Пятый крик

Все совпадения с настоящими именами и событями

прошу считать совершенно не случайными.

Поблескивая стеклами очков, благообразный джентльмен с небольшими аккуратными залысинами неторопливо, растягивая удовольствие, перебирал выложенные на синее казенное покрывало темно‑красные прутья.

– Молодец… Лоза хорошая, длинная. Сколько тут? Два десятка? Ну, наверное, хватит… Если что, я не поленюсь и сам сходить, за новой порцией. Эх, не бережешь старого человека… Или все‑таки нам хватит? Ну‑ну, молчи…

Еще раз перебрал прутья.

– Кстати, мы же договорились, что розги должны быть мочеными. А это свежие. Непорядок!

– Мы не договаривались на моченые, – она ответила негромко, но твердо.

Джентльмен пожал плечами:

– Ну ладно, видимо, это я запамятовал. Плохая память, ты же знаешь. Старый стал. Не нужный. Не интересный… Ну‑ну, молчи… Кстати, а в наличии припасенной веревочки убедиться можно?

Она открыла дверку шкафа и кинула рядом с прутьями несколько кусков грубой веревки.

– Ну‑ну, не надо эмоций. Та‑ак, это на наши ручки, это на наши ножки, это под коленочки, это на локотки… Ишь ты, даже парочка в запасе! А может… Наверное, можно каждую ножку в отдельности привязать? Пошире? Впрочем, нет‑нет, не надо так вскидывать голову и делать страшные глаза: у нас ведь никакой любви, никакой эротики и никакого упаси боже секса… Куда нам, мы уже старые, никому не нужные… Я помню, мы договаривались – ты будешь лежать в струночку, ровненькая как розга… Красивая розга под другими розгами… Да? Ну‑ну, молчи…

X x x

Звонок телефона. Обычный среди многих в сутолоке обычного рабочего дня, который медленно скатывался к вечеру.

– Ну, здравствуй…

– Здравствуйте.

– Это снова я. Или уже успела забыть?

– Я РЕШИЛА забыть… – чуть дрогнувший, но старательно и жутко холодный голос: – Давайте не будем толочь воду в ступе и оставим эти пустые беседы…

Усмешка на том конце провода:

– Правильно, чего там толочь… Чего там пустым заниматься… я тоже РЕШИЛ тебя забыть, – наигранно копирует ее интонации, но холод в голосе куда жестче, чем у нее, – моя радость. Но надо ведь кое‑что оставить на память… Хотя кое‑что у меня уже есть: ты не забыла про свои радостные и послушные письмишки, про красивые такие снимочки какой‑то красивой девочки? И чего это мы вдруг замолчамши? Чего это у нас дыхание перехватимши?

– Ты… Вы… Ведь сказали, что сожгли письма… И фотографии все отдали… у меня же они все…

– Даже маленькая глупенькая девочка должна знать, что с пленки можно печатать МНОГО фотографий… Ну, посуди сама: как можно уничтожить такую прелесть? Вот, смотри: ладные ровные ножки… Тугая попка… И никакой ерунды типа одежды.

– Ты… Вы…

– Что мы там залепетамши? Чего переживать – ну, просто снимочек красивой обнаженной натуры… Таких теперь пруд пруди… Даже если кто милое личико и узнает, ничего страшного, теперь так сниматься можно и даже модно. Нет? Это я так, риторически…

Ну как можно сжигать такие милые письма: мой Учитель, мой Господин, мой Повелитель – вот‑вот, с большой буквы… Я ваша рабыня… вот‑вот, на этот раз с маленькой… и прочий красивый лепет послушной умной девочки с красивым почерком…

А вот этот снимок – ну вообще прелесть. Лежит и загорает все та же милая красивая девушка… Наверное, ей так нравится и для здоровья полезнее – загорать голенькой. Но вот почему‑то на кровати загорает… И что там у нее с ручками‑ножками? Наверное, веревочки какие‑то… А рядом с ней что? Прутики какие‑то в ведерочке… А‑а, я знаю – девочка не выучила уроки и любимый учитель сейчас ее будет сечь! Вот и подпись наличествует: «Я жду вашу розгу, Учитель…».

X x x

Юка торопливо набирала буквы, то сбиваясь, то промахиваясь по клавишам:

«Ты там что, с ума сошла? Пошли его на хрен! Не вздумай встречаться! Он же тебя убьет!!!»

