Обратный отсчёт: 16

Чтобы по‑настоящему понять человека, надо залезть ему в голову.

Рудольф Л. Шрёдер, канадский клинический физиолог (род. 1941)

Мезозойское солнце светило в бронестекло опоясывающего корпус «Стернбергера» окна, слепя мне глаза и отбрасывая на плоскую заднюю стену резкие тени. Я проснулся, по‑прежнему ощущая странную лёгкость и небольшое кружение головы. Я оглядел полукруглое помещение – Кликса нигде не было видно. Гадёныш, должно быть, отправился наружу без меня. Я быстро скинул с себя пижаму, влез в те же самые штаны фирмы «Тилли», в которых прибыл сюда, натянул рубашку, куртку и ботинки и открыл дверь номер один, которая вела на спускавшийся к внешним воротам пандус. К своему превеликому удивлению, сбегая вниз по пандусу, я стукнулся макушкой о низкий потолок. Потирая ушибленное место, я открыл синюю створку внешних ворот и посмотрел вниз, на кратерный вал. На коричневой земле отчетливо виднелись следы Кликсовых башмаков двенадцатого размера; справа от них были гигантские трёхпалые отпечатки, оставленные ящером, который пробовал нас вчера на зуб. Также я разглядел маленькие клиновидные отпечатки его передних конечностей.

Я сделал глубокий вдох и шагнул вперёд. Первый шаг, в полном соответствии с поговоркой, оказался гигантским прыжком. Корпус «Стернбергера» немного выступал над гребнем кратерного вала, так что я падал примерно метр прежде, чем мои ботинки соприкоснулись с рыхлой влажной почвой. Посадка была на удивление мягкой, и я легко соскользнул по склону вала к грязевой равнине внизу, подняв за собой тучи рыжей пыли. Достигнув подножия вала, я не удержался и шлёпнулся на задницу, так что мой первый шаг в мезозой получился не слишком эффектным.

Окружающая действительность была жаркой, влажной и сильно заросшей. Солнце, едва поднявшееся над верхушками кипарисов, припекало сильнее, чем я думал. Я огляделся, надеясь увидеть динозавра или любое другое позвоночное, но никого не было видно.

Никого, кроме Кликса Джордана. Он появился из‑за изгиба кратерной стенки, прыгая, как полоумный.

– Попробуй сам, Брэнди! – крикнул он мне. Он низко присел, подтянув колени к груди, а потом подпрыгнул; подошвы его рабочих ботинок взлетели над землёй больше чем на метр. Он прыгал снова и снова, подлетая в воздух, как чокнутый кролик.

– Что ты, чёрт возьми, делаешь? – спросил я, раздражённый его ребячеством и малость завидуя его физической форме. Я совершенно точно не смог бы подпрыгнуть так высоко.

– Попробуй.

– Что?

– Попробуй, подпрыгни!

– Да что на тебя нашло, Кликс?

– Просто подпрыгни, хорошо?

Я избрал путь наименьшего сопротивления. Я присел на корточки – ноги спросонок плохо сгибались – и прыгнул. Моё тело летело вверх и вверх, выше, чем я когда‑либо прыгал, а потом, медленнее и мягче, чем я ожидал, с глухим стуком опустилось на землю.

– Что за…?

– Это гравитация, – торжествующе заявил Кликс. – Она здесь меньше – намного меньше. – Он вытер со лба пот. – По моим ощущениям я здесь вешу примерно втрое меньше обычного.

– У меня голова покруживается с тех пор, как мы прибыли.

– У меня тоже.

– Но я это списывал на возбуждение…

– Нет, это гораздо больше, мой друг, – сказал Кликс. – Это гравитация. Реальная гравитация, данная нам в ощущениях. Блин, я чувствую себя Суперменом! – Он снова взлетел в воздух, подскочив ещё выше, чем прежде.

Я последовал его примеру. Он по‑прежнему меня перепрыгивал, но не намного. Мы смеялись, как детишки в песочнице. Это бодрило, а приток адреналина ещё более усиливал наши способности.

Если вы участвуете в полевых экспедициях, то неизбежно накачаете мышцы ног, даже не желая того, но я никогда не был особо спортивным. А сейчас чувствовал себя так, словно хлебнул какого‑то волшебного зелья – энергичным и полным сил. Живым!

Кликс принялся прыжками обходить кратер по периметру. Я кинулся вдогонку. Бублик тёмной, рыхлой земли поначалу давал какую‑то тень, но скоро мы выскочили на слепящий солнцепёк. Понадобилось несколько минут безумного скакания для того, чтобы обойти вокруг тридцатиметрового кратера и снова вернуться к тому месту, где над гребнем вала торчал корпус «Стернбергера».

– Это поразительно, – сказал я, переводя дыхание; в голове всё плыло. – Но какова причина?

– Кто знает? – Кликс уселся на высохшую землю. Даже при менее чем половине обычного g безумные прыжки идиота утомят кого угодно. Я сел на корточки метрах в десяти от него, утирая льющийся со лба пот. Жара удушала. – Но я могу тебе сказать наверняка, каково следствие, – сказал Кликс. – Гигантизм у динозавров. Мэтью из АМЕИ[9]задавал этот вопрос ещё столетие назад: если слон – это максимальный размер, который по силам современным наземным животным, то почему динозавры могли вырастать настолько крупнее слона? Ну, у нас теперь есть ответ: они эволюционировали при меньшей гравитации. Разумеется, они были больше.

Я в ту же секунду понял, что он прав.

– Это также объясняет сильную васкуляризацию костей динозавров, – сказал я. У динозавров очень пористые кости – это одна из причин того, что они так хорошо образуют окаменелости путем перминерализации. – Им нужно меньше костной массы для поддержки тела при меньшей гравитации.

