Гуманистический протест

Обесчеловечивание личности и распространение религии индустриализма (или кибернетизма) вызвало к жизни движение протеста со стороны нового гуманизма, который восходит корнями к христианству и философскому гуманизму – от позднего Средневековья до эпохи Просвещения. Этот протест нашел выражение как в теистски‑христианских, так и в пантеистских и философских концепциях. Он имел два источника: с одной стороны, его провозгласили политически консервативные романтики, а с другой – марксисты, социалисты и даже некоторые анархисты. Левые и правые объединились в своей критике индустриального общества и того ущерба, который оно наносит человеку. Такие католические мыслители, как Франц де Баадер, и консервативные политические деятели, как Бенджамен Дизраэли, нередко формулировали суть проблемы почти теми же самыми словами, что и Маркс.

Расхождения касались способов борьбы с отчуждением, которое превращает человека в вещь. Романтики (правые) полагали, что единственный выход из положения в том, чтобы остановить безудержный «прогресс» индустриализма и вернуться к старым социально‑экономическим формам (с некоторыми модификациями).

Протест левых можно назвать движением радикального гуманизма, хотя иногда он выражен в теистских, а иногда в атеистических понятиях. Социалисты заявляли, что экономическое развитие невозможно задержать, что нельзя повернуть историю общества вспять, и поэтому спасение может состоять лишь в том, чтобы идти вперед и построить такое общество, в котором человек будет освобожден от отчуждения, от порабощения машинами и от угрозы дегуманизации. Социализм явился синтезом религиозной традиции Средневековья и постренессансного духа научного мышления и решимостью к политическим действиям. Подобно буддизму, он стал «религиозным» движением масс, которое, по форме оставаясь светским и атеистическим, преследовало одну важную цель: освобождение людей от эгоизма и алчности.

Необходимо дать хотя бы краткий комментарий к моему пониманию марксизма ввиду того, что учение Маркса было полностью искажено как советскими коммунистами, так и западными социал‑реформаторами и превращено в вариант вульгарного материализма, цель которого – достижение «богатства для всех». Как отмечали в свое время Герман Коген, Эрнст Блох и ряд других ученых, социализм представляет собой нерелигиозное выражение пророческого мессианства. Вероятно, лучше показать это на каком‑нибудь примере, процитировав, скажем, отрывок из Кодекса Маймонида, где дается характеристика мессианской эпохи: «Мудрецы и пророки страстно желали прихода Мессии не для того, чтобы народ Израилев восцарствовал над всем миром, и не для того, чтобы подчинить себе иноверцев и возвыситься над другими народами, и не для того, чтобы он мог есть, пить, проводить время в веселье. Они уповали, что Израиль пребудет свободным, и что народ его сможет посвятить себя изучению Книги и заключенной в ней мудрости, и не будет ни одного нарушившего Закон, ни гонителя его, и каждый будет достоин жить в мире грядущем. И не станет тогда ни голода, ни войны, ни зависти, ни борьбы между людьми. Плоды земные явятся людям в изобилии, и каждый получит все, в чем он нуждается. И одно только занятие останется людям в целом мире – познавать слово Божье. И станет тогда народ Израилев поистине мудр, и откроется ему все ныне от людей сокрытое, и придет он к такому пониманию всего, сотворенного Всевышним, на какое только способен разум человеческий. Как писано: “Ибо земля будет наполнена ведением Господа, как воды наполняют море” (Ис 11:9)».

В этом отрывке цель исторического развития определяется как предоставление каждому человеку возможности всецело посвятить себя изучению мудрости и познанию бога, а не достижению власти или богатства. Мессианское время – это время всеобщего мира, материального изобилия и отсутствия зависти между людьми. Эта картина очень близка к тому пониманию цели жизни, которое сформулировано Марксом в конце третьего тома «Капитала»:

«Царство свободы начинается в действительности лишь там, где прекращается работа, диктуемая нуждой и внешней целесообразностью, следовательно, по природе вещей оно лежит по ту сторону собственно материального производства. Как первобытный человек, чтобы удовлетворить свои потребности, чтобы сохранять и воспроизводить свою жизнь, должен бороться с природой, так должен бороться и цивилизованный человек, должен во всех общественных формах и при всех возможных способах производства. С развитием человека расширяется это царство естественной необходимости, потому что расширяются его потребности, но в то же время расширяются и производительные силы, которые служат для их удовлетворения. Свобода в этой области может заключаться лишь в том, что коллективный человек, ассоциированные производители рационально регулируют этот свой обмен веществ с природой, ставят его под свой общий контроль, вместо того чтобы он господствовал над ними как слепая сила; совершают его с минимальной затратой сил и при условиях, наиболее достойных и человеческой природы, и адекватных ей. Но тем не менее это все же остается царством необходимости. По ту сторону его начинается развитие человеческих сил, которое является самоцелью, истинное царство свободы, которое, однако, может расцвести лишь на этом царстве необходимости как на своем базисе. Сокращение рабочего дня – основное условие» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 25. Ч. II. С. 386–387. – Курсив мой. – Э. Ф.).

