Апрель – сентябрь 1989 года 9 page

– Дорогой, – Анук накрыла ладонью его руку, – доверься мне. Не нужно так волноваться. Ты же знаешь, я могу уладить почти все. – И она ободряюще улыбнулась.

– Да, но здесь не улаживать надо. Здесь нужно чудо, волшебник.

– А я и есть волшебник! – бодро отозвалась она, убирая превосходно наманикюренную руку. Затем легонько сжала ладоши и сложила пальцы пирамидкой. – Я уверена, что смогу заняться всем, кроме этого дела с мехами. Боюсь, это придется сделать тебе. Как только вернешься в офис, устрой пресс‑конференцию.

Антонио застонал.

– Ты же знаешь, я терпеть не могу говорить с прессой.

– Пусть так, но ты должен, дорогой. Просто нет выбора.

– А что я им скажу?

Лицо Анук тут же стало задумчивым.

– Скажи им… скажи им, что ты все проверил и обнаружил, что „Меховой салон" действительно твой партнер и ты намерен порвать с ним все отношения. И не только это. Объяви, что ты больше не будешь делать модели для мехов… какое‑то время.

Он ошарашенно посмотрел на нее.

– Ты представляешь, какой доход приносит работа с мехами?

Анук сделала жест рукой.

– Не настолько баснословный, чтобы оправдать дальнейшую причастность к такой опасной проблеме, вот какой. Времена меняются, Антонио. Движение в защиту животных растет, и мы должны с этим считаться. Рано или поздно – нам все равно пришлось бы.

Антонио вздохнул.

– Ты же знаешь, „Салон" не оставит это просто так. – Он допил вино. – Да они скорее душу из меня вынут за нарушение контракта.

– Ну и что? По‑твоему, лучше потерять наших богатых покупателей? И потом, подумай о бесплатной рекламе, которую это вызовет! – Ее глаза вспыхнули. – Если ты правильно поведешь дело, то каждая телестанция, любая газета сделают из тебя героя.

Он пристально посмотрел на нее и медленно произнес:

– А знаешь, в этом что‑то есть.

– Ну конечно! – Она замолчала, пока официант ставил на стол телячье филе со свежей зеленью. Как только он наполнил бокалы и удалился, они тут же принялись за еду.

– И потом, – продолжала Анук, жестикулируя ножом, – Клас не проблема, по крайней мере, уже не проблема. Ты правильно сделал, что уволил его. От мусора надо избавляться, а это то, чем он и стал. Ты, конечно, понимаешь, что Дэвид, который меня повсюду сопровождает, – его любовник, это немного осложняет дело, но, думаю, он поймет. – Она хмыкнула. – Он‑то, как никто другой, знает, каким невыносимым может быть Клас. А что касается его замены, то уверена, что Эдвина до сих пор без работы, ну, по крайней мере, в нашей области. Я просто предложу ей должность Класа и – voilà! Мы даже не заметим его отсутствия.

Антонио нахмурился.

– Ты действительно думаешь, что она согласится?

– Эдвина? Дорогой, да она будет дурой, если не пойдет на это! Она руку отдаст на отсечение, чтобы стать у тебя вторым человеком. Любой готов. Значит, остается одна небольшая проблема: Лиз Шрек. Я лично не выношу эту женщину, но к делу это не относится. Такую, как она, все равно не найти. Она действительно незаменима. Просто я должна буду сделать так, чтобы она передумала.

– Тогда желаю удачи, – мрачно произнес Антонио. Ты не видела, в каком она была состоянии.

– Может быть, но сделаю все возможное. Значит, и с этим тоже улажено. Как только вернешься в офис, устраивай пресс‑конференцию. А я тем временем поеду домой, сяду на телефон и немножко поколдую. Вот видишь, дорогой, все устраивается.

Анук отодвинула телятину, к которой даже не притронулась; от любого блюда она всегда отщипывала лишь несколько кусочков.

– Между нами говоря, и вправду нет ничего такого, что мы не могли бы сделать.

