Апрель – сентябрь 1989 года 1 page

– „О‑о, бедность, бедность, ты тосклива, полна печали и стыда", – пропела Эдвина, сопроводив мелодию меланхоличным вздохом. – Не помню, как там дальше, но сказано абсолютно точно, малышка, потрясающе точно!

Аллилуйя обеспокоенно наблюдала за матерью, поедавшей глазами роскошные образцы немыслимо дорогой одежды, выставленной в магазине „Унгаро" на Мэдисон‑авеню.

– Подумай только – войти в такой магазин и купить себе, без тени сомнений, вон тот вон красный комплект! – задумчиво протянула Эдвина. – При одной мысли об этом у меня сердце из груди рвется, честное слово.

– Сердце не рвется, а бьется, – буркнула девочка. Эдвина стрельнула в дочь страдающим и в то же время полным жалости взглядом:

– Да неужели, солнышко?

– Представь себе. А чтобы получить удовольствие, вовсе не обязательно тратить кучу денег. Есть миллион поводов покайфовать задаром, просто так.

– Ну, назови мне хоть один.

– Весна хотя бы. Ma! Небо голубое‑голубое, а деревья зеленые…

– Быть того не может! – пробормотала Эдвина рассеянно, склонив голову набок и с тоской вглядываясь в красный комплект.

– К тому же ты здорова.

– Ты думаешь?..

– Ну, наконец, витрины. Болтайся сколько хочешь и глазей…

– Так! – с тихой угрозой и отвращением проговорила Эдвина. – Решено! Я покупаю это платье. – Она решительно направилась к двери, и Аллилуйя едва успела ухватить ее за рукав, оттягивая назад.

– Ma, мы не можем себе этого позволить! – выпалила она. Возьми же себя в руки!

– Черт побери, Ал! Ты что, не понимаешь: я не могу себе позволить не купить его! Да я с ума сойду, свихнусь – причем в буйной форме! – если немедленно не куплю себе хоть что‑нибудь! А одежда – это моя слабость. Она заменяет мне и хлеб, и воду. Мне без нее просто нечем дышать!

– Ma, я не понимаю, что в тебя вселилось! Ты выдаешь тут просто тексты из трагедий. Как их там звали, этих греческих бабулек? Федра и Медея, вот.

Эдвина медленно повернулась к дочери.

– С каких это пор, – произнесла она слабым монотонным голосом, – птенцы желторотые вроде тебя рассуждают со знанием дела о греческой классике?

– С тех пор как Лес мне все уши про них прожужжал. Вот кто типичный ботаник! Все книги да книги…

– Книги… – мечтательно подхватила Эдвина. – Когда‑то я просиживала над ними часами, копалась в книжных полках и отводила душу, упиваясь толстенными фолиантами по искусству… Кажется, что прошла уже вечность… Они и тогда стоили чертовски дорого!

– Конечно, если покупать их в „Риццоли". А если же спуститься немножко вниз и заглянуть в букинистический… Ma! Слушай, почему бы нам не двинуть туда прямо сейчас?

Передернув плечами, Эдвина изобразила на лице невообразимый ужас:

– Копаться в этой пыли? В этих страницах с загнутыми углами? В обгрызенных мышами корешках? Ал, ты забыла, что у меня аллергия? Что со мной будет? К тому же сейчас есть другие дела, требующие участия твоей бедной – без цента в кармане – мамочки. – Она не стала добавлять, что надеется потрясти еще раз одно денежное дерево. Дерево, которое, как выяснилось, оказалось удручающе бесплодным. – Нет, моя девочка, солнце мое, счастье жизни моей, – продолжала Эдвина жалобно. – Если твоя бедная‑бедная мамочка отчаянно в чем и нуждается, то вовсе не в том, чтобы рыться в старье. Мне нужно найти работу. Денежную работу – чтобы купить себе всю эту чепуху, эти никому не нужные безделушки, без которых я просто не могу жить. О небо, ну почему ни Джеффри Бин, ни Оскар де ла Рента, ни Билл Бласс не ищут себе опытного и преданного первого помощника? Можешь ты мне это объяснить?

