Кристиана Три

– Мне кажется, я вас знаю, – говорит Саския Мэддинг, подходя к моему стулу.

Она добрых пятнадцать минут бросала на меня взгляды через все кафе, и я устала ждать, когда же она наконец подойдет.

Я увидела ее сразу, как вошла; она сидела направо от двери, за столиком у окна, и прихлебывала чай из высокой кружки. Она что‑то писала перьевой ручкой в блокноте с кожаной обложкой, а другой рукой придерживала прядь светлых волос, которая все падала ей на глаза. Когда я вошла, она подняла голову, и хотя никак не показала, что узнала меня, но с того мгновения следила за мной, как ей казалось, незаметно для меня.

– Да, вы меня знаете, – отвечаю я. – Я – это ваш друг, вернее, та часть его личности, от которой он отказался еще в детстве.

Она смотрит на меня озадаченно, хотя в ее красивых, цвета морской волны, глазах я вижу искру понимания.

– Вы… вы – женщина из его дневников? – спрашивает она. – Та, кого он зовет Тайной?

Я улыбаюсь:

– Да, это я. Я его тень.

– А я и не знала…

– Не знали, что я действительно существую? – договариваю за нее, когда ее голос замирает.

Она качает головой:

– Нет, просто не ожидала увидеть вас здесь.

– Люблю кофе.

– Я имею в виду – в таком обыкновенном месте.

– А, так вы начитались этих его дневников. Полеты фантазии… – Я прикрываю глаза и мысленно перелистываю страницы в поисках нужной. – Вот: «Вижу ее в зеленом платье стоящей в зарослях куманики, среди колючек заброшенной живой изгороди. Ее рыжие волосы горят в лучах заходящего солнца, ее глаза темны от всего таинственного, что они видели, в опущенной руке – деревянная маска зайца. Я всегда вижу ее такой. В самых укромных, никому неведомых уголках. Что она там делает, непонятно, но это вполне соответствует ее странному, вечно ускользающему нраву».

Саския улыбается, и я не знаю, вызвана ли эта улыбка пассажем, который я процитировала, или моим умелым подражанием голосу Кристи.

– Это что‑то новое, – говорит она. – Он мне этого еще не читал.

– А вы ждете, когда он сам вам прочитает?

– Разумеется. Я бы никогда не стала читать чужие… – Она замолкает и испытующе смотрит на меня. – А вы… когда это читаете?

Я пожимаю плечами:

– Да когда угодно. Я ведь не сплю, так что, когда становится скучно ночью, я просто прихожу в его кабинет – прочесть, о чем он в последнее время думал.

– Вы любопытны, как сорока.

– Буду считать это комплиментом.

– Э‑э‑э… – Она несколько секунд изучает меня, прежде чем спросить. – А мои дневники вы, случайно, не читаете, а?

Я изо всех сил изображаю оскорбленный вид, хотя на самом деле не отказалась бы почитать. Но действительно не читала. Пока.

– Извините, – говорит она, – разумеется, вы не стали бы этого делать. Между нами нет ведь такого родства, как у вас с Кристи.

– Вас раздражает наше родство?

Она качает головой:

– Это все равно как если бы меня раздражало, что Джорди – брат Кристи. А вы с Кристи еще ближе, вы – его сестра‑близнец. К тому же появляетесь только по ночам, когда мы спим.

Я пожимаю плечами, но извиняться не нахожу нужным.

– Я всего лишь его тень.

Она снова внимательно изучает меня, вглядываясь в меня своими голубыми, как море, глазами.

– Не думаю, что всего лишь тень. Сейчас, например, вы вполне реальны.

Эта реплика вызывает у меня улыбку.

– Не менее реальны, чем я, – прибавляет она.

Улыбка сползает с моего лица, когда я вижу ее встревоженный взгляд. Я все забываю, что ее собственное экзотическое происхождение для нее самой не более чем греза, причем греза, в которой ей неуютно, от которой у нее мурашки бегают по коже. Не надо было мне напоминать ей об этом. Но она справляется сама и вновь переводит разговор на меня.

– Почему вы не назовете Кристи свое имя? – спрашивает она.

– Потому что тогда он поместит меня в коробочку и приклеит ярлычок «Кристиана», а я не хочу оказаться запертой даже в его представлении обо мне. Мне не нравится, как он обо мне пишет. Будь у него еще и мое имя, он бы так все устроил, что я больше никогда не смогла бы измениться.

– Он любит свои привычки, – говорит она.

Я киваю:

– Да, все то, что в словарях неизменно стоит сразу же после самого слова.