– Я думал, что васкуляризация как‑то связана с теплокровностью, – сказал Кликс с искренним интересом в голосе. В конце концов, он всё‑таки геолог, а не биолог.

– О, с теплокровностью связь тоже есть. Но мне никогда не верилось в теплокровность бронтозавров, а даже у них кости на распиле похожи на швейцарский сыр. Ты наверняка видел работы, где доказывается, что они сломали бы себе ноги, если бы попытались идти быстрее трёх километров в час. Эта цифра получена для нормальной гравитации, понятное дело. И, кстати, о необычной структуре костей – мне никогда не верилось, что археоптерикс и птерозавры на самом деле могли летать. Для нормальной гравитации их скелеты слишком слабы, однако для здешней вполне адекватны.

– Гмммм, – сказал Кликс. – Это многое объясняет, не так ли? Пока мы здесь, нам нужно уделить особое внимание теплообмену динозавров. Припоминаю, что ещё одним аргументом в пользу теплокровности было то, что их останки находили в пределах мелового полярного круга, где ночь может длиться месяцами.

– Точно, – подтвердил я, – Идея была в том, что динозавры не могли мигрировать на большие расстояния, чтобы спастись от полярной ночи.

– Да уж, – сказал Кликс, снимая ботинок и вытряхивая их него камешек, – при такой гравитации я готов идти хоть до полярного круга.

– Ага. Но я всё‑таки хотел бы знать, почему гравитация такая маленькая. Может быть, гравитационная постоянная увеличивается со временем?

– Тогда она не очень‑то и постоянная, не так ли?

– Ну, я не больно хорошо разбираюсь в физике, – сказал я, игнорируя его плоскую остроту, – но разве Эйнштейн не взял значение G буквально с потолка, чтобы сбалансировать свои уравнения? Мы измеряем её всего столетие, а измеряем точно всего пару десятков лет. Мы могли и не заметить того, что со временем она растёт.

– Полагаю, что, хотя я и ожидал найти… – внезапно он замолк и закрутил головой. – Что это было?

– Что?

– Т‑с‑с‑с!

Он указал в сторону лиственного леса; солнце уже поднялось довольно высоко над ним. Оттуда доносилось шуршание – словно нечто размером примерно с человека пробиралось через подлесок. Боковым зрением я уловил изумрудную вспышку. Сердце бешено заколотилось, а во рту пересохло. Мог это быть динозавр?

У нас практически не было оружия. Чёрт, у нас и бюджета‑то почти не было. Кто‑то говорил, что мы должны взять с собой что‑нибудь современное автоматическое для самообороны, но ни один из корпоративных спонсоров ничего такого не предложил – никому не хотелось портить себе имидж ассоциациями с убийством животных. Так что у нас была только пара слоновьих ружей, которые без перезарядки стреляли лишь дважды.

Кликс взял ружьё с собой, когда сегодня утром выходил наружу. Оно стояло, прислонённой к кратерному валу метрах в десяти от нас. Кликс неторопливо подошёл к нему, будто бы случайно взял в руки и жестом велел следовать за ним. Нам понадобилось секунд сорок, чтобы добраться до плотной стены деревьев. Раздвигая руками листву, Кликс вошёл в лес; я следовал за ним по пятам.

Мы снова услышали шорох. Затаив дыхание, я напряг слух, оглядывая густые заросли в поисках любых признаков животного. Ничего. Ветки и листья неподвижны, словно, как и мы, застыли в ожидании. Секунды уплывали вслед за биениями сердца. Что бы это ни было, оно должно находиться либо прямо передо мной, либо слева от меня.

Внезапно заросли зашевелились, раздвинулись, и в поле зрения появился зелёный двуногий динозавр, головой едва достающий мне до плеча.

Это был худощавый теропод, его негнущийся хвост с кончиком‑плетью был вытянут параллельно земле и уравновешивал выдвинутый вперёд торс. Голова на гибкой шее была размером с голову гончей собаки и похожа по форме – вытянутая и заострённая. Два огромных глаза, как бильярдные шары из жёлтого стекла, глядели вперёд; их сектора обзора перекрывались, обеспечивая необходимое хищнику бинокулярное зрение. Существо раскрыло пасть, показав маленькие, плотно притиснутые друг к другу зубы с зазубренной, как у мясного ножа, задней кромкой. Длинные и тонкие трёхпалые руки болтались перед туловищем, каждый палец украшал серповидный коготь. Мотая и раскачивая головой, оно издало тягучий звук, похожий на влажный кашель.

Я узнал это существо с первого взгляда – Троодон, долгое время считавшийся наиболее смышлёным динозавром, плотоядный ящер, вооружённый не только режущими когтями и острыми, словно лезвия, зубами, но также чуткими охотничьими инстинктами и, возможно, хитростью. Хотя самые полные скелеты происходят из эпохи за пять и более миллионов лет до нынешней, ископаемые зубы троодонов находят во всех слоях вплоть до окончания мелового периода. Этот экземпляр был для троодона великоват, но форма черепа не оставляла сомнений.

Кликс уже вскинул слоновоё ружьё, уперев деревянный приклад в плечо. Я не думаю, чтобы он имел намерение стрелять, если только животное не нападёт, однако ствол был нацелен и палец лежал на спуске. Внезапно он дернулся вперёд. Ружье разрядилось, не попав в цель, эхо выстрела вспугнуло стаю золотистых птиц и меньшее число покрытых белым мехом птерозавров. Второй троодон, подкравшись сзади, лягнул Кликса в поясницу, его узкие когти разодрали материал его рубашки цвета хаки. Из кустов появились ещё два троодона. Они торопливо переминались с одной ноги на другую для сохранения равновесия, что делало их похожими на босых мальчишек на горячем асфальте. Кликс перекатился, отчаянно пытаясь дотянуться до ружья. Трёхпалая нога ударила его в грудь и прижала к земле. Динозавр издал протяжное шипение, забрызгав его слюной.