Мигнув, приват выбрасывал очередную строку ответа и Юка деловито изучала ситуацию:

«А сколько у него снимков? Сколько писем? Твоим почерком или на принтере? Лицо видно? Кто из подруг знает о твоем увлечении? И ты со всем этим одна? Ой, блин…»

«Ну и черт с ним, с твоим университетом… Нет, погоди, тут я что‑то не то. Плевать ректору на твои снимки и письма, что у него других дел нет? А ты на бюджетном? А специальность дефицитная? Да, дела‑а…»

«Черт с твоей работой… а ты кем работаешь? Ой, блин…»

«А кто из мужиков может его встретить и рога отшибить? Ну, придумай чего нибудь… Как не успеваешь, а когда он приедет? Утром?!!! Ты офигела – у тебя уже три часа ночи! Раньше не могла сказать? Когда позвонил? Во сколько? Ой, блин…»

«Подруге дай задание: ровно через час стучаться и ломать дверь, если ты не позвонишь и не дашь ей знать, что у тебя все нормально. А лучше всего пусть подруга будет в соседней комнате. Да ты замучала со своей оглаской! Плевать на огласку, нет, не то… Ой, блин… короче – сначала письма и снимки, только тебе в руки, никаких камер хранения и никаких ключиков на потом».

X x x

– Ну так что, может сначала для храбости винца? Помнится, моя любимая ученица старательно изучала самые изысканные марки… Вот, рекомендую – настоящий «Ашкенази»? А я, с вашего позволения, все‑таки выпью половинку бокальчика. Мне больше нельзя, я старый… У тебя, кстати, пока есть время раздеться. Или помочь? Ах, как мы дернули плечиком… Когда‑то кто‑то просил разорвать на ней трусики… Наверное, это я запамятовал, это была вовсе не ты… Я понимаю, трусики теперь денег стоят…

Ага. Я был прав. Какие мы стали красивые носить трусики… Какие очаровательные тонкие кружевчики. Ты не помнишь, кто учил одну деревенскую девочку разбираться в хорошем белье и носить не стоптанные башмаки, а туфельки на шпильках? У нас обоих с памятью плохо?

– У меня всегда было хорошо с памятью. И совестью. – Наконец‑то она разлепила плотно сжатые губы, заводя руки за спину и сбрасывая с груди лифчик.

– Мораль мы уж как‑нибудь оставим в стороне. У нас простая коммерческая сделка: некие бумаги на некий долг… Я свою часть договора выполнил. А насчет памяти – я что‑то запамятовал, как мы договоривались? Как на снимочке номер три? Вот и умничка – не надо слов, надо больше дела…

Отставив в сторону початый бокал, наугад взял с кровати один прут и кинул его в дальний угол комнаты. Девушка повернулась к нему спиной, слегка расставила красивые сильные ноги и медленно, низко‑низко наклонившись, провела вниз кружевами трусиков. Выпрямилась, переступила ногами и отложила их в сторону. На секунду‑другую замерла, словно собираясь с духом.

– Ну‑ну, не надо так вздрагивать плечиками и так демонстративно играть попкой… Снимочек номер три. Попрошу к исполнению…

Она прошла в угол и опустилась на колени. Завела руки за спину и губами подняла с пола валяющийся прут. Теперь руки вперед, скользнула обнаженной золотистой рыбкой по крашеным доскам пола. На четвереньках пошла к нему, приподняв голову и поднося розгу…

– Что‑то у нас с глазками… Ну‑ну, не надо таких сверканий, у нас же просто договор, правда? И никто ни в чем от него не отступает, правда? Так как, постоим послушной голой собачкой, пока я допью бокал, или приступим к главному? Ну‑ну, молчи… А к главному пора, потому что розгочки вовсе не замоченные, не ровен час подсохнут…

X x x

– Короче, милая. Есть товар, есть цена.

– Сколько?

– А вот не надо такого яда в голосе, не надо… Денежки – мусор… Я себе троих куплю, если надо… Мы имеем некие письма и некие снимочки. Это хорошая память. Но я ее зачеркну, в обмен на ту, что унесу в душе…

– Что вы хотите?

– Ох, какой холодок в голосе и жалко, что не вижу, во взгляде… Моя школа… Умница… Вот этот голосок я и хочу унести в душе. Чтобы в далеких краях вспоминать, как одна из моих самых любимых учениц наконец‑то искренне и от души, отчаянно и во весь голос кричит «Пощадите!».

– Я не буду кричать…

– Будешь, – юродливые интонации, наконец, прорвались волной злости. – Такова моя цена. Порка розгами, без счета, до пяти громких криков о пощаде.

– Я не буду кричать… – в телефоне злость на злость.

– Будешь. Именно потому, что никогда даже не стонала, теперь ты будешь очень громко и долго кричать. Даю тебе слово…. Такова цена и я не отступлю.

Условия предельно просты: полностью голая. На полу. Связана в руках и ногах. Первую розгу подать в зубах. И порка без счета ударов. Пять, слышишь – не меньше пяти натуральных криков о пощаде… Можешь пока тренироваться…

X x x

«Абонент временно не доступен… Попробуйте перезвонить позже».

Листы записной книжки. Не то, не то… Это тоже не то…

Генеральный директор, на секунду заглянувший в дверь:

– Ты чего такая смурная? Улыбайся – нам с тобой через неделю в Китай лететь! Какие твои годы и такие командировки!

