Глава 33. Для девочки с Януса экстремальные условия человеческого существования всегда представлялись нормой

Для девочки с Януса экстремальные условия человеческого существования всегда представлялись нормой. Кто знает, какое подсознательное воздействие на ее восприятие внешнего мира оказало первое путешествие на остров и те события, которые ему предшествовали? Но даже если об этом в ее памяти и не сохранилось никаких воспоминаний, жизнь на острове, населенном всего тремя обитателями, не могла не оказать решающего воздействия на формирование ее мироощущения. Внутренняя связь малышки с людьми, которые ее вырастили, была удивительно прочна и не могла быть разорвана. Она не могла описать свое чувство утраты как горе. Она не знала слов «тоска» и «отчаяние».

Но ей было плохо без мамы и папы, она без них чахла и думала о них постоянно, хотя уже и находилась на материке столько недель. Наверное, она сделала что‑то очень плохое, если мама все время плакала. А что касалось тети с темными волосами и темными глазами, которая утверждала, что она ее мама… говорить неправду плохо! Так почему эта грустная тетя говорила всем такую неправду? И почему взрослые ей это позволяли?

Она знала, что мама здесь, в Партагезе. Она знала, что плохие люди забрали папу, но не знала куда. Она часто слышала слово «полиция», но плохо представляла, что там за люди. Она слушала разговоры взрослых, и на улице люди шептались: «Какой скандал! Это просто ужасно!» Ханна говорила, что она больше никогда не увидит маму.

Янус огромен, но там ей был знаком каждый уголок: Отмель Кораблекрушений, Вероломная Бухта, Штормовой Утес. Папа всегда объяснял, что вернуться домой очень просто – надо только найти маяк. Она знала – ей говорили это много раз, – что Партагез – это очень маленький город.

Пока Ханна была на кухне, а Гвен куда‑то ушла, девочка пошла в свою комнату и осмотрелась. Затем надела сандалии и положила в сумочку рисунок маяка с мамой, папой и Лулу. Потом добавила туда яблоко, которое тетя дала ей утром, и прищепки, с которыми играла вместо кукол.

Она вышла через заднюю дверь, осторожно ее закрыла и медленно пошла вдоль живой изгороди, пока не нашла узкую щель, в которую смогла протиснуться. Она видела маму в парке. Она найдет ее. И вместе они найдут папу и поедут домой.

Она отправилась на поиски, когда наступил вечер. Солнце висело над самым горизонтом, заставляя деревья отбрасывать немыслимо длинные тени.

Протиснувшись через щель в живой изгороди, девочка волокла по земле свою сумку к низким кустарникам, растущим за участком. Воздух наполняло множеством звуков, так не похожих на Янус. Щебетали, звонко перекликаясь, птицы. Постепенно кустарник становился все гуще, а растительность – ярче. Ее не пугали черные и юркие ящерицы, которые во множестве сновали по траве. Она знала, что ящерицы не причинят ей вреда. Но она не знала, что не все черные и скользящие существа являются ящерицами. Ее никто не учил отличать ящериц, у которых есть ножки, от тех, у кого их нет. Она никогда в жизни не видела змей.

Когда она добралась до парка, солнце уже село и вокруг начало темнеть. Она побежала к скамейке, но мамы там не было. Она забралась на нее, пристроила рядом сумку и обвела взглядом безлюдный парк. Потом достала яблоко, помятое в путешествии, и откусила.

В это время на кухнях Партагеза кипела жизнь: проголодавшиеся после беготни по лесу и побережью дети мыли перепачканные руки, уставшие матери заканчивали готовить ужин, приглядывая за кастрюлями на плите и в духовке, отцы позволяли себе пропустить бутылку охлажденного пива. Семьи собирались в полном составе, чтобы вместе проводить прожитый день. Небо темнело на глазах, и тени больше не падали на землю, а, напротив, поднимались и заполняли собой все пространство. Люди расходились по домам, оставляя ночь ее обитателям: сверчкам, совам и змеям. Просыпался мир, не менявшийся сотни тысяч лет и для которого дневной свет, люди и все перемены являлись не больше чем миражом. По улицам никто не ходил.

Когда сержант Наккей прибыл в парк, на скамейке лежала только детская сумочка да огрызок яблока со следами маленьких зубов, по которому ползали муравьи. С наступлением ночи в домах зажигали свет. Их источником являлись газовые лампы, а в новых домах – электрические. Город был усеян множеством огней, мерцавших в темноте.

