Христос у купальни Вифезда

Христос собирался побыть у себя и подумать об овне в чаще: уж не имел ли ангел в виду, что в последнюю минуту произойдет нечто такое, что спасет брата? А как еще понимать его слова?

Но комната была тесной и душной, и Христа потянуло на свежий воздух. Закутавшись в плащ и выйдя на улицу, он направился было к храму, а затем резко повернул прочь; дошел до Дамаскских ворот, свернул куда-то в сторону — не то направо, не то налево — и вскорости оказался у купальни Вифезда. К этому месту сходились все недужные в надежде обрести исцеление. Купальню окружала колоннада, под которой многие больные и ночевали, хотя на самом деле им полагалось приходить туда лишь при свете дня.

Христос неслышно прошел под колоннадой и присел на ступеньках, уводящих к заводи. Светила почти полная луна, однако небо застилали облака, и Христос мало что видел, кроме светлого камня и темной воды. Не пробыл он там и минуты, как послышались шаркающие шаги. Он встревоженно обернулся: кто-то приближался к нему. Человек с парализованными ногами с трудом тащился по каменной мостовой.

Христос поднялся, собираясь уходить, но несчастный окликнул его:

— Подожди, господин, подожди меня.

Христос снова сел на ступеньку. Ему хотелось побыть одному, но он вспомнил, как ангел описывал благодеяния церкви, о которой оба они мечтали. Так как же он может отвернуться от бедняги? А вдруг этот нищий каким-то невообразимым образом станет тем самым овном, которого принесут в жертву вместо Иисуса?

— Чем я могу помочь тебе? — тихо спросил Христос.

— Просто побудь здесь и поговори со мной минутку-другую, господин. Вот и все, чего я хочу.

Калека дотащился до Христа и лег рядом, тяжело дыша.

— Давно ли ты ждешь исцеления? — спросил Христос.

— Двенадцать лет, господин.

— И никто так и не помог тебе спуститься к воде? Хочешь, я помогу?

— Сейчас — без толку, господин. Тут вот какое дело: ангел временами сходит в купальню и возмущает воду, и кто первый войдет в нее по возмущении воды, тот выздоравливает. А я, как ты, верно, заметил, не слишком проворен.

— Как ты живешь? Что ты ешь? Кто о тебе заботится? У тебя есть друзья или родственники?

— Сюда иногда приходят люди и дают нам немного еды.

— Зачем они это делают? Кто они такие?

— Кто они — не знаю. Зачем делают… тоже не знаю. Может, просто добрые.

— Не будь дураком, — раздался голос из темноты. — Добрых людей не бывает. Доброта — это противоестественно. Они это делают, чтобы другие люди лучше о них думали. А иначе ни за что бы не стали.

— Много ты знаешь! — донесся еще один голос из-под колоннады. — Люди могут заработать себе хорошую репутацию куда быстрее, нежели творя добро. Они это делают из страха.

— Из страха перед чем? — откликнулся второй голос.

— Из страха перед адом, ты, слепой дурень. Они думают, что, творя добро, сумеют тем самым откупиться от ада.

— Да неважно, зачем они это делают, лишь бы делали, — отозвался хромой. — И вообще, бывают же просто добрые люди.

— Да простофили они, вроде тебя, жалкий червяк, — возразил третий голос. — Что ж тебе за двенадцать лет никто не помог спуститься к воде? А? Да потому что ты грязный, вот почему. От тебя разит, как от всех нас. Тебе кидают куски хлеба, но прикоснуться к тебе — извини-подвинься. Вот вся их хваленая доброта. А знаешь, что такое настоящее милосердие? Не хлеб, нет. Хлеба у них довольно. Они могут прикупить еще хлеба, всякий раз, когда понадобится. Настоящее милосердие — это если бы хорошенькая молоденькая шлюшка пришла к нам сюда и поразвлекла нас задаром. Можешь себе представить: прелестная девушка, кожа — что шелк, приходит сюда и отдается мне, а мои нарывы сочатся гноем прямо на нее и разят как навозная куча? Если ты в состоянии такое вообразить, значит, в состоянии и вообразить подлинную праведность. Будь я проклят, но мне такое не под силу. Я мог бы прожить тысячу лет — и с подобной праведностью так и не встретиться.

— Потому что никакая это не праведность, — вмешался слепец. — Это будет грех и блуд, девицу накажут, да и тебя тоже.

— А вот есть старая Сара, — напомнил хромой. — Она была здесь на той неделе. И никакой платы она не берет.