Я кинулся к Кликсу, подбежал к нему с левой стороны и железным носком своего тяжёлого ботинка изо всех сил пнул зверюгу в самый центр его жёлтого брюха. Мой удар не оставил на мускулистом поджаром животе никакого следа, однако, к моему изумлению, опрокинул тварь на землю. Весу в ней было от силы тридцать килограмм, а низкая гравитация придала мне сил. Кликс, освобождённый от троодона, снова потянулся к ружью, царапая пальцами землю.

Троодон, которого я пнул, обратился теперь ко мне. Я вытянул руки перед собой, пытаясь сжать его тощее горло. Его руки метнулись вперёд в почти неразличимом броске, и мои запястья оказались зажаты в хватке его когтистых пальцев. Я выгнул спину, как танцор лимбо, в попытке уклониться от щёлкающих на конце гибкой шеи челюстей. Конституция этой твари явно не предполагала силовой борьбы против существа вдвое тяжелее и мускулами пусть не атлета, но предназначенными для жизни при вдвое большей гравитации. Я продержался добрых пятнадцать секунд.

Не отпуская моих рук, троодон присел, согнув свои мощные задние конечности, и резко оттолкнулся от жирной лесной почвы. Сила этого толчка опрокинула меня, и я грохнулся оземь, чувствуя, как мелкие камешки впиваются мне в хребет. Распластавшись над моим телом, чудовище выгнуло шею, широко раскрыло безгубую пасть, полную зубов‑кинжалов, и…

Бдыщь!

Кикс отыскал своё слоновое ружьё и нажал на спуск. Пуля ударила моего обидчика в плечо и оторвала ему голову вместе с шеей; они взлетели высоко в небо. Двойной фонтан дымящейся крови ударил из разорванных сонных артерий. Более не уравновешенное, его тело завалилось вперёд[10], и рана, оставшаяся на месте оторванной головы, ткнулась мне прямо в лицо. Я в отвращении откатился в сторону; земля облепила измазанное в крови динозавра лицо.

Кликс выцеливал второго троодона, когда остальные два накинулись на него с противоположных сторон. Один, балансируя на левой ноге, взмахнул правой. Загнутые когти сомкнулись на стволе ружья. Используя как точку опоры свой длинный негнущийся хвост, динозавр вывернул ружьё у Кликса из рук и отбросил его в кусты. Он и его партнёр синхронно прыгнули на Кликса, прижимая его к земле.

Оставшийся троодон в пяти метрах от меня присел, согнув свои узкие ноги практически пополам. Я уже поднялся на колени, когда он прыгнул; удар вышиб из меня дух. Чудовище стояло надо мной, его руки выгибались, как знаки «меньше» и «больше». Они потянулись вперёд, и серповидные когти обхватили мою голову с боков. Если бы я пошевелил головой, эти когти вспороли бы мне лицо и вырвали бы глаза. Я впервые за всю свою жизнь ощутил близость смерти. Паника охватила меня, как севший после стирки свитер, сжимая грудь и не давая дышать. Подсыхающая кровь на щеках начала трескаться, когда моё лицо начало искажаться в последнем предсмертном крике.

Но смерть не пришла.

Что‑то случилось с троодоном. Кончик его морды задёргался, лицо перекосила судорога, а потом, к моему изумлению, из близко сидящих ноздрей динозавра начала сочиться небесно‑голубое, слегка фосфоресцирующее желе. Я смотрел в ужасе, не в силах пошевелиться, думая, у ящера, возможно, возникла аллергическая реакция на мою биохимию из двадцать первого столетия. Я ждал, что он сейчас чихнёт, и от сотрясения тела его когтистые лапы непроизвольно сожмутся на моей голове.

Но вместо этого желе начало сочиться из орбит выпученных глаз, медленно стекая вдоль контуров его морды. Бисеринки густой слизи также начали появляться примерно посередине длинной морды, над преорбитальными отверстиями – большими дырами по сторонам черепа динозавров. Зверюга смотрела на меня, повернув морду вертикально вниз, так что желе потихоньку стекало к её кончику и собиралось там в единый вязкий комок.

Эта масса продолжала расти, выделяясь из головы динозавра, пока на кончике его морды не образовался шар размером с бейсбольный мяч. Он свисал ниже и ниже, приобрёл каплевидную форму, и, наконец, ужасный, поблёскивающий и подрагивающий комок оторвался от носа динозавра и шлёпнулся мне на лицо с мягким, теплым, влажным всплеском.

Я зажмурил глаза за мгновение до удара желейного комка, но я ощущал его у себя на лице, чувствовал, как он растекается по прядям моей бороды, как давит на щёки, прижимает веки. Масса пульсировала и колебалась, словно ощупывая моё лицо. Внезапно она потекла ко мне в ноздри, а потом, через секунду, сквозь носовые хрящи. Я почувствовал, как заложило нос, словно при жестокой простуде. Масса внутри носовых путей проникала дальше, внутрь головы. Я почувствовал давление на виски и болезненное ощущение в изгибах ушных каналов. Звуки окружающего леса стали звучать глуше, и когда желе облепило мои барабанные перепонки, утихли совсем. Теперь я слышал лишь учащённое биение собственного сердца.

Внезапно в правом глазу возникла голубая вспышка, потом такая же в левом. Фосфоресцирующая слизь проникла сквозь мои зажмуренные веки и теперь текла по поверхности глазных яблок. Мои лёгкие горели, требуя вдохнуть, но я подавлял этот рефлекс, боясь открыть рот.

