Незнакомец рассказывает Христу о назначенной ему роли

Осведомитель попрощался и поспешил назад к сотоварищам. А Христос ушел к себе в комнату переписать слова на пергамент, а затем опустился на колени, собираясь помолиться о том, чтобы ниспослали ему силу выдержать грядущее испытание.

Но молился он недолго: вскорости раздался стук в дверь. Зная, кто это, Христос встал и впустил ангела.

Ангел приветствовал его поцелуем.

— Я готов, господин, — промолвил Христос. — Сегодня ночью, да?

— Сперва нам нужно поговорить. Сядь и выпей вина.

Христос налил вина себе, а также и ангелу, памятуя о том, что ангелы разделяли питье и пищу с Авраамом и Сарой.

— Господин, поскольку долго я здесь не пробуду, — молвил Христос, — не ответишь ли ты на вопрос, который я задавал тебе не единожды, и не скажешь ли, кто ты таков и откуда пришел?

— Я полагал, мы привыкли доверять друг другу…

— Я вручил жизнь свою в твои руки. И прошу в ответ лишь немного знания.

— Тебе не в первый раз недостает веры.

— Если ты знаешь о том, другом случае, господин, так тебе ведомо, как я о нем сожалею. Я все на свете отдал бы, чтобы прожить ту ночь снова. Но разве я не исполнял ревностно все, о чем ты меня просил? Разве не записал я подлинный рассказ о жизни и речах моего брата? А ныне разве не согласился я на роль, что ты мне назначил в прошлую нашу встречу? Я готов сыграть роль Исаака. Я готов отдать жизнь во имя Царства и искупить вину за тот раз, когда от меня требовалась вера, а веры недостало. Господин, взываю к тебе, молю тебя, скажи мне больше. Иначе я расстанусь с жизнью в темноте.

— Я говорил тебе, что миссия твоя нелегка. Роль Исаака проста; тяжела роль Авраама. Ты не умрешь. Ты — выдашь Иисуса властям. Умереть должен он.

Христос был потрясен.

— Предать брата? Которого я так сильно люблю? Никогда! Господин, это слишком тяжко! Молю тебя, не требуй от меня этого!

В отчаянии Христос вскочил, и заломил руки, и ударил себя по голове. А затем рухнул на пол и обнял колени ангела.

— Позволь мне умереть вместо него, заклинаю тебя! Мы так похожи — никто и не заметит разницы, — а он сможет продолжать свой труд! Что такого делаю я, кроме как веду записи? Да с этим кто угодно справится! Мой осведомитель — человек достойный и честный — он может быть хронистом, он в крайне выгодном положении, чтобы продолжить начатую мной историю. Живым я тебе не нужен! Всю свою жизнь я пытался служить брату, и теперь, когда, как мне казалось, я могу оказать ему величайшую из услуг и умереть вместо него, ты собираешься меня ограбить и заставить предать брата? Не вынуждай меня! Я не могу, не могу; да минет меня эта участь!

Ангел погладил Христа по голове.

— Сядь-ка, — молвил он, — и я расскажу тебе немного о том, что сокрыто.

Христос утер слезы и попытался взять себя в руки.

— Тебе уже ведомо: я говорю только правду, — молвил незнакомец. — Многое из того же самого ты пересказывал Иисусу своими собственными словами. Ты убеждал его, что людям необходимы чудеса и знаменья; ты говорил ему о том, как важны драматические события, чтобы пробудить в людях веру. Он не прислушался: он считал, что Царствие настанет очень скоро и убеждать никого не придется. Опять же, ты уговаривал его признать существование того, что мы согласились называть церковью. Он поднял идею на смех. Но он заблуждался, а ты был прав. Без чудес, без церкви, без Писания сила его слов и деяний — что вода, уходящая в песок. Песок на краткий миг увлажнится, а затем выйдет солнце и высушит его, и минуту спустя никто и не узнает, что здесь была вода. Даже история, которую ты начал записывать так добросовестно, так усердно, с таким радением об истине, рассеется по ветру, что сухие листья, и позабудется. Уже для следующего поколения имя Иисуса ничего не будет значить, равно как и имя Христа. Да мало ли целителей, заклинателей и проповедников бродит по дорогам Палестины? Десятки и сотни! И всех их позабудут, и Иисуса тоже. Разве что…

— Но как же Царство, — запротестовал Христос, — ведь Царство грядет!

— Нет, — вздохнул ангел, — в этом мире никакого Царства не наступит. Ты и тут не ошибся.

— Я никогда не отрицал Царства Божьего!

— Отрицал. Когда ты описывал церковь, из твоих речей следовало, что без нее Царство не настанет. И ты был прав.

— Нет, о нет! Я говорил, что если бы Господь захотел, он бы создал Царство одним движением пальца.