– Остается надеяться, что ты права, – пробормотал Антонио.

– Ну конечно, дорогой! Ведь я твоя жена. Ты помнишь об этом?

Часом позже Анук, переодевшись в темно‑синюю шелковую пижаму, уютно устроилась на кушетке в своей спальне; рядом стояла чашка чая, а телефонная трубка была уже прижата к уху.

– Эдвина? – проворковала она, играя шнуром. – Дорогая, это Анук!

Долгая пауза.

– Здравствуй, Анук.

– Мы так давно не разговаривали. Дорогая, ну как ты?

– Хорошо.

Постепенно Анук стала прощупывать ситуацию.

– Ты, наверное, удивлена, что я звоню… как бы из небытия? Ну, я хочу сказать, что мы сто лет с тобой не болтали, я понимаю, у нас были… свои разногласия. Но я всегда говорю: что прошло, то быльем поросло! Этот город так тесен, что в нем просто нельзя злиться и враждовать. Право же. А чем ты сейчас занимаешься?

– Да так, разное, – ответила Эдвина неопределенно.

– Ты нашла другую работу?

– Работу? Нет, не могу сказать, что нашла. По крайней мере, не в обычном понимании…

– Но ведь ты что‑то делаешь?

– О, это точно.

Анук с трудом удавалось сохранять веселую, беспечную интонацию. Это было, как выдирание зубов. Черт бы побрал эту Эдвину! Она тихо выругалась. Эта женщина может прямо из себя вывести! Так цедит информацию, что можно подумать, она охраняет копи царя Соломона. А что она вообще скрывает?

– Но в любом случае, chérie поскольку у тебя ведь нет работы, – продолжала она как ни в чем не бывало, – и поскольку должность номер два у Антонио только что освободилась…

– Клас отказался от должности? – перебила ее Эдвина, не веря своим ушам.

В голосе Анук появились звенящие нотки ее фирменной модуляции.

– Ну, не совсем так, дорогая. Скажем так…он больше не работает у Антонио де Рискаля.

– Понимаю. Другими словами – его уволили.

– М‑м‑м… да, полагаю, можно сказать и так.

– И ты позвонила, чтобы узнать, свободна ли я и не соглашусь ли занять его место? Ведь верно?

– Дорогая! Да ты просто психолог!

– Я бы с радостью согласилась, Анук. Правда.

– Изуми‑и‑ительно!

– Но, к сожалению, я не могу.

– Но, дорогая, ты обязана сказать „да"!

– Увы, Анук, не могу.

– Но почему?

– Ты хочешь сказать, что ничего не знаешь?

– Не понимаю, дорогая. Чего именно я не знаю?

– Что на 7‑й авеню, 550 появился новый съемщик.

– Да? И кто же?

– Я! – Эдвина чуть не поперхнулась от смеха. – Ты знаешь, что я теперь модельер? И у меня собственная фирма?

– Нет, – процедила Анук сквозь зубы, – не знаю!

– И бросила трубку.

Прежде чем снова снять трубку, Анук пришлось выждать пять минут, чтобы прийти в себя. Сделав несколько глубоких вдохов, она золотой авторучкой набрала номер. Услышав голос Лиз Шрек, бодро сказала:

– Лиз? Дорогая, это Анук!

На другом конце провода было мертвое молчание.

– Лиз? Вы меня слышите?

– Да, миссис де Рискаль, – ядовито выговорила Лиз прокуренным голосом, – слышу.

– Прекрасно. Послушайте, дорогая, я только что завтракала с Антонио, и он рассказал мне… о том злосчастном инциденте, который произошел сегодня утром. Я ушам своим не поверила!

– Так поверьте им. Они вас не обманули.

– Лиз, нам надо встретиться и обо всем поговорить. Вы же знаете, для нас вы – как член семьи…

– Зато вы не члены моей семьи, – отрезала та. Анук с трудом подавила желание огрызнуться. Вместо этого она пропела обиженным голосом:

– Ли‑и‑из! На вас это не похоже!

