Рассудок и рациональность

В недавно опубликованной работе Мейсон (Mason, 1982) перечисляет некоторые из главных особенностей рассудочного поведения, как такового: способность избирательно реагировать на самые разнообразные предметы и события; склонность видоизменять имеющиеся знания в зависимости от новых обстоятельств; многообразие мотивов и целей; использование различных и зачастую непрямых средств для достижения желаемого с учетом имеющихся знаний. Свой перечень Мейсон завершает следующим замечанием: «Умение планировать, предвидеть, способность выделять промежуточные цели и искать пути их достижения, вычленять существенные моменты данной проблемы – вот в сжатом виде суть рассудочного поведения» (там же, с. 134). Все перечисленные признаки характерны, в частности, и для поведения шимпанзе.

Ранее Стенхауз (Stenhouse, 1973, с. 31) определил рассудочное поведение как «поведение, адаптивно изменяющееся на протяжении жизни индивида», а рассудок – как «способность к рассудочному поведению». В отличие от негибкого, стереотипного инстинктивного поведения рассудочное поведение характеризуется пластичностью и приспособляемостью. Обучиться можно и неадаптивному поведению, но рассудочный поведенческий акт по определению не может быть неадаптивным; это, однако, не означает, что существо, наделенное рассудком, не может совершать безрассудочные действия. В четырехфакторной теории эволюции рассудка, предложенной Стенхаузом, предполагается, что филогенетически наиболее древним фактором в эволюции рассудка является сенсомоторный контроль, определяющий эффективность поведения. Затем более или менее параллельно могли эволюционировать центральное хранилище памяти и механизмы абстрагирования и обобщения информации. Позже всех прочих выработался «сдерживающий»фактор, позволяющий животному воздерживаться от «инстинктивных»реакций на тот или иной стимул; в результате животное способно теперь совершить альтернативное действие, которое может быть более полезным.

Теория Стенхауза позволяет проследить постепенную эволюцию рассудочного поведения от беспозвоночных до человека. Так, элемент рассудочного поведения обнаруживается уже у таракана, способного адаптивно изменять реакцию избегания в зависимости от времени, в течение которого он мог обследовать территорию (Barnett, 1958). Хотя общая способность к рассудочному поведению выражена у таракана слабо (с точки зрения человека), нельзя не признать, что элементы его уже имеются. Голубь, у которого процессы абстрагирования и обобщения достигают более высокого развития, может научиться клевать изображения людей на фотографиях (Herrnstein,Loveland, 1964). А шимпанзе, как мы видели, способен выбирать фотографию, показывающую возможный выход из трудной ситуации для человека, руководствуясь своими симпатиями или антипатиями к этому человеку.

Стенхауз утверждает, что критическую роль в эволюции рассудочного поведения, сходного с человеческим, сыграло появление и развитие четвертого – «сдерживающего» – фактора поведения. Возможно, что в своем происхождении этот фактор связан с павловским «внутренним торможением» (и гомологичен ему). Торп (Thorpe, 1956) отмечает, что в сложных тестах животным часто необходимо бывает сдерживать свои реакции, порой даже в тех случаях, когда раньше эти реакции подкреплялись. Обсуждая поведение молодых шимпанзе, научившихся утаивать информацию о местонахождении пищи, Вудрафф и Примэк (Woodruff, Premack, 1979, с. 357) заключают, что «оно по крайней мере отчасти было обусловлено способностью животных подавлять свои природные поведенческие склонности».

Вероятно, определенную роль в эволюции рассудка сыграла необходимость противостоять социальному давлению и решать проблемы, связанные с жизнью в группе (Jolly, 1966; Kummer, 1971),-приводить собственное поведение и желания в соответствие с поведением и желанием других членов группы. При этом у животного могут часто возникать внутренние конфликты, в которых, как указывает Мидгли (Midgley, 1978), одно желание приходится подавлять, чтобы дать выход другому. Стенхауз полагает, что именно сдерживающий фактор позволяет животному, столкнувшемуся с трудной проблемой или испытывающему противоречивые желания, чуть помедлить и выбрать какое-то решение. Такой процесс выбора решения «мы справедливо называем рассуждением» (Midgley, 1978, с. 258). Именно тогда, когда животное останавливается как бы в раздумье, у нас возникает впечатление, что оно «размышляет». Кёлер (Kohler, 1925, с. 166) наблюдал подобный случай, когда на примере Султана демонстрировал своему критически настроенному коллеге способности шимпанзе к решению задач: «Больше всего на посетителя произвела впечатление пауза… во время которой Султан, неторопливо почесывая голову и слегка поводя из стороны в сторону головой и глазами, тщательнейшим образом изучал ситуацию».

Люди, конечно, не просто «умные»животные: мы – существа рациональные. Рациональность включает сообразительность-«способность к расчетам, то, что поддается оценке в тестах для определения умственных способностей», и интеграцию – «устойчивую и эффективную систему приоритетов, … основанную на чувствах» (Midgley, 1978, с. 256). О том же говорит Флетчер (Fletcher, 1966, с. 321), замечая, что уровень умственного развития того или иного индивидуума определяется не только «относительно неизменными способностями к познанию, осознанию и мышлению», но также «характером организации личности в целом». И Мидгли, и Флетчер указывают, что обычно эти две стороны рациональности неразделимы. Однако иногда «интеллектуалы»ведут себя очень неразумно, а люди, совсем не умеющие решать сложные когнитивные задачи, могут быть наделены крепким «здравым смыслом» (характеристика, которую мы, как правило, даем человеку только в том случае, если его система приоритетов совпадает с нашей собственной).