– Потому, – заметила Аллилуйя с язвительной рассудительностью, – что никто из тех, кому подвалило это клевое место, не швыряется им налево‑направо. Никто – кроме моей мамули. А теперь она ходит кругами, рвет на себе рубаху и ревет как белуга. Это что, нормально?

– Киса моя, ты уверена, что весенние каникулы еще не закончились?

– С тобой становится просто невозможно, ма! Если бы ты могла услышать себя со стороны! Ты то стонешь, то вздыхаешь, то жалуешься на нехватку денег. Знаешь, я тоже не железная!

– „Деньги правят миром", малышка!

– Да очнись же ты наконец! Ты как ушибленная! Возьми себя в руки. Научись, наконец, расслабляться!

– Ал, моя милая, сладкая Ал, почему, как ты думаешь, мы бродим столько времени по Мэдисон‑авеню? – спросила Эдвина самым нежно‑невинным тоном. – Это и есть расслабление. Урбанистическое расслабление.

– Ф‑фу, – устало вздохнула девочка, покачав головой. – Только не для тебя, это факт. Это же чистый мазохизм!

– Ал, послушай! Откуда ты понабралась всех этих выражений? Не рано ли?

Вместо ответа девочка легонько толкнула мать в бок, многозначительно указав куда‑то в сторону:

– Давай‑ка лучше делать отсюда ноги, ма, – сказала она, снизив голос. – Мы и так уже торчим тут слишком долго – на нас начинают коситься продавцы. Наверное, решили, что мы толчемся здесь, чтобы спереть что‑нибудь.

– Да, дорогуша, ты права, – покорно согласилась Эдвина. – И правда, они смотрят на нас. Лучше уйти, это точно. Если я еще пять минут проторчу тут рядом с этим красным комплектом, я за себя не ручаюсь. Произойдет нечто ужасное…

– Тогда двинулись. – Аллилуйя встревоженно посмотрела на мать. Мягко обхватив Эдвину за талию, девочка повела ее к выходу.

Оставив позади роскошный салон „Унгаро", они бесцельно побрели в верхнюю часть города, вдоль бесконечных кварталов „воровского рая", где аренда крошечного магазинчика, забитого до отказа ненужной роскошью, обходилась его владельцу тысяч в шестнадцать долларов в месяц, а то и больше. Обычно прогулка вдоль сияющей золотыми огнями Мэдисон‑авеню была для Эдвины чем‑то вроде психотерапии, успокаивающей больное сознание. Она свято верила: ничто на земле не может сравниться радостью открытия нового – за исключением радости приобретения.

Но сегодня, подумала она мрачно, Ал права. Прогулка по Мэдисон‑авеню – это своего рода мазохизм. Казалось, никогда раньше ее голодный взгляд не замечал, сколько тут таится соблазнов. Цветы и порхающие над ними бабочки, выложенные из бриллиантов с сапфирами в витринах Фреда Лейтона, экстравагантная майолика у Линды Хорн, роскошные хлопчатобумажные простыни, расшитые шелком, в „Прейтеси". А одежда! Мэдисон‑авеню можно по праву назвать мировым музеем, выставляющим напоказ экспонаты, от которых у Эдвины заходится сердце. Тут представлены все: Живанши, Сен‑Лоран, Соня Рикель… Одного взгляда на эти восхитительные недосягаемые коллекции достаточно, чтобы Эдвина почувствовала, как слабеют ее колени…

– Деньги… – опять выдохнула она, едва сдерживая слезы. – Можно купить все, что только хочешь! Единственная проблема – это кругленькая сумма денег. Не говори, что я тебя не предупреждала, Ал! Счастье можно купить, и не верь ничему другому! – Она прижалась к дочери, обретая успокоение в ее объятиях. – О, девочка моя, – простонала она, – как же нам пережить это мерзкое, тяжелое время?

– Не знаю, – фыркнула девочка и с отвращением вздохнула. – Но уж скорее бы! Боюсь, что долго терпеть у меня никаких нервов не хватит!

