ГЛАВА 7. Для начала мы с Надеждой завели Тоху в ванную

Хорошо, что я врач.

Для начала мы с Надеждой завели Тоху в ванную.

Антон Протока, или Антоха, или просто Тоха, — вызы­вал у меня симпатию. Мне, конечно, надо было бы пору­гаться, надо было. Но мне не хотелось. Можно даже было сказать, что я не могла. У меня ведь у самой — два сына. Бывало, и на крыши лазили.

И я ограничилась законным вопросом:

— Как же это тебя угораздило?

— А мячик...

— Откуда у вас мячик?

— А Сашка из дому принёс. Теннисный. Ему дома по­падёт, если потеряет. Вот он и говорит: «Тоха, залезай!»

— А чего же он сам не полез?

— Так он же толстый! Кабан! Да он — боится...

— И ты — полез.

— Угу. Да я бы не упал, это кроссовки у меня....

И Тоха поднял ногу. Кроссовка была разорвана до сере­дины стопы. И видно, уже давно.

— А чего же ты воспитателю не говорил, что у тебя та­кие кроссовки?

— Говорил. Только у них нету ничего. В кладовой — ничего нету. Сорокового размера — только тапки. А что я, в тапках, что ли, буду ходить?

Пока шёл наш немудреный разговор, мы с Надеждой ус­пели снять с Тохи куртку и рубаху.

Мы смыли ему кровь с головы, с волос. Руку же — по­ка подвесили на косынку, и я повела Тоху в процедурную.

— Когда упал — сознание не терял?

— Не-а...

— И всё твёрдо помнишь — как упал, как приземлил­ся, как очнулся?

— Да. Вроде бы...

— Так да, или вроде бы?

— Да.

— Тошнота была?

— Немножко. И сейчас — мутит.

— Понятно. Ну, давай голову.

Рана на голове была примерно сантиметра три длиной, но края были не совсем хорошими, слегка раздробленны­ми. Кости черепа, наощупь, были целы.

— Понятно, — сказала я.

— Что понятно? — Спросил Тоха.

— Надо шить. Надо рану твою обработать, как следует.

— Не надо! Не надо ничего шить! Я уже эту голову раз десять разбивал. На мне всё заживёт, как на собаке!

— Тоже мне, волкодав! — сказала я.

Дворняга ты наша! — вступила в разговор Надежда, выходя из ванной, где она вытирала кровь. — Двор-терьер.

— Да ладно вам, — обиделся Тоха.

— Ладно, — сказала я. — Немецкая овчарка. И мы рассмеялись.

— Давай руку.

Очень похоже на перелом лучевой кости. Смещения от­ломков, по всем признакам, нет. В принципе — можно на­ложить пока шину, тугую повязку...

Пожалуй, так я и сделаю. День-два, а там видно будет. Даст Бог, заживёт. Я здесь таких чудес насмотрелась...

Я перекрестилась. Теперь-то вот — помоги мне, Госпо­ди. Помоги мне, Господи, всё правильно сделать.

Так... Начать-то с чего... Сейчас. Начать надо — с начала.

— Давай-ка, зад подставляй! — я набрала в шприц ана­льгина с димедролом.

— Давай, давай! — помогла мне Надежда. — А то, по крышам лазить — вы все храбрецы!

Тоха подчинился.

Потом я приготовила две шинки, обложила их ватой, об­мотала бинтом.

С помощью Надежды я фиксировала их на Тохиной ру­ке. Снова подвязала косынку.

— Теперь, Тоха, тебе придётся потерпеть.

Я знала, что делаю. У меня — хорошая хирургическая подготовка. Я готовилась стать детским хирургом, да не по­лучилось у меня. По обстоятельствам, совершенно к сего­дняшнему дню никак не относящимся.

У меня есть хирургический набор, всегда тщательно мною оберегаемый.

Я уложила Тоху на кушетку и сама присела рядом, на ма­ленький стульчик.

Обезболила новокаином, обработала и зашила рану. Все­го-то три шовчика.

Тоха — не пикнул.

Я мыла под раковиной руки, запачканные в Тохиной кро­ви, и вдруг вспомнила надпись на стене, возле чёрного хо­да. Там было написано: «Тоха — мой брат».

Я усмехнулась про себя и подумала: «Теперь Тоха — и мой брат».

— Наталья, а ты знаешь, сколько времени? — спроси­ла Надежда, когда мы уложили в кровать чистого, перевя­занного, успокоенного и благостного Тоху.

— Сколько?

— Уже восьмой час. Уже ужин заканчивается.

— А ты изоляторских накормила?

— Давно! Вшивые — там домываются.

— Это — хорошо. А я хотела проверку сделать. Масло в кашу заложить. И взвесить масло порционное.

— Видно, не судьба! Но сегодня тебя на кухне ждали. Ты же сказала, что проверять придёшь.

— Ну, и что?

— А то. Сегодня тебе все воспитатели «спасибо» гово­рили. Кашу нахваливали. Сразу видно было, что каша с мас­лом. Я слышала, когда ходила еду брать на изолятор.

— Ну, и хорошо. Может, так буду ходить, проверять по­тихоньку, и всё наладится. Дай-то Бог. Я сегодня уже на кухню не пойду. Может, давай по кофейку? Мы сегодня за­служили!

— Давай.

И Надежда пошла ставить чайник.

Я зашла в свою «келью», включила свет, села на свой стул. Мою любимую икону, «Умиление», было отсюда вид­но. Я её специально так поставила, чтобы она всем входя­щим в глаза не бросалась, а мне — всегда видна была.

Спасибо, Господи. Спасибо Тебе за всё. За Надежду. За Тоху за кухню.

Спасибо, Господи.