Как подчеркивает Мидгли, система предпочтений, на которой основана рациональность человека, присуща не только людям; обнаруживается она и у высших животных. Шимпанзе, легко решающий сложные задачи на различение, но неспособный адекватно отреагировать на вызов более крупного и сильного самца, в естественных условиях будет испытывать значительные трудности. Рана – наименее способная из шимпанзе, с которыми работал Кёлер, – при решении задач часто обнаруживала «тупость». Но гораздо больше страдала она от своей неспособности налаживать добрые отношения с другими шимпанзе группы; «из-за своей тупости и зависимого, скучного характера она по большей части оказывалась лишней» (Köhler, 1925, с. 69).

Мидгли (Midgley, 1978, с. 282) заканчивает обсуждение вопроса о рациональности человека и животных следующими словами: «Специфическая особенность человека – это его умение понять, что происходит, и употребить это понимание на то, чтобы воздействовать на ход событий» (курсив наш). Но так ли уж уникален в этом отношении человек? Молодые шимпанзе Примаков могли различать великодушное и эгоистическое поведение людей и в соответствии с этим изменять собственное поведение. Сара, безусловно, понимала, в каких ситуациях оказывались люди в видеофильмах, и теоретически она могла повлиять на исход событий. Вряд ли мы сильно ошибемся, сказав, что она испытывала удовольствие от сокровенной мысли видеть нелюбимого Билла распростертым на полу и засыпанным кусками цемента, если она упорно выбирала именно эту фотографию.

В последнее десятилетие становилось все более очевидным, что человек не стоит в блистательном одиночестве, отделенный от «зверей»непреодолимой пропастью. Одно за другим обнаруживаются у представителей «низших»форм жизни свойства, столь высоко вознесшие человека над животными. Медленным размеренным шагом двигалась эволюция от таракана к мартышке, от мартышки к высшим обезьянам, от высших обезьян к человеку. Тем не менее, если даже отличие человека от животных носит не качественный, а всего лишь количественный характер, это отличие огромно. Об этом нельзя забывать. Как писал Йеркс (Yerkes, 1943, с. 185), «человекообразная обезьяна находится только в начале пути, по которому человек зашел уже далеко».

Таким образом, мы вернулись к нашему первоначальному вопросу: «Далеко ли способен шимпанзе зайти по пути ассоциаций, ведущему от простого созерцания яблони к Эдемскому саду?»

В начале этой главы мы говорили, что человек по-разному может воспринимать яблоню, использовать ее для своих нужд и думать о ней. Возникает вопрос, насколько отличаются восприятия шимпанзе от наших и насколько мы превзошли шимпанзе в ощущениях, понимании и воображении? Безусловно, ответ на этот вопрос будет зависеть от того, какого именно шимпанзе мы возьмем с собою смотреть на яблоню. Восприятие яблони Султаном будет отличаться от ее восприятия Люси; Вики все увидит в ином свете, нежели шимпанзе, извлеченный из одиночного лабораторного заключения; Уошо и Сара, естественно, расскажут нам о своих впечатлениях более подробно. Сара с помощью кусочков цветной пластмассы сообщит нам, что яблоки имеют круглую форму и красный (или зеленый) цвет, Уошо прожестикулирует: Мне, Уошо, пищу, быстрее, быстрее. Вики издаст пищевое хрюканье и вспрыгнет на дерево за яблоком; захрюкает и Люси, но ее мысли будут заняты бродящим соком падалицы и алкогольными радостями; «плохой гимнаст»Султан, как окрестил его Кёлер, приметит на земле палку, в мгновение ока собьет яблоко или потащит нас за собой к нижней ветке, которой можно воспользоваться как ступенькой; лабораторный шимпанзе будет, вероятнее всего, только безнадежно хрюкать и вряд ли предпримет что-либо еще. Если бы Уошо вдруг увидела, что за ее приемным сыном по полю гонится бык, она бы, наверное, прожестикулировала: Лулис, быстрее, взбирайся. Шимпанзе из лаборатории, пожалуй, не смог бы увидеть в яблоне путь даже к своему собственному спасению, не говоря уже о спасении сородича (последнее особенно очевидно в том случае, если в детстве этот шимпанзе был лишен социальных контактов). Сара сразу бы решила, что надо делать спасающемуся бегством индивидууму, но если бы он оказался ее врагом, она скорее всего указала бы ему на ветку, которая, по ее расчетам, должна сломаться и сбросить его прямо под ноги разъяренного быка. Возвратясь домой, Уошо и Моджа, возможно, начали бы решительно разрисовывать холст, а на вопрос, что они нарисовали, ответили бы: яблоки. Различия, которые обнаруживают разные особи в своем восприятии и понимании окружающего, служат показателем того, насколько сильно могут изменяться врожденные поведенческие склонности животного данного вида на протяжении его жизни. Удивительно не только то, что все особи отличаются друг от друга – удивительнее всего необычайное разнообразие этих отличий.

