Апрель – сентябрь 1989 года 6 page

Он снова усмехнулся.

Ну ладно, засранцы! Можете сделать ручкой своей машине… а заодно и своей башке!

– В чем дело, док? Почему вы тормозите?

– Потому, – мрачно буркнул он, но дальнейших объяснений не понадобилось, так как они въехали в огромную масляную лужу, которая почти достигала противоположной стены тоннеля. Очевидно, у машины, проехавшей недавно, пробило прокладки, а может, и того хуже.

Несмотря на всю свою осторожность и водительское искусство, Дункан почувствовал, как колеса неуправляемо заскользили и „феррари" завихляла. Метров через шесть, как только под колесами вновь оказался асфальт и машина стала слушаться руля, он тут же нажал на газ.

Из‑за торможения и заноса они упустили ценное время, и Дункан опасался, что теперь Змей легко нагонит их: ведь на двух колесах он мог просто объехать масляную лужу, уйдя в самый край левого ряда.

Но Змей не сделал этого. Он не заметил лужи. Он был слишком захвачен гонкой, и добыча была уже близко. Его переполняло предвкушение извращенного удовольствия: всего три метра отделяло его от „феррари". Теперь уже скоро… они в его власти.

Расстояние между ними сокращалось с каждой секундой. Два с половиной метра, два… полтора…

Змей поднял цепь. Вы, ублюдки…

На бешеной скорости „харлей" влетел в черную масляную жижу. Он был бессилен. Он слишком поздно заметил, как вихляет „феррари"; слишком поздно увидел маслянистую черную поверхность, переливчатый дрожащий блеск радужных отсветов; слишком поздно, чтобы свернуть; слишком поздно понял свою ошибку. Еще секунду назад он чувствовал асфальт, и вдруг все пропало, он будто очутился на ледяной поверхности. „Харлей" неуправляемо заскользил по луже, и в следующий момент, словно на бешеном вираже, его понесло в сторону.

Все поплыло перед глазами Змея, как в замедленном кино: вираж в сторону… облицованные плиткой стены тоннеля пьяно качнулись под немыслимым углом… исчезла стремительно несущаяся мимо сплошная линия огней… какая‑то сила отшвырнула его влево и вверх, затем резко бросила вниз. Всем телом он накренился в противоположном направлении, но… Вдруг он все понял, его охватил внезапный ужас, и мозг взорвался какофонией немого крика. Он падает!..

Затем все вернулось в реальное время.

Переднюю вилку вывернуло до отказа влево и заклинило, колесо, бешено вращаясь по инерции, въехало вверх по изгибающейся стене еще на метр, после чего мотоцикл отскочил от стены и, несколько раз перевернувшись, с грохотом рухнул на землю. Змея, вырвав из седла, подбросило кверху; при падении он дважды перевернулся через голову, а потом его протащило по асфальту не меньше двадцати метров. От трения металлической окантовки ботинок, пояса и цепи, которую он все еще сжимал в руках, за ним, как хвост кометы, вспыхнул яркий сноп искр.

Далеко позади подпрыгивал и вращался мотоцикл, его корежило, словно в судорогах; при каждом ударе от него отваливались части и разлетались в разные стороны; от изувеченного руля отскочило зеркало и покатилось, как колесо.

Затем взорвался бензобак. Оранжево‑желтый огненный шар с ревом рос в размерах, постепенно заполняя собой тоннель от стены до стены.

Транспортная развязка под Парк‑авеню превратилась в настоящий ад.

Сразу на выезде из тоннеля Дункан остановил машину, открыл дверь и посмотрел назад. Даже на таком расстоянии жар был невыносим.

Билли тоже выглянула наружу и отшатнулась. Им чудом удалось спастись, но тем не менее она была в ужасе.

– Может быть… нам надо вернуться и попытаться помочь ему? – прошептала она.

– Похоже, он не нуждается в помощи, – сухо ответил Дункан. Разве вы не видите?