А потом, к счастью, мне дали передышку – по крайней мере, я так подумал. Серповидные когти троодона, что удерживали мою голову, убрались. Я ждал удара, который располосует мне лицо. Пять секунд. Десять. Я осмелился приоткрыть один глаз, после чего в изумлении распахнул оба. Динозавр метровыми шагами мирно ковылял прочь. Он остановился, повернулся; его негнущийся хвост описал широкую дугу. Похожие на кошачьи глаза ящера сфокусировались на мне, но в потухшем их взгляде не было ни злобы, ни неистовства, ни коварства. Каждые несколько секунд ящер переступал с ноги на ногу, восстанавливая равновесие. Я поднёс руки к лицу, чтобы вытереть голубую слизь, но не обнаружил на лице ничего, кроме чешуек засохшей крови, которой окатил меня обезглавленный Кликсом троодон.

Мои лёгкие раздувались, как нерестящийся иглобрюх. Всё ещё находясь в состоянии паники, я боялся, что у меня начнётся гипервентиляция. Я старался успокоить дыхание. Я попытался подняться на ноги; моей единственной целью было убраться отсюда как можно быстрее и избавиться от этого кошмара. Но вместо того, чтобы подчиниться моим командам, моя правая нога окаменела, мышцы застыли, как окостеневшее сухожилие. Затем моя левая нога начала сгибаться в колене, а ступня – вращаться на голеностопе. Я чувствовал себя так, будто у меня припадок. Челюсти стиснулись, прикусив язык, а глаза втянулись в глазницы и расфокусировались. Потом зрачок левого глаза расширился; меловое солнце, словно копьё, впилось мне в роговицу. Пульс участился. Внезапно, ни с того ни с сего, я ощутил эрекцию. А потом, так же внезапно, всё моё тело расслабилось и осело.

Я заметил Кликса, хотя изображение расплывалось и я, по‑видимому, не контролировал направление своего взгляда. Пара троодонов, прижимавших его к земле, так же ушли прочь, и он теперь дергался и извивался, лёжа лицом вниз.

Тем временем мои лодыжки продолжали вращательные движения, носки ног описывали в воздухе маленькие круги. Какой контраст с простыми шарнирным голеностопом динозавров. Это была не та мысль, что обычно приходит в голову человеку в моём положении, но не успел я ей как следует удивиться, как утратил контроль над собственным мозгом. Я начал испытывать эмоции, чувства, ощущения. Невероятное трансоргазмическое удовольствие, большее, чем любой секс, о котором я когда‑либо мечтал, словно мне подключили батарею напрямую к центру удовольствия. Не успело оно начаться, как его сменила жгучая боль, словно сама душа пылала в огне. Потом глубочайшая депрессия, от которой смерть – желанное избавление. Потом легкомыслие – из горла послышалось идиотское хихиканье. Снова боль, но другая – тоска по чему‑то безвозвратно потерянному. Гнев. Любовь. Ненависть, к себе, ко всем на свете, ни к кому конкретно. Калейдоскоп постоянно сменяющихся чувств.

Потом воспоминания, словно страницы моей жизни, листаемые ветром: школьный хулиган толкает меня на асфальт, я обдираю колени, суперобложка дорогой книги, которую папа разрешил мне взять на внеклассное чтение, разорвана; мой первый неумелый поцелуй и тот восхитительный шок, который я испытал, когда её язык сунулся ко мне в рот; удаление зубов мудрости и жуткий хруст, с которым дантист выламывал их из челюсти; восторг при виде моего имени, напечатанного в журнале – моя первая публикация, и последующая депрессия от язвительного письма доктора Бушара, напечатанного в следующем номере; чувство потери, которое так и не прошло с тех пор, как умерла мама и столько всего осталось несделанным и неска́занным; чудо нашей первой близости с Тэсс, ощущение слияния, соединения в единое существо с общими мыслями и дыханием.

А также давно забытое: детский поход с ночёвкой в Мускоку[11]; единственный раз в жизни, когда меня укусила пчела; я четырёхлетний помогаю слепому переходить через дорогу – дорогу, переходить которую одному мне мама запрещала. Я разливаю литровый стакан пепси на футбольном матче, и это приводит отца в бешенство. Унижения, радости, триумфы, поражения, всё свалено в кучу, то вспыхивает, то гаснет.

А потом…

Картины, которых я никогда не видел; воспоминания, но не мои. Ощущения за пределами чувств. Странные виды в незнакомых цветах. Оттенки, которым нет названия. Яркая жара. Тёмный холод. Громкость синего. Тихий шёпот жёлтого. Длинный песчаный пляж, убегающий к слишком близкому горизонту. Прохладное море, и я откуда‑то знаю, что оно мелкое, а вода в нём пресная, волны накатывают на песок, но я слышу их не ушами, а воспринимаю вибрации всем телом. Моя нижняя поверхность ощущает сладкий вкус ржавчины. Блуждающие в песке токи звучат как скачущий по столу теннисный шарик. Чёткое ощущение направления на север и юг.

И даже больше…

Приятное осознание присутствия тысяч других, которые зовут меня, и я зову их в ответ, тихие приветствия, несомые чем‑то более тонким, чем ветер. Чувство принадлежности, какого я никогда раньше не испытывал, словно я стал частью чего‑то большего, сообщества, гештальта, который движется дальше и дальше, живёт вечно. Я чувствовал, как моя индивидуальность, моя идентичность уплывает, испаряется под холодными лучами солнца. У меня не были ни имени, ни лица. Я был ими, и они были мной. Мы были одно.