Как и Маймонид, – в противоположность христианству и иудаизму – Маркс не выдвигает окончательного эсхатологического решения; противоречие между человеком и природой сохраняется, но царство необходимости будет максимально подконтрольно человеку, «и все же это будет царство необходимости». А цель состоит в том, чтобы «развитие человеческих способностей, которое является самоцелью, привело человека в истинное царство свободы» (курсив мой. – Э. Ф.). Убеждение Маймонида в том, что «единственной целью человечества будет стремление познать Бога», соответствует Марксовой формуле о «развитии человеческих способностей как самоцели».

«Иметь» и «быть» как две различные формы человеческого существования составляют ядро марксистского учения о новом человеке будущего. И здесь Маркс сразу перешагивает от политэкономической проблематики к психологической и антропологической, обращаясь к категориям, которые одновременно глубоко и тесно связаны с «религией»: мы видели это, обсуждая Ветхий и Новый Завет и учение Майстера Экхарта. Маркс пишет: «Частная собственность сделала нас столь глупыми и односторонними, что какой‑нибудь предмет является нашим лишь тогда, когда мы им обладаем, то есть когда он существует для нас как капитал или когда мы им непосредственно владеем, едим его, пьем, носим на своем теле, живем в нем и т. д., – одним словом, когда мы его потребляем … Поэтому на место всех физических и духовных чувств стало простое отчуждение всех этих чувств – чувство обладания. Вот до какой абсолютной бедности должно было быть доведено человеческое существо, чтобы оно могло породить из себя свое внутреннее богатство. (О категории обладания см. статью Гесса в сборнике «Двадцать один лист».)» (Эта и следующие цитаты Маркса взяты из «Экономико‑философских рукописей». См. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 42. С. 120).

Марксова концепция бытия и обладания представлена в следующем обобщении: «Чем ничтожнее твое бытие, чем меньше ты проявляешь свою жизнь, тем больше твое имущество, тем больше твоя отчужденная жизнь <…> Всю <…> ту долю жизни и человечности, которую отнимает у тебя политэконом, он возмещает тебе в виде денег и богатства» (Там же. С. 131).

Чувство обладания, о котором говорит здесь Маркс, – точь‑в‑точь такое же, как у Экхарта «чувство я», страсть к вещам и связанный с ней эгоизм. Маркс останавливается именно на модусе обладания (потребительной модальности бытия), а не на обычной (неотчужденной) частной собственности как таковой. По Марксу, и богатство, и роскошь – такое же наказание, как и нищета. Истинная цель – творчество.

А что такое акт творчества? Это активное, неотчужденное приложение наших способностей к имеющимся объектам. Маркс продолжает: «Каждое из его человеческих отношений к миру – зрение, слух, обоняние, вкус, осязание, мышление, созерцание, ощущение, желание, деятельность, любовь, словом, все органы его индивидуальности… являются в своем предметном отношении, или в своем отношении к предмету, присвоением последнего. И это есть присвоение человеческой реальности…» (там же, с. 120).

Это совсем другая форма присвоения; в экзистенциальном модусе, а не в потребительском. Маркс выразил эту форму неотчужденной деятельности в следующем отрывке: «Предположи теперь человека как человека и его отношение к миру как человеческое отношение: в таком случае ты сможешь любовь обменивать только на любовь, доверие только на доверие и т. д. Если ты хочешь наслаждаться искусством, то ты должен быть художественно образованным человеком. Если ты хочешь оказывать влияние на других людей, то ты должен быть человеком, действительно стимулирующим и двигающим вперед других людей. Каждое из твоих отношений к человеку и к природе должно быть определенным, соответствующим объекту твоей воли, проявлением твоей действительной индивидуальной жизни. Если ты любишь, не вызывая взаимности, то есть если твоя любовь как любовь не порождает ответной любви, если ты своим жизненным проявлением в качестве любящего человека не делаешь себя человеком любимым, то твоя любовь бессильна, и она – несчастье» (там же, с. 150–151).