Погода стояла прекрасная. Деревья в Центральном парке уже начали наряжаться в свежий зеленый убор, а над головой проносились по бирюзовому небу кудрявые накрахмаленные белые облака. Напротив, на другой стороне 59‑й улицы, возвышался во всем величии, подобно свадебному торту, отель „Плаза".

Девушка была слишком занята, чтобы оценить погоду или открывающийся вид. Засунув руки в карманы юбки, она позировала, меняя позы, на фоне нарядного кабриолета, запряженного усталой, с поникшей головой, лошадью. Мощный электрический фен, подключенный к переносному генератору, взметал высоко в небо, подобно рвавшемуся вверх пламени, ее длинные, до пояса, волосы. Эти фотосъемки для июльского номера „Вог" были уже третьими за неделю. Накинутый на плечи манекенщицы расшитый бусинами жакет с широкими плечами стоимостью в десять тысяч, а также потертые джинсы фирмы „Ливайс" входили в осеннюю коллекцию Лакруа. Олимпия договорилась с журналом, что материал подадут на шести полосах.

– Все хорошо, малышка! Продолжай двигаться! – одобрительно крикнул ей Альфредо Тоскани, то и дело приседая на корточки перед Билли Дон и щелкая затвором своей „лейки". – А сейчас поведи‑ка плечиками слева направо…

Толпу зевак; собравшуюся поглазеть на зрелище, удерживали на расстоянии в несколько метров координатор, помощник Альфредо по съемкам, стилист, визажист, костюмер и Олимпия Арпель, чей острый, проницательный взгляд, брошенный поверх „бена франклина", – очков, повисших у нее на носу, – все замечал и просчитывал, ничего не упуская. Припаркованный неподалеку взятый напрокат трейлер, за которым приглядывал конный полицейский, тайно мечтавший оказаться рядом с моделью и попасть в кадр, был забит вешалками с одеждой и горами реквизита. Вонь конского навоза, доносившаяся от нарядных кабриолетов, ожидающих клиентов, была настолько сильной, что разносилась по всему Центральному парку. Билли Дон с трудом сдерживалась, морща от отвращения носик: фен направлял запах навоза прямо ей в лицо. Девушка попыталась было дышать ртом, делая неглубокие вздохи, но Альфредо хотел, чтобы она позировала с сомкнутыми губами, так что приходилось дышать все же носом.

Вызывающие позы и потрясающая красота манекенщицы порождали среди зевак острые приступы зависти. Везет же некоторым, избранным Богом! Этой девушке отпущено сторицей: талант, внешность и, уж конечно, немыслимые доходы! Им и в голову не приходило, насколько в действительности далека ее работа от внешнего блеска и волшебства. Вот и сейчас, принимая самые беззаботные и легкомысленные позы, девушка едва не задыхалась, стараясь подавить тошноту.

– Все великолепнейше! – наконец прокричал Альфредо, передавая ассистенту фотоаппарат. – Для этих тряпок достаточно! Следующая серия пойдет в черно‑красном комплекте от Сен‑Лорана. Он громко хлопнул в ладоши. – Передышка на пять минут!

Наконец‑то его помощники смогли облегченно вздохнуть. Кто‑то догадался выключить фен, и сияющие волосы Билли Дон опали. К счастью, почти тотчас же уменьшился запах навоза. Защелкали крышки банок с диетической кока‑колой, забулькал кофе. Координатор съемок передал Билли пластиковый стаканчик с минеральной водой.

– Ты потрясающа, детка, – восторженно заметил Альфредо. Склонившись к руке Билли, он шумно поцеловал ей кончики пальцев. – Просто сверхфантастична!

Билли, наполовину уже погрузив носик в стаканчик с водой, не могла удержаться и рассмеялась. Никто не умел отпускать такие щедрые и экстравагантные комплименты, как Альфредо Тоскани. Она обожала его манеру выдумывать эти длинные, роскошные, но совершенно бессмысленные определения. Внезапно девушка почувствовала на себе чей‑то взгляд – Дункан Купер! Он стоял в сторонке, в толпе зевак, на плечи наброшен пиджак „в елочку".