Теперь должно быть ясно, что шимпанзе, наделенный хотя бы средними умственными способностями и получивший надлежащее воспитание, сможет вслед за человеком одолеть гораздо более значительную часть «ассоциативного пути», чем считалось еще 10 лет назад. Недавно я разговорилась со своей подругой о том, что составляет предмет обсуждения этой главы, – о шимпанзе и яблоках. По странному совпадению моя подруга в детстве была абсолютно уверена, что на самой старой яблоне в саду ее родителей живет фея. Быть может, именно воображение, порождающее фей и Еву в Эдемском саду, составляет истинное отличие человека от шимпанзе? Йерксы (Yerkes, Yerkes, 1929, с. 577) писали, что в игровом поведении обезьян, «старающихся придумать, чем бы еще поразвлечься, и нередко... разыгрывающих представления, привлекающие внимание человека», явно угадывается творческое воображение.

И снова предоставим последнее слово Вики из семейства Хейс. Как-то Кэти Хейс случайно наблюдала в высшей степени необычное поведение Вики в ванной:

«Волоча кончики пальцев одной руки по полу, очень медленно и осторожно обходила она унитаз. То и дело останавливалась, оглядывалась на руку и возобновляла шествие... Вики была тогда в том возрасте, когда ребенок часто таскает за собой на веревке какую-нибудь игрушку… Когда она возила за собой вагончики, ботинки, кукол или кошельки, ее тело наклонялось вперед под точно таким же углом... Как-то раз она прервала это свое занятие, обернулась и сделала рукой несколько «дергающих»движений так их следовало бы назвать, если бы была веревка, за которую можно дергать; однако веревки не было. Потом Вики стала совершать какие-то загадочные движения руками вокруг шишечки унитаза, поставила на шишечку один кулак, на него – другой, а затем начала отклоняться назад, как при перетягивании каната. В конце-концов она сделала резкий рывок и вновь принялась обходить унитаз, таща за собой что-то такое, что, на мой взгляд, могло быть только воображаемой игрушкой на веревке…

Вики обожает «рыбачить». Стоя на каком-нибудь предмете мебели, она поднимает за веревку привязанную игрушку с пола. Теперь же она занималась тем, что, стоя на унитазе, подтягивала с пола воображаемую игрушку, поочередно перехватывая двумя руками невидимую веревку; затем опускала ее осторожно и снова «выуживала».

Вики играла так каждый день, «но только вокруг унитаза и нигде больше».

Однажды, спустя примерно две недели после того, как Вики придумала эту игру, произошел следующий случай:

«[Вики] опять остановилась около шишечки унитаза и попыталась распутать невидимую веревку. Но на сей раз она быстро бросила это занятие. Она вдруг села на пол и вытянула перед собой руки, как бы держа в них натянутый шнур. Взглянув на мое лицо в зеркале, она громко позвала: «Мама! Мама!»…

Разыгрывая сложную пантомиму, я взяла у нее из рук веревку и, делая руками какие-то движения, наконец отвязала ее от шишечки; а потом протянула ей «веревку», которую ни я, ни она (так мне кажется) не видели. «Вот так, малышка...»Ее забавное личико сморщилось в улыбке, и она как никогда быстро принялась ходить вокруг унитаза, таща за собой воображаемую игрушку».

Как-то из любопытства Кэти Хейс сама решила изобразить, будто она таскает игрушку за веревочку. Когда изумленная Вики в первый раз увидела это, она подбежала к тому месту на полу, где должна была находиться игрушка. Повторение этой пантомимы на следующий день, кажется, повергло Вики в ужас; она широко раскрыла глаза, стала хныкать, раскачиваться я в конце концов в полном расстройстве чувств прыгнула в объятия своей «матери». С тех пор никто из них больше не играл с воображаемой игрушкой (Hayes, 1951; с. 80-85). Изучение неразгаданных тайн воображения шимпанзе-дело будущего.

2.6. Из лаборатории – в лес

Генри Ниссен (Nissen, 1931, с. 103), подводя итоги своим беспрецедентным наблюдениям за жизнью шимпанзе в лесах Западной Африки, продолжавшимся два с половиной месяца, писал: «... в экспериментальных условиях наших лабораторий будут установлены истинные пределы способностей этих обезьян к сложным формам поведения». И действительно, изучать верхние уровни когнитивных способностей шимпанзе удавалось только в тщательно разработанных лабораторных экспериментах. А в подобных условиях шимпанзе, рассчитывая на похвалу и вознаграждение, способен превзойти самого себя и раскрыть такие возможности, которые обычно не используются в повседневной жизни в природной среде! В неволе шимпанзе может приобретать новый опыт, который будет в известном смысле развивать его ум. Его можно даже снабдить новыми средствами самовыражения, такими, например, как символический язык; а по мере того как раскрываются новые сложности когнитивных процессов, можно разрабатывать еще более хитрые тесты для изучения еще более глубоких умственных резервов. За 60 лет, прошедших с тех пор, как Вольфганг Кёлер начал свои классические исследования на шимпанзе, этим животным приходилось выполнять все более и более изощренные лабораторные задания.