Но вскоре идеи Маркса были переиначены, может быть, потому, что он родился на сто лет раньше, чем требовалось. И он, и Энгельс были убеждены, что капитализм уже исчерпал свои возможности, и поэтому революция – не за горами. Это была ошибка, которую после смерти Маркса признал и сам Энгельс. Они провозгласили свое учение в период высочайшего расцвета капитализма, не предусмотрев, что больше ста лет пройдет, пока капитализм обветшает и начнется его окончательный кризис. Видно, была в том историческая необходимость, чтобы провозглашенная в эпоху расцвета капитализма антикапиталистическая идея совершенно деформировалась и пропиталась духом капитала, и только тогда она могла достигнуть успеха. Так и случилось на самом деле.

Западные социал‑демократы и их злейшие враги коммунисты внутри и за пределами Советского Союза превратили учение о социализме в сугубо экономическую концепцию, целью которой является максимальное производство, максимальное использование техники и максимальное потребление. Хрущев в своем простонародном стиле упростил эту формулу до предела; целью социализма было объявлено: обеспечить всему населению равные возможности потребления таких благ, которые в капиталистическом обществе доступны лишь меньшинству. Социализм и коммунизм были поставлены на материалистическую платформу в буржуазном смысле слова «материализм». Некоторые высказывания из ранних работ Маркса повторялись, как ритуальные заклинания, так же, как на Западе произносятся цитаты из Библии, в целом же эти работы расценивались как «идеалистические» заблуждения «молодого» Маркса.

То обстоятельство, что Маркс жил в эпоху расцвета капитализма, имело еще одно следствие: он неизбежно должен был в духе своего времени воспринять некоторые взгляды и понятия буржуазной теории и практики. Так, некоторые авторитарные наклонности его личности, отразившиеся в его трудах, скорее соответствовали духу патриархально‑буржуазного, чем социалистического мышления. Так, например, в своей концепции «научного» социализма в противовес «утопическому» он следовал логике рассуждений классиков политэкономии. А они считали, что экономика развивается по своим законам, совершенно независимо от воли и сознания людей, и Карл Маркс также чувствовал себя обязанным повторить это и в отношении социализма. Вследствие этого многие его формулировки можно было истолковать в духе механического детерминизма, ибо казалось, что воле и фантазии людей в историческом процессе почти не отводилось должного места. Такая невольная уступка духу капитализма облегчала процесс искажения научной системы Маркса и превращала ее в систему, не отличающуюся коренным образом от капитализма.

Если бы Маркс высказал свои мысли сегодня, когда начался кризис капитализма, то он имел бы больше шансов быть услышанным в первозданном виде, если вообще такая историческая параллель дозволена. А сегодня мы можем констатировать, что слова «социализм» и «коммунизм» здорово скомпрометированы. Во всяком случае, каждая социалистическая или коммунистическая партия, заявляющая о своей приверженности марксизму, должна отдавать себе полный отчет в том, что социализм несовместим с бюрократической, ориентированной на потребление социальной системой, что он несовместим с тем материализмом и рационализмом, которые характеризуют как советскую, так и капиталистическую систему.

Только искажением социализма можно объяснить тот факт, что нередко подлинно радикальные гуманистические идеи исходят от групп и индивидов, никогда не считавших себя марксистами, или даже от противников марксизма, которые нередко были активными деятелями коммунистического движения, но потом вышли из компартий.

Здесь невозможно перечислить всех радикальных гуманистов со времен Маркса, и все же я хотел бы назвать следующих авторов: Туро, Эмерсон, Альберт Швейцер, Эрнст Блох, Иван Иллич; югославские философы из группы «Праксис», среди которых – М. Маркович, Г. Петрович, С. Стоянович, С. Ступек, П. Враницки; экономист Э. Ф. Шумахер; политический деятель Эрхард Эпплер; кроме этого засуживают внимания многие религиозные или радикально‑гуманистические союзы, образовавшиеся в Европе и в Америке в XIX–XX веках (такие как «Kibbuzim», «Hutteriten», «Communauteїes du Travail» и сотни других).

