Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Сухой мартини
Совпадение ников и названия девайсов можно считать случайными. Если хочется.
Провела модным ногтем по краешку широкого бокала. Старательно‑лениво отщипнула микроскопический кусочек спаржи, поужинала им. Поморщилась уголочком рта, когда из динамиков у бара слишком уж отчаянно заверещала номерная фабрикантка. Отклеила очередную паутину обшаривающих взглядов – так и подмывало одернуть подол Олеськиного «произведения модельерского искусства»: «Такие разрезики тебе к лицу. В смысле, к бедрам! Носи с гордым носом!». Угу… Разрезики. От шеи до пяток в дальнем углу зала… Царственным движением пальца (Ух ты! Получилось! Как всю жизнь подзывала!) поманила вдруг возникшего у бара то ли официанта, то ли вышибалу: – Еще один мартини… В его глазах нарастающим итогом – недоумение, потом обалдение, потом не к месту нахальная смешинка и деревянный поклон послушного истукана: – Что желает леди? – Если вас не сильно затруднит, САМЫЙ сухой мартини… (Наверное, он понял, что мартини должен быть таким же ледяным, как ее тон). Очередной калейдоскоп в его взгляде не прочитала – была занята тем, что лениво‑снисходительно оглядывала зал. – Эта… Ну… Я понял. Щас, мы эта мигом. Шагнул к бару, потом вернулся: – Эта, ну… в общем, тут… – пошевелил могучими пальцами. Вскинула на него глаза, в полсекунды прочитала взглядом лекцию о том, кто она и кто он, плюс легкое неудовлетворение заминкой, и верзила понятливо изобразил деревянное сгибание в поясе: – Ага… так я счет принесу… потом. Счет действительно появился потом. На круглом подносике, почти сразу за бокалом мартини. Отпила, поморщилась – нет, это не самый сухой… (А может, и самый… да фиг его поймешь!!!) Мельком глянула на бумажку счета, положила сверху свою денежку (Офигели!!! Да и ты дура! Леди набитая…), краем глаза отметила, что тот, у бара, зафиксировал «движение». Вышла, поправила прическу, оглядывая мигающую рекламой улицу. – Эта… я вот того, мотор тут тормознул тебе. Голос шел сзади и сверху. Обернулась: тот, из бара, глуповато хмылился, показывая пальцем на приткнувшийся к обочине «жигуленок». Тут же поправился, оттягивая пальцем явно душащий бантик галстука: – Ну, не тебе, а вам… короче, довезет куда велено. За рулем‑то после вина самой нельзя. – М‑м‑м… Нет, спасибо. Я хотела погулять по городу. (Откуда ты взялся‑то? На кой леший мне этот «мотор»? И так после двух бокалов финансы поют романсы.) – Благодарю вас, вы свободны. – Дык… Точно, свободен! Уже все, отпахал на сегодня. Может, провожу? А то тут народец не очень… лихой народец‑то. Опять же серьги вон какие… Не ровен час. Отщелкнул от шеи «бантик», сунул не глядя в карман, мелькнул на запястье татуировкой якоря. – Я уж коли берусь провожать, так того… по полной. – Это как «по полной»? – старательно сморщила нос в легком недоумении. – Да не, я не про это… Ну… в смысле защиты и прочее. Тут ко мне никто не сунется! Тут все Боца знают… Царственным жестом подала руку. Верзила засмущался: – Не, мне вот так под ручку неудобно. Не с руки. Я лучше рядышком идти буду. А то если отмахнуться от кого… Короче, эта… Пошли, да? – Уговорили. Чем‑то вы мне стали интересны… Куда направим наши стопы? Он тут же посмотрел на ее ноги. – А‑а, понял! А давайте в парк пока… Там каруселей сейчас навезли – пропасть! – Сто лет не каталась на каруселях… давайте! – У меня, если что, деньги‑то есть, ты не думай… у, бл… в смысле вы не думайте! – Кто даму платит, тот ее и танцует… – усмехнулась в ответ. – А? А‑а, это