И тогда она увидела: Змей избежал взрыва и разбушевавшегося пламени. Двадцатиметровый „проезд", должно быть, срезал добрый сантиметр с его ягодиц, но, как это ни удивительно, не считая минутного полубессознательного состояния, он вышел из аварии относительно невредимым.

Она не могла поверить в это. Вот уж действительно дьявольское везение.

Она смотрела, как он встал на ноги и замер, согнувшись, все еще не придя в себя. Потом, заметив „феррари", медленно поднял голову и, спотыкаясь, волоча за собой цепь, которую продолжал сжимать в руке, сделал несколько шагов вперед – темный силуэт на фоне ярких огненных языков.

Дункан и Билли одновременно захлопнули дверцы. „Если остаться, ничего, кроме неприятностей", – подумал Дункан и нажал на газ.

Он не удержался и, в последний раз взглянув в зеркальце, невольно улыбнулся. В нем отражался классический образ потерпевшего поражение: Змей, в бешенстве потрясающий цепью, пинал ее ногами, словно исполняя какой‑то неистовый танец, больше походивший на конвульсии.

Уткнувшись лицом в подушку, Змей лежал на койке приемного отделения „неотложной помощи".

У него были опалены волосы, ягодицы представляли собой живую кровоточащую рану, а все тело покрывали многочисленные кровоподтеки; кроме того, он растянул связки. Но безнадежно покореженный мотоцикл заставлял его страдать еще больше, чем оскорбленное мужское достоинство.

Потерять такую машину, как „харлей", для Змея означало… ну, как если был мужчина дал отрезать себе яйца. И, как все прирожденные садисты, он, словно ребенок, не выносил боли.

– Если не будешь лежать спокойно, будет еще больнее, – предупредила сестра. – Знаешь, ты самый противный больной из всех, что попадались мне.

Каждый раз, когда пинцетом она выковыривала из его ягодиц кусочки асфальта, он выгибался и дергался всем телом. Он матерился и поносил всех и вся. Из глаз его текли настоящие слезы.

– Как не стыдно, такой здоровый, а ведешь себя как ребенок. – При этом сестра цокала языком и качала головой.

Тогда Змей пукнул ей прямо в лицо.

Нельзя сказать, чтобы Дарлена Уотсон стойко сносила оскорбления. Она их вообще не терпела. После шестнадцати лет работы в больнице „Бельвю" она имела лекарство на все случаи жизни, а уж на этот – тем более. Взяв пузырек со спиртом, она щедро полила им кровоточащую задницу Змея.

Он заорал и чуть ли не взлетел над койкой.

– Перни мне еще раз и считай, что ты жмурик, парень. – И в подтверждение этого Дарлена особенно сильно воткнула пинцет в его ягодицу. – Слышишь?

Он слышал.

Когда Дункан остановился у ее дома, Билли Дон, бросив на ходу „спокойной ночи", выскочила из машины и стремглав побежала к лифтам. Побыстрее подняться к себе и спрятаться в спальне!

После неожиданной встречи со Змеем она чувствовала страх и опустошенность. Чтобы прийти в себя и успокоиться, ей нужны были тишина и привычная обстановка.

Отдых и сон – вот что мне необходимо, думала она, пока лифт стремительно нес ее вверх. Эти два универсальных лекарства, может быть, может быть? – помогут ей восстановить равновесие. Да, отдых и сон – они унесут все страхи и успокоят расстроенные нервы. И завтра она будет другим человеком.

Отдых – ее надежда, сон – молитва. Но, когда она вошла в квартиру, которую снимала, позвонила Оби Кьюти, фотомодель из другого агентства, с которой она подружилась, работая вместе на съемках фирмы „Ревлон"

– Убили Джой Затопекову. Ничего, если я поживу у тебя несколько дней?

Билли согласилась.

Через двадцать минут Кармен Толедо привезла Оби.

Эксцентрично‑красивая и очень высокая манекенщица‑негритянка плакала и находилась в полном расстройстве. Она прижимала к себе кошку.