Несмотря на все различия (иногда прямо противоположные суждения) концепций радикальных гуманистов, их принципиальные позиции совпадают по следующим пунктам:

• производство должно служить человеку (требованиям), а не экономической системе;

• отношения между человеком и природой должны строиться не на эксплуатации, а на кооперации;

• взаимный антагонизм повсюду должен быть заменен отношениями солидарности;

• высшей целью всех социальных преобразований должно быть человеческое благо и предотвращение человеческих страданий;

• не максимальное потребление, а лишь разумное потребление служит здоровью и благополучию человека, и к этому надо стремиться;

• каждый человек должен быть заинтересован в активной общественной деятельности и вовлечен в нее[44].

Альберт Швейцер исходит из категорической убежденности в непосредственной близости предстоящего кризиса западной культуры. «Всем ясно, что западная культура находится в процессе самоуничтожения. Все в ней ненадежно. Держатся пока лишь те ценности, которых не достал еще удар. Но они стоят на вулкане. Следующее извержение может смести их с лица Земли… Современный человек стал заметно слабее в творческом отношении, чем 50–100 лет назад, ибо условия жизни делают его беспомощной песчинкой бытия и наносят тем самым огромную психическую травму»[45].

Швейцер называет человека индустриального общества «несвободным… несобранным… нецелостным…», считает, что он близок к тому, чтобы «впасть в состояние антигуманистическое», и далее пишет: «Принадлежность к общественным организациям делает ненужной практику свободного мышления… С утратой независимости мышления мы потеряли и веру в истину. Самоорганизация духовной жизни стала невозможной. Таким образом, избыток организованности внешней приводит к внутренней дезорганизации или к организации мышления без мыслей» (курсив мой. – Э. Ф.).

Недостатки индустриального общества Швейцер видит не только в недостаточности свобод, но и в слишком большом «напряжении», когда люди живут только как работяги, но вовсе не как люди. Угнетенные трудом родители не могут воспитать полноценных детей. А позднее перегрузки в работе приведут человека к тому, что он будет нуждаться в диких разрушительных формах релаксации. «Абсолютная праздность и желание забыться становятся для него физиологической потребностью» (курсив мой. – Э. Ф.). Возможно, поэтому Швейцер уже тогда выступил с призывом к сокращению рабочего дня, сокращению гонки производства товаров потребления и предметов роскоши.

Как и доминиканский монах Экхарт, протестантский теолог Швейцер настаивает на том, что человек не должен жить в атмосфере духовного эгоизма, вдали от мирских забот; он должен активно включаться в решение общечеловеческих задач – и это путь к духовному самосовершенствованию. «Если среди наших современников встречается так мало людей с верным человеческим и нравственным чутьем, то это объясняется во многом тем, что они привыкли во имя отечества жертвовать своей собственной моралью и убеждениями, вместо того чтобы оставаться в оппозиции к общепринятым догмам и составить ту силу, которая будет стимулировать общество к совершенствованию» (курсив мой. – Э. Ф.).

Швейцер приходит к выводу, что нынешний общественный строй движется к катастрофе, из которой человек должен выйти и подняться на «вершину нового Ренессанса», если только он не погибнет, а найдет в себе силы и разум к обновлению и возрождению своих человеческих творческих сил. И главное для этого возрождения – «принцип деятельности», который «дает нам в руки способность рационального мышления». То есть Швейцер считает, что «переворот возможен, если только мы решимся стать мыслящими людьми».

Известно, что Швейцер был теологом, а в философии стоял на позициях философии жизни и утверждал, что «благоговение перед жизнью как таковой» составляет фундамент всякой этики. Быть может, поэтому мало кто придает значение тому факту, что Альберт Швейцер был одним из радикальнейших критиков индустриального общества и разоблачителей мифа о том, что прогресс несет всеобщее счастье и является благом для всех. Уже в самом начале XX века Швейцер обнаружил разлагающее воздействие практики индустриализма на человека и общество. И уже тогда он заявил о необходимости меньше работать и меньше потреблять, а также провозгласил потребность возрождения коллективных форм жизни, в духе солидарности и взаимного уважения.

Следует заметить, что, в отличие от метафизических оптимистов христианского толка, Швейцер был метафизическим скептиком. Поэтому его привлекали некоторые стороны буддизма, особенно та мысль, что никакое высшее существо не гарантирует человеку проникновения в смысл жизни. «Смысл жизни человек должен находить сам. Единственной и безусловной ценностью является человеческая деятельность, активное вмешательство в жизнь. При этом речь идет не о любой деятельности, а о совершенно определенных деяниях, направленных на заботу о других людях». Это была идея, которую Швейцер провел через все свои работы, которая была посланием и обращением к потомкам и которую он доказал всей своей жизнью. В письме к профессору Якоби Швейцер писал: «Религия любви может существовать без всякой личности, стоящей над миром».