Как в замедленной съемке, она передала чашку с водой Альфредо:

– Извини, я на минутку, хорошо? Я вижу человека, с которым мне необходимо переговорить.

– Конечно, суперочаровательница, беги… – Голос его постепенно стих, и он прижал к губам палец. – Ай‑яй, у тебя и вправду отличный вкус!

Шутливо ударив его в ответ, Билли откинула с лица волосы и двинулась к хирургу размашистой походкой на длинных, как у лошадки, ногах. Оказавшись лицом к лицу с Дунканом, она застыла на месте, и какое‑то время оба они просто молча смотрели друг на друга.

Билли отметила, что Дункан Купер профессионально пристально рассматривает ее лицо.

– Я выгляжу превосходно, док, – заверила она его с улыбкой. – Даже при ярком солнечном свете. Кто бы мог поверить? Просто невероятно. А если взглянуть на снимки… Знаете, Альфредо клянется, что по сравнению с ранними, еще до того, что случилось, эти просто сенсационны! – И мягко добавила: – Еще раз спасибо, док!

– Да не мне спасибо – Олимпии. Она мне тогда просто руки вывернула.

– Значит, спасибо вам обоим, – Билли Дон подхватила его под руку, бесхитростно опустив голову ему на плечо, и повела к раскладывающемуся переносному столику, на котором стоял огромный термос с кофе и ящик для льда. – Там есть кофе, диетическая кока‑кола и минералка, если хотите, – махнула она рукой в сторону столика.

– Спасибо, нет, – покачал головой Дункан. – Мне нужно через секунду мчаться дальше. Просто захотелось заскочить сюда на минутку, чтобы взглянуть, как идут дела у моей любимой бывшей пациентки.

– И часто вы заскакиваете на минутку, чтобы взглянуть на бывших пациенток? – улыбнулась девушка.

– Никогда. – Он широко улыбнулся в ответ. – Только на самых очаровательных.

– О, Бог ты мой, – произнес где‑то за их спинами Альфредо, – если это не доктор Франкенштейн…

Дункан быстро оглянулся.

– Эл! – воскликнул он радостно, протягивая для приветствия руку.

Альфредо пожал ее и заговорщицки подмигнул Дункану.

– Хотелось поздороваться, можно сказать, с бывшим зятем… Ну ладно, оставляю вас вдвоем. – С этими словами он развернулся и двинулся восвояси.

– Дункан? – На этот раз к ним шагала Олимпия. – Тебе что, больше нечем заняться, как только беспокоить своим вторжением честных трудяг? Это уже третьи съемки Билли за эту неделю, и, если мои глаза меня не обманывают, твое третье появление в районе съемок. Что, больше некому подтягивать кожу и выпрямлять носы? – Голос ее звучал резко, однако глаза светились добрым юмором. Она подставила ему для поцелуя щеку.

Дункан рассмеялся, тепло целуя ее.

– Вот за что я тебя люблю, Олимпия. Ты – сама сердечность.

– Угу, – отозвалась она. – Хвала небу, не свихнувшийся мясник.

Дункан обернулся к Билли.

– Что происходит с этими людьми? Неужели непременно нужно быть сумасшедшим, чтобы работать в шоу‑бизнесе?

– Это помогает…

– На самом деле, – заметил он, – причина моего визита сюда – выяснить, не могу ли я рассчитывать увидеть вас вечером? Сначала пообедаем, затем заскочим еще куда‑нибудь повеселиться. Ну как?

– Путаешь дело с удовольствием, Дункан? – подколола его Олимпия.

– Я с удовольствием… – быстро ответила девушка.

– Отлично. – Он улыбнулся. – Как насчет сегодня?

– Я жду вечером важный звонок, так что не смогу задержаться долго…

– Тогда просто пообедаем. Значит, условились? Я заеду за вами в семь.

Она кивнула.

– В семь в самый раз. У вас есть мой новый адрес?

– Должен быть у секретарши. Попрошу ее отыскать.