– Послушайте, миссис де Рискаль, если вы позвонили, чтобы опять заманить меня в этот сумасшедший дом, то забудьте об этом. Вы только потратите свое и мое время.

– Лиз! Уверена, что вы это не серь…

– Другими словами, можете сами взять эту работу и отвалить. N'est‑ce pas?

Это была последняя капля. Пусть эта баба катится к черту и прямо сейчас. Она больше не намерена ее терпеть. И в сторону вежливость.

– Теперь вам конец! – прошипела Анук, отбросив приличия. – Еще посмотрим, получите ли вы рекомендации!

– К вашему сведению, миссис де Рискаль, я в них не нуждаюсь, – фыркнула Лиз. – Я уже нашла другую работу.

Анук лишилась дара речи.

Почувствовав, что попала в самое больное место, Лиз решила, что невредно будет и повернуть нож в ране разок‑другой… пусть Анук позлится.

– Дело в том, – продолжала Лиз обычным голосом, – что мы наверняка еще встретимся, я буду работать на 7‑й авеню, 550. Ну не нелепость ли? Представить, что получу работу у Эдвины Робинсон, ну кто бы мог по…

Анук так резко бросила трубку, словно по ней прошел ток.

– Лес, – монотонно и угрюмо повторила Аллилуйя, – ну как мы можем соединить их, если она даже и говорить о нем не хочет?

Они сидели на огромном сером валуне в Центральном парке, глядя на две отливающие маслянистым блеском башни Сан‑Ремо одновременно с отвращением и надеждой.

Лесли Шеклбери тоже вздохнул и пожал плечами.

– Я в отключке. Она твоя мать. Ты лучше знаешь.

Взглянув на него, Аллилуйя в очередной раз прикрыла глаза: с ума сойти можно, как он одет. Жестко накрахмаленная рубашка в клетку с торчащей из кармана линейкой, длинные гавайские шорты, белые носки вразнобой: один с синей полоской, другой – с красной; наряд довершала полосатая бейсбольная кепка с дурацким пропеллером на макушке. Ну полный финиш. Чудней не оденешься.

Принимаясь за хот‑дог и забыв о его наряде, Аллилуйя сообщила:

– А знаешь, что сегодня утром он прислал еще один здоровенный букет? – И глаза ее округлились.

– Правда?

– Ага. Действительно огромный. Нью‑Йорк засыпать можно!

– Такой большой? – На Лесли это произвело впечатление.

– Розовые и красные цветы. В основном розы. Слушай дальше, Лес. И как ты думаешь, что ма с ним сделала? – она продолжала усердно жевать хот‑дог.

– Заставила Руби выкинуть его, а потом еще распространялась о том, как цветы жутко поглощают кислород! – Она закатила глаза. – Я тащусь.

– Значит, у папы нет шансов? – Он был явно расстроен.

– Кто знает? Может, у нее сейчас какой‑нибудь период. – Она откусила еще кусок, не замечая, что брызнувшая струя жирного сока попала ему прямо на толстые стекла очков. – Ну, там, гормонный дисбаланс, или еще что‑то? И потом… – Она выразительно пожала плечами.

Лесли снял очки и вытер их носовым платком.

– Если ты думаешь, что мама уже довела тебя, то что тогда говорить о моем папе. Он даже из дома не выходит. – Надев очки, он подвинул их к переносице.

– Таким я его еще никогда не видел. Как будто у нас кто‑то умер.

Покончив с хот‑догом, Аллилуйя аккуратно слизала с пальцев и покрытых черным лаком ногтей горчицу.

– В эту минуту она там, наверху, работает в своем кабинете. – И она с отвращением посмотрела на Сан‑Ремо. Затем вновь повернулась к Лесли. – А хочешь услышать самое смешное? Вчера, после того как она столько месяцев была без работы, она не только нашла ее, но – слушай, Лес! – получила пять миллионов, чтобы основать собственную компанию. Пять миллионов!

– Пять?

– Пять. Еще не все, слушай дальше. Как будто мало, что она постоянно твердит об этом Лео Фладе, своем спонсоре, теперь она еще и разоряется о том, какой он шикарный и красивый! Это уже становится опасно, или как?