грузинцы всякие да армяшки так говорят в ресторане, точно. Не, я безо всякого! С детства их не люблю, только и знают, что девок наших щупать… Вы не думайте, я ничего такого. К счастью, карабкаться на карусели и прочие горки в этом платье не пришлось. Незаметно заговорившись, стали выписывать петли по аллейкам – он охотно поправлял после ее замечаний свои слова, старательно и по‑новому строил фразы, явно наслаждаясь ролью успешного ученика. А потом вдруг спросил, набычившись и заранее обижаясь: – А вот правда, что такие вот девушки… ну как вы… специально на бедные окраины ходят, чтобы с нашим братом поиграться? – Что значит поиграться? – Ну как кошки… с мышками… Он влюбится по самое не могу, как дурак перья распушит, а ее и след простыл… ну, в смысле, как приключение… Ради игрушки, как королева с этим… крепостным. Остановилась, глянула снизу вверх и вдруг с ледяным холодком предвкушения спросила: – А разве тебя это обижает? В сумраке сверкнули глаза: – Убить не убил бы… я добрый… но задницу надрал бы по самое не могу! – И что, прямо вот здесь? В кустиках? – А тебе нужно в бальной зале? И чтоб позолота кругом? – Нет. Не надо! – Ага, выходит, уже наигралась… – Позолоты не надо! Надери… –? – Если уж так… виновата, то возьми и надери! Он помолчал, потом сумрачно бросил: – Насчет кустов это того, глупость… Боца тут всякий знает… У меня тут хатенка какая‑никакая недалеко есть на примете… Завсегда примут. С деланным смехом спросила: – Ну, так и будем стоять? Или пленницу все‑таки поведут на заслуженную расправу? – Смейся, смейся… Пошли! И они пошли. А потом было как всегда и как никогда. Как всегда, легкий шелест падающего платья. Как никогда, с ужасающим наслаждением вдруг упавшей следом лавины стыда. Как всегда, шелест кожаной полосы ремня, сложенной вдвое. Как никогда, зажатой в чужих в руках. Как всегда, сочная печать первого, самого сладкого и самого строгого удара. Как никогда – ровно и четко. Не самой себе через бедро, а сверху… сильно… сла‑а‑адко и бо‑о‑ольно… Как всегда, охотная судорога бедер и легкое сжатие тела. Как никогда, с насмешливым сверху: – Не рыпай попку… еще не начали толком… Тычась носом в пыльную, пробитую чужими запахами обивку какого‑то древнего дивана, сжала ладонями щеки: чтобы не видел. Не видел глаз, нагло сверкавших от смелого стыда, отчаянного желания и страха – Вот! Теперь! Меня! Как положено! Секут! – Секут розгами… ремнем порют… вот так порют! Ох! – это я что, вслух про «секут»? Ой дурочка… Вскинула голову, мотнув волосами – чтобы правильно, чтобы как в клипе, когда девушка мечется от боли на станке… А ее такую же, голую и послушную, плетками… Вздрогнула, поежилась, когда тяжелая рука скользнула по плечам, убирая рассыпавшиеся волосы. С затаенной надеждой робко пискнула из‑под руки: – Спину пороть? – Спинку тебе рано… неумеха еще… вот мы пока попочку – ух! – У‑у‑ухх… – эхом отозвалась, струной вытягиваясь над диваном и ерзая от разлившегося на бедрах огня. В такт медленным и жарким всплескам на бедрах отсчитывала не удары, а скупые кусочки мыслей: «Неумеха. Сам. Такой. Вот. Как. Надо…» Оторвала ладони от щек, плавно подалась вперед, ровненько вытягивая руки и послушно скрещивая их в запястьях. Дернувшись от очередного смачного хлеста, так же ровно и плавно сыграла ногами, чуть‑чуть, едва заметно, приподнимая бедра. Без вызова, не распутно‑нагло, как хочется, а как положено, как надо – только чтобы чуть‑чуть, чтобы попа круглее, чтобы ремню удобнее и чтобы он стега‑ал! Вот так! Так! Снова слегка придавившая ладонь