В идеях Будды, Экхарта, Маркса и Швейцера мы обнаруживаем удивительные параллели:

1) радикальное требование отказаться от ориентации на обладание;

2) антиавторитарность и одобрение полной независимости;

3) метафизический скепсис;

4) «религиозность» без Бога;

5) требование социальной активности в духе любви к ближнему и подлинно человеческой солидарности.

Правда, эти мыслители не всегда осознавали присутствие в своих учениях всех этих элементов. Экхарт, к примеру, не осознавал своего атеизма, а Маркс – своей религиозности. Проблемы интерпретации именно этих двух мыслителей так сложны, что я не смогу в рамках этой книги дать адекватное изложение «атеистической религии» социального активизма, которая сделала вышеназванных мыслителей основоположниками новой религиозности, соответствующей потребностям нового человека. Но надеюсь, что в следующей своей книге я специально займусь проблемой нетеистической религиозности и там подробнее изложу идеи этих мыслителей.

Некоторые авторы, которых нельзя назвать радикальными гуманистами (например, авторы докладов Римского клуба), стали замечать, что единственной альтернативой экономической катастрофе является радикальная психическая перестройка человека. Меcарович и Пестель ратуют за «новое мировое сознание… новую этику потребления материальных ресурсов… новое отношение к природе, основанное на принципах гармонии, а не покорения… новое чувство единения и заботы о будущих поколениях…» Впервые за всю историю существования человека на Земле прозвучал призыв: не развивать до бесконечности технику и технологии, а тормозить это развитие или направить в иное русло. Впервые было озвучено обращение ко всем грядущим поколениям: не копить свои богатства, а делиться ими с бедными согражданами, и не в духе благотворительности, а из понимания общей необходимости.

Месарович и Пестель приходят к выводу, что без серьезных внутренних изменений самого человека homo sapiens практически «обречен на деградацию».

Безусловно, данное исследование не лишено недостатков, и главный из них, с моей точки зрения, состоит в том, что авторы упускают из вида политические, социальные и психологические факторы, которые стоят на пути любых перемен. И по‑моему, бессмысленно рисовать общий план и указывать стратегическое направление желанных перемен, если не назвать одновременно тех реальных преград, которые необходимо устранить для осуществления этих преобразований. (Остается лишь надеяться, что деятели «Римского клуба» реальнее посмотрят на вещи и возьмут под прицельный огонь своей критики также и политические и социальные перемены, которые являются необходимой предпосылкой для достижения сформулированных выше целей.)

И все же значение отчетов Римского клуба трудно переоценить, ибо их авторы впервые сделали попытку показать соотношение экономических ресурсов и реального потребления всего земного шара и на основе рационального экономико‑статистическогго анализа (а не благих пожеланий) первыми выдвинули требования об изменении этических норм в человеческом сообществе. (Я говорил уже об этом во «Введении».)

В последние годы в США и ФРГ вышло большое число книг, в которых обсуждаются сходные вопросы, связанные с проблемой выживания. (Я насчитал 35 книг на эту тему, но думаю, что их, по меньшей мере, вдвое больше.) И большинство авторов считает, что повышение уровня материального потребления не влечет за собой автоматически повышения благосостояния, которое невозможно без серьезных перемен в социальных, психических и характерологических структурах. Если не прекратится истощение природных ресурсов и варварское отношение к экологии, общество придет к самоуничтожению. Я назову имена лишь некоторых выдающихся представителей новой гуманистической национальной экономики.

Это, прежде всего, ученый теоретик Э. Ф. Шумахер. В своей книге «Все может быть иначе» («Es geht auch anders») он обращает внимание на то, что наши поражения наступают как следствие наших успехов и что пора развитие техники подчинить подлинным потребностям человека. Сделать экономику смыслом жизни «означает стать жертвой смертельно опасной болезни, – пишет Шумахер. – Ведь наш мир ограничен определенным пространством и потому ему изначально не соответствует стратегия безграничного, беспредельного роста. Что экономический рост не должен стать смыслом жизни – об этом говорили все крупные Учителя человечества.