– Я позабочусь о ней, – пообещала Билли женщине‑детективу.

Итак, вместо того чтобы закрыться в спальне и целиком отдаться мыслям о Змее, Билли сидела с Оби и как могла выражала свое сочувствие. И, только собравшись спать, она осознала, что с приезда Оби она лишь мимолетом вспоминала о Змее и жутком преследовании. Она даже не заметила, что уже успокоилась и перестала вздрагивать. Как странно, что, давая душевное облегчение кому‑то другому, она получила поддержку, в которой так нуждалась сама.

Позвонил Дункан.

– Мне жаль, что все так вышло. – Его голос звучал мягко. – Если Вам что‑нибудь нужно, я приеду.

– Все хорошо, Док.

И это была правда, она действительно успокоилась. По сравнению с убийством Джой, ее проблемы казались просто неуместными.

– Я не настаиваю, но, поскольку сегодня вечер не получился, не возражаете, если мы когда‑нибудь опять?..

– Посмотрим, – уклончиво ответила Билли. Честно говоря, она больше не хотела продолжать с ним видеться, не из‑за себя, ради него самого. Инцидент со Змеем доказал, насколько опасным может быть знакомство с ней. Затем, чувствуя себя виноватой – ведь из‑за нее у него разбита машина, – она сказала:

– Хорошо, давайте попробуем.

В конце концов, она должна хоть как‑то компенсировать его хлопоты, а если это означало поужинать с ним, то это самое малое, что она смогла сделать. Именно самое малое.

– Я не тороплю. Когда захочется, просто позвоните.

– Обязательно. – Она была благодарна Доку за его чуткость, он не пытался назначить ни день, ни время. И потом, несмотря на злополучный оборот, который приняла их встреча, перспектива увидеться с ним привлекала ее.

– Я действительно скоро позвоню, – пообещала она, удивляясь самой себе.

– И в следующий раз мы не будем в центре, – откликнулся он, добродушно усмехнувшись, и сразу же, чтобы не надоедать, повесил трубку.

Открыв окно, Аллилуйя вкарабкалась на подоконник, выбралась наружу и легко спрыгнула вниз на террасу. И мать, и Руби крепко спали. Она это знала, потому что еще раньше прокралась к ним в комнаты и проверила.

Немного повозившись с тугим окном, она залезла в кабинет. Посветила фонариком по комнате и затем, не подходя к груде наваленных журналов, направилась прямо к этажерке и выбрала десять эскизов моделей матери из тех, что считала самыми лучшими. Засунув их под водолазку, она тем же путем неслышно вернулась на террасу, закрыв за собой тугое окно.

Аллилуйя знала: рано или поздно мать обнаружит, что она сделала, а обнаружив – либо поблагодарит, либо убьет ее.

Забравшись обратно в постель, она набрала телефон отца.

– Они у меня, папка, – сказала она, мастерски подражая гангстерам 30‑х годов. – Все прошло как по маслу.

– Папка? Папка? – пробормотал Дункан Купер.

– Да, папка. Утром я первым делом передам их тебе, ладно? – И ночная воровка Аллилуйя Купер повесила трубку.

Наступил следующий день. С самого утра фехтовальный зал Сантелли на Западной 27‑й улице был наполнен движением. Казалось, одетые в белое фехтовальщики с опущенными масками исполняли тщательно продуманный танец, нет! – настоящий балет выпадов и защит. Свист и звон рапир довершали картину.

Шум зала проникал в раздевалку, где стоял Дункан Купер, уже готовый к тренировке.

– Так как? – обратился он к сидящему напротив. Лео Флад изучал последний из эскизов Эдвины, тех самых, что Аллилуйя утром передала отцу. Одобрительно кивая, он поднял глаза.

– Хороши. И вправду хороши, черт побери!