Удар! Назад, в прошлое. Средняя школа Йорквью. Урок мисс Коэн, её грива золотистых волос возбуждает беспокойство, природы которого я тогда не мог ещё понять. Что я узнал сегодня в школе? Факты, цифры, таблицы – заученные механически, вспоминать их труднее с каждым годом, но полностью они не выветриваются никогда. Жи, ши пиши через «и». Ча, ща пиши через «а». Существительные – имена людей, мест или предметов. Глагол обозначает действие или состояние. Оловянный, деревянный, стеклянный. Я бегу. Ты бежишь. Он бежит. Мы бежим. Вы бежите. Они бегут. Мама мыла раму. А – арбуз. Б – барабан. Глагол модифицирует существительное, существительное модифицирует прилагательное, рекламщик модифицирует реальность. Нет слова «ложить», есть «класть». «Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог…» Метафора – это гвоздь ботинке, и лучше её выполоть. «Отче наш, иже еси на небесах, да святится имя твое…» Запятыми выделяются деепричастия, как с пояснительными словами, так и без них, кроме таких одиночных деепричастий и деепричастных оборотов, которые… Альфа, бета, гамма… – нет, не то. А, бэ, вэ…

И вот, наконец, всё кончилось. Я снова становился хозяином своего мозга, медленно, окоченело, словно возвращая чувствительность занемевшей конечности. Я открыл глаза. Я лежал на спине, и облако крошечных насекомых вилось у меня перед лицом. Я попытался поднять голову, но не смог. В здешней пониженной гравитации, даже с учётом усталости от схватки с троодоном, я не должен быть таким слабым. Я снова напряг мышцы шеи. В этот раз голова оторвалась от земли, но это движение потребовало дополнительного усилия, словно… словно голова стала заметно тяжелее.

Припадок Кликса тоже завершился. Он уже смог принять сидячее положение и сидел, подперев голову руками, упёртыми локтями в колени. Я тоже сел. Через мгновение, однако, я почувствовал во рту что‑то вроде теплой влажной ваты. Скоро рот заполнился противным сладковатым желе. Я нагнулся к земле и раскрыл рот пошире, давая желе вывалиться из него. Судя по всему, Кликс занимался тем же самым.

Масса, которую я из себя изверг, собралась на земле передо мной в округлый ком; рыжая почва почему‑то к нему не приставала. У меня появилось желание растоптать её, закопать, сделать всё, что угодно, лишь бы уничтожить проклятую гадость, но прежде чем я успел что‑то сделать, к ней подошёл троодон. Динозавр наклонил своё худощавое тело вперёд; негнущийся хвост уставился в небо, словно автомобильная антенна. Он положил голову на землю рядом с трясущимся желеобразным комком и закрыл глаза. Желе затряслось и, словно голубая амёба, начало переползать на троодонову морду и исчезать в его голове, впитываясь в кожные поры. Над Кликсом в такой же позе стоял второй троодон.

Я избегал думать об этом, сама мысль об этом вызывала во мне омерзение, но голубая штука несомненно была существом. Хотя умом я понимал, что оно из меня ушло, моё тело, по‑видимому, решило перестраховаться. Желудок завязался узлом, меня перегнуло пополам и вывернуло в сильнейшем рвотном позыве; то немногое, что осталось от последнего завтрака перед стартом, обожгло мне пищевод и устремилось на плодородную почву мелового периода.

Когда меня перестало рвать, я вытер лицо рукавом и обернулся посмотреть, что делают троодоны. Те двое, что забрали желеобразные штуковины, выпрямились и теперь шевелили плечами. Один из них запрокинул шею назад и испустил что‑то вроде блеяния; второй топнул несколько раз ногами. Перед моим мысленным взором возник образ отца, ещё до того, как он заболел, натягивающего после ужина старенький кардиган и одёргивающий его так, чтобы он сидел удобно. К двоим троодонам подскочил третий и встал рядом.

Я поглядел на Кликса и вопросительно приподнял бровь.

– Я в порядке, – сказал он. – Ты как?

Я кивнул. Мы стояли лицом к морде с тремя коварными хищниками. Столбы света пробивали лиственный полог у нас над головами, разгоняя полумрак. Мы оба понимали тщетность попыток обогнать существ, состоящих преимущественно из ног.

– Давай попробуем медленно отойти, – сказал мне Кликс беспечным тоном, видимо, надеясь, что спокойный голос не всполошит животных. – Думаю, я смогу найти ружьё.

Не дожидаясь моего ответа, он сделал маленький шажок назад. Я, понятно дело, не собирался оставаться здесь один и поэтому тут же последовал его примеру. Троодоны, видимо, не возражали, потому что они просто стояли и глядели, переминаясь с ноги на ногу.

Мы отошли, должно быть, метров на восемь или девять, когда тот, что стоял в центре, открыл пасть. Челюсти заходили ходуном, а из горла донеслись скрежещущие звуки. Несмотря на моё желание убраться отсюда я заинтересовался и перестал пятиться. Животное издало низкий рык, за которым последовали несколько пронзительных криков, похожих на те, что испускают коршуны жарким летним днём. Я восхитился его вокальным диапазоном. Затем он начал надувать длинные щёки своей угловатой пасти, производя взрывной звук «п». Может, это брачный сигнал? Возможно – при этом каждый раз раздувался рубиново‑красный подгрудок на шее животного.

Кликс заметил мою задержку.

– Пошли, Брэнди, – сказал он подчёркнуто ровным голосом, в котором, тем не менее, отчётливо слышалось невысказанное «не будь дураком». – Давай выбираться отсюда.

– Обожди.

Это было слово из моего детства. Для взрослого оно ничем не отличается от «подождите», но для ребёнка, особенно малость упитанного, каким был я, «обождите» означало жалобную просьбу, обращённую к приятелям, которые бегут быстрее, чем может он. Только была одна проблема. Этого слова я не говорил. И Кликс тоже. Это слово, хриплое и гулкое, словно произнесённое глухим от рождения человеком, вырвалось из плотоядной пасти троодона, стоявшего посередине.

Невозможно. Совпадение. Должно быть, послышалось. В общем, брось дурью маяться.

Но Кликс тоже прекратил пятиться и стаял, открыв рот.

– Брэнди?..