На Главной улице Партагеза освещение электрическое, и фонарные столбы стояли по обе ее стороны. На темном небосводе светились мириады звезд и светлой полосой выделялся Млечный Путь.

Среди деревьев раскачивались яркие точки фонарей – это люди искали девочку. Не только полицейские, но еще и рабочие с лесопилок Поттса, и сотрудники порта и Маячной службы. Ханна не находила себе места от переживаний, но ждала дома, как было велено. Грейсмарки прочесывали кустарник и звали малышку по имени. В ночном воздухе слышались крики «Люси!» и «Грейс!», хотя искали одну и ту же девочку.

Сжимая в руке рисунок с мамой, папой и маяком, малышка вспоминала историю о волхвах, которым путь к младенцу Иисусу указала звезда. Она увидела свет Януса в море: это совсем не далеко – свет никогда не кажется далеким. Правда, он не такой, как обычно: между светлыми вспышками была еще и красная. Девочка шла на этот свет.

Она направлялась к воде, где волнение к ночи усилилось и обложило осадой берег. На маяке она найдет маму и папу. Она долго шагала по длинному узкому перешейку, тому самому, где много лет назад Изабель показывала Тому, как нужно лечь, чтобы не смыло волной. С каждым новым шагом девочка все ближе подходила к маяку и все больше удалялась от берега.

Но луч, к которому она направлялась, принадлежал вовсе не маяку на Янусе. У каждого маяка свой характер, и красная вспышка говорила морякам, что они приближались к мелководью устья бухты Партагеза, а это почти в ста милях от Януса.

Ветер усиливался. Вода бурлила. Ребенок шел к воде. Тьма опускалась.

В камеру Тома доносились крики с улицы: «Люси! Ау! Где ты?!» И тут же: «Грейс! Ау! Где ты?!» Том – единственный заключенный – принялся громко звать:

– Сержант Наккей! Сержант!

Послышалось бряцание ключей, и появился констебль Линч.

– В чем дело?

– Что происходит? Там зовут Люси!

Подумав, Боб Линч решил, что заключенный имел право знать. Все равно он ничего не мог сделать.

– Девочка пропала.

– Когда? Как?

– Несколько часов назад. Судя по всему, сбежала.

– Боже милостивый! Да как это случилось?

– Понятия не имею.

– И что сейчас происходит?

– Ее ищут.

– Позвольте мне помочь! Я же не могу просто так сидеть и ничего не делать! – Линч ничего не ответил, но по выражению его лица и так все было ясно. – Господи Боже! Да куда я сбегу?!

– Я сообщу, если будут новости. Это все, что я могу для тебя сделать, приятель, – ответил констебль и ушел, снова звякнув ключами.

В темноте мысли Тома вернулись к Люси, такой непоседливой и любознательной. Она никогда не боялась темноты. Наверное, ему следовало научить ее осторожности, а он не сумел подготовить ее к жизни за пределами Януса. Потом ему пришла в голову другая мысль. А где Изабель? На что она могла решиться в таком состоянии? Он стал молиться, чтобы она не совершила какой‑нибудь глупости.

Слава Богу, сейчас не зима! Вернон Наккей чувствовал, как с приближением полуночи воздух свежел. Девочка одета в хлопковое платье и сандалии и в январе вполне может пережить ночь. Будь сейчас август, она бы уже точно посинела от холода. Продолжать поиски ночью не имело смысла. Солнце встанет чуть позже пяти. Пусть люди немного отдохнут: при дневном свете и со свежими силами толку от них будет больше.

Встретив Гарстоуна, он распорядился:

– Сообщи всем, что на ночь поиски прекращаются. А с первыми лучами солнца пусть все явятся к полицейскому участку и мы продолжим.

Хотя время уже было час ночи, Вернон решил, что ему все равно следует проветрить голову, и он направился по обычному маршруту своей вечерней прогулки, раскачивая фонарем в такт шагам.

В маленьком домике Ханна молилась: – Спаси и сохрани ее, Господи! Тебе уже приходилось спасать ее раньше… – Ханна вдруг испугалась, что Грейс уже использовала отведенную ей долю чудес. Но потом принялась себя успокаивать: чтобы пережить здесь одну‑единственную ночь, ребенку никаких чудес не требуется. Лишь бы не произошло какого‑нибудь несчастного случая, а это уже совсем другое дело! Но эти соображения уступили место новым, куда более жутким страхам. А что, если Господь не хочет, чтобы Грейс была с ней? И она сама во всем виновата?

