Глава 31. После инцидента в галантерейном магазине Ханна старалась не выходить из дома, а Грейс окончательно замкнулась в себе

После инцидента в галантерейном магазине Ханна старалась не выходить из дома, а Грейс окончательно замкнулась в себе, и все попытки матери вывести ее из оцепенения оканчивались неудачей.

– Я хочу домой. Я хочу к маме, – постоянно повторяла она жалобным голосом.

– Грейс, родная, твоя мама – это я. Я понимаю, что ты совсем запуталась. – Ханна нежно провела пальцем по ее подбородку. – И я очень тебя люблю с самого первого дня, как только ты появилась на свет. И все время ждала, когда ты вернешься. Придет день, и ты обязательно во всем разберешься. Обещаю.

– Я хочу к папе! – обреченно сказала девочка, отворачиваясь.

– Папа не может с нами быть, но он очень тебя любил. Очень‑очень! – Перед глазами Ханны всплыла картина, с каким трепетом Фрэнк держал на руках малышку. Девочка смотрела на Ханну с непониманием, иногда со злостью, но в конце концов на ее лице появлялось выражение безысходности.

На следующей неделе Гвен возвращалась домой от портнихи и – в который уже раз! – прокручивала в голове душераздирающую сцену, разыгравшуюся в магазине. Она очень переживала за племянницу: видеть, как она страдает, было просто невыносимо! И стоять в стороне и молча наблюдать за происходящим Гвен больше не могла.

Дойдя до конца парка, где начинались кусты, она заметила женщину, которая сидела на скамейке, устремив в пустоту невидящий взгляд. Сначала Гвен обратила внимание на красивый цвет ее зеленого платья и только потом сообразила, что это была не кто иная, как Изабель Шербурн. Она невольно ускорила шаг, но ее страхи быть узнанной оказались напрасными: Изабель была так погружена в себя, что не замечала ничего вокруг. В следующие два дня эта картина повторилась: Изабель сидела на прежнем месте с тем же отсутствующим видом.

Вполне возможно, решение созрело у Гвен еще до того, как Грейс вырвала все страницы из книги сказок. Ханна отругала ее, а потом в слезах стала собирать разбросанные страницы первой и единственной книги, купленной Фрэнком для дочери, – сказки братьев Гримм на немецком с изумительными акварельными иллюстрациями.

– Что ты сделала с книгой папы? Милая, разве так можно?

Девочка отреагировала тем, что забилась под кровать и свернулась там калачиком, чтобы никто не мог ее оттуда вытащить.

– У нас так мало вещей, оставшихся после Фрэнка… – снова всхлипнула Ханна, глядя на разорванные страницы в руках.

– Я знаю, Ханни, знаю. А вот Грейс нет! Она же не специально! – Гвен положила руку сестре на плечо. – Вот что, пойди‑ка приляг, а мы с Грейс прогуляемся.

– Она должна привыкать к дому.

– Мы проведаем папу. Он будет рад, да и ей свежий воздух не повредит.

– Лучше не стоит. Я не хочу…

– Ну же, Ханна! Тебе надо отдохнуть!

– Хорошо, – вздохнула она. – Но только туда и обратно.

Как только они оказались на улице, Гвен вручила племяннице леденец на палочке.

– Ты же хочешь конфетку, верно, Люси?

– Да, – ответила девочка и удивленно склонила голову набок, услышав, как к ней обратились.

– А теперь будь хорошей девочкой, и мы навестим дедушку.

При упоминании человека с большими лошадьми и большими деревьями малышка оживилась. Она послушно шла, облизывая леденец. Гвен обратила внимание, что, хотя племянница и не улыбалась, она уже перестала капризничать и упираться.

Вообще‑то идти через парк никакой необходимости не было – путь до особняка Септимуса через кладбище и методистскую церковь был намного короче.

– Ты не устала, Люси? Может, немного передохнем? Путь до дедушки неблизкий, а ты еще такая крохотуля…

Девочка молча продолжала шагать, сосредоточенно проверяя пальчиками липкость леденца, сжимая его, как щипчиками. Краем глаза Гвен заметила на скамейке одинокую фигуру Изабель.

– А теперь пробегись немного вперед вон до той скамейки, а я пойду следом.

Малышка не побежала, а просто ускорила шаг, волоча по земле тряпичную куклу. Гвен же шла сзади и наблюдала.

Изабель не верила своим глазам.

– Люси?! Радость ты моя ненаглядная! – воскликнула она и заключила девочку в объятия, даже не подумав, как она могла здесь оказаться.

