Итог: стремление к социально признанному достижению 2 page

Чрезвычайно существенно, что это происходит достаточно рано (вероятно, будет происходить еще раньше), потому что, например, практика присуждения Нобелевских премий показала: основоположное открытие, предшествующее награждаемому, обычно приходится на 25–30-летний воз­раст. В работе А.Местель (MestelА., 1967) показано, что Нобелевские лауреаты по естественным наукам за 1901–1962 гг. сделали свое открытие, впоследст­вии удостоенное Нобелевской премии, в среднем возрасте 37 лет, и этот воз­раст почти не менялся от десятилетия к десятилетию.

В ходе изучения прогностической ценности тестов интеллекта выяс­нилась и подтвердилась чрезвычайно важная истина: начиная с коэффициен­та интеллекта 110–120, т. е. при отсутствии выраженных дефектов в наборе основных способностей индивида, последующая отдача в форме любых дос­тижений не очень-то сильно коррелирует с дальнейшим возрастанием коэф­фициента интеллекта. На первый план выступает неулавливаемая сущест­вующими тестами характерологическая особенность – способность ко все более и более полному увлечению своим делом. Эта способность не столь уж редко – беззаветная, абсолютная, вытесняющая или отодвигающая подальше прочие интересы, любые побочные занятия, «хобби». Она заставляет фанати­чески-концентрированно, неотступно заниматься избранным делом, будь то конструирование какого-то аппарата, усовершенствование существующего прибора или метода, создание картины, литературного или музыкального произведения. Конечно, эта полная самомобилизация может вылиться в под­линное творчество только тогда, когда она базируется на соответствующем арсенале дарований, профессиональных знаний, умений, навыков. Но если она к этому арсеналу не добавляется, если отсутствует безграничная увлечен­ность, заставляющая работать на дело даже подсознание, то и очень высокий коэффициент интеллекта не приведет к большим достижениям. Иными сло­вами, с некоторого порога решающее значение приобретает не уровень изме­римых дарований, а способность или готовность максимально мобилизовать имеющееся, достаточная для продуктивного творчества целеустремленность.

Но во всех случаях гений – это прежде всего экстремальное напряже­ние индивидуально свойственных дарований, это величайший, непрекра­щающийся труд на века, вопреки непризнанию, безразличию, презрению, нищете…

Гениям свойственна способность к экстремальной самомобилизации, исключительной творческой целеустремленности, которая у многих, вероятно по коэффициенту интеллекта не менее одаренных, расходуется на добывание мелких благ, карьерных достижений, престижа, почестей, денег, удовлетворе­ния инстинкта господства, или она просто распыляется на бесчисленные трудности и соблазны, которыми жизнь всегда была достаточно богата.

6. Общественная ценность реализовавшегося гения

Хотя продукция большинства гениев не поддается рыночной оценке, история человечества показывает, что деятельность любого из них чрезвы­чайно высоко поднимала если не научный, технический, военный или эко­номический потенциал страны, то уж во всяком случае ее престиж и авторитет.

Но может быть гений не так уж нужен? Много ли подлинных гениев понадобилось Японии, чтобы за 30–40 лет промчаться из средневековья в науку и культуру XX века? Китазато, адмирал Того, еще 10–20 имен…

Нужны ли гении (кроме политических) для того, чтобы бывшим ко­лониальным странам подняться до уровня передовых: ликвидировать голод, нищету, перенаселенность? «Не так уж много», – вероятно, думают многие. Но ведь это только потому, что не надо прокладывать новые пути в науке и технике, медицине, сельском хозяйстве. А если требуется не только перени­мать готовенькое, импортировать и копировать, всегда отставая на десяток лет? Если надо участвовать в общем прорыве в незнаемое и незнакомое? Что делать с информационным кризисом, когда легче вновь открыть затерянное здание, нежели его самому отыскать в море уже существующей информации? Можно ли в эпоху стремительного развития получать технику из вторых рук? Что делать с междисциплинарными исследованиями? С белыми пятнами, ко­торые расположены на стыке даже не двух, а нескольких научных дисцип­лин? Что делать со все усложняющейся техникой? С конфликтующими идеями? Мы убеждены, что все эти проблемы решаются лишь одним путем – ран­ним поиском подлинных потенциальных талантов и гениев. Изучение законов Появления гениев, изучение их внутренних свойств оказываются, актуальными и даже необходимыми!