Лесли грустно кивнул.

– Да, опасно. Может, мне надо просто по‑мужски поговорить с папой и сказать, чтобы он забыл о ней.

– Ну да! – Аллилуйя энергично встряхнула головой.

– Только посмей! Мы во что бы то ни стало соединим их. Единственное, чего я не знаю, – как. – Насупившись, она выпрямилась и обхватила колени в тигровой раскраски леггенсах. – По крайней мере, пока. – Затем пристально посмотрела на него поверх коленей. – Но буду знать!

– Тогда я остаюсь в стороне, – вздохнул он. – В понедельник начинаются уроки, и через три дня мы уезжаем в Бостон.

– Знаю, – эхом отозвалась Аллилуйя. – А может… – и она резко села. – Лес! Если уж она так без ума от этого Лео Флада, мы можем… знаешь? Заставить ее увидеть, насколько великолепен твой папа по сравнению с ним! – Глаза ее блестели.

– Да, но как?

Возбуждение у девочки прошло так же быстро, как и появилось.

– Ах ты черт! Не знаю. Ты уезжаешь в Бостон, в понедельник у меня начинается школа… – Она покачала головой и обреченно вздохнула. – Жизнь непростая штука, это уж точно. А теперь их уже трое, а чтобы все сложилось, нужны только двое. Один должен уйти, и надо, чтобы это был Лео Флад. О Боже, ты бы видел, как у мамы сияют глаза!

Лесли откашлялся и медленно произнес:

– Может быть… – голос зазвучал увереннее, – может быть, я действительно смогу помочь.

– Да? – Подозрительный взгляд. – Это как?

– Э‑э‑э… Мы с папой часто приезжаем сюда, правильно? – Она кивнула. – Ты и я… мы оба несовершеннолетние. Поэтому, если уж мы захотим куда‑нибудь пойти… знаешь… – Он замялся. – Нам нужны сопровождающие.

– Лес! – Она взвизгнула, глядя на него необычно засиявшими глазами. – Ты гений! О, Лес! Почему мы об этом раньше не додумались? – И она обхватила его за шею.

Он вздрогнул и поправил сползающие очки.

– Это значит, что нам надо где‑то бывать очень часто… нам вдвоем, я имею в виду.

Возбужденная Аллилуйя вдруг увидела Лесли в совершенно ином свете.

– Знаешь что, Лес? – сказала она тихо. – Мне даже начинает нравиться, как ты одеваешься. Какой‑то свой стиль. Экзотический. Понимаешь, что я хочу сказать? – Она на минутку задумалась. – Вот что мы сделаем. Каждый раз, когда вы с папой приезжаете из Бостона, давай мне знать, и мы будем назначать встречи! – Улыбнувшись во весь рот, она протянула руку – Договорились?

Лесли тоже улыбнулся.

– Конечно!

И торжественным рукопожатием они скрепили этот договор, словно религиозный обет.

– Знаешь, а ты ничего парень, Лесли Шеклбери, мягко сказала Аллилуйя.

– Ты тоже ничего, Аллилуйя Купер, – произнес Лесли застенчиво.

– И мне нравится твой папа.

– А мне – твоя мама.

– Но что самое главное – они любят друг друга, даже если сейчас у них все наперекосяк. Значит, мы должны сделать так, чтобы все у них получилось. Правильно?

– Правильно!

Все еще улыбаясь, она стряхнула крошки с тигрово‑полосатых леггенсов и поправила розовую подвязку, вызывающе прикрепленную на правом бедре.

– Мне скучно. Пойдем отсюда.

Встав во весь рост на высоком валуне, она натянула экстравагантную куртку из черной кожи, увешанную цепочками и бижутерией.

– Давай догоняй! – крикнула Аллилуйя и побежала.

Оскальзываясь и сползая, они помчались вниз, вспугнув семью из шести человек, плотным кольцом окруживших самого маленького.

Туристы из глубинки.