– Мама! – закричала малышка и крепко в нее вцепилась.

Изабель обернулась и увидела невдалеке Гвен, которая кивнула, будто говоря, что не против.

Чем руководствовалась эта женщина, Изабель было не важно. Она залилась слезами, прижимая девочку к себе, и потом чуть отстранилась, чтобы получше ее разглядеть. А вдруг, несмотря ни на что, они с Люси снова окажутся вместе! При этой мысли ее окатила волна радостного предчувствия.

– Как же ты похудела, малышка! Совсем кожа да кости! Нужно вести себя хорошо и есть! Ради мамы! – Теперь она видела в дочери и другие перемены: волосы расчесаны на пробор с другой стороны, платье – из тонкого муслина с цветочным рисунком, пряжки на новеньких туфельках украшены бабочками.

На душе у Гвен отпустило: оказавшись с матерью, которую она любит, ее племянница почувствовала себя в безопасности и преобразилась на глазах. Дав им время побыть вместе, Гвен наконец решилась подойти.

– Думаю, нам уже пора. Я не была уверена, что застану вас здесь.

– Но… я не понимаю…

– Все это очень тяжело. Для всех нас. – Она покачала головой и вздохнула: – Моя сестра – очень хорошая женщина. Правда! И на ее долю выпало столько переживаний! – Гвен кивнула на девочку: – Я постараюсь привести ее еще. Обещать наверняка я, конечно, не могу. Наберитесь терпения. Наберитесь терпения, и кто знает… – Она не закончила фразы. – Но пожалуйста, никому не говорите. Ханна этого не поймет и никогда меня не простит… Пойдем, Люси, – позвала она и протянула к ней руки.

Малышка вжалась в Изабель:

– Нет, мама! Не уходи!

– Все хорошо, любовь моя. Давай пожалеем мамочку и не будем ее огорчать? Сейчас тебе надо пойти с этой тетей, но скоро мы снова обязательно увидимся. Обещаю!

Ребенок по‑прежнему не отпускал Изабель.

– Если ты пообещаешь себя хорошо вести, мы сможем снова сюда прийти, – улыбнулась Гвен, тихонько забирая ребенка.

Изабель с трудом сдерживалась, чтобы намертво не вцепиться в девочку, но здравый смысл все‑таки взял верх. Нет! Эта женщина обещала ей снова привести малышку, надо только проявить терпение. А там… кто знает, как все еще может обернуться?

Гвен не сразу удалось успокоить племянницу. Она ее обнимала, несла на руках и всячески пыталась отвлечь разными загадками и детскими стишками. Она и сама толком не знала, как будет выполнять данное обещание, но видеть страдания малютки, оторванной от матери, было выше ее сил. Ханна всегда отличалась определенным своенравием, и Гвен боялась, что оно мешает сестре смотреть на вещи объективно. Теперь было важно сохранить встречу в тайне от Ханны. По крайней мере сделать для этого все возможное. Дождавшись, когда Грейс успокоится, Гвен спросила:

– А ты знаешь, что такое секрет, малышка?

– Знаю, – неохотно призналась та.

– Хорошо! Тогда мы сыграем в одну игру и сохраним все в секрете. Договорились?

Девочка непонимающе уставилась на нее снизу вверх.

– Ты же любишь маму Изабель?

– Да.

– И я знаю, что ты хочешь снова ее увидеть. Но Ханна может огорчиться, потому что ей очень грустно, и мы не станем рассказывать об этом никому‑никому. Ни ей, ни дедушке. Договорились?

Лицо малышки окаменело.

– Это будет только наш с тобой секрет, и если кто‑нибудь спросит, что ты сегодня делала, ты скажешь, что просто ходила к дедушке. И никому не будешь рассказывать, что видела маму. Ты меня поняла, милая?

Девочка вытянула губки и серьезно кивнула, хотя в глазах по‑прежнему было непонимание.

– Она очень умный ребенок. Она знает, что Изабель Шербурн жива – мы видели ее в галантерейном магазине Мушмора. – Ханна снова сидела в кабинете доктора Самптона, правда, на этот раз она пришла к нему без дочери. – Говорю вам как профессионал: единственным лекарством для вашей дочери является время и отсутствие контактов с миссис Шербурн.

– Я тут подумала… а что, если попросить ее рассказать мне… о той, другой жизни? На острове. Вдруг поможет?

Доктор выпустил из трубки клуб дыма.