«Умное»поведение у шимпанзе области Гомбе наблюдали многократно. Но как часто приходится иметь дело с рассказами случайных очевидцев! И хотя я твердо убеждена, что такие рассказы при их осторожной оценке могут многое дать для понимания сложного поведения шимпанзе, все равно испытываешь облегчение, когда та или иная когнитивная способность, якобы наблюдавшаяся в природных условиях, выявляется и в строгих лабораторных опытах. Выражая глубокую признательность всем тем ученым, результаты упорной работы которых освещены в сделанном выше обзоре, я перехожу к описанию поведения шимпанзе в естественных условиях обитания – в среде, где все формы поведения животных тесно переплетены и зависят от бесчисленных переменных; где спланированный эксперимент уступает место многолетним наблюдениям, записям и анализу; где изучаемых особей часто можно пересчитать по пальцам одной руки; где эксперименты ставит только сама природа, и только время способно иногда повторить их. Итак, из лаборатории – назад в африканские леса, где и началась вся эта история…

Заключение

В главе 2 я рассмотрела перцептивные и интеллектуальные возможности шимпанзе, выявляемые путем тщательных экспериментов в лабораторных и иных условиях содержания в неволе. В дальнейших главах было достаточно подробно описано, как одно из сообществ шимпанзе справляется с задачами каждодневной жизни в природе. Давайте теперь еще раз вернемся к вопросу, который мы задали в конце второй главы: в какой мере шимпанзе, живущие в естественных условиях, нуждаются в тех высоких познавательных способностях, которые, как мы знаем, у них есть?

Ежедневные передвижения от одного источника пищи к другому, вылазки на периферию территории, «брачные»путешествия-все это явно требует очень сложных механизмов ориентировки в пространстве и времени. Пространственная память играет здесь важнейшую роль. «Карта», хранящаяся в памяти шимпанзе, весьма обширна, что позволяет этим животным легко находить пищевые ресурсы, разбросанные на площади от 8 до 24 км² в пределах территории Гомбе. Пространственная память у шимпанзе содержит множество деталей; они знают не только расположение крупных источников пищи, например больших скоплений обильно плодоносящих деревьев, но и местонахождение одиночных деревьев и отдельных термитников. Они помнят по крайней мере в течение нескольких недель, где в точности происходили те или иные важные события, скажем, конфликты между сообществами. В лесу Таи шимпанзе не только помнят местонахождение «камней-молотков»и ореховых деревьев, но, по-видимому, могут, не видя в тот момент дерева, выбирать камни с таким расчетом, чтобы дальность их переноски была минимальной (Boesch, Boesch, 1984). В других частях Африки, таких как Сенегал, где территория сообщества может составлять сотни квадратных километров, к умственным способностям шимпанзе в этом плане предъявляются еще большие требования.

Каждый день несет с собой необходимость принятия решений. Присоединиться к А или к Б или же остаться в одиночестве? Двинуться на восток к фиговому дереву или на юг к рощице кокосовых пальм? Решения такого рода требуют познавательной оценки целого ряда факторов, таких как местонахождение самцов-соседей (встреченных, может быть, одним–двумя днями раньше) или соперника более высокого ранга (о присутствии которого стало известно по его голосу); учитывается также относительный урожай фиг и кокосовых орехов и/или степень их зрелости (на основании той информации, которая была получена накануне и хранится в памяти).

Не вызывает сомнений, что шимпанзе действительно строят планы на ближайшее будущее. Шимпанзе может, например, подобрать травинку, которую потом использует как орудие у термитника, находящегося на некотором расстоянии и пока что скрытого от глаз. Одна из моих любимых историй повествует о том, как Голиаф пустился было в путь, держа в одной руке последние два банана, но вдруг решительно вернулся к груде плодов, обменял свои слегка перезревшие бананы на два более твердых (которым, как мы знали, он отдавал предпочтение) и унес их с собой. Приходится ли шимпанзе планировать более отдаленные поступки? Может ли самец, начавший ухаживать за самкой незадолго до ее периовуляторного периода, знать, что раньше или позже половая кожа у нее полностью набухнет, и планировать в соответствии с этим свои действия? Когда Сатана повсюду следовал за самкой в эструсе и устраивался на ночлег неподалеку от ее гнезда, планировал ли он свой утренний набег? Или он просто каждый раз пользовался теми благоприятными обстоятельствами, в которых оказывался на следующее утро? Когда Литл-Би в сумерках разглядела фиги, планировала ли она подняться на рассвете и полакомиться ими вдоволь до появления конкурентов? Мы этого не знаем, но тот из шимпанзе, кто может строить подобные планы, наверняка получит преимущества перед тем, кто не может.

Совершенно ясно, что шимпанзе необходимы какие-то примитивные математические способности: обезьяны должны точно и притом подчас быстро оценить, на которой из веток растет больше, а не меньше зрелых плодов; иногда эту оценку приходится делать, уже взбираясь на дерево, чтобы успеть раньше конкурентов захватить местечко получше. Чем вернее расчет, тем обильнее вознаграждение. Старая самка, занятая извлечением термитов, быстро замечает, что результаты у ее дочки намного лучше, чем у нее самой, и настаивает, подчас весьма решительно, чтобы они поменялись местами.