Мы не можем в тоннах пищевых продуктов или в звонкой монете. Оценить, что дали миру Моцарт, Бетховен, Шекспир или Пушкин. Невоз­можно оценить в каких-то материальных единицах то, что дали гениальные Композиторы, драматурги, поэты. Невозможно оценить и вклад крупного, Эпохального изобретателя, будь то Фултон или Дизель.

Впрочем, когда начинают считать, то оказывается, что своими откры­тиями Луи Пастор, например, компенсировал Франции убытки, понесенные в результате военного разгрома 1870–1871 годов. Эти убытки (помимо потерь убитыми и ранеными) исчисляются в 10–15 миллиардов франков (только контрибуция составила 5 миллиардов). При жизни Дизеля число работающих двигателей внутреннего сгорания исчислялось тысячами. Но вклад его в тех­нику исчисляется суммой в несколько десятков миллиардов долларов.

Всегда можно возразить, что Коперник, Галилей, Кеплер открыли то, что и без них открыли бы полувеком позже, что у Стефенсона был предшест­венник Папин, что у Ньютона был соперник Лейбниц. Есть основания пред­полагать, что Форд все же мог познакомиться с чертежами первого автомоби­ля, о котором мы уже рассказывали выше. Однако анализ истории любого открытия, изобретения или крупного творческого акта показывает, что на долю его признанного автора выпадал совершенно необычайный, титаниче­ский труд, сразу продвигавший человечество на десятилетия вперед. И если мы примем условно, что гуманитарные ценности в силу ли своего облагора­живающего влияния на человечество, в силу ли объединения духовных сил человечества вокруг общих ценностей, в силу ли создания идеалов, – экви­валентны по стоимости ценностям естественно-научным, а эти последние – техническим, то это даст возможность перейти к условной «рыночной» оцен­ке вклада гениев самой разной направленности.

Тысяча с небольшим патентов Эдисона принесли США несколько миллиардов прибыли; сульфаниламиды, антибиотики и вакцины спасли жизнь и здоровье сотен миллионов людей; короткостебельные сорта подняли урожайность зерновых культур на десятки процентов. Вряд ли кто-либо дума­ет, что гении-гуманитарии были менее ценны для человечества, нежели ге­нии-изобретатели или гении-ученые. А в таком случае каждый реализовав­шийся гений приносит человечеству миллиардные ценности.

Можно, конечно, считать, что искусство не нужно и не имеет ника­кой материальной ценности, как и гуманитарные науки; что научные откры­тия, не дающие немедленного выхода в практику, тоже не имеют материаль­ной ценности, что большая часть технического прогресса – результат кол­лективного творчества, что роль индивидуальных гениев в прошлом преуве­личивалась, а теперь быстро падает… Но, как бы умело ни складывали фак­тические данные – как гармошку, в минимальный объем – за гениями не­давнего прошлого остаются гигантские заслуги, а с возрастанием объема зна­ний, навыков, умений, информации, лишь обладая которыми можно рассчи­тывать на продвижение вперед, роль одаренности естественно должна возрас­тать.

Вместе с тем очевидно, что само по себе наличие наследственной ода­ренности даже высочайшего уровня ничуть не гарантирует обязательного «выхода в практику». Повторим еще раз, что современная популяционная генетика совершенно исключает возможность существования значительных межнациональных, межрасовых и межклассовых различий в одаренности. Напомним еще раз о наличии в истории «территориальных» вспышек гени­альности. Вряд ли кто будет оспаривать и тот факт, что существуют народы со столетней и тысячелетней историей, которые не дали человечеству ни од­ного подлинно гениального открытия. Никто не сомневается в том, что по­тенциальные гении в этих народах появлялись тысячи раз, но они не имели условий для развития и реализации.

Тем очевиднее становится необходимость выяснения того, каковы ме­ханизмы развития гениальности, а это можно с большой степенью точности определить, изучив те разнообразные условия, в которых развивались при­знанные гении мировой истории и культуры, благодаря каким обстоятельст­вам и как они реализовали свой гений и как этот гений отразился на истории и развитии человечества.

Этому, в сущности, и посвящена наша работа. Мы попытаемся пока­зать, какими, по нашему мнению, были механизмы развития гениальности, и сделаем это в форме кратчайших биографических очерков, акцентируя вни­мание на внутренних механизмах, стимулировавших активность гениальной личности, на специфике патографии гениев.