– Вы посмотрите, что на ней надето! – воскликнула одна из девочек. – Как‑кой ужас!

Ужас. Ужас? Аллилуйя, всегда чутко прислушивавшаяся к замечаниям в свой адрес, замедлив бег, перешла на исполненный достоинства шаг. Потом схватила Лесли за руку и притянула ближе. Затем, взяв его под руку, медленно обернулась и сочувствующим взглядом смерила семейство. Вскинула голову, словно говоря: ну что ж, смотрите и обсуждайте!

И в следующую секунду, расцепив руки, Лесли с громко жужжащим пропеллером на кепке и Аллилуйя, гремя цепочками и сверкая камнями, понеслись вниз, визжа от удовольствия.

Городские дети.

Глядя в окно, Змей готов был лезть на стену. Стояла настоящая хорошая погода, чтобы гонять и буйствовать, настоящая погода для рокера. На небе ни облачка, и тепло, как летом.

Все утро, рыча мотоциклами, его приятели приезжали и уезжали, и каждый раз, когда он слышал на улице рев „харлея", у него замирало сердце. У него больше не было мотоцикла, не утешало и то, что даже если бы его „харлей" не искорежило, то понадобилось бы еще несколько недель, прежде чем зажили бы ягодицы и он снова смог сесть в седло и выдерживать бешеную езду и тряску.

Он застрял.

Черт!

Змей не любил сидеть взаперти. Не любил, если даже был вынужден. Какая разница! Да будь у него целая армия горяченьких красоток с круглыми попками и стоячими сиськами – все равно! Он гонял, чтобы жить, и жил, чтобы гонять, это его кредо. Обычно ни гололед, ни мокрый снег, ни темная ночь не могли удержать его – он все равно кружил по улицам, весь год он проводил именно так. А тут какой‑то богатый засранец на своем „феррари", мать его.

О, черт!

Теперь ему надо все начинать сначала. Еще раз украсть „харлей". Забить серийные номера. Пройдет еще два года, прежде чем он переделает его под себя.

Не только это, но и простое бездействие отнимало у него хлеб. Пока он выздоравливает, другие получают денежки от его прибыльного ремесла – доставки наркотиков. Другие за него делают его работу и урывают его кусок.

Черт побери эту Шерл и того говнюка! Они дорого обошлись ему!

От одной мысли о ней лицо наливалось кровью. Живет светской жизнью, трахается с каким‑то пижоном‑миллионером. И разрушает его жизнь. А кто три года назад вырвал ее из рук того сутенера на автовокзале? Старина Змей – вот кто! И что он за это получил? Искореженный мотоцикл и разбитую задницу – вот что! И теперь сидит в этой малине. Смотрит телевизор. О Боже!

Черт!

Насупившись, он смотрел на мерцающий экран.

– Змей, детка, ты здесь? – Это была Кончита, его новая рыжеволосая подружка. Он выпустил ее ненадолго погулять. Она была в джинсах, в которые можно влезть только с мылом, и эластичном топе. Ее твердые соски выпирали под тканью. Чтобы все пялились и пускали слюни. Ему захотелось ударить ее, но кому охота смотреть на девку с распухшей челюстью?

Он вздохнул. Ох уж эти телки! И с ними не сахар, и без них плохо.

– Какого черта тебе надо?

Кончита заволновалась. Она боялась Змея. Особенно когда он в поганом настроении.

– Тебя, Змей, только тебя, милый.

Он скосил глаза.

– Папа скучал по мне? – проворковала она, мерцая темными глазами и дразняще покачивая задом. Опустившись перед ним на колени, она уткнулась грудью ему в лицо.

Он смягчился.

– Да, милая, папа скучал по тебе, – хрипло ответил он, чувствуя, как опять возвращается боль.

Она снова прижалась к нему своими упругими грудями.

– Мама хочет.

Он отстранил ее.

– Не сейчас, дорогая. Папе больно. Может, попозже, а?

Она села рядом на корточки, откинув длинные волосы.

– О'кей, – и уставилась в телевизор.