на плечах: – Ишь ты… какая послушная… не визжит, не вырывается… – Ай! – другая ладонь сильней ремня впечаталась в попу. – Вот тебе и ай… Вот тебе и игрушечки… сама напросилась. – Я не просилась… я виновата… накажите… – Вот и на «вы» заговорила… вот и молодец… пора и воспитывать начинать. Вот! – М‑м‑м… – Ничего… помычи, девочка… помычи… погромче… я добрый… но строгий… поверти попкой, поверти… Вот тебе мартини! Вот тебе сухой! Сухой ремень! Сухой ремень попу дерет! А попа вертится! Устыдившись виляний, замерла и сквозь губы, сквозь волосы на лице выдохнула: – Леди не движется… (Откуда у меня эта глупость? То мартини, прилипло, сухое… Самое сухое. То эта бредятина про леди…) Хватала воздух, шипела сквозь зубы, играла пальцами рук, сжатых в кулачки и изо всех сил лежала смирно – леди не движется! Но тело не знало, что оно леди, ему хотелось извиваться и играть от боли… от боли? От горячей волны, вдруг прокатившейся сразу везде, от центра к плечам и лодыжкам. Сначала теплой, потом горячей, потом совсем горячей и резкой, потом штормящей волной и наконец – рывком девятого вала, хриплым стоном радости, бесстыжего наслаждения и короткой глупой мыслишки: «Ну вот…» А потом был панический, уже не желанный, а искренний жар стыда. Торопливый шорох белья, противное и никак не налезающее платье с бесстыжими разрезами, едва не забытая сумочка и в полумраке (ой, а свечи‑то когда зажег?) то ли насмешливые, то ли понятливые глаза Боца. И негромкий, увесистый голос в спину: – Я тебе в сумочку телефон на бумажке записал… Ты звони, если что. Боца тут всякий знает… Как напроказишь, так сразу и звони. А потом была ранняя осень, полеты листьев и пение освободившихся на ветру прутьев. Не на ней, не над ней – а на деревьях… И аккуратно сложенная бумажка с телефоном человека, которого тут всякий знает. И рука, не раз отдернувшаяся, чтобы не набрать, не позвонить… А потом была слякоть, тяжелые сумки с торчащим батоном хлеба, ногами синей беговой курицы и противным чавканьем под сапожками прошлого сезона. Витрины знакомых дешевых магазинов, облезлая краска подъезда, ворчание осточертевшей квартирной хозяйки и мысли про очередную пустынную ночь на пружинной кровати со спинками… со спинками, к которым так удобно привязать… послушную… плохую… И стегать горячим ремнем горячее тело… А потом был шелест шин здоровенной как танк, матово‑черной, сочащейся спокойной респектабельностью машины. И были брызги из под колес, и растерянное отряхивание плащика: ну вот, блин… опять! И рука, вдруг легко подхватившая сумку с куриными ходулями: – Леди не носят сумки… Подняла и снова опустила глаза. В пальтишке моей годовой зарплаты, с властным прищуром глаз, годами приученных повелевать. С лучиком искрящихся запонок, что даже при осеннем «солнце» выдает бриллиант. Изысканная небрежность невесомого кашне и голос, которому не хочется возражать: – Юная ЛЕДИ заказывала мартини. В это время суток я предлагаю «Бакарди». Хотя возможно и «Хармут» или белый «Хашверт». Впрочем, Великий Маркиз, говорят, предпочитал молодое Шато, но это уже из другой категории… Мне как Боцу по статусу положен ром. Но можно и вернуться к вопросу очень сухого… Подняла с асфальта упавшую челюсть. Коротко вздохнула и выпрямилась. Небрежно протянула вторую сумку, тут же пропавшую в туннеле распахнутой дверки машины. Сама шагнула в этот туннель, как в пропасть. Оправила на коленях старенький плащик и ледяным, не терпящим возражений тоном отчеканила: – В это время суток я предпочитаю розги. Только не очень сухие…
2004 г.
|