– Я вам приведу для наглядности пример. Представьте, что я вырезал у вас аппендикс, и вы вряд ли захотите, чтобы я каждые пять минут вскрывал зашитый шов, чтобы посмотреть, как идет заживление. Я понимаю, вам сейчас нелегко, но поверьте – в данном случае чем меньше воспоминаний, тем для девочки лучше. Время сделает свое дело и залечит все раны.

Однако на практике Ханна не наблюдала никаких перемен к лучшему. Малышка с непонятной одержимостью стала следить за тем, чтобы игрушки были расставлены в определенном порядке, а кровать застелена аккуратно. Она наказывала котенка за то, что тот опрокидывал дом для кукол, и практически все время молчала, чтобы никоим образом не выказать хоть какую‑то привязанность к самозваной матери.

Но Ханна не теряла надежды. Она рассказывала дочери разные истории: о лесах и людях, которые в них работали; о школе в Перте и чем она там занималась; о Фрэнке и его жизни в Калгурли. Она продолжала петь дочери короткие песенки на немецком, хотя девочка и не обращала на них внимания. Единственной реакцией дочери на происходящее были рисунки. Она рисовала всегда одно и то же. Мама, папа и Лулу на маяке, луч которого шел через весь лист, разгоняя обволакивавшую все вокруг тьму.

Из кухни Ханна наблюдала за Грейс, которая играла с прищепками на полу в гостиной. В последние дни малышка вела себя особенно беспокойно и успокаивалась, только когда уходила к Септимусу, и мать сейчас радовалась тому, что она наконец‑то тихо играет. Ханна подошла поближе к двери, чтобы лучше слышать разговоры дочери с прищепками. – Люси, съешь ириску, – сказала прищепка.

– Ням‑ням, – ответила другая, делая вид, что подхватила конфету из руки девочки.

– А у меня есть секрет, – сказала первая прищепка. – Пойдем с тетушкой Гвен, когда Ханна уснет.

Ханна, похолодев, затаила дыхание.

Грейс достала из кармана передника лимон и обернула его платком.

– Спокойной ночи, Ханна, – произнесла тетушка Гвен. – А теперь мы пойдем навестить маму в парке.

– Чмок‑чмок, – поцеловались две другие прищепки, прижимаясь друг к другу.

– Моя любимая Люси. Пойдем, моя радость. Пора возвращаться на Янус. – И две прищепки дружно потопали по ковру.

Свист вскипевшего чайника заставил девочку вздрогнуть от неожиданности, и она, обернувшись, увидела в дверях Ханну. Малышка бросила прищепки и ударила себя по руке:

– Плохая Люси!

Ужас, который охватил Ханну во время этого представления, сменился отчаянием. Так вот, значит, как она выглядела в глазах дочери – не любящей матерью, а настоящим тираном. Пытаясь сохранить самообладание, Ханна лихорадочно думала, как лучше поступить.

Трясущимися руками она приготовила какао и принесла в гостиную.

– Милая, в какую интересную игру ты играла, – сказала она, пытаясь подавить дрожь в голосе.

Девочка не шевелилась, молча застыв с чашкой в руке.

– А у тебя есть секреты, Грейс?

Она медленно кивнула.

– Наверняка очень интересные секреты.

Маленький подбородок снова качнулся вверх‑вниз, а в глазах читалась неуверенность, по каким правилам играть дальше.

– Давай с тобой поиграем?

Не зная, как реагировать, девочка начала выписывать на полу дугу носком туфельки.

– Давай сыграем с тобой в игру, где я попытаюсь угадать твой секрет. Он все равно останется секретом, потому что ты мне ничего не сказала. А если я угадаю, ты получишь в награду леденец на палочке. – Ханна неловко улыбнулась, а малышка совсем растерялась. – Мне кажется… ты ходила навещать ту леди с Януса. Я угадала?

Девочка начала кивать, но тут же остановилась.

– Мы ходили к дяде в большой дом. У него было розовое лицо.

– Я не буду на тебя сердиться, милая. Иногда так приятно встретить знакомых, правда? А эта женщина крепко тебя обнимала?

– Да, – медленно подтвердила девочка, пытаясь сообразить, было ли это тоже секретом или уже нет.

Когда час спустя Ханна снимала с веревки высохшее белье, она все еще никак не могла успокоиться. Как могла ее собственная сестра так поступить? Перед глазами возникли лица всех, кто тогда был в магазине Мушмора, и ей показалось, что все они, включая Гвен, смеялись за ее спиной. Оставив юбку висеть на одной прищепке, она бросилась в дом и ворвалась в комнату Гвен.

– Как тебе не стыдно?!

– Ты о чем? – спросила Гвен.

– Как будто ты не знаешь!

– Да что случилось, Ханна?