Сегодня стало очевидно, что он не только не должен, но и не может быть таковым. Если мы хотим побольше узнать об этой смертельной болезни, то сразу можно сказать о ее сходстве с алкоголизмом и наркоманией. И не имеет значения, в какой именно форме проявляется эта страсть: выступает она в эгоистическом или альтруистическом обличье, ищет ли она свое удовлетворение в явно материальном выражении или рядится в ризы художественных, научных или других духовных потребностей. Яд остается ядом, даже если его завернуть в серебристую фольгу… Если общество “избавлено” от необходимости поддерживать свою духовную культуру и заботиться о культуре человеческой души, то доминирующей ценностью становится себялюбие. Так, капитализм, изначально базирующийся на эгоизме, больше устраивает именно такая система ценностей, нежели система любви к ближнему».

Шумахер не только сформулировал, но и реализовал свои принципы в разработке мини‑механизмов, приспособленных для нужд развивающихся стран. (Особого внимания заслуживает тот факт, что книги Шумахера с каждым годом становятся все более популярными – и это без всякой рекламной кампании, а только благодаря устной пропаганде его читателей.)

Очень близки по своим взглядам к Шумахеру американские авторы Пауль и Анна Эрлих. В своей книге «Население, ресурсы, окружающая среда – проблемы экологии человека»[46]они приходят к следующим выводам относительно «современной ситуации в мире»:

• Принимая во внимание нынешний уровень развития техники, а также современную модель поведения, можно признать, что наша планета уже сейчас страдает перенаселенностью.

• Огромное число жителей и высокие темпы роста населения представляют собой серьезное препятствие для разрешения проблем, стоящих перед человечеством.

• Мы уже почти достигли пределов своих возможностей в производстве продовольствия традиционными методами. Сложности в распределении продуктов питания (при их постоянном лимите) уже привели к тому, что почти половина населения планеты плохо питается или попросту живет на грани голодания. От 10 до 20 миллионов жителей погибает ежегодно от недоедания.

• Попытки дальнейшего увеличения производства неизбежно приведут к быстрому истощению окружающей среды, а в конечном счете – к снижению продуктивной способности Земли. Пока еще неясно, какова степень истощения почвы и других ресурсов и не достиг ли этот процесс стадии необратимости. Во всяком случае, возможности планеты сохранять жизнь землян очень сильно пострадали. А такие «достижения» технического прогресса, как автомобили, пестициды, неорганические азотные удобрения, ежедневно продолжают отравлять окружающую среду.

• Есть все основания предполагать, что по мере роста населения возрастает вероятность смертоносных эпидемий, так же как и возможность термоядерной войны. Обе эти возможности могут «обеспечить» самое «радикальное» разрешение проблемы перенаселения, то есть привести к полному уничтожению цивилизации и самого вида homo sapiens.

• Пока не придуманы технологии для преодоления кризиса, вызванного целым комплексом проблем (среди которых перенаселенность, нехватка продовольствия и истощение среды обитания), пока нет «лекарства» для борьбы с загрязнением окружающей среды, для обеспечения средств связи, для результативного контроля рождаемости. Быстрое и верное решение этих проблем невозможно без немедлен ной перестройки мышления людей, особенно в таких областях как воспроизводство населения, ограничение экономического и технологического роста, защита окружающей среды, а также отношение к проблеме войны и мира (курсив мой. – Э. Ф.).

Нельзя не упомянуть еще одну недавнюю работу в этой области – книгу Эрхарда Эпплера «Перемены или крах» («Ende oder Wende»). Идеи Эпплера также близки идеям Шумахера, хотя и сформулированы не столь радикально. Его мнение для нас особенно интересно, ведь он – убежденный протестант – является председателем социал‑демократической партии в Баден‑Вюртемберге. Его позиция мне близка, и я уже высказывал ее не единожды, в частности, в моих работах «Современный человек и его будущее» и «Революция надежды».

Даже среди авторов советского блока изредка звучат голоса против перманентного развертывания экстенсивного производства (хотя прежде сама мысль об ограничении производства была запретной).

Живущий в ГДР и диссидентски настроенный Вольфганг Харих предлагает статическую модель глобального экономического равновесия для сохранения биосферы. В 1972 году в СССР состоялась конференция крупнейших ученых‑экономистов, естественников и географов на тему «Человек и окружающая среда». В повестке дня стояло обсуждение результатов исследований, проведенных Римским клубом. Несмотря на то что участники встречи не во всем были согласны с выводами, результаты исследований были встречены с уважением и интересом. (Об этой встрече подробно рассказывается в работе «Технология и политика», см. библиографию.)

Антропологическая и историческая направленность мысли современных гуманистов наиболее ярко выражена во всех работах Л. Мэмфорда, в том числе в последней его работе «Пентагон власти» («The Pentagon of Power»).