«Удильщик»термитов демонстрирует также необходимость хорошо развитых понятийных способностей. Если, например, ход термитника при зондировании с помощью единственного находящегося под рукой орудия оказывается малопродуктивным, шимпанзе может пройти метров пять или около того в поисках более подходящего предмета. При этом ясно, что разыскивается орудие определенного типа: это может быть лиана, трава или кора, но всякий раз с помощью глаз или рук обследуются несколько различных кусков только одного материала (и никакого другого!), прежде чем выбирается подходящий образец. Этот процесс требует умения анализировать различные свойства отбираемых материалов: объект может быть прямым или изогнутым, твердым или гибким и т. д. Как же все-таки живущие в природе шимпанзе классифицируют окружающие их предметы и явления? Вероятно, существует много простых категорий, таких как съедобный/несъедобный, листообразный/плодообразный, друг/враг, неопасный/опасный, может напасть/миролюбивый и т.д. Некоторые из этих категорий являются, наверное, слишком застывшими и связаны с традициями того конкретного сообщества, в котором шимпанзе родились. Так, объекты, относимые к съедобным, – это только те, которые ели с детства. Это резко контрастирует с пластичностью социального поведения шимпанзе, но, конечно, эксперименты с новыми видами пищи намного опаснее.

Способность шимпанзе к символическому мышлению, вероятно, возникает в связи с необходимостью формировать понятия, оценивать отношения между вещами. Мы можем проследить тот путь, в результате которого представление, например, о фиге постепенно отделяется от самого плода. Ценность фиги состоит в том, что ее можно съесть. Важно, чтобы шимпанзе быстро научался распознавать как фигу тот плод, который висит на дереве у него над головой (и вкус которого ему уже знаком). Ему нужно также узнать, что фига отличается определенным характерным запахом, даже если сама может быть не видна. Пищевые крики других шимпанзе, доносящиеся из тех мест, где, помнится, растут фиговые деревья, тоже могут вызывать представление о фигах. Поскольку доказано, что шимпанзе способны к научению, вряд ли можно думать, что между этим представлением и восприятием какого-нибудь совершенно нового раздражителя (символа), также характеризующего фигу, лежит большой познавательный скачок. Хотя крики шимпанзе по большей части определяются эмоциями, для их интерпретации иногда требуются познавательные способности. А сами интерпретации могут быть предшественниками символического мышления.

Все те способности, о которых упоминалось выше, мобилизуются при социальных взаимодействиях - это та сфера, для достижения успеха в которой требуется хорошее понимание причинно-следственных связей. Как мы видели в предыдущей главе, особь низкого ранга может достичь и часто достигает желаемой цели с помощью хитроумных обходных маневров, несмотря на присутствие старшего по рангу собрата, не одобряющего ее поступки. Если самец хочет достичь высшей ступени иерархической лестницы, да еще и сохранить свое положение, он должен уметь планировать свои действия и манипулировать действиями подчиненных особей, из которых многие могут быть физически сильнее, чем он. Дела у него будут идти лучше, если он сможет установить отношения дружбы и взаимной поддержки с другим самцом. В сообществе шимпанзе социальная среда постоянно меняется, каждый индивидуум должен всегда быть настороже, уметь взвешивать характерные черты конкретной ситуации и в случае надобности быстро приспосабливать к ним свое поведение. Так, молодой самец, уже начавший демонстрацию и враскачку направившийся к самке, тотчас остановится и «пригладит»свою шерсть, если на сцене появится самец более высокого ранга. Поскольку явная агрессия в этой ситуации не принесет успеха, молодому самцу следует пользоваться более тонкими приемами, чтобы добиться ответной реакции со стороны самки. Иногда нужно принять молниеносное решение: убежать от агрессора или подойти с умиротворяющими жестами. Любая ошибка может повлечь за собой жестокое наказание.

Если живое существо действительно осознаёт социальную ситуацию в полном смысле этого слова, оно должно не только понимать цели и мотивы поступков других существ, но и уметь учиться на их опыте, просто наблюдая за ними. «Если Хамфри атакует Фифи, когда она берет его пищу, то он нападет и на меня, если я сделаю то же самое». Мы не знаем, в какой степени шимпанзе Гомбе способны к подобным рассуждениям, но такое умение было бы для них выгодным. В сообществе этого рода существует потребность в каком-то проблеске представления о «я» – в способности, как указывалось в главе 2, «представить позицию других по отношению к себе», что позволяет индивидууму воспринимать себя как объект. Подобно наивным шимпанзе, живущим в неволе, шимпанзе Гомбе, по-видимому, тоже неспособны узнать себя в зеркале (Goodall, 1971). Тем не менее некоторые особи несколько минут стояли, наклонившись над спокойной гладью воды и глядя на свое отражение. С точки зрения самосознания представляет интерес поведение маленького Гоблина, который, увидев, как мать вытерла листьями свой грязный зад, тоже подобрал горсть листьев и вытер ими свой чистый задик. Тем самым он продемонстрировал не только хорошо развитое понимание связи между вещами (это, конечно, необходимая предпосылка любого осмысленного подражания), но и осознание того факта, что у него тоже есть зад – хотя и другой, но по сути такой же, как у матери: «ее зад, мой зад».