Задолго до того, как была показана неисчерпаемая наследственная гетерогенность человечества, являющаяся одним из основных законов станов­ления биологического вида Homo Sapiens, замечательный отечественный ан­трополог Я.Я.Рогинский подчеркивал, что изучение индивидуальной психо­логии человека должно «содействовать выработке разнообразных приемов педагогической помощи в деле освобождения внутренних возможностей его личности от всего, что их стесняет».

Спустя сорок лет, в связи с наступлением эры научно-технической революции, можно сказать, что перед нами стоит задача не только высвобожде­ния внутренних возможностей человека, но и их активного стимулирования.

7. Информационный и социальные кризисы как факторы, повышающие значение гениальности и исключительной одаренности

Современные состояние науки и техники, может быть, характеризует­ся в наибольшей степени информационным кризисом, который слагается из нескольких компонентов.

Наличие избытка фактических данных, непереваренного, не уложен­ного в рамки каких-либо старых теорий или систем.

Наличие огромных междисциплинарных «белых пятен».

Существование неприступных для большинства рядовых специалистов «китайских стен», разделяющих различные науки и различные области тех­ники. Эти стены создаются труднодоступными методиками, специальной терминологией, спецификой языка и мышления.

Осознание того, что именно области на стыке наук, междисципли­нарные области, наиболее отдаточны, и что именно они требуют первооче­редной разработки.

Осознание исключительной трудности междисциплинарных исследо­ваний, так как объединение в творческую группу разных специалистов само по себе, как правило, не может компенсировать отсутствия специалиста, од­новременно владеющего двумя совершенно разными дисциплинами, при полном владении которыми одним человеком только и может загореться «вольтова дуга», освещающая мрак неведомого.

Осознание того, что оптимальное сочетание даровитости и запаса не­обходимых знаний образуется к 25–35 годам. И этот возраст опасно близко лежит к возрасту получения высшего образования и завершающей специали­зации. Следовательно, проблемы информационного кризиса, как-то закрытие «белых пятен», разрушение «китайских стен» – едва ли будут решены, если один человек должен будет получать два образования, оканчивать два фа­культета или совершать что-либо того же порядка.

Если обратиться к истории науки, то, пожалуй, нетрудно убедиться, что все фундаментальные проблемы поразительно часто решались в результа­те появления блестящей идеи, родившейся в мозгу одного человека, или, мо­жет быть, реже, – в коллективе, слитом в единое целое напряженным твор­ческим порывом, группой исключительно даровитых людей, с умами взвол­нованными и напряженными, объединенными общей целью. Сказанное в равной мере относится и к науке, и к технике, где нередко приходится убеж­даться в том, что поставленная задача давным-давно решена, например, при­родой. Вспомните еще раз открытие действия сульфаниламидов и антибиотиков, открытие механизма наследственного и приобретенного иммунитета, ра­дары летучих мышей, быстроту передвижения дельфинов… Возникновение новой науки – бионики – блестящее подтверждение сказанному. Почти ка­ждый перенос принципов одной науки в другую сопровождается крупным рывком вперед. Но для такого переноса, помимо большой и при том нетра­фаретной эрудиции, требуется одержимость идеей и готовность идти даже на риск провала многолетней работы.

Но что значит провал работы, которую ты вел несколько лет, если ты творишь на века? А именно так и творят гении – каждый из них творил на века и тысячелетия. Качественная особенность реализовавшего себя гения или подлинного высшего таланта заключается в том, что он творит нечто, до него совершенно невообразимое, будь то в науке, технике или искусстве. Созданное им ни в какой мере нельзя уравновесить трудом многих тысяч «нормальных» специалистов, как нельзя в боевых действиях значение эскад­ренного миноносца, крейсера или линкора уравновесить сотнями или тыся­чами парусных судов средневековья: современный боевой корабль истратит по одному снаряду на каждого из них.