– Мне известно, что ты сделала! Я знаю, куда ты водила Грейс!

Увидев на глазах сестры слезы, Ханна растерялась.

– Мне ее так жалко, Ханна.

– Что?!

– Она такая несчастная! Да, я водила ее повидаться с Изабель Шербурн. В парке. И позволила им поговорить друг с другом. Но я это сделала ради нее! Ребенок совсем запутался и ничего уже не понимает! Я сделала это ради нее, Ханна, ради Люси!

– Ее зовут Грейс! Ее зовут Грейс, и она моя дочь, и я хочу, чтобы она была счастлива, и… – Она запнулась и всхлипнула. – Мне так не хватает Фрэнка! Господи, как же мне его не хватает! – Она посмотрела на сестру. – А ты водила ее к жене человека, который закопал его в яме! Да как ты могла?! Грейс нужно забыть о них! О них обоих! Это я – ее мать!

Гвен, поколебавшись, подошла к сестре и ласково ее обняла.

– Ханна, ты же знаешь, как сильно я тебя люблю. Я старалась изо всех сил, лишь бы тебе хоть чуть‑чуть стало легче… После того самого дня. И я продолжала делать все, что от меня зависит, когда она вернулась домой. Но в том‑то и проблема! Ее дом не здесь! Я не могу видеть, как она страдает! И не могу видеть, какую боль это причиняет тебе!

Ханна с трудом сделала вдох между рыданиями.

Гвен обняла ее за плечи:

– Мне кажется, ее нужно вернуть обратно. К Изабель Шербурн. Другого выхода просто нет. Ради ребенка, Ханни. И ради тебя самой, дорогая, ради тебя самой!

Ханна отстранилась и произнесла твердым голосом, не допускавшим никаких возражений:

– Пока я жива, она никогда больше не увидит эту женщину! Никогда!

Ни одна из сестер не заметила маленького личика, подглядывавшего за ними в дверную щель. В этом непонятном доме маленькие уши слышали все‑все и ничего не пропускали.

* * *

Вернон Наккей сидел за столом напротив Тома.

– Я считал, что меня уже ничем не удивить, пока не столкнулся с тобой. – Он снова взглянул на лежавший перед ним лист бумаги. – Ялик прибивает к берегу, и ты говоришь себе: «Какой замечательный ребенок! Оставлю‑ка я его себе, и никто ничего не узнает».

– Это вопрос?

– Ты не хочешь отвечать?

– Отнюдь.

– Сколько детей потеряла Изабель?

– Троих. И вам это известно.

– Но оставить ребенка решил ты! А вовсе не женщина, потерявшая троих детей? И решил так, чтобы не выглядеть в глазах людей слабаком, потому что не можешь иметь детей? Ты что – принимаешь меня за полного кретина?

Том промолчал, и Наккей продолжил, но уже совсем другим тоном:

– Я знаю, что такое потерять малыша. И я знаю, как восприняла это моя жена. Она чуть с ума не сошла! – Он подождал, но ответа не последовало. – К ней отнесутся с пониманием.

– Ее никто не посмеет тронуть!

Наккей покачал головой:

– На будущей неделе в город приезжает окружной судья Бик и состоится предварительное слушание. А потом тобой займутся в Албани, где тебя ждет не дождется Спрэгг, и бог еще знает что! Он решил на тебе отыграться по полной, и там я уж ничем не смогу ему помешать.

Том снова промолчал.

– Сообщить кому‑нибудь о слушании?

– Нет, спасибо.

Наккей смерил его взглядом и уже собрался уходить, как Том вдруг спросил:

– А можно мне написать жене?

– Конечно, нельзя! Никаких контактов с возможными свидетелями! Если уж ты решил держаться этой линии, будь готов к последствиям, парень.

Том испытующе посмотрел на полицейского.

– Всего лишь лист бумаги и карандаш. Можете прочитать письмо, если хотите… Она же моя жена!

– А я полицейский, черт тебя подери!

– Только не говорите, что никогда не нарушали правил и не жалели бедняги, попавшего в переделку… Всего лишь лист бумаги и карандаш!

После обеда Ральф принес Изабель письмо. Она неуверенно взяла его дрожащей рукой. – Я пойду, а ты почитай, – сказал он и добавил, дотронувшись ей до локтя: – Ему нужна твоя помощь, Изабель.

– Как и моей малышке, – ответила она со слезами на глазах.