А как обстоит дело с воображением? Существует ли для шимпанзе, живущих в природе, потребность в выдуманном мире? Я думаю, что одна из причин, почему воображение необходимо людям, состоит в том, что оно дает нам возможность в уме представить себе те действия, которые мы намереваемся осуществить в действительности. Я на самом деле научилась скакать на лошади в промежутке между двумя уроками верховой езды, каждую ночь в течение недели практикуясь в преодолении воображаемых барьеров. А мой дядя, старший хирург-консультант, никогда не ложился спать накануне операционного дня, не «проиграв»в уме все последовательные этапы предстоящих операций, включая и те действия, которые он предпримет в случае осложнений. Подобная практика может принести огромную пользу и для выработки стратегии на предстоящих сложных переговорах.

Вики, жившая у супругов Хейс, воображала, что она тянет за шнурок игрушки, но при этом выполняла движения, которые придавали вес ее выдумке. Маленькие дети в большинстве своем так же ведут себя, играя «понарошку». В Гомбе в трех различных случаях было отмечено, как самцы-подростки устраивали устрашающие демонстрации в лесу, вдали от своих сородичей; а Фиган, как мы помним, практиковался в демонстрациях по способу Майка, используя брошенную канистру из-под керосина и находясь в одиночестве в кустах. Можем ли мы утверждать, что эти действия не были предприняты специально для устрашения группы воображаемых соперников? Однажды четырехлетняя Вунда внимательно наблюдала с безопасного расстояния, как ее мать, вооружившись длинной палкой, «удила»свирепых муравьев-эцитонов с ветки, нависающей над их гнездом. Вскоре Вунда подобрала небольшой прутик, взгромоздилась на нижнюю ветвь небольшого деревца в той же позе, что и мать, и опустила свое миниатюрное орудие вниз – в воображаемое гнездо? И кто даст гарантию, что когда она потом извлекла его оттуда, ей не достался рекордный, хотя и воображаемый, улов?

Живые муравьи тоже очень занимательны. Маленькие детеныши, в особенности первенцы, не имеющие старших братьев и сестер, а значит, и постоянных партнеров для игр, подолгу наблюдают за муравьями, тыча в них палочками, сметая в сторону, словом всячески забавляясь при виде бегущих ручейков маленьких безобидных насекомых. Иногда они применяют технику выуживания термитов у входа в гнездо. Именно это сочетание любознательности и использования традиционных приемов в новых ситуациях, подкрепленное способностью извлекать выгоду из случайного опыта, может привести к появлению различных новшеств. А поскольку шимпанзе, как зачарованные, следят за необычным поведением своих сородичей, новые его формы могут передаваться от одной особи к другой благодаря наблюдению, подражанию и повторению. Это первые шаги культурной эволюции; таким путем действия одаренного индивидуума могут распространиться по всей группе и быстро войти в ее традиционный опыт. Механизм отбора родичей, столь ревностно охраняющий генетические преимущества данной генеалогической линии, оказывается нарушенным, и вся группа в сравнении с соседней может выиграть от случайных действий одного из ее членов. Нам пока еще не приходилось наблюдать включение новых форм поведения, технологических или социальных, в повседневную жизнь сообщества Гомбе (хотя некоторые новшества имитировались и повторялись несколькими другими особями в течение недолгого времени). Очевидно, однако, что те культурные традиции, которые мы видим сегодня, возникли благодаря изобретательности неких гениев, живших когда-то в прошлом.

Мы знаем, что в природе встречаются исключительно одаренные шимпанзе. Как кёлеровский Султан блистал своими талантами по части технологических находок при решении задач, так и Майк с Фиганом выделялись среди самцов Гомбе своими способностями к рассудочной деятельности, к умелому тактическому и социальному манипулированию. Другие, вроде Пом и Гремлин, отличались особым мастерством в ловле термитов. Каждая особь имеет свои собственные характерные черты. В самом деле, индивидуальные различия в свойствах личности у шимпанзе настолько выражены, что в этом отношении с ними может соперничать только наш собственный вид. В сообществе шимпанзе генетическому разнообразию способствует гибкая структура брачного поведения, которая позволяет всем самцам (включая калек и самцов низкого ранга) произвести потомков, если только они обладают достаточными социальными навыками, чтобы увести самку в брачное путешествие. Более опытные самцы имеют больше шансов передать свои гены потомству, поэтому интеллект, в той мере, в которой он наследуется, может значить больше, чем высокий ранг и агрессивность.

