Обратный отсчёт: 18

Гляди вперёд, в прошлое, и назад, в будущее, пока не падёт тишина.

Маргарет Лоренс, канадская писательница (1926–1987)

Взялся за гуж – не говори, что не дюж. У нас были аварийные планы на случай каждого из возможных исходов заброски: что делать, если мы приземлимся на воду; если мы перевернёмся вверх ногами; если мы не сможем открыть дверь; если по какой‑то причине мы выйдем из стазиса слишком рано и получим повреждения при ударе о землю. Но хуже всего была ситуация, когда мы прибываем на место ночью, потому что в этом случае аварийный план состоял в том, чтобы просто сидеть и ждать рассвета.

Моё антиударное кресло развернулось лицом к закруглённой внешней стене «Стернбергера». В неё было вделано окно из бронестекла, дающее 180‑градусный обзор. По сути, была не совсем ночь, просто глазам потребовалось где‑то с минуту, чтобы приспособиться. Больше похоже на сумерки. Кликс, должно быть, подумал о том же, потому что насвистел мелодию из «Сумеречной зоны».

– Почти восход, – сказал я, отстёгиваясь от кресла; алюминиевые застёжки звонко щёлкали. Я бросился тому месту, где стояла радиостанция, и приник к окну.

– И стакан наполовину полон, – сказал Кликс, тоже поднимаясь на ноги.

– Что? – Я ненавидел эти его подколки – загадочные фразы, о значении которых тебе нужно догадаться самому.

Он подошёл к окну и встал рядом со мной. Мы оба вперились в темноту.

– Ты оптимист, Брэнди. Я думаю, что солнце только‑только зашло.

Я указал влево.

– Эта часть окна смотрела на восток, когда «Сикорски» нас уронил.

Он покачал головой.

– Без разницы. Мы могли повернуться во время падения или после удара.

– Только один способ узнать. – Я подошёл к прямой задней стене нашего жилища. Я задержался на секунду, чтобы выглянуть в маленькое окошко в двери номер два, той, что вела в гараж с джипом. Гаражные ворота были сделаны из листов бронестекла и были полностью прозрачны, так что я мог смотреть сквозь них между джипом и стеной гаража. Но за ними была лишь тьма. Я открыл средний из трёх шкафчиков для инструментов и рылся в нём, пока не нашёл компас. Это был видавший виды ветеран множества полевых сезонов. Я принёс его Кликсу.

– Бесполезно, – сказал он, даже не взглянув на стрелку. – Он покажет тебе, как проходит линия север‑юг, но не подскажет, где что.

Я уже готов было спросить «Почему?», но через секунду до меня дошло, на что он намекает. Полярность магнитного поля Земли периодически меняется. Наша цель примерно на треть углублялась в 29R, полумиллионнолетний период реверсии магнитного поля, в пределах которого находилась граница мелового и третичного периодов; в эту эпоху северный магнитный полюс располагался неподалёку от южного географического. Если бы мы прибыли точно в намеченное время, то раскрашенный конец стрелки компаса указывал бы на юг. Однако неопределённость Чжуан‑эффекта была достаточно велика, чтобы закинуть нас и в более древний период 30N, и в более поздний 29N, когда полярность была такая же, как в настоящем, и тогда раскрашенный конец указывал бы на север. Кликс знал, что нет простого способа определить где север, а где юг, кроме как посмотреть на солнце, которое, разумеется, по‑прежнему встаёт на востоке и садится на западе. Пока мы не увидим, становится светлее или темнее, мы не сможем сказать, смеркается сейчас или рассветает.

Если только… ха! Я его уел. Я внимательно посмотрел на стрелку компаса, держа его очень ровно. Стрелка немного подёргалась, потом застыла.

– Ты не сможешь определить, где север, – сказал Кликс.