– Купер взглянул на часы. – Что ж, мне пора. У меня встреча с дочерью за ланчем. Значит, до вечера. – Он взглянул на Олимпию. – На этот раз без дуэньи, идет?

– Шарлатан! – добродушно каркнула Олимпия. Билли смотрела, как Дункан быстро пересек 59‑ю улицу, прошел фонтан перед отелем „Плаза". Когда он обернулся, чтобы помахать ей на прощанье, она тоже взмахнула ему в ответ. Медленно опустив руку, Билли обернулась к Олимпии.

– Он такой милый, правда? Олимпия кинула на нее косой взгляд.

– Билли Дон! – раздался со стороны трейлера голос координатора. – Время переодеваться!

Билли не сразу поняла, что он обращается к ней. Такое случалось с ней время от времени: Билли Дон… Она до сих пор еще не совсем привыкла к своему новому имени. Интересно, привыкнет ли когда‑нибудь? Она испытала странное чувство, будто ее прежнее „я" больше не существует. Что ж, может, это не так уж и плохо. Теперь хотя бы никто не пытается напомнить ей о том, что было, вернуть в прошлое. Да, ей повезло, она знала это. Многим ли в этом мире дано начать жизнь сначала? Да к тому же лучшую жизнь?

– Ты видишь что‑нибудь? – бросил Кочина напарнице. Они сидели в обычном голубом седане, пристроившись на другой стороне улицы у отеля „Плаза".

Кармен Толедо опустила бинокль и покачала коротко стриженной головой.

– Вот дерьмо! Ничего необычного. Все абсолютно нормально. Слушай, может, мы зря тратим время? Зря висим на хвосте у моделей, отслеживая их по всему городу?

Кочина пожал плечами и запустил в рот пригоршню картофельных хлопьев. Задумчиво пережевывая их, он заметил:

– В любом случае это не повредит. После Вайяны Фэрроу было еще три случая скальпирования. Все – фотомодели. Ясно, что кто‑то их выбирает по какому‑то принципу.

– Может, лучше проверить сотрудников? Вдруг это кто‑то из своих, понимаешь? Из агентства, к примеру…

Он хмыкнул.

– Не знаю, что и сказать. Уверен только: рано или поздно этот ублюдок сделает неверный шаг. А вот когда это произойдет, мы должны быть рядом. Так что пока нужно ждать и наблюдать. – Он опрокинул в рот еще одну пригоршню хлопьев, яростно принявшись молотить их зубами.

– Центральный вызывает „Чарли‑19", Центральный вызывает „Чарли‑19", – донесся из портативного радиотелефона лаконичный голос диспетчера, пробиваясь сквозь помехи, шум и свист.

Кармен Толедо живо схватила микрофон.

– „Чарли‑19" слушает.

– Убийство на Восточной 84‑й улице, 226.

– Это по нашему маршруту, Центральный, выезжаем, – ответила женщина и опустила микрофон. Затем повернулась к Кочине. – Черт! Шеф, они не стали бы дергать нас, если бы…

– … Не еще одна скальпированная модель, – мрачно договорил за нее Кочина.

Он включил зажигание, быстро схватил переносной фонарь‑мигалку и водрузил его на крышу автомобиля. Врубив сирену, выждал, пока в потоке транспорта появится просвет, и выкатил на улицу.

– Хорошо бы эта сволочь хоть на этот раз оставила какую зацепку, – буркнул он. – Рано или поздно, но должно же его везение кончиться!

Билли Дон переоделась, натянув узкую черную юбку из шелка и длинный, до середины бедер, двубортный шелковый жакет красного цвета, – и то, и другое из коллекции, выставленной в магазине „Сен‑Лоран Рив Гош". Вокруг нее неустанно крутились парикмахер, визажист и костюмер, стараясь успеть в последний момент добавить недостающий штрих во внешность девушки.

Когда Билли заняла место на съемочной площадке, приняв нужную позу, опять заработал переносной фен, и волосы снова взметнулись высоко к небесам. Почти тотчас же в нос ударил острый запах навоза, и снова вокруг закружился в безумном танце Альфредо, щелкая затвором, как кастаньетами.