Я думаю, не нужно объяснять, что высшие познавательные способности необходимы шимпанзе в естественных условиях, хотя некоторые из них используются чаще, чем другие. Сегодня мы можем наложить друг на друга два портрета шимпанзе: один вырисовывается в результате лабораторных исследований, второй постепенно дописывается с натуры, складываясь из наблюдений в природе. Результат? Целое оказывается даже более удивительным и сложным, чем простая сумма частей. Конечно, картина еще не закончена; вполне возможно, что действительность, которую мы пытаемся запечатлеть, в отдельных местах слегка искажена, а иные мазки не слишком ровны, а то и вообще положены не там, где надо. И все же благодаря стремлению s пониманию, объединяющему представителей многих научных дисциплин, мы имеем ныне картину, гораздо более близкую к реальности, чем представления о шимпанзе 25-летней давности, когда впервые были начаты исследования в Гомбе.

Изучение шимпанзе – будь то в лаборатории, дома или в природе – выявляет одну поразительную вещь. Это подчас даже жутковатое сходство между некоторыми аспектами поведения человека и шимпанзе: длительный период зависимости от матери в детстве, позы и жесты невербальной коммуникативной системы, выражение эмоций, роль процессов научения, зачатки культурных традиций, удивительный параллелизм основных познавательных механизмов. Наш собственный успех как биологического вида целиком связан с бурным развитием головного мозга. По своим интеллектуальным возможностям мы настолько превосходим даже самых одаренных шимпанзе, что попытки ученых отметить черты сходства в мыслительных процессах человека и шимпанзе вызывали большей частью насмешки и негодование*. Когда Кёлер и Йеркс впервые опубликовали результаты своих исследований о решении задач обезьянами путем инсайта, они были незамедлительно и притом в оскорбительной форме обвинены во «вредной, я бы даже сказал отвратительной, тенденции отступления от истины» (Pavlov, 1957, с. 557)**. Однако подобные результаты, получаемые повторно, становились все более убедительными свидетельствами сложной умственной деятельности шимпанзе. Одно за другим свойства, прежде считавшиеся уникальными для человека, обнаруживались и у «более низких»форм жизни.

[*В последние годы споры разгорелись вокруг исследований, связанных с обучением языку. Что до меня, что я считаю весьма разумным предположить, что создания, так похожие на нас по своей генетической структуре, должны обладать некими прелингвистическими способностями, которые, вероятно, существовали и у наших древнейших предков.]

[**В 1933 г. И. П. Павлов приобрел двух шимпанзе – Рафаэля и Розу – и начал проводить серию обширных экспериментов по решению задач на Биологической станции в Колтушах. Один из тестов был спланирован так, чтобы повторить задачу Кёлера по составлению пирамиды из ящиков. Павлов подтвердил результаты Кёлера, но при этом настаивал на том, что решение путем инсайта приходит постепенно, как следствие всего поведения шимпанзе в процессе опыта. Это противоречило интерпретации Кёлера, определявшего инсайт как внезапное наше осознание связей между различными элементами поставленной проблемы (Windholz, 1984).]

Тем не менее мы не должны ни на мгновение забывать, что даже если мы отличаемся от обезьян не в качественном, а в количественном отношении, степень этих отличий по-прежнему огромна. Если мы будем знать, в чем наше поведение сходно с поведением шимпанзе, а в чем отлично от него, то мы, я думаю, сможем точно установить те свойства, которые делают человека уникальным существом. Здесь не место для подробного обсуждения этой проблемы, однако я хочу упомянуть по крайней мере три таких свойства.

Во-первых, мы владеем сложным языком символов. Мы можем не только показать нашим детям, как нужно что-то делать, но и рассказать об этом и объяснить смысл наших действий. Как пишет Лоренц (Lorenz, 1977, с. 161), это «помогает традиции освободиться от предметов». Мы можем обсуждать события, происходившие в далеком прошлом и с учетом всевозможных обстоятельств строить сложные планы на будущее – ближайшее или отдаленное. Мы можем не только разработать агрессивные выпады против своих соседей, но и подумать о том, как получше защитить себя. Слова служат основой для абстрактного мышления. Во взаимодействии умов развиваются идеи и уточняются понятия – подобно тому как конкурентные отношения между шимпанзе могут приводить к выработке более сложных социальных стратегий.

Во-вторых, я верю, что мы, как ни одно другое создание, способны к сознательному преодолению «эгоистического гена» (Dawkins, 1976) в нашем биологическом наследии. Наши альтруистические поступки не всегда эгоистичны; соответственно и акты насилия для нас не всегда неизбежны.

В-третьих, хотя основные агрессивные формы поведения у нас и у шимпанзе не столь уж различны, мы неизмеримо больше осознаем страдания, которые причиняем своим жертвам.

Находятся ли шимпанзе в конце своей эволюционной тропы? Или в их лесной среде обитания есть такие факторы отбора, которые – если бы хватило времени! – могли бы продвинуть их еще дальше по пути, пройденному и нашими древними предками, и тогда появились бы обезьяны, еще больше похожие на человека? Это кажется маловероятным, так как эволюция редко повторяет себя. Может быть, шимпанзе стали бы постепенно больше отличаться от нас – скажем, у них сильнее развилось бы правое полушарие мозга за счет левого.

Но все эти вопросы носят чисто академический характер. На них нельзя было ответить в течение многих тысячелетий, а сейчас уже ясно, что дни великих африканских лесов сочтены. Если шимпанзе еще смогут некоторое время выжить на свободе, то лишь на нескольких изолированных лесных территориях, скупо отмеренных человеком; возможности для обмена генетической информацией между разными социальными группами будут ограниченны или нереальны в таких условиях. Это уже происходит в Гомбе. И, весьма вероятно, наступит день, когда шимпанзе останутся только в лабораториях и зоопарках. (Если на этой стадии эволюция еще продолжается, то действует уже не естественный отбор!)