Мы обе молчим некоторое время, потом она слегка наклоняет голову и говорит:

– Так, значит, вас зовут Кристиана?

– Я называю себя Кристиана Три.[1]

Она простодушно улыбается:

– Одним словом – мисс Дерево?

Я протягиваю ей руку.

– Древо во плоти, – говорю я. – Очень рада знакомству.

– Но это только вам самой позволено так себя называть, – замечает она, пожимая мою руку.

– У каждого из нас есть свои секреты.

– Иначе мы не были бы так таинственны.

– Это верно.

Она сидит на корточках около плетеного кресла, которое я оккупировала, взяв себе кофе и свежеиспеченную булочку с прилавка. Локтями она опирается на подлокотник кресла. Рядом стоит еще одно кресло, занятое мальчиком лет двадцати, с голубыми волосами и тонким, резким, как бритва, лицом. Его плеер включен на достаточную громкость, чтобы я опознала в музыке рэп, хотя слов и не разобрать. Он листает одну из бесплатных газет, имеющихся в кафе, и прихлебывает кофе. Вот он встает, и я делаю движение рукой в сторону освободившегося кресла.

– Почему бы вам не устроиться поудобнее? – предлагаю я Саскии.

Она кивает:

– Сейчас, только соберу свои манатки.

Какой‑то бездельник, в офисном костюме, со сбившимся галстуком и расстегнутой верхней пуговицей на рубашке, подходит к креслу, пока Саския собирает вещи. Я помещаю на сиденье свои коричневые кожаные ботинки и одариваю этого субъекта улыбочкой, похожей на сладкую сосульку, – ну, вы понимаете, улыбка вполне любезная, но есть в ней некий холодок. Субъект, как побитый кот, бродит между столиками и в конце концов садится где‑то сзади, возле стойки. Все это он проделывает с таким видом, как будто именно туда и стремился с самого начала.

Возвращается Саския. Она бросает жакет на спинку кресла, рюкзачок – на пол и усаживается со своей чашкой чая.

– Итак, что вы сейчас писали? – спрашиваю я.

– Да так, разное. – Она пожимает плечами. – Мне нравится играть со словами. Иногда из этого что‑то получается – статейка для журнала, стишок. Иногда я просто следую за словом, куда оно выведет.

– И куда они выводят?

– Куда угодно.

Она замолкает на секунду, чтобы отхлебнуть чаю, потом ставит чашку на низенький столик между нами. Чуть позже я пойму, что в этот момент она решала для себя, продолжать ли ей этот разговор и рассказать ли мне, чем, собственно, она занимается.

– Понимаете, мы ведь тоже как слова, – говорит она. – Вы и я. Мы – слова‑привидения.

Не могу удержаться от улыбки. Я начинаю понимать, почему Кристи так заботится о ней, так беспокоится за нее. Она милая, симпатичная блондинка, но она не вписывается ни в одну из аккуратных дескриптивных программ. Ее мысли, иногда серьезные, иногда капризные, иногда – смесь того и другого, свободно странствуют, занимая все окружающее пространство. Надо бы мне все‑таки заглянуть в ее записи в следующий раз, как окажусь у них в спальне ночью. Мне хотелось бы знать о ней больше – не только то, что она говорит, но и то, что думает, когда уверена, что никто не подслушивает и не подглядывает.

– Ладно, – говорю я. – Пожалуй, спрошу. Что это за слова‑привидения?

– Это слова, которые на самом деле не существуют. Они возникают из‑за ошибок редакторов, наборщиков, плохих корректоров, и хотя иной раз кажется, что они что‑то значат, на самом деле они не значат ничего. Как, например, «кабинла» – вместо «кабина».

Я понимаю, что она имеет в виду.

– Мне нравится это слово, – говорю я. – Кабинла. Пожалуй, я возьму его себе и дам ему значение.

Саския задумчиво кивает:

– Вот видите? Этим мы и напоминаем слова‑привидения. Люди могут присваивать нас и придавать нам значения.

Я понимаю, что она говорит сейчас о нашем аномальном происхождении – о том, что из‑за него с нами может происходить нечто подобное, – но я, пожалуй, с ней не согласна.

– Это со всеми случается, – отвечаю я. – Это случается всякий раз, когда кто‑то решит, что люди не такие, какие они есть, а такие, какими он их себе придумал.

– Наверное.

– Вы слишком много думаете обо всем этом.

– Я не могу об этом не думать.

Я долго смотрю на нее. Этот вопрос действительно сильно занимает ее: что есть реальность, а что – нет, и для нее гораздо важнее, как ты пришел в этот мир, чем что ты в нем делаешь, придя.

– А какое ваше первое воспоминание?