Толпа зевак слегка поменялась за это время. Те, кто наблюдал за съемками с утра, понемногу расползлись, на их место любопытство пригнало толпы новых зрителей.

Он тоже подошел сюда совсем недавно, стараясь держаться в задних рядах толпы. Наблюдая за съемками, мужчина машинально поглаживал голову: о Всемогущий Боже, какие волосы! Какой роскошный мог получиться из них парик!

Парад‑продажа коллекции одежды Антонио де Рискаля в универмаге „Шеклбери‑Принс" начался. Звездами в нем выступали наряды.

Успех показа моделей Антонио в Бостоне был предрешен еще задолго до того, как начался. Антонио, всегда трезвый и практичный в вопросах бизнеса, отказывался лично появляться на выездных показах, если только они не были организованы местными благотворительными обществами. В этих случаях он был уверен, что среди зрителей будут самые влиятельные женщины города.

Четыреста верховных жриц Бостона заплатили сегодня по тысяче долларов с носа за привилегию пожать руку выдающемуся дизайнеру и первыми увидеть коллекцию де Рискаля – еще до того, как она займет свое место в отведенном для нее роскошном салоне при „Шеклбери‑Принс".

Дальше уже все было чистой экономикой. Детская больница разбогатела на четыреста тысяч долларов. Верховным правительницам Бостона удалось познакомиться с известным дизайнером. Средствам массовой информации – разжиться материалом о достойном внимания событии в жизни города.

А Антонио де Рискаль и „Шеклбери‑Принс" сэкономили бессчетные десятки тысяч долларов на рекламе и приобрели потенциальных покупателей.

Показ проходил в ресторане „Сады Версаля", расположенном при универмаге. Воздух, казалось, был пронизан электричеством и раскален. Эта коллекция, с одной стороны, уносящая во Францию восемнадцатого века, с другой, своей цветовой гаммой напоминала об огнепоклонниках‑андалузцах, куда уходил корнями сам Антонио, и распускалась сейчас перед собравшимися калейдоскопом неповторимых узоров. Охи и ахи, вздохи восхищения, спонтанные всплески аплодисментов почти заглушали классические звуки гитар, льющиеся из стереосистемы, которыми сопровождалось каждое появление манекенщицы. Клас Клоссен, держа в руках микрофон и карточки с индексами, комментировал каждый туалет, едва девушка появлялась на подиуме.

На этот раз Антонио, вместо того чтобы дожидаться конца показа за сценой, как бывало обычно, восседал на почетном месте гастролирующего дизайнера – в центре первого ряда. С хозяином универмага Р.Л. Шеклбери его разделяло всего одно место. Рука об руку с ними устроились три самых богатых благотворительницы Бостона – мощное трио, использовавшее свою власть и влияние на организацию этого достойного события, которое должно было собрать средства для опекаемых ими филантропических организаций.

Р.Л. наблюдал за происходящим с едва скрытым безразличием. Его мало интересовали дамские наряды, разве только речь шла о приносимых ими прибылях. К тому же сейчас мысли его были заняты совсем другим, унося его далеко‑далеко, в Манхэттен. Эдвина поглотила его целиком и полностью. Осторожно, чтобы никто не заметил, оттянув край манжеты на рукаве, он взглянул на часы. Пора бы еще раз позвонить ей. Когда он говорил с ней прошлой ночью, голос Эдвины показался ему раздраженным, словно он, Р.Л., бесцеремонно нарушил нечто важное. Поинтересовавшись, в чем дело, он заметил, что отвечает она уклончиво, явно торопясь поскорее закончить разговор. Совсем на нее непохоже! Этим утром, предчувствуя недоброе, он опять попытался связаться с ней. Ответила ему Руби, объяснив, что Эдвина еще спит.

– Чего же удивительного при том, когда она легла, – проворчала Руби. – Весь день сидит у себя в кабинете, запрется, тем только и занята. Едва допросишься сойти к обеду.