Всё, что я знал о троодонах, вдруг всплыло у меня в голове. Впервые описан Лейди[12]в 1856 на основании окаменелых зубов из формации Джудит‑Ривер в Монтане. В 1987 Фил Карри доказал, что троодон – это то же самое, что Стенонихозавр, описание которого было впервые опубликовано в 1932 Стернбергом, тем самым, чьё имя носит наш корабль времени. Хоть я и был тогда ещё пацаном, но помню шум, который поднялся в печати вокруг предположения Дейла Рассела, в то время сотрудника Канадского музея природы, о том, что, если бы динозавры не вымерли, то стенонихозавры‑троодоны со временем могли бы развиться в разумных существ – динозавроидов, которые стали бы вместо нас венцом творения. Рассел даже сделал скульптуру в предполагаемого разумного рептилоида – двуногое прямоходящее без хвоста с черепной коробкой размером с крупный грейпфрут, три длинных тонких пальца на каждой руке и совершенно неуместный на таком теле пупок. Фотографии появлялись в «Тайме» и «Омни».

Могли ли троодоны к последним дням мелового периода оказаться значительно более развитыми, чем мы думали? Мог ли у элиты рода динозавров развиться разговорный язык? Находились ли они на пути к вершинам цивилизации, когда катастрофа смела их с лица Земли? Для меня, любителя динозавров с пожизненным стажем, идея была притягательна. Я хотел, чтобы так оно и было, но в то же время я знал доподлинно, что даже лучшие из ужасных ящеров хоть и не были настолько непроходимо тупы, как думали раньше, но по умственным способностям вряд ли превосходили землеройку или птицу.

Птицу! Ну конечно! Простое звукоподражание. Попугаи умеют. Скворцы умеют. Мы знаем, что птицы – близкие родственники динозавров. Конечно, у наших пернатых друзей и троодонов не было общих родственников с того времени, как в середине юрского периода разделились линии птиц и целурозавров, за 100 миллионов лет до эпохи, в которой мы пребывали. Тем не менее, троодоны были удивительно похожи на птиц: бинокулярное зрение, быстрые движения, трёхпалые ноги. Конечно, вот в чём дело. Он, наверное, услышал, как я сказал «обожди» Кликсу и просто сымитировал звук.

Только вот…

Только вот не говорил я Кликсу «обожди». Я ему вообще ничего не говорил. И Кликс мне также не говорил ничего хоть в малейшей степени похожего.

Мне, должно быть, послышалось. Должно быть.

– Обожди. Стоп. Стоп. Обожди.

О, чёрт…

Кликс очухался раньше меня.

– Да? – ответил он с изумлением в голосе.

– Да‑а‑а. Стоп. Ходи нет. Обожди. Да‑а‑а. Стоп.

О чём бы вы спросили динозавра?

– Кто вы? – спросил Кликс.

– Друг. Мы други. Вы други. Мирись, мирись, и больше не дерись. Друг. Вась‑вась.

– Да чтоб я сдох, этого не может быть, – сказал Кликс.

Троодон ответил, процитировав «Семь слов, которые вы никогда не услышите по телевизору» Джорджа Карлина. Его речь всё ещё было очень трудно понять. Если бы он не разделял слова короткими паузами, понять его вообще было бы невозможно. Непристойности звучали, как хлопки дышащего на ладан глушителя.

– Но как динозавр может говорить? – спросил я. Я спрашивал Кликса, но чёртова рептилия ответила всё равно.

– С большим трудом, – прохрипел троодон, а затем, будто в подтверждение своих слов, выгнул шею и выкашлял комок слизи. Он шлёпнулся на какой‑то камень у подножия кипариса. Слизь была пронизана кровавыми прожилками. Усилия, необходимые для произнесения звуков, должно быть, раздирали существу гортань.

В том, что зверюга говорила, было мало смысла, однако же слова, хоть и невнятные, были легко узнаваемы. Я потрясённо покачал головой, а потом осознал, что особенно удивительно даже не то, что динозавр разговаривает, а то, что он разговаривает по‑английски.

Теперь, в ретроспективе, я знаю, что это говорил не динозавр. Не совсем динозавр. Он был лишь марионеткой, управляемой засевшим внутри него голубым желе. Мне было достаточно тяжело смириться уже с тем, что какая‑то странная слизь залезала мне в голову. Мысль о том, что это вещество было разумным существом мой разум просто отказывался воспринимать, пока Кликс не произнёс её вслух.

– Это не троодон, чёрт. Это та синяя сопля внутри него.

Говорящий динозавр закудахтал по‑куриному, потом сказал:

– Да‑а‑а. Синяя сопля я. Динозавр нет. Динозавр глупый‑глупый. Синяя сопля ума палата.

– Похоже, английскому он учился у тебя, – сказал Кликс.

– А? Почему?

– Ну, во‑первых, он не подхватил бы от меня словечек типа «вась‑вась» и «ума палата». А во‑вторых, у него твой снобский верхнеканадский акцент.

Я подумал об этом. Я бы не сказал, что у динозавра вообще был какой‑либо акцент, но, с другой стороны, и ямайского акцента, с которым разговаривал Кликс, у него не было тоже.

Прежде, чем я ответил, динозавры выступили вперёд. Они не вели себя угрожающе, но как‑то незаметно оказались в вершинах равностороннего треугольника со мной и Кликсом в центре. Кликс кивнул в сторону густого подлеска – переплетения папоротников, красных цветов и саговников. Из путаницы торчал приклад слонового ружья, довольно далеко от нас.

– Довольно сказано мной, – проскрипел динозавр, стоявший теперь так близко, что я ощущал его горячее влажное дыхание на лице и запах его последнего завтрака. – Вы говорить теперь. Кто вы?

Это был какой‑то бред – подвергаться допросу лепечущего динозавра. Но я не смог придумать ни одной причины не отвечать на вопрос. Я указал на Кликса и подумал, имеет ли этот жест хоть какое‑то значение для животного.