— Но Господь того не хочет. Он хочет, чтобы церковь стала образом Царства Божьего. Идеалу в этом мире не место; все, что мы можем получить, — лишь отображение идеала. Иисус в своей праведности требует от людей слишком многого. Мы знаем, что люди не настолько совершенны, как ему бы хотелось; нам надо приспосабливаться к тому, каковы они на самом деле. Видишь ли, настоящее Царство ослепит человеков, словно солнце, но отображение им все равно нужно. Им-то и окажется церковь. Дорогой мой Христос, — продолжал незнакомец, подавшись вперед, — жизнь человеческая непроста; есть в ней глубины, и компромиссы, и тайны, что неискушенному взгляду покажутся предательством. Пусть мудрые люди церкви несут это бремя, ведь у верующих — своя ноша, и немалая. Нужно воспитывать детей, врачевать недужных, кормить голодных. Община верующих всем этим и займется: бесстрашно, самоотреченно, неустанно, — да и не только этим, есть и другие нужды. Есть тяга к красоте, и музыке, и искусству; а утолять такую жажду — двойное благо, ведь вещи, что ее утоляют, не поглощаются без остатка, а продолжают питать всех и каждого, кто их жаждет, снова и снова, до бесконечности. Описанная тобою церковь станет для них источником вдохновения — и породит их в избытке. А ведь есть еще благородная страсть к знанию, к изысканию, к философии, и — что может быть выше? — к изучению природы и самой тайны божественности. Под руководством и под покровительством церкви все эти человеческие нужды, от самых обыкновенных и плотских до самых редких и духовных, будут удовлетворены, и все заветы будут соблюдены. Церковь не станет Царством, ибо Царство — не от мира сего; она явится предвестием Царства и единственным верным способом достичь его.

Но только… только если в центре ее будет вечно живое присутствие того, кто одновременно и человек, и более чем человек: человек, который вместе с тем и Бог, и слово Божие, человек, который умирает и вновь воскресает к жизни. Без этого церковь зачахнет и погибнет, она — пустая скорлупа, как любое другое сооружение рук человеческих, что живет лишь мгновение, а затем умирает — и камня на камне от него не остается.

— Что ты такое говоришь? Как так? Вновь воскресает к жизни?

— Если он не вернется к жизни, значит, все — неправда. Если он не восстанет из могилы, вера бессчетных миллионов еще не родившихся людей умрет в материнской утробе, а это — могила, из которой ничто не воскреснет. Я объяснял тебе, что истина — не то же самое, что история, истина приходит извне времени, проникает во тьму, точно луч света. Вот это и есть та самая истина. Истина, благодаря которой все станет истинным. Свет, что озарит мир.

— И все это в самом деле произойдет?

— Что за упрямство! Надо же так ожесточиться сердцем! Да, произойдет — если ты поверишь.

— Но ты же знаешь, сколь слаба моя вера! Я даже не смог… Ты знаешь, чего я не смог.

— Мы обсуждаем истину, а не историю, — напомнил ангел. — Историю ты проживаешь, а вот записывать ты должен истину.

— Я хочу, чтобы он воскрес в истории.

— Тогда поверь.

— А если не могу?

— Тогда представь себе ребенка-сироту, потерянного, иззябшего, голодного. Подумай о недужном, что истерзан болью и страхом. Подумай об умирающей женщине: она в ужасе перед надвигающейся тьмой. Найдутся руки, чтобы поддержать, накормить и согреть их, найдутся добрые, ободряющие голоса, будут мягкие постели, и благозвучные гимны, и утешение, и радость. Все эти заботливые руки и ласковые голоса станут исполнять свою работу столь охотно, поскольку люди будут знать: один человек умер и снова воскрес — и этой правды довольно, чтобы свести на нет все зло в мире.

— Даже если ничего подобного на самом деле не случилось?

Ангел промолчал.

Христос ждал ответа, но ответа не последовало. Так что он первым нарушил молчание:

— Теперь понимаю. Пусть лучше один человек умрет, нежели все эти блага так и не сбудутся. Вот что ты говоришь. Если бы я знал, что дойдет до такого, сдается мне, я с самого начала не стал бы тебя слушать. Я не удивлен, что ты решил объясниться начистоту только сейчас. Ты уловил меня в сеть, я запутался, что гладиатор, и не в силах вырваться на волю.

Ангел по-прежнему молчал.

— Но почему я? — продолжал Христос. — Почему именно моя рука должна предать его? Казалось бы, отыскать Иисуса несложно. Не то, чтобы в Иерусалиме его не знал в лицо всяк и каждый. Не то, чтобы не нашлось ни одного жадного подонка, готового продать его за горсть монет. Почему это непременно должен сделать я?

— Помнишь, что сказал Авраам, когда ему велено было принести в жертву сына? — спросил ангел.

Христос помолчал.

— Ничего Авраам не сказал, — вымолвил он наконец.

— А помнишь, что случилось, когда он занес нож?

— Ангел велел ему не поднимать руки на отрока. И тут Авраам увидел овна, запутавшегося в чаще рогами.

Ангел поднялся уходить.

— Не торопись, дорогой мой Христос, — промолвил он. — Обдумай все хорошенько. А когда будешь готов, приходи в дом первосвященника Каиафы.