Змей открыл банку с пивом и поднес ее к губам.

И застыл на месте.

Шерл!

На экране была Шерл!

Эта дрянь, да еще по телевидению! Говорит с прессой, мать ее! О каких‑то мехах!

Вопль, вырвавшийся из его груди, был похож на рев животного, в котором смешались боль и горечь поражения.

Кончита отскочила назад, испугавшись внезапно произошедшей в ней перемене.

– В чем дело? – заскулила она. – Я ничего не сделала.

Змей прерывисто дышал, кровь клокотала в нем горячими толчками.

Как на быстро крутящейся пленке, вспыхнули отрывочные кадры воспоминаний.

– Чертова сука! – завопил он, швырнув полную банку в экран, разлетевшийся вдребезги и брызнувший снопом искр. – Я убью ее!

На Нине, стоявшей в телефонной будке, было шелковое платье с оборкой и византийским рисунком и туфли без задников с золотыми пряжками и окантованными носами. На плече висела большая сумка красной кожи.

– Это Оби Кьюти?

– Кто это? – резко отозвалась Оби из одной из квартир в высотной башне на той же улице. В ее голосе – приятном мелодичном контральто, звучали мягкие, характерные для нигерийцев нотки. – Кто говорит?

– Мы с вами никогда не виделись. Меня зовут Нина. Мина Затопекова. – У Нины тоже было контральто, но без акцента и мелодичности. – Джой… моя сестра…

– О, извините. – Настороженный голос Оби тут же потеплел. Обычно я не бываю такой резкой, но после того, что случилось с Джой… – Она вздохнула. – Любой незнакомый голос заставляет меня вздрагивать.

– Я понимаю вас. Послушайте, я на несколько дней приехала в город, не могли бы мы встретиться? – Вдруг в голосе Нины послышались хриплые нотки, затем сопение и короткая пауза. – Джой так часто говорила о вас, что мне кажется, я вас уже знаю.

– Конечно. Я бы тоже очень хотела повидаться с вами. Может, мы вместе позавтракаем?

– А нельзя ли… знаете… встретиться где‑то в более спокойном месте? Понимаете, каждый раз, когда я думаю или говорю о Джой, я начинаю плакать. Глупо, правда?

– Совсем не глупо. Послушайте, а почему бы вам не подняться ко мне?

– Вы уверены, что я не помешаю?

– Господи, конечно, нет! Так получилось, что я сегодня свободна. И сейчас я одна. Девушка, с которой мы живем, целый день на работе, и я просто слоняюсь без дела. Лучшего времени и не придумаешь.

– Через полчаса вас устроит?

– Прекрасно! Буду ждать.

– Хорошо, я… я приду, – сказала Нина и быстро повесила трубку. Она еще минутку постояла в будке, глядя на роскошную высотную башню. Дом стоял в глубине улицы, откуда узкая изогнутая дорожка вела прямо к крытому подъезду, за дверью которого Нина заметила швейцара.

Чтобы убить время, она решила обойти вокруг квартала.

Боковая улица была тихой, с большими раскидистыми деревьями, коттеджами и гаражами. На входных дверях, не бросаясь в глаза, висели таблички практикующих врачей и вывески небольших фирм‑поставщиков, беззаботно щебетали птицы – редкость в большом городе. Почти не чувствовалось, что находишься в самом центре Манхэттена.

Тихая улица выходила на шумную, забитую машинами авеню, но, стоило завернуть за угол, и вы опять попадали на такую же улицу, как и предыдущая.

Через пятнадцать минут Нина подошла по подъездной дорожке к башне и вошла внутрь.

По домофону швейцар сообщил о ней, и она прошла в большой холл. Стены были облицованы светло‑серым мрамором с ржавого цвета, словно варикозные вены, прожилками.

Лифт быстро и плавно поднял ее наверх; эти новые дома имеют свои достоинства, подумала Нина.