– Это профессор Майлз Джордан, – сказал я, – а моё имя – Брандон Теккерей. – Троодон наклонил голову так, что стал выглядеть, как озадаченный человек. Он, однако, ничего не сказал, так что я продолжил: – Я – куратор отделения палеобиологии в Королевском музее Онтарио. Майлз – куратор отделения динозавров в Королевском Тиллеровском музее палеонтологии, он также преподаёт в Университете Альберты.

Голова рептилии закачалась на конце тонкой шеи.

– Какие‑то слова смыка́ют, – сказал он хрипло. – Какие‑то нет. – Было слышно, как постукивают друг о друга зубы, когда его челюсти занимали непредусмотренное природой положение. Он снова помолчал и сказал:

– Скажите имя.

– Я же сказал, Брандон Теккерей. – Потом добавил: – Друзья зовут меня Брэнди.

– Нет. Нет. Скажите имя. – Он снова склонил голову набок в том же жесте непонимания. Потом его осенило: – А, нужна приставка. Рас скажите имя.

– Что значит «расскажите имя»? Вы же уже спрашивали наши имена.

Кликс тронул меня за плечо.

– Нет. Он спрашивал «Кто вы?». Сейчас он, по‑моему, хочет, чтобы мы объяснили ему значение понятия «имя».

Я понял, что Кликс прав.

– О. Понимаю. Ну, имя это… это… гм…

– Имя – это символ, – вмешался Кликс, – уникальное идентифицирующее слово, которое может быть выражено как звуками, так и визуальными знаками. Оно нужно для того, чтобы отличать одного индивидуума от другого.

Умный засранец. Как он сочинил такое определение так быстро?

Однако троодон по‑прежнему выглядел озадаченно.

– Индивидуум, говорите вы? По‑прежнему не смыкает. Но нет важности. Откуда вы?

Блин, что я должен сказать этой штуке? Что я – пришелец из будущего? Если ему непонятно, что такое имя, то и этого он наверняка не поймёт.

– Я из Торонто. Это город, – я взглянул на солнце, чтобы сориентироваться, – примерно в двадцати пяти сотнях километров в том направлении.

– Расскажите километр.

– Это… – я посмотрел на Кликса и решил, что смогу разложить сложное понятие на простые не хуже, чем он. – Это мера длины. Один километр – это тысяча метров, а один метр, – я развёл руки, – это примерно вот столько.

– Расскажите город.

– Э‑э… город – это, ну, можно сказать, гнездовье таких, как мы. Скопление зданий, искусственных убежищ.

– Зданий?

– Да. Здание – это…

– Знаем мы это. Но здесь зданий нет. Других вашего вида нет, чтобы мы видели.

Глаза Кликса сузились.

– Откуда вы знаете, что такое здание?

Троодон взглянул на него как на идиота.

– Он только что нам сказал.

– Но было похоже, что вы уже знали…

– Мы знали.

– Но тогда, – он в растерянности развёл руками, – как вы узнали?

– Вы строите здания? – спросил я.

– Мы – нет, – ответил троодон со странным нажимом на местоимении. Затем все трое придвинулись ближе к нам. Главный – тот, что разговаривал – потянулся своим пятисантиметровым когтем и осторожно смахнул налипшую у меня на рубашке землю. У него на голове был ромбовидный участок немного более жёлтого цвета, примерно посередине между огромными глазами и вытянутой мордой. – Здесь городов нет, – сказал Ромбик. – Мы спрашиваем снова. Откуда вы?

Я взглянул на Кликса. Он пожал плечами.

– Я из города, называемого Торонто, – сказал я, наконец, – но из другого времени. Мы пришли из будущего.

Молчание длилось целую минуту, нарушаемое лишь жужжанием насекомых и время от времени писклявым звуком какой‑то птицы или птерозавра. Наконец, динозавр снова заговорил. Вместо выражения недоверия, которых можно бы было ожидать от человека, он спросил спокойным и взвешенным тоном:

– Из насколько далёкого будущего?

– Шестьдесят пять миллионов лет, – сказал Кликс, – плюс‑минус триста тысяч.

– Шестьдесят пять миллионов… – повторил Ромбик. Он сделал паузу, словно переваривая услышанное. – Год – это время, за которое… какие слова?.. за которое эта планета проделывает эллиптический путь… ах, обращается, да‑а‑а? обращается вокруг солнца?

– Точно так, – удивлённо подтвердил я. – Вы знаете о планетах?

Существо проигнорировало мой вопрос.

– Миллион – это число в… в десятичной системе? Десять раз по десять раз по десять раз по десять раз по десять раз по десять, да‑а‑а?

– Там было пять «десять раз по»? – сказал я. – Тогда да, это миллион.

– Шестьдесят… пять… миллионов… лет… – сказало существо. Помолчало, потом снова харкнуло на землю кровью. – То, что вы говорите, трудно принять.

– Тем не менее, это правда, – сказал я. По непонятной причине я испытал извращённое удовольствие от того, что смог произвести впечатление на эту штуку. – Я понимаю, что временной промежуток в шестьдесят с лишним миллионов лет трудно осознать.

– Осознать можем мы; мы помним прошлого вдвое больше, – сказал троодон.

– Боже мой! Вы помните, что было… э‑э… сто тридцать миллионов лет назад?

– Любопытно, что вы владеете богом, – сказал Ромбик.

Я мотнул головой.

– Ваша история длится сто тридцать миллионов лет? – Если сейчас конец мела, то это получается граница между триасом и юрой.

– История? – не понял троодон.

– Непрерывная письменная запись, – сказал Кликс. Он замолк на мгновение, видимо, осознав, что у желеобразных организмов почти наверняка нет письменности в том виде, в каком мы её знаем, раз у них даже рук нет. – Или непрерывная запись прошедшего в любой другой форме.