Лео Фладу еще не исполнилось и тридцати, но в нем уже чувствовалась сила. Несмотря на молодость и поразительную красоту, это был не неопытный юноша, напротив, его лицо выражало какую‑то агрессивную напряженность, которую дает сочетание интеллекта и особого уличного шика.

Он олицетворял собой феномен бизнеса 80‑х – молодой, напористый, прущий как танк, завоеватель без копья в кармане, взявшийся из ниоткуда, но в одночасье перевернувший финансовый мир.

Он был высок – более метра восьмидесяти, поджар и мускулист, как гончая; с иссиня‑черными, как вороново крыло, волосами и пронзительными глазами цвета зеленого льда. Лицо покрывал устойчивый загар. Резкие, почти славянские скулы и черные брови вразлет как нельзя более подходили к его лицу.

Лео отложил эскизы.

– У кого она сейчас работает, не знаешь?

– Раньше была у де Рискаля, а сейчас пока приглядывается.

– Была художником у де Рискаля?

Дункан коротко рассмеялся.

– Уде Рискаля нет художников, кроме него самого, великого Антонио. Она проводила его показы.

– А какое она имеет отношение к тебе? – Лео лукаво сверкнул глазами. – Твоя девушка?

Дункан скривил губы.

– Бывшая жена, так будет вернее.

Встав со скамейки, Лео хлопнул его по спине.

– Хочешь заполучить ее обратно, а, старина?

– Вовсе нет. Просто моя дочь на стенку лезет, видя, что Эдс ничего не делает. Ты как‑то говорил, что хочешь вложить деньги в моду. Отлично. Я знаю, что сейчас она свободна и вообще обладает тем, что нужно, чтобы дело пошло. 7‑ю авеню она знает, как никто другой, и, кроме того, она чертовски хороший модельер. Поэтому направляю тебя к ней. Я свое дело сделал, и на этом моя роль исчерпана.

Это начинало забавлять Лео.

– Значит, умываешь руки, так, приятель? Дункан покачал головой.

– Я в этом совершенно не разбираюсь. Ты себе не представляешь, насколько я далек от моды. Единственное, что я действительно знаю, так это то, что конкуренция там не на жизнь, а на смерть. Прыгать с парашютом и то безопаснее.

Глаза Лео заблестели.

– Может, ты не поверишь, но именно это меня и заводит – риск.

– Тогда тебе действительно нужна игра, так, Лео? Ты игрок?

– Каждый человек игрок, Купер. Жизнь – игра. Бизнес – игра. В этом мире, черт возьми, за что бы новое ты ни взялся, все игра. И знаешь, что я тебе скажу? – Тут Лео улыбнулся. – Мне это даже нравится.

– И поэтому ты хочешь начать торговать тряпками? – В голосе Дункана появились скептические нотки. – Потому, что это игра?

– Конечно, это одна из причин. Видишь ли, Купер, дело не в деньгах. Деньги это только побочный продукт, так сказать, дивиденд, доставляющий удовольствие.

– Тогда что, Лео?

– Игра, что же еще? Индустрия моды – это вечное, необъятное казино. Всем известно, что на 7‑ю авеню новичку войти труднее, чем расколоть целку. Но уж коли попадешь и окажешься среди тамошних акул, увидишь – это какое‑то всепожирающее безумие. Объединения, утвердившиеся компании, рэкетиры – все они играют в одну гигантскую рулетку. Девяносто пять процентов новых фирм прогорают. Тебе это известно?

Дункан хмыкнул.

– Вот я и думаю, что лучше держаться от всего этого подальше.

– Наоборот. – Лео улыбнулся. – Я люблю крайности. Это как раз по мне.

Он взял маску и надел ее на голову, не опуская, впрочем, на лицо, как и Дункан.

– Ты готов к разминке?

– Готов, а ты?

Лео, как он это часто делал, улыбнулся своей ослепительной улыбкой, смягчавшей леденящую безукоризненность его лица.