Между тем, на науку, технику, искусство научно-техническая револю­ция налагает гигантские задачи, качественно отличные от прошлых времен тем, что наличие слабого звена в любой области человеческой культуры сего­дня грозит гибелью не одному какому-либо племени, народу или государству, а всему человечеству. Взаимосвязанность человечества, усложнение науки ведет к тому, что мир может погибнуть не только от того, что растеряется, взбунтуется или оплошает человек у кнопки ракеты с атомной боеголовкой или в самолете, несущем «на всякий случай» водородную бомбу, но и чело­век, стоящий у «пульта управления» любого самого мелкого государства, в любой лаборатории, занятой, например, микробной генетической инженери­ей, изобретением боевых газов и т.д. Гигантский вред может нанести ошибка в финансировании, планировании, прогнозировании.

Наполеон сказал, что ум и воля полководца должны равняться друг другу, как две стороны квадрата. В XX веке оказалось, что такая двумерность совершенно недостаточна. Грандиозные беды произошли не потому, что ум оказался сильнее воли, или что воля оказалась сильнее ума и даже просто здравого смысла, но прежде всего потому, что отсутствовал третий параметр – этический. Между тем, научно-техническая революция означает прежде всего резкое возрастание этического компонента личности, личной ответст­венности. Следовательно, научно-техническая революция требует и должна массово создавать людей, отличающихся предельно и сверхпредельно высо­кими показателями не только по параметрам ума, воли, но и этики, хотя бы для того, чтобы их можно было расставить на ключевые позиции.

Нет нужды перечислять угрозы, перед которыми стоит человечество: повседневный голод для миллиардов людей, загрязнение окружающей среды, энергетический кризис, демографический взрыв, нехватка чистой пресной воды, угроза атомной, микробиологической, химической войны или даже «конвенциональных», обычных войн, взрыв национализма и шовинизма, ге­ноцид, апартеид… Поскольку многим из этих угроз должны противостоять не столько наука и техника, сколько в полном смысле этого слова, гуманитарная наука, и гуманистическая философия, литература и искусство, возникает по­требность в гениях всех профилей – научно-технических, гуманитарных, фи­лософских…

Еще раз повторим: человечеству предстоит уложение гигантскихнабо­ров фактов и данных в краткие, емкие законы, притом законы, действующие не в одной, а в тысяче областей знаний.

Человечеству предстоит перевести эти законы в технические и при­кладные достижения.

Человечеству предстоят великие подвиги междисциплинарных откры­тий, закрытие бесчисленных белых пятен, предстоит великий подвиг созда­ния совершенно нового мировоззрения, объединяющего науку, искусство и этические установки в единое целое.

Таким образом, можно сделать вывод, что человечество действительно нуждается в чрезвычайно многочисленных гениях и замечательных талантах. Во если это так, то откуда они возьмутся? Их нужно выискивать, развивать и отыскивать им возможность реализации.

Касаясь этого вопроса, необходимо сразу же развеять те неоправдан­ные страхи, которые сознательно, подсознательно, инстинктивно и даже ав­томатически возникают, как только речь заходит о гениальности и одаренно­сти, да еще и об их наследственных механизмах.

Куда же денется равноправие? Приходится помянуть Феодосия Добржанского, который сказал как-то: «Люди вовсе не должны быть однояйцовыми близнецами, чтобы пользоваться равноправием».

Если в прошлом реализовывалось, вероятно, не более 1%, а, скорее всего, менее одного из тысяч нарождавшихся гениев, поскольку реализоваться себя могли прежде всего в семьях, не нуждавшихся, или не очень нуждавшихся, способных предоставить хотя бы своим первенцам достаточное образова­ть и благоприятную исходную площадку для старта, то теперь то, что досталось единицам, стало доступно миллионам, и надо лишь снять вредные барьеры, о которых речь пойдет дальше. Общество может, а главное – должно открыть дорогу десяткам тысяч гениев и миллионам талантов. Существо­вание 35–40 тысяч специальностей уже теперь может предъявить спрос на такие виды дарований и их комбинаций, которые ни в Древней Элладе, ни в Англии XIX века, ни среди высшей интеллигенции России на рубеже XIX и XX веков не могли бы найти никакого достойного применения. И если ныне чрезвычайная демократизация возможностей не привела к пропорциональ­ному возрастанию числа гениев и талантов, то причину следует искать преж­де всего в каких-то общих недостатках воспитательных, образовательных, от­борочных и выдвигающих систем.