– А вот и смогу, – сказал я. – Конец стрелки, который отклоняется вниз, указывает на тот магнитный полюс, который ближе, потому что стрелка параллельна магнитным линиям. Даже с учётом дрейфа континентов северный полюс отсюда ближе, чем южный.

Кликс крякнул; я произвёл на него впечатление.

– И какой же конец наклонён вниз?

– Нераскрашенный. Полярность инвертирована. Так что хорошая новость – мы в эпохе 29R, и там – я указал на заднюю стену – истинный север, Арктика, а не Антарктика.

– А плохая новость, – сказал Кликс, – что сейчас действительно вечер.

Но это уже не могло испортить мне настроения. Я продолжил пялиться сквозь бронестекло. Поначалу было трудно сообразить, на что же мы, собственно, смотрим, но потом зрачки постепенно расширились.

Мы стояли не на ровной земле. Скорее, мы находились на гребне высокой насыпи. Насыпь кратера. Это очевидно – пока мы были в стазисе, «Стернбергер» упал с большой высоты и, несомненно, ударил в какой‑то очень мягкий материал – болото или рыхлую землю. От удара возник кратер диаметром метров тридцать – вшестеро больше, чем сам корабль. Однако сила удара была такова, что «Стернбергер» отскочил от дна кратера, и его забросило сюда, на гребень кратерного вала.

Боже, как это было захватывающе. Прошлое. Прошлое. У меня немного кружилась голова, я чувствовал необыкновенную лёгкость, чуть ли не взлетал. Сердце колотилось во всё убыстряющемся двухтактном ритме, словно разогревающийся ударник.

Выходить наружу ночью будет глупостью. Кто знает, каких существ привлекло наше эффектное появление. С другой стороны, пока мы не увидели динозавра или ещё что‑нибудь несомненно мезозойское, мы не могли быть уверены, что прибыли до великого вымирания. Мы с Кликсом сдвинулись к правой стороне окна, которая смотрела в сторону от кратерного вала.

На юге было озеро, которое под розовым небом выглядело как огромная лужа крови. По краям его спокойную поверхность пятнали камыши, тростник, водяные лилии и ряска. Прямо перед нами к окрашенному в розовый западному горизонту убегала необъятное равнина, покрытая засохшей грязью, растрескавшейся на шестиугольные сегменты с загнутыми кверху краями, похожие на сухие листья. Эту грязевую равнину усеивали истрёпанные огрызки болотных кипарисов, которые перепутанными голыми ветвями тянулись к небу, словно терзаемые грешные души.

Мы перешли к задней стене. Кликс смотрел через окошко в двери номер один, которая вела на лестницу и пандус. Оттуда он мог смотреть наружу сквозь бронестекло основных дверей. Я снова смотрел через окно в двери номер два. Хотя сейчас было даже темнее, чем когда я смотрел в него первый раз, мои глаза уже привыкли к темноте и различали многое. Прямо на север от нас стоял стеной лес лиственных деревьев; их верхние ветви на высоте примерно двадцати пяти метров от земли переплетались, образовывая густой полог. Среди них встречалось некоторое количество болотных кипарисов и каких‑то вечнозелёных деревьев, похожих на эвкалипты. Некоторые кипарисы поднимались над пологом леса ещё на двадцать пять метров, словно покрытые листьями флагштоки.

Этот более характерный для диких закоулков Луизианы пейзаж определённо выглядел очень по‑мезозойски, но я всё ещё опасался, что мы прибыли в самое начало кайнозойской эры и разминулись с динозаврами. Мы всё равно должны будем взять от этого путешествия всё, что сможем, однако после того, как ни одна форма жизни крупнее двадцати килограммов не смогла пережить границу мелового и третичного периодов, нижний палеоцен был откровенно скучной эпохой. Гадский Чжуан‑эффект и его полупроцентная неопределённость!

