ГЛАВА 13. Люба ушла, а я ещё долго сидела, не в силах двинуться с места

Люба ушла, а я ещё долго сидела, не в силах двинуться с места. Потом я поднялась, и пошла в столовую.

Обед был в самом разгаре. В столовой стоял весёлый шум, гомон детских голосов. Я постояла в дверях столовой, не успевая кивать головой и говорить всем: «Здрась...»

Как я их люблю! Честное слово как я люблю эту столо­вую, и всех, кто сейчас в ней!

«Господи, помилуй нас всех, сидящих и стоящих в этой столовой! Помилуй всех сирот, находящихся здесь!

Матушка Богородица, будь им матерью, не отдай их на поругание, сохрани их в этой жестокой жизни, ломающей не только слабых, но и сильных.

А всех тех, кто издевается над сиротами, всех, кто во­рует от них — накажи, матушка. Ибо видно всё оттуда, с вы­соких небес. Кто сколько ворует, кто почему ворует. И по­милуй нас всех, Матушка. Помилуй. Не забирай от нас по­крова твоего...

И меня, грешную, помилуй. Вразуми меня, Матушка, как мне теперь быть, как поступать. Избавь меня от моей пога­ной трусости. Дай мне мудрости, хоть чуть-чуть. А то ведь — я дура, полная дура...»

— Добрый день, Наталья Петровна. Вы уже обедали? — это «старшая», и завуч, Ольга Сергеевна.

— Нет.

— Идёмте, идёмте.

— Да, конечно.

Гуляш на столах — максимально нейтрален. Огромное количество подливки из пережаренной муки. Мяса — по­нятно, сколько. Мало мяса. Но приготовлено приличнее, чем вчера. Люда готовит, вообще, лучше Светы.

А, может, у неё продуктов меньше забирают. Уж я те­перь не знаю, где правда.

— Как там Протока? — спрашивает «старшая».

— Нормально.

Ко мне сегодня Елизавета Васильевна подходила. Да­вай, Наталья, с психиатром созванивайся, да будем Прото­ку на лечение отправлять. Директор в курсе.

- От него и учителя все плачут, — поддакнула Ольга

Сергеевна. — Вроде он и успевает, на троечки, но поведе­ние...

Тихая такая женщина у нас, эта Ольга Сергеевна. Ти­хая и неприметная, как тень. Или как эхо. То ли есть, то ли нет...

Директорское эхо.

— Что, все плачут? Все учителя? — спросила я.

— Да нет, не все. Большинство, — Ольга Сергеевна утк­нулась в тарелку..

— Давай, Наталья, давай, — повторила «старшая». За­втра на пятиминутке соберёмся, и всё обговорим.

— Ладно.

Я опрокинула в себя компот, хотя мои коллеги только приступили ко второму. Почему-то сидеть за обедом мне бы­ло трудно, просто — невыносимо.

Кости, кости в холодильнике. Кости — вчерашние, а, мо­жет, и позавчерашние... Неужели правда? Неужели можно додуматься до такого?

— Побегу в изолятор, — сказала я и выскочила из кух­ни. Не через столовую, а через второй выход, для кухонных.

Скорее, скорее на воздух. Всё, не могу больше. Ух!

Ух! На улице уже весна, настоящая весна. Хочется рас­править плечи, раскинуть руки и, — полететь. Полететь, полететь без оглядки...

«Господи, помилуй меня, грешную...»

Голова Тохи, замотанная бинтами, выглядывает в фор­точку изолятора.

— Тоха, а ну-ка, засунься! — кричу я со двора.

— Наталья Петровна, так ведь весна!

— Я тебе дам, весна! Голова ещё и не думает заживать!

— Уже не болит! — и Тоха постучал по бинтам.

— Я тебе дам, не болит! Ну-ка, засунься!

Тоха нехотя засунулся обратно в палату. Малышня, ле­жащая в изоляторе, с восторгом за всем этим наблюдала, и облепила Тоху, когда он слез с подоконника. Даже через стекло было видно.

Ещё день, и я не удержу Тоху в изоляторе. А ведь ему ещё рано выходить, рано. Эх, Тоха-братишка, знал бы ты, какие над твоей головой тучи собираются...