Можно полагать, что при развитии уже существующих специально­стей, тем более будущих, и междисциплинарных областей деятельности, без необычайно одаренных людей обойтись будет трудно. Ноосфера, единая сфе­ра обмена идеями, уже как таковая, вовлечет в себя бесчисленных гениаль­ных организаторов, менеджеров, педагогов, аналитиков, синтетиков. Напом­ним только о предсказанной Айзеком Азимовым «мнемонической службе» («Ловушка для простаков»)…

Все эти задачи грандиозны. Их решение потребует многих тысяч ге­ниев. Потребителями гениев станут не только педагогика и преподавание, конструирование обучающих приборов и игрушек, но и искусствоведение в высшем, самом разнообразном смысле этого слова. Мы скажем в конце на­шего труда о новых, еще не родившихся, или только сейчас зарождающихся дисциплинах – «гениелогии» и «историогении», одной из задач которых должно стать изучение действия спектра импрессингов на разнообразные групповые и индивидуальные генотипы. Перечнями подобных задач можно заполнить книгу, которая, однако, даже при сочетании у ее автора энцикло­педической эрудиции с прозорливой фантазией окажется уже через десяток лет безнадежно устаревшей.

Часть вторая. ВОСПИТАНИЕ И РАЗВИТИЕ

1. Решающая роль детско-подростковых условий развития в определении ценностных критериев, установок, целеустремленности и самомобилизации

Вполне естественно опасение, что индивидуализированное обучение породит элитаризм. Но надо ли опасаться того, что в классе среди двадцати школьников отчетливо выделится первый математик, первый физик-экспериментатор, первый литератор, первый поэт, первый художник и искусствовед, первый пианист или скрипач, первый шахматист? Нам кажется, при таком положении все одноклассники будут терпимо относиться даже первому ученику, а рано профилированные школы утратят свою чрезвычайную заманчивость даже для родителей, помешанных на престижности своих детей. Нам представляется, что именно ранний и повседневный контакт со многими яркими индивидуальностями и развивающимися разнообразными дарованиями уже в детстве и юности будет гасить то стремление к превосходству, престижности, тот инстинкт господства, самоутверждения за чужой счет, который перерождается в «либидум доминанди», в страсть к верховенству, к власти.

Количественно огромное значение ранне-детских и детских условий развития для будущего интеллекта оценил Б.Блум (В1оот В.) в 1964 году. его данным, оптимизация условий интеллектуального развития в возрасте рождения до 4-х лет повышает будущий интеллект на 10 единиц, оптимизация в возрасте 4–8 лет – на 6 единиц, а в 8–12 лет – на 4 единицы. Соответственно, пренебрежение интеллектуальным развитием ребенка, особенно первые четыре года жизни, резко ухудшает будущий интеллект. Чрезвычайно существенно, что именно в этом ранне-детском возрасте закладываются основы социальности, контактности, доброты. Хорошо ухоженные, хорошо упитанные дети, лишенные в этом критическом возрасте ласки, нежное внимания, если не заболевают синдромом «заброшенности», то вырастают безжалостными эгоистами, неспособными к социальным контактам.

Психоанализ, биология и генетика сходятся теперь в осознании и понимании того, что творческие способности индивида зависят от условий, в которых он провел свои первые годы жизни. Шансы, предоставленные ребенку или отнятые у него в это время, определяют его последующую способность к образованию. Следовательно, «экология» детских лет играет решающую роль

Л.Н.Толстой о первых пяти годах своей жизни: «Разве не тогда я приобрел все то, чем теперь живу, и приобретал так много, так быстро, что во всю остальную жизнь я не приобрел и одной сотой того? От пятилетнего ребенка до меня только один шаг, а от новорожденного до пятилетнего – страшное расстояние».

Биографии великих людей содержат множество прямых и косвенных указаний на решающую роль избирательно воспринятых детско-подростковых впечатлений.

Филипп Македонский подростком жил в Фивах и не мог не стать учеником Пелопида и знаменитого полководца Эпаминонда, создателя фа­ланги, дважды победителя спартанцев. Став царем Македонии, Филипп с по­разительной энергией, упорством, настойчивостью, бесстрашием и коварст­вом превращает свою маленькую страну в могущественное государство, под­чиняет себе половину Балкан и, наконец, Грецию. Его сын, Александр, зави­дует подвигам отца, руководствуется его идеалами и совершает подвиги, ска­зывающиеся на протяжении тысячелетий. Учителем Александра был Аристо­тель… Оба – и Филипп, и Александр – были гениями, но этого одного было бы недостаточно. Развиться и реализоваться помогла социальная преемствен­ность, умное воспитание и политическая ситуация.