Ворчание Руби только еще больше обеспокоило Р.Л. Когда он позвонил в Нью‑Йорк еще раз, перед началом показа, Руби сказала, что Эдвина вышла.

– Ей это на пользу, – заметила женщина. – По‑моему, вид у нее – краше в гроб кладут… Может, на свежем воздухе полегчает.

– Руби, как ты думаешь, в чем дело? – попробовал вытянуть из нее хоть что‑нибудь Р.Л.

– Не знаю, хотя кое‑что мне определенно не нравится… Я скажу ей, что вы звонили, хорошо?

Изнывая от нетерпения и злясь, что нет возможности вырваться и снова позвонить ей, Р.Л. с облегчением заметил, что, хотя показ начался довольно поздно, он, благодарение Богу, идет к концу. Нетерпеливо поерзав на своем стуле, он мысленно подгонял шоу, стараясь ускорить конец. На прошедших за день до этого репетициях он приметил зеленовато‑желтый вечерний туалет с крестьянским лифом и воланами, украшенный алой с золотом вышивкой: он шел предпоследним.

Скоро, теперь уже совсем скоро!

Как обычно, демонстрация моделей одежды завершалась подвенечным нарядом, и сегодняшний показ исключением не был. Четыреста одновременных вздохов восторга потонули во взрыве рукоплесканий, когда невеста порхнула по проходу, ослепительная в пятнадцати метрах кремовых кружев, расшитых жемчугом и украшенных атласными лентами. Фату, увенчанную высоким венцом, украшали белые шелковые розы и удерживали в волосах длинные перламутровые гребни, а вместо традиционного букета невесты манекенщица держала в руках кружевной веер, распахнув его и обмахиваясь время от времени. В общем, решил Р.Л., девица скорее напоминает двигающийся и дышащий именинный торт. Черт их всех побери, для нормального мужчины это все выше крыши. Он понимал, что его раздражение нарядом невесты, да и всей массой тряпья, которое Антонио с Класом приготовили для показа, вызвано все нарастающим беспокойством об Эдвине. О Господи, эта женщина сводит его с ума! Почему она не хочет довериться ему, рассказать в чем дело? Не понимает, что он дергается и переживает, как старый неврастеник?

Когда невеста в очередной раз вспорхнула на подиум, Антонио поднялся туда, чтобы сорвать свою порцию аплодисментов. Восторженные зрительницы наградили его настоящей овацией, поднявшись на ноги. Р.Л. понимал, что, если он останется сидеть, его поведение будет воспринято как оскорбление, и, поколебавшись, тоже встал с места, вежливо похлопав в ладоши вместе со всеми. Его соседки смотрели на него, улыбаясь, и он ответил им заученной дежурной улыбкой.

Перехватив микрофон у Класа, Антонио грациозно поблагодарил собравшихся, почтивших показ своим присутствием, сказал несколько слов о деньгах, которые были собраны для детской больницы, и, слегка поклонившись, указал жестом в сторону Р.Л.

Р.Л. внутренне застонал. Теперь и ему придется подняться на подиум, хотя он терпеть не может публичных выступлений. Однако выбора не было. Он принял у Антонио микрофон и сердечно поблагодарил публику и де Рискаля.

Наконец‑то все кончилось! Р.Л. удалось ускользнуть, когда дамы плотным кольцом обступили Антонио, и он бросился к лифту, помчавшему его наверх, на восьмой этаж, в офис. Пока лифт поднимался, Р.Л. не спускал цепких глаз с покупателей, нагруженных блестящими фирменными пакетами голубино‑серого цвета, с напечатанным на них красным названием фирмы. На каждом этаже, который он проезжал, люди были заняты своим привычным делом, справляясь с потоком покупателей, обычным для этого времени. Потрескивали компьютеризованные кассовые аппараты, выплевывая чеки. В отделе льняных изделий в ожидании распродажи выстроилась очередь, готовая накинуться на стеллажи с узорчатыми простынями.

Когда Р.Л. добрался до своего кабинета, секретарша, подняв на него глаза, протянула кипу записок с сообщениями. Он отмахнулся:

– Потом, Сэлли. – И широким шагом двинулся в огромный, без окон, кабинет, плотно прикрыв за собой дверь. Еще опускаясь во вращающееся кресло, он уже тянулся к телефону.