– Тогда пойдем, старина. – И они направились в спортзал, чувствуя себя здесь как дома. Оба они с легкостью могли позволить себе быть членами любого другого элитарного и более удобно расположенного спортивного клуба и были бы там желанными, но они с готовностью проезжали лишние полтора километра совсем по другой причине. Основатель клуба Джорджо Сантелли считался признанным маэстро мирового класса, и в фехтовании его клуб, по крайней мере, в Соединенных Штатах, был все равно, что Силиконовая долина для компьютерщиков или провинция Шампань для виноделов.

Войдя в спортзал, они с минутку постояли, наблюдая за фехтующими. Дилетанты, приходящие поразмяться в обеденный перерыв, уже вернулись на работу, и сейчас перед ними были более опытные мастера.

Как всегда, Дункан с восхищением следил за их грациозными движениями. Фехтование больше напоминало ему балет, чем спорт, оно требовало неотступной сосредоточенности и обязательной практики. Здесь не могло быть никакой неточности. Строгое соблюдение формы – вот в чем суть.

Он услышал голос Лео.

– Возвращаясь к вопросу об игре, хочешь небольшое пари?

Невозмутимо взглянув на него, Купер осторожно спросил:

– Какое пари?

– Ну… небольшие ставки, чтобы сделать наш сегодняшний бой более… интересным.

Дункан покачал головой.

– Не пойдет. Не рассчитывай на меня. Ты можешь быть игроком, Лео, я – нет.

Голос Лео стал тише.

– Ерунда. Каждый может быть игроком, если сделать правильные ставки. – В его холодных зеленых глазах, казалось, вспыхнул какой‑то бесовский огонек. – Если выиграешь, то, что ты скажешь на то, что я, как спонсор, выделю твоей бывшей жене три миллиона долларов, чтобы она смогла начать свое дело?

– Что? – Дункан был ошарашен и не скрывал этого. Затем он потряс головой, словно приходя в себя, и немного расслабился. На лице появилась недоуменная улыбка.

– Смешно, но слух меня иногда подводит. Ей‑Богу, мне послышалось, что ты хочешь поставить на кон три миллиона. Ты что, с ума сошел?

– Да нет. – Голос Лео звучал совершенно спокойно. – Это именно то, что я сказал… Так как?

Дункан глубоко вздохнул и медленно выдохнул.

– Нет, Лео. Ты, наверное, можешь позволить себе пари на такие деньги, а я – нет.

– Да кто просит тебя‑то что‑нибудь ставить?

– Ты только что сказал мне, что хочешь сделать ставку в три миллиона на этот бой, верно?

– Верно. Ставлю на игру три миллиона, но в выигрыше или проигрыше буду я… и твоя бывшая жена. Не ты.

– Все равно не понимаю. Что, если я проиграю бой?

– На самом деле все очень просто. Если ты проиграешь, то не станешь ни богаче, ни беднее. Понимаешь, твоя ставка – это заочная ставка бывшей миссис Купер.

– Как это? Теперь ты меня окончательно запутал.

– Тогда скажу по‑простому. Если ты проиграешь, то я не выделяю ей денег, и в этом случае ей придется искать спонсора в другом месте. – Лео чуть заметно улыбнулся. – Ну что, старина? Все зависит от мастерства, а в нем мы практически равны. Хочешь поставить на кон карьеру бывшей жены?

– А если нет?

– Тогда я могу решить вовсе не поддерживать ее, – пожал плечами Лео, и его ослепительная улыбка совсем не соответствовала скрыто прозвучавшей угрозе.

Дункан пристально взглянул на него.

– Лео, уж случайно не шантажируешь ли ты меня? Лицо собеседника выражало полнейшую невинность.

– Кто? Я?

Дункан сжал губы и нахмурился. Он действительно не любил никаких пари, даже если ему нечего было терять. Для него это было делом принципа.

Лео ждал.

– Ну хорошо, Флад, – и он протянул руку.

