Критика седентаризма

195 Исследования мобильности тесно связаны с критикой тра­диционной социальной теории за ее слепоту в отношении разных видов движения в социальном пространстве.

195 В «Соци­ологии помимо обществ» английский социолог Джон Урри [См.: Urry, 2000] противопоставил традиционную социологию, базирующуюся, по его мнению, на статичных структуре и со­циальном порядке, и мобильную социологию, которая должна основываться на движении, мобильности и случайном упоря­дочении.

195 Если традиционная социология рисует картину мира, поделенного на национальные государства, то это и антропо­логов, и урбанистов, и иных специалистов побуждает мыслить в терминах стабильных структур.

195 Дело не только е том, чтобы подробно описать самые разнообразные городские мобильно-196-сти (чем многие исследователи сейчас увлечены).

196 Важно сде­лать акцент на мобильности стимулом к новому мышлению о социальном мире, такому, которое бы не «вычитало движение из картины», по выражению канадского философа Брайана Массуми [см.: Massumi, 2002: 3].

196 Перечислим основные составляющие этого нового мышле­ния.

196 Во-первых, социальные науки должны стремиться зафик­сировать мир как подвижный и текучий, а не как стабильный.

196 Во-вторых, социальный мир образован разнородной множественностью времен и пространств.

196 В-третьих, социальные науки должны исходить из того, что социальность составляют как человеческие, так и нечеловеческие силы, а технология и общество взаимозависимы.

196 В-четвертых, социальным наукам необходимо избавиться от «контейнерного» мышления, в час­тности от описания мира как поделенного на национальные государства.

196 В-пятых, социальные практики — главное в обще­стве.

196 В-шестых, эмоционально-аффективная составляющая социальной жизни должна в теоретических описаниях после­дней занять подобающее место.

196 Рассмотрим кратко некоторые из этих составляющих.

196 Тезис о подвижности и текучести социального мира трудно, конеч­но, назвать новым.

196 «То, что "все вещи изменяются", представля­ет собой первое смутное обобщение, которое было сделано несистематической и еще далекой от аналитичности челове­ческой интуицией. Это тема лучших образцов древнееврейс­кой поэзии в Псалмах; как фраза Гераклита, она выступает одним из первых обобщений древнегреческой философии... и вообще на всех стадиях цивилизации воспоминание об этом способно вдохновлять поэзию», — справедливо пишет англий­ский философ Альфред Уайтхед, подробно исследовавший п онятия процесса, протекания и креативности [см.: Уайтхед, 1990: 293].

196 Дело в том, чтобы, во-первых, само мышление и метафоры, в которых оно фиксируется, сделать динамичными, а во-вторых, чтобы критически выявить общепринятые пред­ставления о подвижности и неподвижности, понять их связь с

197 моралью и политикой.

197 К примеру, не получается ли, что в на­ших представлениях о социальной жизни мы часто неосознан­но предпочитаем то, что находится (и остается) на своем мес­те, тому, что движется?

197 Седентаризм, то есть точка зрения, отдающая предпочтение оседлому и неподвижному образу жизни перед кочевым и подвижным, до сих пор куда более по­пулярен.

197 Я коснусь трех вариантов критики седентаризма, предпринятой антропологами Т.Ингсльдом и Л. Малки и философами Ж Делезом и Ф, Гватгари.

197 У популярности седентаризма много причин.

197 Начнем с того, что в период модерности сложилось воображаемое про­тивопоставление познания и движения, то есть уравновешен­ного и находящегося в покое разума и перемещающегося тела.

197 Хождение мыслилось как удел простолюдинов, а возможность добраться до цели иными средствами свидетельствовала о бо­лее высоком социальном статусе. Вордсворт, Рёскин и другие романтики прославили зоркость, необходимую, чтобы долж­ным образом воспринимать красоту Озерного края, и тем спо­собствовали воцарению зрения как главного способа контакта с миром. Американка Ребекка Солнит, автор интересной книги о гулянии и ходьбе, убеждена, что первым событием, привед­шим к тому, что ходьба сегодня так непопулярна, было тор­жественное открытие в 1830 году первой междугородной пас­сажирской железной дороги между Манчестером и Ливер­пулем [см.: Soltiit, 2000: 256].

197 Воспетые Нестором Кукольником первые российские поезда, которые с 1837 года стали курси­ровать между Петербургом и Царским Селом («Дым столбом — кипит, дымится Пароход... Пестрота, разгул, волненье, ожида­нье, нетерпенье... Православный веселится наш народ..»), также привели к тому, что люди отныне предпочитали добираться до места сидя и беседуя.

197 Пространство, понятое как вместилище, в котором тело и дух могут оставаться в покое, положившись на силу зрения, — такое подспудное отношение к простран­ству сформировалось, как ни парадоксально, с развитием же­лезнодорожного транспорта, сделавшим возможными путеше-198-ствия, в ходе которых путешественников движение как таковое не интересовало.

198 Они стремились к пунктам назначения, удоб­но расположившись в вагоне.

198 По мнению шотландского антрополога Тима Ингольда, «ничто лучше не иллюстрирует ценность, придаваемую седентарному восприятию мира, опосредованному предполагаемо превосходящими все другие чувства зрением и слухом, не на­рушенному никаким тактильным или синестическим ощуще­нием ног», как то, что мы последние 200 лет живем в «сидящем обществе» [Ingold, 2004: 323].

198 Так что, заключает он, для обита­телей современных городов характерна беспочвенности их не только все время что-нибудь отделяет от земли, будь то асфальт, стул или подошвы ботинок, но они почти не ходят, а потому лишены возможности познавания мира в движении.

198 Однако скажем без обиняков: мало ли куда и как далеко люди могут зайти, если дать им волю. Это хорошо понимали и понимают все правители.

198 Необходимость эффективного уп­равления передвижением населения, безусловно, нередко са­мым опосредованным образом, но все же отражалась в соци­альной теории. Движение и поток, возможно, потому так долго входили в «слепое пятно» социальной теории, что отождеств­лялись с животным, инстинктивным, иррациональным и при­митивным [см.: Blackman, 2008: 38]. Антрополог Мэри Дуглас в работе «Чистота и опасносф». показал а, что мы считаем «гря­зью» те предметы и тех людей, что сходят со своих мест, нару­шая привычный порядок вещей. Антрополог Лииса Малки, раз­вивая эти идеи в книге «Чистота и изгнание» [см-.MalkU, 1995], показывает, какую сомнительную роль в современном коллек­тивном воображении играет метафора дерева.

198 Она преоблада­ет в описании отношений человека с местом: укорененность приветствуется, а люди-«перекати-поле» порицаются:

«Наши седентаристские допущения о привязанности к месту приво­дят к тому, что мы определяем перемещение не как факт социополитического контекста, но как внутреннее патологическое

199 качество перемещенных» [Malkii, 1997: 62].

199 «Седентаристская метафизика» проявляется в отношении ко всем, кто выпадает из своей нации в силу исторических событий или случай­ностей судьбы, ведь именно нация составляет сегодня преоб­ладающий режим классификации, образуя «национальный по­рядок вещей». По Малки, это обитание в постоянном месте «мыслится как норма, а глобальный социальный факт, что се­годня больше, чем когда-либо, люди хронически мобильны и привычно перемещены, изобретая дома и родину в отсутствие территории», недооценивается [Ibid:. 52].