Ханна ждала и молилась. И дала Господу торжественную клятву.

В дверь дома Ханны колотили ногой. Хотя свет везде был погашен, она не спала и тут же бросилась ее открыть. На пороге стоял сержант Наккей и держал на руках Грейс: ее ручки и ножки безвольно свисали вниз. – О Господи! – вскрикнула Ханна, не сводя глаз с девочки и не видя, что сержант улыбался.

– Чуть не споткнулся об нее на перешейке. Спала без задних ног, – сказал он. – Господь дал ей много жизней, ничего не скажешь! – И хотя на губах у него играла улыбка, в глазах блестели слезы: ему вспомнилось, как давным‑давно он держал вот такое же маленькое тельце, только собственного сына, которого не сумел спасти.

Ханна плохо понимала, что он говорит, и, забрав спящую дочь, прижала к себе.

Той ночью Ханна уложила Грейс на своей кровати и до утра не сводила с нее глаз, с умилением прислушиваясь к дыханию и наблюдая за каждым движением головки, ножки или ручки дочери. Но облегчение, которое передавалось с теплом девочки, омрачено тенью данного обещания.

Звук первых капель дождя, забарабанивших по крытой железом крыше, напомнил Ханне день свадьбы, когда в их убогом жилище протекал потолок и приходилось подставлять ведра и тазы, а жизнь в нем была наполнена любовью и надеждой. Главное – надеждой! Фрэнк все невзгоды встречал с улыбкой и никогда не отчаивался. Ханне так хотелось, чтобы Грейс унаследовала это качество! Ей так хотелось сделать дочку счастливой маленькой девочкой, и она молила Господа дать ей для этого достаточно сил и мужества.

Когда раскат грома разбудил малышку, она сонно повернулась и, прижавшись поближе к матери, снова заснула. А Ханна молча плакала, вспоминая данную Господу клятву.

Черный паук в углу камеры Тома снова принялся чинить порванную паутину, подчиняясь одному ему ведомым соображениям, почему нити должны быть протянуты так, а не иначе. Он занимался этим по ночам, восстанавливая затейливый рисунок паутины, собирающей пыль. Паук создал себе свой собственный мир, который старался всегда содержать в порядке и никогда не покидать. С Люси все нормально. Том чувствовал огромное облегчение. Но от Изабель по‑прежнему не было ни слова. Никаких признаков того, что она его простила или когда‑нибудь простит. Беспомощность, которую он ощутил, когда все искали Люси, еще больше укрепляла его решимость сделать все возможное для жены. Это единственное, что по‑прежнему еще в его силах.

Если ему предстояло научиться жить без нее, то надо смириться, и пусть все идет своим чередом. Его мысли устремились в прошлое. Глухой хлопок, с которым от поднесенной спички ярко вспыхивали пары в горелке на маяке. Радужные переливы лучей, отбрасываемых призмами. Омывающие остров океаны лежали у его ног, будто принесенные ему в дар. Если Тому предстояло покинуть этот мир, он хочет запомнить его красоту, а не только страдание. Дыхание Люси, которая доверилась двум незнакомым людям и отдала им свое сердце, став с ними единым целым, как атомы в одной молекуле. И Изабель, прежняя Изабель, которая сумела вернуть его к жизни после стольких лет небытия.

Дождик принес в камеру запахи леса: земли, сырого дерева, резкий аромат банксий [27], чьи цветы похожи на огромные желуди, покрытые перьями. Ему вдруг пришло в голову, что прощаться предстоит с разными людьми, которые прожили его жизнь: покинутым матерью восьмилетним мальчиком; заброшенным в ад и потерявшим разум солдатом; смотрителем маяка, который осмелился открыть свое сердце. Подобно матрешкам, все эти жизни вложены одна в другую и помещены в него.

Лес пел на разные голоса: капли дождя стучали по листве и стекали на землю, образуя лужи; кукабарры [28] заливались безумным смехом над какой‑то шуткой, недоступной для понимания людей. Тому казалось, что он – часть какого‑то целого, чего‑то вечного, для которого не имеет значение ни день, ни десятилетие. Природа просто ждала своего часа, чтобы принять и использовать его атомы для создания новых форм.

Дождь усиливался, на небе сверкали молнии, и где‑то вдалеке слышались запоздалые раскаты грома.