Они прошли на середину, чтобы занять места двух фехтовальщиков, только что закончивших бой. Со свистом рассекая воздух, Дункан проверил свою сделанную на заказ рапиру. Лео проделал то же самое.

Ну что ж, Эдс, начнем! И Дункан приготовился опустить маску на лицо.

Все еще улыбаясь, Лео снял свою и небрежно отбросил в сторону.

– Никаких масок, Купер. – Его вызов прозвучал мягко, глаза отливали холодным блеском. – Ты готов драться, как в старые времена?

– Ты с ума сошел! – Дункан пристально посмотрел на него. Нас обоих выставят отсюда, причем навсегда! Ты же знаешь правила!

Лео рассмеялся.

– Не будь ты таким буржуа! Правила существуют для того, чтобы их нарушать.

– Может, для тебя так и есть, но мне нравится здесь. И я хочу бывать в этом клубе и впредь.

– Что, боишься, Купер? – Он ехидно улыбнулся, обнажая острые клыки.

– Нет, не боюсь, – голос Дункана звучал твердо, – но я не до такой степени глуп.

– Ладно, я тоже. Но не кажется ли тебе, что за ставку в три миллиона я могу сам устанавливать правила?

– Если это означает непредусмотренные раны – нет. Не можешь.

Лео опять засмеялся.

– Да ладно, Купер. Если что‑то случится, я не буду в обиде. Ты прекрасно залатаешь меня.

– Конечно, но себя‑то я не сумею зашить, правда?

– Подумаешь! Твои коллеги сумеют.

– Ладно, черт с тобой. – Он все‑таки решил рискнуть и, сняв маску, тоже отбросил ее в сторону. Затем спокойно сказал:

– Хорошо, Лео, становись.

– Молодец, парень!

Лео улыбнулся, и Дункан встал в позицию. С легким стуком они скрестили рапиры в приветствии.

– К бою! – крикнул Лео, и серьезная схватка началась.

Лео сделал выпад, направив острие рапиры в красное сердечко, вышитое на груди Дункана, но тот легко отразил атаку и грациозно отступил на шаг. Он не смог сдержать улыбку. Возможно, Лео прав: в фехтовании на старый манер, с риском, было действительно что‑то первобытно‑притягательное. Спортивные дуэли устраивались с незапамятных времен, и мужчины собирались там, чтобы без всякой выгоды просто померяться силами, а зачастую не применяли и защитных мер. И разве не было в таком проявлении мужского начала чего‑то очень сильного, напряженно‑драматичного? Вполне возможно.

Все в зале бросили фехтовать и окружили их. Каким‑то образом, хотя об этом никто не говорил вслух, стало известно, что это не обычный поединок. Вышли даже те, кто уже был в раздевалке, и встали в стороне.

Движения Дункана были молниеносны, он легко защищался и контратаковал. В его лице появилось какое‑то необузданное возбуждение, темные глаза восторженно сверкали. Он знал, что еще никогда его рапира не была такой стремительной и неизменно точной; чувствовал, что никогда еще не дрался с такой напряженной, всепоглощающей сосредоточенностью; больше того, он был уверен, он точно знал, что никогда еще не фехтовал столь блестяще. В него словно вселился неведомый ему ранее дух гладиатора.

Под восхищенными взглядами собравшихся они продолжали поединок. У Лео были сила и молодость, у Дункана – точность движений искусной руки хирурга. Кроме того, в отличие от Лео, Дункан фехтовал уже почти двадцать лет, и учил его сам маэстро Джорджо Сантелли.

Лео дрался с угрюмой сосредоточенностью. Напряженно растянутые губы обнажили ряд белоснежных зубов, эта застывшая улыбка больше напоминала оскал жаждущего крови хищника. Уловив возможность, он направил острие рапиры в „сердце" Дункана.

Дункан ожидал именно этого и сделал захват. Лео выругался, и, когда безуспешно попытался вырвать оружие, Дункан злорадно рассмеялся.