– Смотри! – вскрикнул Кликс. Он снова перешёл к основному окну и стоя над минилабораторией, глядя на запад. Я поспешил к нему, встал рядом и проследил взглядом направление его руки, указующей в точку, где грязевая равнина встречалась с небом. На красном фоне вечерней зари вырисовывался силуэт какого‑то большого движущегося объекта.

Ничего крупнее двадцати килограмм… значит, это всё же мезозой! Это должен быть мезозой! Я метнулся к шкафчику для инструментов, выудил из него пару биноклей, кинулся обратно к окну, сунул один Кликсу, раскрыл кожаный футляр своего, сорвал колпачки с линз и бросил их куда попало, как покерные фишки, и приставил окуляры к глазам. Динозавр. Да, чёрт возьми, динозавр! Двуногий. Может быть, гадрозавр? Нет. Что‑то покруче. Теропод, топающий на задних ногах, словно Годзилла по улицам Токио.

– Тираннозавр, – сказал я благоговейно и посмотрел на Кликса.

– Отвратный урод, правда?

Я скрипнул зубами.

– Он прекрасен.

И это воистину было так. В этом тусклом свете он казался тёмно‑красным, словно на нём не было шкуры, и мы смотрели на напитанную кровью мускулатуру. У него была гигантская бугристая голова на толстой шее, бочкообразный торс, крошечные хрупкого вида руки, толстый и невероятно длинный хвост, рубчатые мускулистые ноги и трёхпалые, похожие на птичьи, ступни. Прекрасно сконструированная машина для убийства.

Разумеется, мы записывали всё это на видео. Каждый из нас носил микровидеокамеру «Сони», подключённую к цифровой записывающей системе. Единственным её недостатком была невозможность просмотреть записанное до того, как мы вернёмся в будущее.

Внезапно в поле зрения появился ещё один тираннозавр. Этот был немного крупнее первого. Моё сердце ёкнуло. Неужели будут драться? Животные такого размера и с такими потребностями в пище вполне могли быть территориальными. Как бы мне хотелось увидеть такую битву собственными глазами вместо того, чтобы складывать её из мёртвых костей. Какое это должно быть зрелище! Я чувствовал необычайный подъём; казалось, ещё немного – и я начну подпрыгивать до потолка.

Двое охотников некоторое время стояли друг напротив друга – величественная сцена, словно вышедшая из‑под кисти Чарльза Найта[4]: двое многотонных плотоядных, готовящихся к смертельной схватке. Меньший из них приоткрыл свои массивные челюсти, и даже с такого расстояния я разглядел острые зубы зверюги, из‑за которых край челюсти делался неровный и рваным.

Но они не стали драться. Как один, они синхронно отвернулись от заката. Приближался третий тираннозавр, ещё крупнее, чем первые два. Через пару секунд за ним последовали четвёртый и пятый. Они шли, сгорбившись, тело покачивалось на широких бёдрах, массивная голова уравновешивалась длинным толстым хвостом.

Пара тёмный холмиков рядом с гигантскими ящерами зашевелилась, и я понял, что это ещё два тираннозавра, до сих пор лежавшие на брюхе. Они отталкивались задними ногами, крошечные руки уперев в грязь, чтобы направить силу усилие могучих бёдер на подъём туловища, а не на скольжение по грязи. Мало‑помалу чудовища приняли стоячее положение. Один из них вскинул голову и испустил низкий рык, который я ощутил даже на таком далёком расстоянии сквозь стены «Стернбергера». Семеро гигантских карнозавров, живущие совместно? Я не мог себе представить добычу, ради охоты на которую этим гигантам пришлось бы сбиться в стаю.

К этому времени уже совсем стемнело. К концу мелового периода на Земле оставалась лишь пара дюжин родов динозавров, так что идентификация рода, даже при таком освещении, трудностей не представляла: Tyrannosaurus. Поскольку мы находимся Альберте, то эти животные вероятнее всего относятся к виду T. rex, хотя они и мелковаты для того, чтобы быть полноразмерными самками; скорее всего, это неполовозрелые особи, разные размеры соответствуют разным возрастам, хотя самый крупный может оказаться взрослым самцом. Невероятно…

И в этот момент они все вдруг начали двигаться.