— А все потому, что спятила и пьет без просыпу, — отозвался прокаженный. — Только сумасшедшая с тобою и ляжет. Но даже она со мною лечь не захочет.

— Мертвая потаскуха и то с тобою не ляжет, ты, мерзостный прокаженный, — откликнулся слепец. — Да она скорей из могилы выберется и всеми своими костьми уползет прочь.

— Тогда скажи мне ты, что такое праведность, — промолвил прокаженный.

— Хочешь знать, что такое праведность? Так я тебе скажу. Праведно — взять острый нож и под покровом ночи обойти весь город и перерезать глотки всем богачам и их женам и детям, а заодно и слугам, и всем домочадцам. Вот это — деяние в высшей степени праведное.

— Чего ж тут праведного? — возразил хромой. — Богачи там или не богачи, а убийство запрещено законом.

— Ты невежда. И Писания не знаешь. Когда царь Сеннахериб осадил Иерусалим, ангел Господень явился в ночи и поразил сто восемьдесят пять тысяч его солдат, пока те спали. То было благое деяние. Убивать притеснителя — справедливо и свято; так всегда считалось. Скажи еще, что нас, бедняков, богачи не притесняют. Будь я богачом, слуги были бы у меня на побегушках, жена разделяла бы со мною ложе, дети прославили бы мое имя, арфисты и певцы слагали бы для меня сладкую музыку, управители умножали бы мои доходы и радели бы о моих полях и стадах; меня окружали бы все удобства, способные облегчить жизнь слепому. Первосвященник захаживал бы ко мне в гости, меня восхваляли бы в синагогах, меня уважали бы по всей Иудее, даром что я слепой.

— А подал бы ты милостыню бедному калеке у заводи Вифезда? — спросил хромой.

— Нет, не подал бы. Ни монетки. Почему? Да потому что был бы по-прежнему слеп и не видел бы вас, а если бы кто-нибудь попытался рассказать мне о вас, я бы и слушать не стал. Ведь я был бы богат. Зачем бы вы мне сдались?

— Тогда ты воистину заслуживал бы, чтоб тебе перерезали глотку, — промолвил прокаженный.

— Так ведь о том и речь.

— Есть такой человек, именем Иисус, — вмешался Христос. — Святой человек, целитель. Если бы он пришел сюда…

— Пустая трата времени, — отрезал прокаженный. — Сюда каждый день приходит с дюжину нищих, может, больше; они притворяются калеками — и нанимаются к разным святошам. Одна-две драхмы — и они поклянутся, что вот уже долгие годы страдают от слепоты и увечья, а потом разыграют чудесное исцеление. Святые? Целители? Не смеши меня!

— Этот человек совсем другой, — возразил Христос.

— Помню я его, — проворчал слепец. — Иисусом звать. Пришел сюда в субботу, как дурак. Священники не позволили ему никого исцелять в день субботний.

— Одного человека он все-таки исцелил, — напомнил хромой. — Старика Хирама. Разве не помнишь? Иисус велел ему: возьми постель твою и ходи.

— Чушь собачья, — отрезал слепец. — Хирам дошел только до храмовых дверей, а там повалился и вновь принялся просить милостыню. Мне старая Сара рассказывала. Еще жаловался: зачем-де у него средства к жизни отобрали? Он же только попрошайничать и умел. Уж эта мне ваша болтовня о праведности, — обернулся он к Христу, — ну, где тут праведность-то — вышвырнуть старика на улицу, а у бедняги ни ремесла, ни дома, ни мелкой монеты? А? Этот ваш Иисус требует от людей слишком многого.

— Но он в самом деле праведен, — возразил хромой. — Говори что хочешь, мне дела нет. Его праведность ощущается, видится в глазах…

— Я — не видел, — отрезал слепец.

— А по-твоему, что такое праведность? — спросил Христос у хромого.

— Да просто малая толика человечности, господин. У бедняка мало радостей в жизни, а у калеки и того меньше. Касание дружеской руки для меня, господин, дороже золота. Если бы ты обнял меня, господин, просто обхватил бы руками на краткий миг и поцеловал, уж как я бы дорожил этим воспоминанием. Вот это была бы подлинная праведность.

От нищего разило. Вонь фекалий, мочи, блевотины и многолетней застарелой грязи окутывала его облаком. Христос нагнулся и попытался обнять его, и вынужден был отвернуться, и сдержал позыв к рвоте, и попробовал снова. Вышло несколько неловко: хромой рванулся обнять его в ответ, и вонь сделалась невыносимой, так что Христу пришлось поторопиться с поцелуем, после чего он оттолкнул нищего и выпрямился.