– Ну, старина? – теперь поддразнивал уже Дункан. Лео не ответил; он из всех сил старался освободиться от захвата Дункана.

Это было все равно, что толкать в гору танк. Дункана невозможно было сдвинуть с места. Руки Лео дрожали от напряжения, а рапира изогнулась. Лицо покраснело.

– Черт тебя подери, Купер! – выдавил он сквозь стиснутые зубы.

Дункан улыбнулся.

– Что ж, детка. Получил, что хотел?

И без предупреждения и, казалось, без усилия, он оттолкнул его.

Лео упал, но тотчас поднялся. Он начинал злиться. Что это вдруг случилось с Купером? Никогда раньше он не замечал в нем такой яростной сосредоточенности, никогда раньше Дункан не фехтовал с таким искусством. Или до того он сдерживался, применяя лишь часть своего мастерства? А может, им вдруг овладело нечеловеческое желание выиграть? Дункан и рапира словно слились в одно целое.

Сердце Лео бешено колотилось. Лишь одна страсть, одно желание бились в нем жаркой волной – выиграть. Он прищурился и растянул губы в злобной улыбке. Во вздувшихся венах буйно пульсировала кровь – призыв быть мощным и непобедимым, с какой‑то потусторонней отчетливостью ему слышался лязг металла и победные звуки труб.

Убивать, убивать, убивать! Здесь, на арене – никого, только враг и он. Его рапира – стальной меч, и он заставит подчиниться ему!

Убежденный в близкой победе, Лео предпринял еще одну агрессивную атаку. Дункан едва успевал отбиваться, и на этот раз смеялся Лео.

– В чем дело? Устал, Купер?

– Черта с два! – хрипло ответил тот, обманным движением уходя в сторону от клинка противника.

Лео выжидал. Не обращая внимания на маневр, он сделал выпад, и его рапира со свистом рассекла воздух, ища крови.

Р‑раз! Дункан не увидел – почувствовал, как в его лицо вонзилась серебристо‑холодная сталь.

Собравшиеся затаили дыхание, не веря глазам. Дункан стоял с разорванной щекой, из нее текла кровь.

Теперь столпившихся людей охватило внезапное напряжение. Их негативное отношение к поединку стало очевидным. Как посмел Лео Флад с такой чудовищной наглостью воспользоваться бессмертным, благородным искусством и превратить его в кровавую драку?

Рана не испугала Дункана; она вызвала к жизни глубоко дремлющий жестокий инстинкт, и теперь он пробуждался, подобно зверю. Все менялось с головокружительной быстротой: только что с невероятным мастерством Дункан защищался, а в следующую секунду это уже был мощный атакующий ураган. Сила и скорость его оружия внушали трепет. Спортзала больше не существовало, лица людей слились в размытую массу. Его словно ожившая серебристая рапира сверкала, подобно молнии.

Убийственный вихрь выпадов и уколов обрушился на противника. Лео охватил внезапный страх. Это была уже не просто атака, это было возмездие, битва за поруганную честь и достоинство.

Лео едва успевал парировать град ударов, стремительная звенящая рапира Дункана доставала его везде, за ней невозможно было уследить. Ежесекундно свистящее острие клинка проходило в миллиметрах от его лица, и каждый раз, когда зрители сдерживали готовый вырваться крик, Лео знал, знал наверняка и с лишавшим его самообладания унижением, что Дункан играет с ним, знал, что, стоит ему захотеть, и он легко растерзает его на куски.

Он с трудом отразил еще одну атаку, парировал еще один выпад; это было все, что он мог, чтобы просто сдержать Дункана.

Теперь неизвестное ему ранее пьянящее чувство первобытной свирепости целиком захватило Дункана, он просто играл с Лео, играл жестоко. При каждом выпаде, каждом уколе острие рапиры проходило настолько близко от его лица, что тот вскрикивал, и все же оно ни разу не коснулось его кожи. Ярость, виртуозность и чистота, да, именно чистота движений Дункана просто поражали; сдерживаемые возгласы зрителей были возгласами восхищения.