Между тем нам нужно еще многое узнать о поведении шимпанзе в природе – пока не поздно! По счастливому стечению обстоятельств, целый ряд длительных исследований уже ведется или планируется в различных географических районах. В лесу Таи (Кот-д'Ивуар) Кристоф и Хедвига Бёщ уже приучили многих шимпанзе к своему присутствию и надеются долго работать там; в Национальном парке Лопе (Габон) Кэролайн Тьютин тоже пытается добиться, чтобы шимпанзе привыкли к человеку, а затем планирует проведение длительных исследований; Юкимару Сугияма со своими коллегами по возможности часто наезжает в Боссу (Гвинея); на исследовательской станции «Кибале-Форест» (Уганда) Ричард Рэнгем совместно с Изабирие Басута организует еще одно длительное изучение обезьян, уже привыкших к присутствию человека. И, конечно, продолжается работа в Танзании – в Национальных парках Махале и Гомбе. При таком большом числе групп, за которыми ведутся наблюдения, и еще большем числе исследователей, готовых собирать материал на условиях, диктуемых самими шимпанзе, наши знания начнут стремительно расти. Когда будет больше наблюдателей, возрастут шансы увидеть редкие типы поведения, такие как конфликты между сообществами. По мере объединения и сравнения данных будут расти наши знания о различиях культурных традиций в разных частях ареала.

Давайте надеяться, что вся эта новая информация о месте шимпанзе в природе принесет некоторое облегчение тем сотням обезьян, которые ведут сейчас жизнь узников в наших лабораториях и зоопарках. Давайте надеяться, что хотя из-за нашей жадности и бесстыдного разрушения земной природы еще большее число шимпанзе будет постепенно лишено родного леса, свободы, а часто и жизни, наши знания об их способности испытывать привязанность, получать удовольствие, играть, чувствовать страх, страдание и печаль, помогут нам выказывать при обращении с ними по меньшей мере то же сострадание, что и при обращении со своими сородичами людьми. Давайте надеяться, что уж если мы продолжаем использовать этих обезьян для болезненных и психологически травмирующих экспериментов, то должны иметь совесть называть свои поступки так, как они того заслуживают, а именно – причинением страданий невинным жертвам.

Если бы те, кто отвечает за содержание шимпанзе (и других животных) в неволе, могли разделить со мной некоторые из самых дорогих для меня мгновений, испытанных в Гомбе! Ибо они часто вызывают в душе непереносимый стыд за поведение представителей нашего биологического вида – за высокомерную уверенность в том, что наши нужды, наши удовольствия, наши желания важнее всего остального. Позвольте мне поделиться с вами сейчас одним из бесчисленного множества таких моментов.

Солнце садится над озером Танганьика. Мелисса и ее дочь Гремлин соорудили гнезда метрах в десяти друг от друга. Сын Мелиссы Джимбл еще кормится стручками мсонгати, губы у него совсем побелели от клейкого сока. Детеныш самки Гремлин-малыш Гетти висит над своей мамашей, крутится, брыкается, хватает себя за пальцы ног. Время от времени Гремлин дотягивается до него рукой и лениво щекочет ему пах. Спустя несколько минут он начинает взбираться по веткам – малюсенькая фигурка на фоне оранжево-красного вечернего неба. Добравшись до небольшой веточки, нависающей над гнездом Мелиссы, он внезапно падает вниз – плюх! – прямо ей на живот. С негромким смешком бабушка приближает его к себе и начинает покусывать шею и лицо, пока не настает его черед смеяться. Он вырывается из ее объятий, снова залезает на ветку и еще раз шлепается вниз. Потом еще и еще.

Через какое-то время он возвращается к матери, устраивается возле нее и сосет, положив одну руку ей на грудь. Мелисса, протянув руку, срывает несколько покрытых листьями веток, тщательно укладывает их себе под голову и плечи и отдыхает. Быстро сгущаются тропические сумерки. Джимбл, кончив кормежку, появляется на краю материнского гнезда и просит позволения переночевать в нем. Мелисса касается его рукой, он залезает в гнездо и ложится рядом.

Вдруг с дальней стороны долины раздается мелодичное уханье одинокого самца. Это Эверед, который, вероятно, тоже находится в гнезде. Первым откликается Джимбл; он сидит возле Мелиссы, положив ладонь на ее руку, и смотрит в ту сторону, где находится взрослый самец один из его «героев». Затем вступает в хор Мелисса, которая по-прежнему лежит на спине; за ней - Гремлин. Последним откликается Гетти; он прерывает трапезу, чтобы подхватить вечернюю песнь своим детским голоском. «Семь часов вечера, погода ясная и сухая, и все хорошо».

По крайней мере на протяжении их жизней парк Гомбе – в охраняющей свою природу Танзании – по-прежнему будет для них безопасным домом.

Источник <http://ethology.ru/library/?id=216>