Оказавшись на этаже, где жила Оби, она, глядя на номера квартир, прошла по узкому коридору, застеленному синим ковром. Позвонила у двери с табличкой 32‑Джи. Почувствовав, что на нее смотрят через глазок, ободряюще улыбнулась. Щелкнул замок, и дверь распахнулась.

– Привет! – переводя дыхание, воскликнула Оби, освещенная сзади солнечными лучами, которые проникали в холл из гостиной. – Не обращайте внимания, я занималась аэробикой. – Фигуру плотно облегал зеленый тренировочный купальник. Темная кожа слегка блестела от пота, и сейчас она была похожа на грациозную гибкую пантеру – чуть раскосые черные глаза, выступающие скулы и безупречные, как на рекламе, зубы.

– Привет, я – Нина, – вошедшая застенчиво улыбнулась и протянула руку. – Очень мило, что вы согласились со мной встретиться.

– И очень хорошо, что вы заглянули. – Оби сделала шаг назад, пропуская гостью. Улыбаясь, она закрыла дверь и заперла ее. – Осторожность не помешает. Проходите сюда, в гостиную. – Длинные, стройные, темные ноги; она двигалась с изяществом львицы.

Нина огляделась.

– Какая приятная квартира.

– Вообще‑то это не мой дом, просто решила пожить здесь пару недель.

– О, кошка Джой! – Нина наклонилась и протянула руку. – Иди сюда, кис, кис, кис…

Рыжий полосатый кот поднял голову, и тут же шерсть на нем встала дыбом, а хвост изогнулся. С жалобным воем он стремглав умчался в спальню.

– Как вам это нравится? – И Нина посмотрела на Оби.

– Не обращайте внимания, у Эдгара свои странности, – засмеялась та. – Если бы вы дали ему креветок, он уже мурлыкал бы у вас на коленях. Эдгар просто обожает креветки. Хотите белого вина?

– Нет, спасибо. Не возражаете, если я посмотрю квартиру? Обожаю высокие этажи.

– Ну, конечно же, будьте как дома!

Нина ходила по комнатам, заглядывая в двери и довольно кивая. В какой‑то момент она спросила:

– Это не та квартира, где… – Не закончив фразы, она взглянула на Оби.

– Нет. Поэтому я и переехала сюда. Кстати, в той квартире осталось много вещей Джой. Одежда, мебель, разная мелочь. Если хотите…

Нина покачала головой.

– Не могу. Меня будут преследовать кошмары.

Оби кивнула.

– Я вас понимаю.

– Какая прелестная спальня! – Она просунула голову в соседнюю дверь.

– Да. – Оби рассмеялась. – Видите, какая я неряха.

– О, у вас фотография Джой! – Нина быстро шагнула к высокому комоду и остановилась, склонив голову набок и разглядывая прекрасное улыбающееся лицо, обрамленное современной металлической рамкой. – Джой всегда была красивой, – как бы про себя пробормотала она. Затем посмотрела на Оби. – Знаете, я даже ревновала ее. Всегда спрашивала себя, почему вся красота досталась ей. – В ее голосе вдруг послышалась горечь, и глаза наполнились слезами. – Я рада, что родилась уродиной!

– Вы вовсе не уродливы, – мягко возразила Оби. – Наоборот, вы очень хорошенькая.

– Нет! Вот вы – хорошенькая. Вы очень, очень хорошенькая. – Неожиданно Нина протянула руку и коснулась блестящей роскошной гривы мягких курчавых волос Оби.

От удивления и смущения Оби инстинктивно отпрянула, не уловив в этом никаких признаков опасности. Она неловко улыбнулась, чувствуя себя очень неуютно под напряженно‑пристальным взглядом Нины. Даже несмотря на то, что подобная реакция была для нее не в новинку – люди всегда восторженно глядели на нее, как мужчины, так и женщины. Как ей однажды сказал Альфредо Тоскани? „Невозможно не смотреть на вас, вы – нечто сверхъестественное, но реальное". Или что‑то в этом роде. Под воздействием внезапного чувства Оби решила отдать Нине фотографию Джой. Она ее сестра, ей будет приятно.