Постепенно Лео начал уставать. Сначала на лбу выступили капельки пота, но уже скоро он градом лил по лицу, вызывая резь в глазах и мешая видеть. Он тяжело дышал и концентрировал зрение с такой мучительной сосредоточенностью, что даже выступили слезы. Рапира стала тяжелой, а руки и ноги налились свинцом.

Зрители уже видели, что поединок подходит к концу. Боясь шевельнуться, они неотрывно наблюдали за схваткой.

Дункан все так же неистово продолжал наступать.

Лео выругался: непостижимо, но неужели этому не будет конца? Словно чем дольше длился бой, тем сильнее становился Дункан Купер.

Лео чувствовал, что скоро не сможет продолжать эту изматывающую защиту, у него не останется сил, чтобы отражать атаки Дункана. Есть последний шанс, один‑единственный шанс, чтобы выиграть. И его надо использовать немедленно. Сейчас или никогда!

– Сукин сын! – прорычал он, собрав последние силы. Отразив удар Дункана, он сделал обманный выпад и направил острие в „сердце" Дункана.

Но тот был начеку. Почти небрежно, скользящим движением он отбил удар в сторону и вверх. Рапиры застыли в воздухе, и следующим плавным движением Дункан выбил оружие из рук Лео.

Со звоном она упала на дорожку.

Лео хотел поднять ее, но голос Дункана остановил его.

– Туше![9]– улыбнувшись, мягко заметил он.

Лео застыл на месте и опустил глаза вниз. Острие рапиры Дункана упиралось точно в середину его „сердца".

Собравшиеся вокруг зааплодировали и постепенно разошлись.

Дункан опустил рапиру.

– Неплохо, Лео, – произнес он по‑прежнему спокойно.

Лео сдержанно хмыкнул.

– Но и не хорошо. Ты дрался лучше, чем все, кого я когда‑либо видел. – Затем, выдержав паузу, добавил: – Ты весь в крови, старина.

Дотронувшись до щеки, Дункан взглянул на окровавленные пальцы и передернул плечами.

– Ерунда.

Наклонив голову, Лео взглянул на него.

– Единственное, что я хочу знать, Купер… Ведь ты мог распороть меня сто раз. Но ты этого не сделал. Почему?

Дункан пристально посмотрел на него и холодно ответил: – Я не чувствовал в этом необходимости. Кровь – не самоцель. В противном случае это уже не спорт.

Постояв еще минуту, он направился к раздевалке.

– Купер!

Дункан обернулся с вопросительным видом.

– Не забудь. Перед уходом оставь мне телефон твоей бывшей. Она выиграла мою поддержку, все честно и справедливо.

Дункан кивнул и затем спокойно добавил:

– Только запомни одно. Бывшая жена это или нет, но Эдс особенная женщина. Ее нельзя ранить. – Он выдержал взгляд Лео. – Это понятно, старина?

Наступило утро четверга.

– Все ко мне! Завтрак на столе! – весело пропела Руби, быстро входя в зашторенную спальню Эдвины. Энергичными движениями она отдернула занавеси вощеного ситца с цветочным рисунком. Поток яркого солнечного света брызнул в спальню, и хрустальные фигурки животных на ночном столике вспыхнули радужными переливами.

Издав стон, Эдвина перевернулась на другой бок и пробормотала, зарывшись лицом в подушку:

– Руби, оставь меня в покое. – Повязка из темной ткани, которой Эдвина перед сном завязывала глаза, съехала на затылок.

– Я полночи читала.

Руби стояла над ней, уперев руки в бока.

– Хм, наверное, один из тех романов, что мне и в метро‑то взять с собой стыдно. – И захлопала в ладоши: – Вставай, вставай!

– Господи, Руби! Ну дай мне еще хоть десять минуточек, ну капельку!.. Пожалуйста, а?

– Уже половина одиннадцатого и тебя к телефону.