Школьный пример – Баркиды. Гамилькар Барка, Газдрубал, Ганни­бал, его братья, бесстрашная принцесса Софонизба, покончившая с собой (прообраз Саламбо). Но Газдрубал был всего лишь зятем Гамилькара и био­логически ничего от него не мог унаследовать. Разумеется, здесь решающую роль играл брачный подбор. Сам Ганнибал и его братья с детства росли в во­енном лагере и принимали участие во всех походах и сражениях отца и Газдрубала, приобретая таким образом очень рано огромный боевой опыт. Разу­меется, здесь сыграла свою роль и семейная традиция… Но ведь еще была и «Аннибалова клятва»…

В династии Сципионов можно также увидеть яркий пример значения социальной преемственности. Оба старшие Сципиона не раз терпели серьез­ные поражения. И если сын, Сципион Африканский, обладал несомненным военным гением, то замечательные победы довелось одержать и приемышу этой семьи – Сципиону Азиатскому. Новое яркое доказательство роли опти­мальной социальной преемственности.

Примеры из новейшей истории: генерал Бернард Монтгомери, побе­дитель при Эль-Аламейне, затем командующий английскими силами во Франции, очень тяжело раненый в Первую мировую войну, был внуком сэра Роберта Монтгомери, генерал-губернатора Пенджаба, «прославившегося» во время восстания сипаев. А сам Бернард, совсем маленьким, с упоением слу­шал не только рассказы о деде, но и биографии Кромвеля, Клайва, Нельсона и Дрейка, которые читала ему мать.

Д.Эйзенхауэр так интенсивно глотал книги по военной истории, что ему предсказывали, что он станет профессором истории в Йельском универ­ситете, но ему довелось не читать курс истории, а делать историю самому, хотя военную историю он всегда знал великолепно. Эйзенхауэр работал по 16–18 часов в сутки, спал по пять часов.

Странные, неожиданные вопросы, задаваемые маленькими детьми, еще не затурканными своими вечно занятыми родителями и воспитательни­цами, при продумывании их, показывают, что дети не только великие лин­гвисты (вспомните «От двух до пяти» К.Чуковского), но и великие экспери­ментаторы, ориентированные на творчество.

Однако к тому времени, когда они в нормальном порядке превзойдут науки и накопят умения, их любознательность, как правило, исчезает – по­тому что их стремление к познанию и умению разбивается отчасти о заня­тость взрослых, а отчасти о собственную непременную «бездарность» в боль­шинстве тех занятий, в которые они вовлекаются «броуновским движением» их естественной потребности к самопроявлению. Ребенок, начинающий на­певать при отсутствии музыкальных способностей, рисующий при цветовой бездарности, бегающий наперегонки или танцующий при врожденной неук­люжести, пускающийся спорить с гораздо более языкастым дразнилкой, пло­хо заучивающий иностранный язык, – такой ребенок быстро обрастает ком­плексами, начинает чувствовать себя «неполноценным», и именно это чаще всего мешает ему обнаружить в себе скорее всего существующий и может быть незаурядный математический, конструкторский, поэтический или лю­бой другой талант.

Между тем, естественный отбор, творя человечество, непрестанно ра­ботал над тем, чтобы развить «исследовательский инстинкт», любопытство, любознательность, впечатляемость и обучаемость именно в детском и детско-подростковом возрасте, точно так же, как он работал над развитием и сохра­нением памяти об этом познавательном периоде у стариков, когда-то бывших главными передатчиками социально-преемственной эстафеты от одного по­коления другому.

Для творчества необходима фантазия, воображение, готовность идти по непроторенным дорожкам; люди творческого склада, как правило, обладают чувством юмора и ценят его, но творчески одаренные молодые люди не пользуются особо одобрительным отношением у преподавателей и родных. Одаренному ребенку требуется либо известная психологическая гибкость, либо стойкость, чтобы сохранить в себе те черты, с которыми связана творче­ская способность.