– Хотите? – И, взяв фото, она протянула его Нине. Та удивленно взглянула на него и покачала головой.

– О нет, не могу. Вы слишком добры. – Вдруг ее губы напряглись, обнажив зубы, а в глазах появился маниакальный блеск. – Даже слишком добры.

Внезапно Оби покрылась мурашками. Она медленно поставила фотографию и встретилась со взглядом Нины.

В голове закружились кошмарные образы. Я не должна была открывать дверь незнакомому человеку! – молнией промелькнуло в голове. Все внутри сжалось в один тугой болезненный комок. Неслышно вскрикнув, она стала отступать назад.

– Вы не сестра Джой! – вдруг все поняв, прошептала Оби. – Вы… вы даже… не женщина!

Что‑то зловеще‑порочное – как блеск бритвы – сверкнуло в глазах Нины, и вместо контральто она услышала обычный мужской голос.

– Тем хуже, раз ты такая дура, ты… сука! – прошипел трансвестит.

Прежде, чем Оби успела повернуться и побежать, Нина одной рукой, как тисками, схватила запястье манекенщицы, а другой уже сбрасывала с плеча сумку. Что‑то щелкнуло, и длинное, отливающее блеском узкое лезвие, вспыхнув на солнце, мелькнуло в воздухе.

Оби не могла отвести глаз от ножа, который Нина держала в поднятой руке.

– О, Боже мой! – с трудом произнесла Оби.

– Вот твой самый жуткий кошмар, сука! – хрипло выкрикнула Нина.

Оби попыталась дернуться в сторону, но нож, блеснув сверкающей дугой, уже настиг ее.

– А‑а‑а!.. – вскрикнула Оби, почувствовав в плече обжигающий огонь смертельной боли. Она отчаянно взглянула на трансвестита, пытаясь увидеть хоть признак жалости в жестком, сосредоточенном лице, в налитых бешенством глазах. Напрасно. От боли она закричала опять: разрывая тело, нож вонзился глубже.

Из раны фонтаном брызнула кровь.

Оби увидела, что нож опускается снова, и попыталась увернуться, но слишком поздно. Вонзившись в другое плечо, холодная сталь ударилась о кость и повернулась, вызывая непереносимые мучения.

Она опять закричала.

– Шлюха! – прорычала Нина. Парик сполз на бок, но все еще держался.

И тогда Оби начала отбиваться, как дикая кошка. Она извивалась и брыкалась, изо всех сил стараясь оттолкнуть его и вырваться.

Нож ударил ее в живот.

Она согнулась.

Затем в пах.

Ее тело дернулось.

– Подстилка! – прохрипела Нина, резко выдергивая нож.

Между ног Оби потоком хлынула кровь.

– Нет! – задыхаясь и слабея, вскрикнула девушка. – Пожалуйста, остановитесь… о Боже, пожалуйста, пожалуйста, остановитесь!.. – Она хотела закричать, но еще раньше мелькнул нож и опустился прямо в ее открытый рот… выбивая зубы… точным движением отрезая язык.

Он вылетел вместе с фонтаном крови. Теперь слышались только отчаянные, захлебывающиеся, булькающие всхлипы.

– Потаскуха! – шипела Нина. Нож опустился снова.

И снова.

И снова.

Оби еще пыталась сопротивляться, но тело уже обмякло и не слушалось ее. С каждым ударом она ощущала, как силы покидают ее и она умирает.

Постепенно она затихла. Словно в каком‑то неестественном чувственном порыве, она обхватила руками своего убийцу и, только когда он еще несколько раз ударил ее в спину, отпустила его.

Ее тело бессильно сползло на пол.

Последний раз нож вонзился в грудь между ребрами. Прямо в сердце.

В наваливающейся черноте закружился, постепенно исчезая, византийский цветной узор, и в отчаянном проблеске сознания Оби почувствовала, как падает в пустоту.

Глаза ее потускнели.

Она уже не чувствовала, как нож срезает с головы кожу. Не видела, как кровавый скальп с великолепной гривой черных волос исчезает в сумке.