Двигаться к нам.

Самый крупный из них целеустремлённо шагал к нашему кораблю времени, остальные вереницей следовали за ним. Они шагали в ногу: семь массивных левых ног одновременно опускались на землю, семь тел подавались к югу, затем семь правых ног ступали вперёд, и семь квадратных голов бросало к северу. Левой, правой, юг, север. Словно солдаты, марширующие в шеренгах и колоннах. Папоротники и саговники давились ногами в кашу. Крошечные существа, прятавшиеся в их листве – было слишком темно, чтобы разглядеть, кто это такие – бросались из‑под ног врассыпную.

Эта организованная процессия драконов не имела никакого смысла. Допустим, кое‑какие ископаемые свидетельства давали повод думать, что некоторые динозавры образовывали сложные социальные иерархии, но этот строевой шаг был чем‑то противоестественным – парад из ночного кошмара.

Я на секунду задумался о прочности стен «Стернбергера». В состоянии стазиса корабль был неуничтожим. Но в своём обычном состоянии он был не более, чем консервной банкой. А челюсти тираннозавра способны прокусить сталь.

По мере того, как семеро охотников приближались, я разглядел в бинокль, что их кровавая окраска – это не только игра сумеречного света. Они и правда были тёмно‑красного или коричневого цвета, а их шкуру покрывали плотно упакованные круглые бляшки, делая её похожей на кукурузный початок. Под нижней челюстью болталась туда‑сюда складка кожи – что‑то вроде подгрудка. Крошечные двупалые передние конечности, на вид сухие и бесполезные, постукивали массивному брюху, словно барабанные палочки.

Когда рептилии оказались в тридцати метрах от нас, их строй распался. Ведущий тираннозавр направился по правую сторону от нас. Следующий отправился налево, и так далее, кроме последнего, который просто остался на месте, помахивая хвостом влево‑вправо.

Те из них, что находились в голове процессии, попытались зайти за корабль сзади, но, по видимому, кратерный вал, на гребне которого мы угнездились, поставил их в тупик. Один из них попытался взобраться на его крутой склон, но его коротенькие передние лапки были бесполезны в качестве точки опоры. Тираннозавры, теперь уже лишь смутные тени в сгустившейся тьме, разглядывали нас. По‑видимому, они пытались понять, что это за сплюснутый металлический диск вторгся в их владения.

Примерно через пять минут тот, который пытался влезть на вал, отошёл назад метров на двадцать пять. Он зарычал низким, вибрирующим рыком, а затем ринулся вперёд; его ноги били в землю как поршни. Инерция двух тонн разъярённой плоти внесла его на гребень вала к нашему кораблю. Громадное тело цвета крови мощно ударило в корпус прямо у меня перед носом; от удара «Стернбергер» качнулся назад. Бронестекло окна деформировалось в месте удара и частично утратило прозрачность. Массивная бугристая голова щелкнула челюстями, как кастаньетами, пытаясь вцепиться в корпус. Зубы с зазубренными краями, многие не меньше пятнадцати сантиметров в длину, царапнули по бронестеклу со звуком бормашины. Несколько из них, предположительно те, что и так были готовы выпасть, выскочили из альвеол и разлетелись. Наконец, не найдя, за что зацепиться, тираннозавр соскользнул вниз и съехал по осыпающемуся склону кратерного вала обратно к своим.

А потом они удалились в том же стиле, в каком пришли: колонной и шагая в ногу; топанье их ног слышалось ещё долго после того, как они исчезли из виду. Наверху, на небе, которое было яснее и чище, чем любое небо Земли после индустриальной революции, светил, словно бриллиантовая река, Млечный Путь.