2. Значение детского и подросткового периода в ранней стимуляции творческих дарований

Любопытство, любознательность, исследовательский инстинкт, обучаемость – явления в высшей степени возрастные. Обучаемость как типично возрастное явление – необычайно быстрый рост накапливаемого знания в детско-подростковом возрасте – создана гран­диозными силами естественного отбора. О том, какими изумительными спо­собностями обладает именно маленький ребенок, хорошо известно, причем конечно, это относится не только к усвоению речи, но и ко многим другим особенностям.

Уделяя в дальнейшем очень много внимания наследственным механизмам гениальности, мы, забегая вперед, должны сразу подчеркнуть, что, к сожалению, ранне-детский, детский и подростковый периоды большинства тех, кто впоследствии стал признанным гением, остаются малоосвещенными, а иногда попросту неизвестными. Но там, где этот период освещен, неизмен­но оказывалось, что этот именно возраст проходил в условиях, исключитель­но благоприятных для развития данного гения. Речь идет в гораздо большей мере об интеллектуальной, нежели об экономической обстановке.

Например, мальчуганом М.Фарадей за грошовую плату служил снача­ла в типографии, а затем в книжной лавке, но и там, и тут все свободное время он читал, и читал так, что случайно зашедший в книжную лавку Г.Дэви был поражен его знаниями и начитанностью. Дэви взял мальчика к себе в лабораторию…

Пожалуй, инфантильность, рассеянность, которые характерны для боль­ших ученых, обусловлены именно сохранением детской интенсивности любо­пытства ко всему тому, что их интересует. Но часто – и только к этому. Потомок пастырской семьи Л.Эйлер, занимаясь в базельской гимназии, где вообще не преподавали ни арифметики, ни какой-либо математики, начал брать уроки у пораженного его сметливостью математика-любителя И.Буркхарда (ученика Яко­ба Бернулли), а затем, поступив в университет, попал в поле зрения Иоганна Бернулли, про которого говорили, что после смерти Лейбница и после того как Ньютон состарился, он остался крупнейшим математиком мира.

«В течение столетия неслыханный взрыв математических гениев из одного единственного маленького города определил направление европей­ской науки. Именно общее происхождение гениальных носителей гениально­сти придает этому движению Нечто необычайно законченное и мощное. По­тому что этот весь клан Бернулли и Эйлер, который объединяют Германн и Фус, взаимно поддерживает, подкрепляет, служит тому же великому делу – ведущей науке своего времени» (SpiessО., 1920).

О династии Бернулли и Эйлере мы еще будем говорить в дальней­шем… А сейчас лишь заметим, что, разумеется, такого рода социальную пре­емственность, налагающуюся на несомненную наследственную гениальность, редко удается проследить, однако если гений реализовался, то мы почти на­верняка можем сказать, что так или иначе с детства его окружала среда, оп­тимально благоприятствовавшая развитию его гения. Впрочем, отчасти еще и потому, что гений все же сумел ее выбрать, найти, создать, как, например, Василий Петрович и Сергей Петрович Боткины, вышедшие из окружения, озабоченного, главным образом, проблемами наживы, но оттолкнувшиеся от этой среды в сферу высшей идейности.

Если гений Шопена дал миру то, что мы и по сей день слушаем с за­миранием сердца, то не только потому, что его мать была прекрасной пиани­сткой, но и потому, что он не мог слушать ее игру без слез. Назовем это яв­ление избирательной сверхвосприимчивостью, но именно она-то и погрузила великого Шопена с младенчества в мир звуков.

Необычайно талантливый, деловитый, работоспособный Василий Су­воров, видя, что его сын мал и хил, решает, что военная служба для него не годится и не зачисляет маленького Сашу с пеленок в армию, как тогда было принято, чтобы сразу начала «работать» требуемая Уставом Петра I выслуга лет. Но своими застольными рассказами он настолько воодушевил сына лю­бовью к военному делу, что тот начинает поглощать все книги о войне из большой библиотеки отца. Случайно заговоривший с ним «арап Петра Вели­кого» Абрам Ганнибал убеждается в столь глубоких знаниях мальчика, что уговаривает отца дать возможность сыну стать военным, несмотря на уже упущенные 13 лет фиктивной «стажировки». К счастью, в этом случае мы твердо знаем, что мы обязаны именно А.Ганнибалу в какой-то мере появле­нием не только А.С.Пушкина, но и другого гения – А.Суворова. Однако сколько таких обстоятельств от нас скрыто?