После третьего звонка трубку подняла Руби.

– Квартира Робинсон.

– Руби, это снова я. Эдвина вернулась?

– Да, только что вошла. Я сказала, что вы будете звонить, но она не хочет, чтобы ее беспокоили. Даже вы.

Костяшки его пальцев, сжимавших трубку, побелели и напряглись. Отговорки он узнавал сразу, едва с ними сталкивался. Да что с ней такое, в конце концов? Не хочет его больше видеть? Но, если и так, почему не сказать об этом откровенно? Она умеет быть прямой, – подчас даже слишком.

– Руби, что, черт возьми, происходит? – спросил он требовательно. – Я уже несколько дней пытаюсь поговорить с нею!

В голосе Руби слышалось сочувствие:

– Я знаю, золотко.

– Эдвина меня избегает, так, что ли?

– Нет, золотко, дело не в вас. Сейчас она всех избегает.

Р.Л. прислушался, отмечая, как растет, постепенно овладевая им, тяжелое чувство отчуждения.

– Спасибо, Руби, – бросил он сухо и положил трубку. Долгое время Р.Л. молча сидел за столом, барабаня пальцами по столешнице и уставившись невидящим взором на телефон. Нет, ничего не понятно. То Эдвина льнет к нему, как к самому ценному своему сокровищу, которое боится потерять больше всего на свете, то вдруг становится отчужденной и холодной. Брови угрожающе метнулись к переносице. Что ж, если ей нравятся такие игры, то какого дьявола он переживает? И верно, чего ради?

Жужжание селектора бесцеремонно вторглось в его мысли. Р.Л. устало нажал кнопку.

– Сэлли, – сказал он раздраженно, – по‑моему, я просил меня не беспокоить.

– Я знаю, но пришла мисс Гейдж.

Он тяжело вздохнул. Кэтрин Жаклин Уоррен Гейдж. Самая юная из трех филантропок, которые спонсировали показ коллекции да Рискаля. Наполовину надменная представительница англо‑саксонских протестантов из Новой Англии, наполовину – темпераментная ирландская католичка, безумно богатая, она уже дважды побывала замужем и теперь в очередной раз овдовела и была свободна.

– Пусть войдет, Сэлли, – проговорил он хмуро и откинулся на спинку кресла.

Дверь кабинета распахнулась.

– Дорогой, – проворковал знакомый голос. – Надеюсь, я ничему не помешала, но я сказала мамуле, чтобы продолжали без меня. Этот показ настолько утомительное действо!

Он смотрел на нее, не двигаясь с места. Кэтрин Жаклин Уоррен Гейдж. Молодая, высокая, сама элегантность. С густой гривой светло‑медовых вьющихся волос. Одета в костюм из розового шелка, плотно обтягивающий фигуру, вокруг упругой шеи сияет в три ряда фамильный жемчуг. Не просто красива – великолепный римский нос, крупный рот и высокие скулы придавали ей особый, неповторимый шик. В изящных пальцах Кэтрин держала тонкую длинную сигарету.

Грациозно двигаясь, она прошла вперед и присела на краешек его стола, слегка изогнувшись, чтобы не выпускать его из виду.

Как кошка на охоте, подумал он.

– Надеюсь, ты не рассердишься, Р.Л., но я поинтересовалась у твоей секретарши, обедал ли ты. Она сказала, что не уверена. Знаешь, я тоже еще не ела и просто умираю с голода. – Ее синие глаза сияли. – А что если тебе пригласить девушку пообедать?

Он продолжал молча смотреть на нее. Еще до смерти мужа Кэтрин Гейдж не скрывала, что Р.Л. ей нравится, и постоянно возникала у него на пути, не смущаясь даже перспективы быть жестко и решительно отвергнутой. Последний такой эпизод произошел внизу во время показа одежды с полчаса назад. Определенно Р.Л. о ней мог бы сказать одно: она не из тех, кто сдается.