– Нет, – сказал троодон, – такого не имеем мы.

– Но вы только что сказали, что помните время сто тридцать миллионов лет назад, – сказал Кликс с разочарованием в голосе.

– Мы помним.

– Но как же вы тогда…

– Но мы не знали, что возможно перемещаться во времени, – сказал Ромбик, перебивая Кликса. – Вчера, тот чёрный и белый диск ударился о землю. Это ваше средство перемещения во времени?

– «Стернбергер», да, – сказал Кликс. – Полностью он называется «обитаемый модуль темпорального фазового сдвига Чжуан», но пресса его называет просто машиной времени.

– Машина времени? – голова рептилии подпрыгнула. – Фраза взывает. Скажите как работает.

Кликса, по‑видимому, этот вопрос разозлил.

– Послушайте, – сказал он. – Мы о вас ничего не знаем. Вы влезли нам в голову. Что вы за хрень вообще?

В первый раз я заметил, как необычно троодон моргает: по отдельности, сначала левым, потом правым глазом.

– Мы вошли в вас только чтобы впитать ваш язык, – произнёс Ромбик. – Не нанесли вреда, так?

– Ну…

– Мы можем войти снова чтобы получить ещё информацию. Но нужно много времени. Неуклюже. Языковые центры очевидны в структуре мозга. Конкретное воспоминание тяжело нацедить. Нацедить? Нет, выдоить. Проще, если вы нам скажете.

– Но нам было бы легче общаться, если бы мы узнали о вас побольше, – сказал я. – Вы, несомненно, понимаете, что общая система понятий облегчает коммуникацию.

– Да‑а‑а. Поддерживаю и повышаю… Нет, просто поддерживаю. Общая система ориентиров. Смыкает. Очень хорошо. Спрашивайте.

– Отлично, – сказал я. – Кто вы такие?

– Я есть я, – ответила рептилия.

– Великолепно, – пробормотал Кликс.

– Неудовлетворительный ответ? – спросил теропод. – Я есть этот самый. Нет имени. Имя не смыкает.

– Вы – одно существо, – сказал я, – но у вас нет собственного имени. Это так?

– Это так.

– Как вы отличаете себя от других вашего вида? – спросил я.

– Других?

– Ну, вы знаете – других особей. Один из вас находится в этом троодоне, другой – в этом. Как вы различаете друг друга?

– Я здесь. Другой там. Просто, как 3,1415.

Кликс хохотнул.

– Но что вы такое? – спросил я, злясь на Кликса.

– Не смыкает.

– Вы беспозвоночные.

– Беспозвоночные: животные, не имеющие спинного хребта, да‑а‑а?

– Да. От кого вы произошли?

– От Большого Взрыва.

– Нет, нет. Я… чёрт! Я хочу знать, чем вы являетесь, из каких форм жизни эволюционировали. Вы непохожи ни на одну из тех, что я видел прежде.

– Вы тоже.

Я покачал головой.

– Я не слишком отличаюсь от динозавра, в котором вы сейчас находитесь.

– Динозавр – эффективное существо. Сильное. Острое зрение. Тонкое обоняние. Ваши вялые по сравнению.

– Да, – сказал я, приходя в раздражение. Многие годы я объяснял людям, что динозавры не были теми инертными тупыми животными, какими их изображают в мультиках, но слышать то же самое от рептилии было почему‑то обидно. – Но всё же сходства больше, чем различий. Мы двуноги. У нас по две руки, два глаза, две ноздри. Наша левая сторона является почти точным отражением правой…

– Бисексуальная симметрия, – вставил динозавр.

– Билатеральная симметрия, – поправил я. – Очевидно, что мы с динозавром связаны родством – у нас общий предок. Мой вид произошёл от древних рептилий, но тут есть и другие существа, крошечные млекопитающие, которые состоят с нами в ещё более близком родстве. Но вы… Я изучал историю развития жизни с самого её начала. И я не знаю ни про одно животное, которое было бы похоже на вас.

– Его тело – одни мягкие ткани, – сказал Кликс. – От них не будет окаменелостей.

Я повернулся к нему.

– Но разумная жизнь за миллионы лет до появления первого человека? Это невероятно. Это почти как…

Мне нравится думать, что я уже готов был высказать правильную догадку, что в этот момент я сложил кусочки головоломки и понял, что происходит. Но мои слова заглушил громоподобный хлопок, за которым последовал рёв нескольких динозавров и крики переполошённой летающей мелочи. Я узнал этот звук сразу же, потому что мой дом находится к югу от аэропорта Пирсон, и эти звуки, несмотря на жалобы мои и соседей стали частью нашей повседневной жизни с тех пор, как канадский Минтранс разрешил полёты сверхзвуковых суперлайнеров «Ориент Экспресс». Высоко над нами три крошечных сферы пересекали небо на двух или трёх махах[13]. Снизу они были похожи на самолёты, но я тут же понял, что это нечто большее.

Космические корабли.

– Мы из неверных предпосылок исходите, – произнёс Ромбик, как только шум утих. – Мы не с этой планеты.

Кликс остолбенел от удивления, что безмерно меня порадовало.

– Тогда откуда? – спросил он.

– Из… нашего мира. Имя не нашли в вашей памяти. Это…

– Она в этой же солнечной системе? – спросил я.

– Да‑а‑а.

– Меркурий?

– Живое серебро? Нет.

– Венера?

– Нет.

– Не Земля. Марс?

– Марс… а, Марс! Четвёртая от солнца. Да‑а‑а, Марс – наш дом.

– Марсиане! – воскликнул Кликс. – Настоящие живые марсиане! Кто поверит?

Ромбик уставился на Кликса неподвижным взглядом.

– Я, – сказал он со звериной серьёзностью.