: их постукивание в паузах между репликами звучало почти комично.

– Этот водитель автобуса, он же переводчик… вы его знаете? – нерешительно спросила Анжела.

Бьорн искоса на нее взглянул:

– Меньше, чем ты.

– Я вам еще пригожусь, комиссар. Я не глупее Йохансена. К тому же так получилось, что я в самой гуще событий.

Анжела с трудом узнавала дорогу к отелю. Все встречные автомобили ехали так же медленно, как «мерседес» Бьорна. Сорок пять километров в час. Бьорн перехватил ее взгляд, устремленный на спидометр.

– Мы более осторожны, чем вы, французы. У нас в городах разрешенная скорость тридцать – пятьдесят километров, за городом – семьдесят – восемьдесят. Туристов это раздражает. У нас мощные машины, но мы ползаем, как улитки.

– Я ничего не сказала…

– У нас большая страна, но мало жителей. Всего пять миллионов. Хотя это и к лучшему. Меньше различий, проще регулировать проблемы. Наше общественное и политическое сознание более развито. Мы не такие эгоисты, как вы, мы уважаем людей и природу. Вот если бы все остальные жители планеты научились, как мы, соблюдать ограничения скорости, беречь озоновый слой…

«Какой пустой, бессвязный разговор, – подумала Анжела. – Как будто мы сто лет знакомы… К чему он все это говорит? Как это связано с бедной девочкой, которой размозжили голову камнем?..»

– Имир уже известен полицейским службам.

– Вот как?

– Да, но это было давно.

– Давно? Когда?

Кажется, из категории подозреваемой номер один она неожиданно переходит в категорию доверенного лица комиссара… Но не успела Анжела порадоваться этому обстоятельству, как Бьорн ее буквально огорошил, сказав:

– С твоей сестрой, насколько я знаю, произошел несчастный случай. Давно?

Застигнутая врасплох, Анжела почувствовала, что ей внезапно стало жарко. Продолжая смотреть прямо перед собой, она произнесла:

– Да, я вижу, ваше расследование и впрямь движется.

– Не расследование, а мое размышление. Я узнал, что с тобой произошло большое несчастье. Я хочу знать, что именно, вот и все.

– Это было давно. Я все делаю, чтобы забыть…

Бьорн несколько секунд смотрел на Анжелу так пристально, что она ощутила себя пойманной в ловушку.

– Смотрите на дорогу…

Бьорн взглянул в зеркало заднего вида, когда задние колеса машины пробуксовали, угодив в небольшую колею возле разветвления главной дороги. Он резко прибавил скорость, и «мерседес» продолжал путь вдоль берега фьорда.

– В детстве я вместе с сестрой, двойняшкой, была мажореткой. Мы решили ими стать, чтобы доставить отцу удовольствие. Однажды, как раз в день соревнований, с сестрой произошел несчастный случай. Мне больше нечего добавить. Кроме того, что я ненавижу мажореток. И едва выношу свое пребывание здесь.

– У тебя была сестра‑двойняшка?.. Надо же, между тобой и Имиром есть кое‑что общее…

– Что именно?

– У него тоже был брат‑близнец. Они с родителями переехали в Осло двадцать лет назад.

– У Имира был брат‑близнец?!

– Да, Бальдр… До чего ж дурацкие имена дали им родители!.. Поначалу я даже думал, что это прозвища, но потом убедился, что они и в документах значатся. Вторые имена.

– А почему дурацкие?

– Это имена полубогов в скандинавской мифологии. Ну вот если бы тебя назвали Венерой, тебе бы понравилось?

– Да, но я ведь настоящая богиня, это разные вещи.

Бьорн пропустил эту шутку мимо ушей и продолжал:

– Имир и Бальдр никогда не расставались. Тебе‑то это понять проще, чем кому другому… Их родители были богатые торговцы. Судя по рассказам тех, кто знал эту семью, дети общались только друг с другом. Они жили в собственном доме, первый этаж которого занимал магазин. Там продавались дорогие безделушки, из тех, что дарят на свадьбы и прочие торжества… А потом случилось несчастье. Пожар. На зимнее солнцестояние.