Из темноты под колоннадой донесся короткий смешок.

Христос поспешил наружу и прочь, всей грудью вдохнул холодный воздух. И лишь миновав высокую башню на углу храмового комплекса, обнаружил, что во время неловкого объятия хромой нищий украл у него с пояса кошелек.

Дрожа всем телом, он присел на углу под стеной и зарыдал — о себе, о потерянных деньгах, о трех нищих у купальни Вифезда, о брате Иисусе, о больной раком блуднице, о всех бедняках мира, о матери с отцом, о своем детстве, когда праведность давалась так легко… Нельзя, чтобы все продолжалось так, как есть.

Успокоившись, он отправился на встречу с ангелом в дом к Каиафе. Его по-прежнему била дрожь.

Каиафа

Когда Христос явился, ангел уже ждал его во дворе. Их обоих тотчас же проводили к первосвященнику. Тот загодя отпустил своих помощников, говоря, что должен обдумать их слова, а ангела приветствовал как весьма уважаемого советника.

— Вот этот человек, — промолвил ангел, указывая на Христа.

— С вашей стороны очень любезно заглянуть ко мне. Не хотите ли подкрепиться?

Христос с ангелом отказались.

— Пожалуй, вы правы, — кивнул Каиафа. — Дело невеселое. Я не хочу знать твоего имени. Твой друг наверняка уже объяснил тебе, что нам требуется. Стража, которой приказано арестовать Иисуса, стянута отовсюду и не знает, как он выглядит; кто-то должен указать на него. Ты готов?

— Да, — ответил Христос. — Но зачем вам понадобилась лишняя стража?

— Велик разлад — я говорю со всей откровенностью — не только в нашем совете, но в народе в целом, и солдаты в стороне не остались. Те, кто видел и слышал Иисуса, возбуждены, беспокойны, неустойчивы; одни любят его, другие порицают. Мне пришлось выслать отряд, которому я вполне доверяю: уж эти-то не станут спорить промеж себя. Положение крайне щекотливое.

— А разве ты сам его не видел и не слышал? — спросил Христос.

— К сожалению, не довелось. Естественно, я выслушиваю подробные отчеты о его речах и деяниях. В более спокойные времена я с превеликим удовольствием повстречался бы с ним и обсудил обоюдно интересные вопросы. Однако мне необходимо поддерживать крайне зыбкое равновесие. Моя главная забота — не допустить разобщения среди верующих. Одни фракции хотят полностью отколоться и присоединиться к зилотам, другие требуют, чтобы я ни много ни мало объединил всех иудеев в открытом противостоянии римлянам, третьи настаивают, чтобы я поддерживал хорошие отношения с наместником, поскольку наш первейший долг — беречь мир и жизнь соплеменников. Мне необходимо выполнить как можно больше требований и при этом не настроить против себя тех, кто остался разочарован; но превыше всего — сохранять какое-никакое единство. Удержать равновесие непросто. Господь возложил это бремя на мои плечи, и я должен нести его — насколько достало сил.

— А что римляне сделают с Иисусом?

— Я… — Каиафа развел руками. — Что сделают, то сделают. В любом случае они очень скоро и сами его схватят. Еще одна из наших проблем: если духовные власти не примут мер, покажется, будто мы поддерживаем возмутителя спокойствия, а это поставит под удар всех иудеев. Я должен радеть о своем народе. Увы, наместник — человек жестокий. Если бы я только мог спасти Иисуса, если бы мог совершить чудо и в мгновение ока перенести его в Вавилон или Афины, я бы так и сделал, ни минуты не колеблясь. Но мы — в плену у обстоятельств. Ничем тут не могу помочь.

Христос склонил голову. Он видел, что Каиафа — человек достойный и честный и что положению его не позавидуешь.

Первосвященник отвернулся и взял небольшой кошель с деньгами.

— Позволь мне заплатить тебе за труды, — промолвил он.

А Христос вспомнил, что кошелек его украден и что он должен денег за снятую комнату. И в то же время ему было стыдно принимать деньги от Каиафы. Ангел, конечно же, заметил его колебания, и Христос повернулся объясниться:

— Мой кошелек…

Ангел понимающе поднял руку.

— Не надо ничего объяснять, — проговорил он. — Возьми деньги. Они предложены от чистого сердца.

Так что Христос взял кошель — и его снова затошнило.

Каиафа распрощался с обоими и вызвал к себе капитана стражи.