Когда он ушел, она прошла к себе в комнату и долго разглядывала конверт. Она поднесла его к лицу и даже понюхала, надеясь уловить что‑то знакомое, но ничего такого не почувствовала. Изабель взяла с туалетного столика ножницы для ногтей и начала вскрывать конверт, но остановилась. Перед глазами вдруг возникло искаженное горьким плачем лицо Люси, и Изабель содрогнулась от осознания, что все это дело рук Тома. Она отложила ножницы и убрала конверт в ящик, медленно и беззвучно задвинув его обратно.

* * *

Наволочка вся промокла от слез. Ханна разглядывала в окно тусклый серп луны, света которой не хватало даже на то, чтобы осветить себе путь по небосводу. Как же много в мире вещей, которыми ей хотелось поделиться с дочерью, но у нее отобрали и дочь, и мир.

Ни с того ни с сего ей почему‑то вспомнилось, как в детстве она обгорела на солнце: отец уехал по делам, и она слишком долго пробыла на солнцепеке, плескаясь в море. Английская гувернантка, которая понятия не имела ни о солнечных ожогах, ни о том, как их лечить, засунула девочку в ванну с горячей водой, чтобы «снять жар» с обгоревшей кожи.

– И нечего плакать! – сказала тогда гувернантка десятилетней девочке. – Боль говорит о том, что организм борется, и это хорошо!

Ханна продолжала истошно орать, пока на крики не прибежала кухарка выяснить, кого убивают, и не вытащила ее из горячей воды.

– Это же надо до такого додуматься! – не могла успокоиться кухарка. – И не нужно быть Флоренс Найтингейл [25], чтобы понимать – ожог не лечат ожогом!

Но Ханна помнила, что она не сердилась на гувернантку. Она искренне верила, что поступает правильно, и хотела сделать как лучше. Она причиняла боль исключительно ради того, чтобы ей помочь.

Неожиданно разозлившись на бледную луну, Ханна запустила подушкой в окно и в отчаянии заколотила кулаками по матрасу.

– Я хочу обратно свою Грейс! – сквозь слезы беззвучно шептала она. – Это не моя Грейс!

Выходит, что ее малютка Грейс все‑таки умерла.

* * *

Том услышал бряцание ключей.

– Доброе утро! – поздоровался Джеральд Фицджеральд, появившийся в сопровождении Гарри Гарстоуна. – Прошу извинить за опоздание. Поезд задержался из‑за стада овец, которые перекрыли железнодорожный путь.

– Я никуда не тороплюсь, – пожал плечами Том.

Адвокат разложил на столе бумаги.

– Предварительное слушание состоится через четыре дня.

Том кивнул.

– Так и не передумали?

– Нет.

Фицджеральд вздохнул:

– И чего вы ждете?

Перехватив непонимающий взгляд Тома, адвокат повторил:

– Чего, черт возьми, вы ждете? Никакая подмога не прискачет из‑за холма на выручку, приятель. И никто вам не поможет, кроме меня. А я здесь только потому, что капитан Эддикотт оплатил мои услуги.

– Я просил его не выкидывать деньги на ветер.

– А они и не будут выкинуты, если дать мне возможность их отработать.

– Каким образом?

– Позволить мне рассказать правду, и у вас будет шанс выйти отсюда свободным человеком.

– А вы считаете, что, разрушив жизнь жены, я обрету свободу?

– Я хочу сказать только одно: на половину предъявленных обвинений нам будет что возразить по существу. Во всяком случае, представить дело в ином свете. Если вы заявите в суде о своей невиновности, обвинению придется доказывать буквально все! А этот чертов Спрэгг со своими смехотворными обвинениями… Как же мне хочется утереть ему нос! Это дело принципа!

– Вы сказали, что если я признаю себя виновным, то мою жену оставят в покое. Вы знаете закон. А я знаю, как хочу поступить.

– Ожидания часто расходятся с действительностью: одно дело – представлять, а другое – столкнуться с реальностью. Тюрьма во Фримантле – ужасное место, где никому не пожелаешь провести двадцать лет.

Том посмотрел адвокату в глаза.

– Хотите знать, где действительно ужасно? Поезжайте в Позьер, Буллекур, Пашендаль! Съездите туда, а потом рассуждайте об ужасах места, где человеку дают койку, пищу и кров над головой.

Фицджеральд опустил голову и, покопавшись в бумагах, сделал какие‑то пометки.

– Если ваше решение признать себя виновным неизменно, я вынужден подчиниться. И тогда вас осудят за все, в чем пока лишь подозревают. Лично я считаю, что у вас не все в порядке с головой… И молитесь Всевышнему, чтобы этот чертов Спрэгг не навесил новых обвинений на суде в Албани.