– Солнцестояние?..

– Ну, иначе говоря, под Рождество. Брат Имира погиб.

«Погиб». Одно из тех слов, что особенно впечатляют, будучи произнесенным полицейским.

– Вместе с родителями, – добавил Бьорн, по‑актерски выдержав паузу.

«Мерседес» подъехал к отелю. Анжела поняла, что откровения закончились вместе с поездкой. Бьорн остановил машину в начале стоянки и выключил мотор. Потом всем своим массивным корпусом с трудом повернулся к Анжеле. Скрипнула кожа сиденья. Когда Бьорн с грехом пополам переместил при повороте полусогнутую правую ногу, он почувствовал, как руль уперся ему в левый бок. Но комиссару во что бы то ни стало нужно было оказаться прямо напротив Анжелы, прежде чем заговорить снова. Медленно тянулись секунды. Анжела терпеливо ждала продолжения… или начала всего.

Могла ли эта молодая женщина, сидевшая напротив него, напряженная как струна, в порыве гнева размозжить затылок Адрианы? И, не успокоившись на этом, нанести еще несколько ударов, пока не раздробились кости и не обнажился мозг? Могла ли Анжела схватить огромный булыжник обеими руками?

Анжела заметила, что он смотрит на ее руки, лежащие на коленях.

– Комиссар?..

– Да‑да, Анжела. Я размышляю, вот и все. Как у вас говорят?.. Взвешиваю слова.

– Вы говорили о пожаре…

– Огонь – это очень большая опасность в нашей стране. Все его боятся. Дело в том, что почти все наши дома деревянные. Целые города выгорали и отстраивались заново по много раз.

– Имир был единственным, кто спасся?

– Его родители тратили огромные суммы на противопожарную сигнализацию, но это не помогло. У Имира были сильные ожоги на ногах. Его обвинили в том, что это он устроил пожар, но суд его оправдал. С тех пор он так и живет в развалинах своего родового гнезда, недалеко от порта.

– На что он живет? Возит туристов?

– Все его знают, называют Здоровяк… Он мастер на все руки. В туристический сезон он работает на все гостиницы одновременно. В остальное время живет затворником где‑то на Севере.

Анжела обернулась и взглянула на ярко освещенный отель. Она вдруг ясно представила себе лицо Имира, вопящего от боли перед стеной пламени, пожирающего его брата.

Вот отчего это мгновенно возникшее притяжение.

Роковое притяжение огня и льда.

Так же как она с Кристаль, Имир и Бальдр пережили этот страшный разрыв.

– Это вы расследовали то дело о пожаре, комиссар?

– Я?.. Нет… Я в то время был, как у вас говорят, в свободном плавании.

Он невольно улыбнулся.

– То есть?

– Нет, ничего, – прошептал Бьорн и снова замолчал на несколько секунд, как незадолго до того, когда прикидывал, могла ли Анжела быть убийцей. – А он тебе не рассказывал эту историю?

– У нас было не слишком много времени на разговоры…

– И при виде ожогов у него на ногах ты даже не полюбопытствовала…

– Меня интересовали не ожоги, – сухо перебила комиссара Анжела.

Бьорн вздохнул и произнес с нотой неподдельной печали в голосе:

– Чем тяжелее тело, тем больше нагрузка на сердце…

Слегка смутившись, Анжела снова взглянула на отель. На ступеньках стоял какой‑то человек и явно смотрел на их машину.

– Йохансен, – снова вздохнув, сказал Бьорн.

Он застегнул под горло «молнию» своей парки и поднял воротник:

– Ты знаешь, мою дочь тоже звали Анжела… Ну ладно, пошли.

Кода Анжела взялась за ручку, намереваясь открыть тяжелую дверь «мерседеса», она почувствовала, что Бьорн собирается еще что‑то добавить. Она посмотрела на комиссара.

– Сдается мне, – сказал он, – что именно твой отец сфотографировал меня с женой в тот день у церкви. Анжела, наша встреча – невероятное совпадение.