«Абонент временно недоступен… Попробуйте перезвонить позже».

– Слушай, ты не забудь – в понедельник вечер чествования лучших заочников! Тебя сам Борода награждать будет, делай чего хочешь, чихал я на твою фирму, но чтоб как штык в пять часов! Все, давай, гордость придурочного курса… – балаболил Семка‑староста. – И не забудь, ты обещалась мне конспекты по прикладной политологии дать…

«Абонент временно не доступен… Перезвоните позже.»

Ночь. Тусовка в чате. И хочется кирпичем по монитору: ну никого! Никого из тех, с кем уже успела пошептаться в приватах, кому можно сунуть заплаканный нос в жилетку и заорать оттисками клавиатуры: «Мужики! Помогите! Я не хочу сдаваться! Я не могу с этой падалью!!!!»

Этот в отпуске… Этот болен… Этого ограбили… Да хоть бы все здесь выстроились: где вы его достанете, милые и умные чатовские ребята, что вы мне подскажете? Между нами тысячи километров или десяток границ…

Три часа ночи. Звонок‑приговор, звонок принятия решения…

…– Ну, конверт готов. Адрес надписан. Я правильно твой университет написал? Ты это сама проверишь. Мой поезд будет на вокзале в десять утра. Ты ничего не хочешь мне сказать?

– Зачем вам это? – Уже ни злости, ни ненависти, ни упаси Господи, слез или просьбы в голосе. Просто отупевшая от нервов усталость.

– Я посвятил тебе три года. Я учил тебя. Воспитывал. Помогал. Я сделал тебя из провинциальной дуры современной девушкой… И я хотел просто представить тебя своим друзьям, как произведение МОЕГО искусства, как МОЕ достижение, как МОЮ находку. Я имел право на эту неделю с тобой, так как хочется МНЕ, а не так, как ты позволяла со своими «можно‑неможно», «рано‑не рано…»

Я научил тебя правильно подавать мне розгу, грамотно ласкать мужчину, красиво одеваться и еще красивее раздеваться. Я наказывал тебя, иногда сильно. Ну так что тебе стоило сделать всего лишь один шаг вперед? И какие горизонты я распахнул бы перед тобой! Всего один шаг! Я всего лишь просил показать тебя, как лучшее из созданного мною, очень важным и очень хорошим людям…

Ты помнишь?

X x x

…Она лежала на полу. Поправляя то и дело сползающие очки, джентльмен туго стягивал веревками ее тело: плотные кольца на кистях. Пошевелила: туго… Кольца веревки на локтях. Припонял лодыжки, тяжело врезалась еще одна веревка. С пыхтением просовывает веревку под коленками, сильно и резко тянет узлы… Снова взял за лодыжки, буквально протянул на полметра по полу:

– Ровнее… В струночку, я сказал!

Сбросил сбившийся набок галстук, снова хлебнул вина, уже не пижонясь с бокалом:

– Даю последний шанс… Проси прощения… Ну…

Золотистой, почти незагорелой рыбкой‑струночкой вытянулась на полу девушка. Волной в стороне волосы – деловито откинул, открывая ровные плечи и гибкую спину. Нервно, расшвыривая, выбрал с кровати три длинных гибких прута, сложил в беспощадную розгу. Глоток вина, хрипловатый голос над струной стянутого веревками тела:

– Удары без счета. Считаю только крики. Пять. «Пощадите». Громкие крики, сучка…

Поперхнулся, то ли вином, то ли словами, то ли ознобом, затрусившим руки. Опустился рядом, левой рукой сгреб за волосы и поднял верх ее лицо с мертво сжатыми губами. Выдохнул в зажмуренные глаза:

– Последний шанс… И все забудем… Все будет хорошо… Хотя бы шепни «простите»… Ну, поцелуй меня, моя девонька…

Приник жадным ртом к холодно‑презрительным губам. Мял, тискал ртом ее губы, чувствуя волну красного давления и наката злости. Бросил волосы, она уронила лицо между рук и через секунду выгнулась рвущейся от боли стрункой: с размаху, в три тугих прута, по гладким и голым плечам…

X x x

С размаху шарахнула по клавише ни в чем не повинного кондиционера. Тот жалобно звякнул и наконец‑то заткнулся. Даже с облегчением: четыре утра, а он все пашет и пашет на эту растрепанную дурочку, которая до сих пор не выходила из рабочего кабинета.

Вот и молчи себе, дурная железяка… Куда мне идти?

«Понимаешь, концепция нереализованной тяги все равно приведет тебя к пониманию глубинных процессов собственной психики и в этом случае настоящие события следует рассматривать как не совсем удачный, несколько неплановый, но шанс реализации…»

Еще раз перечитала строчки на мониторе. Это что, заумный утренний бред или индульгенция на поход?

«Нет, я бы не хотел, чтобы сказанное мною воспринималось именно как разрешение и тем более подталкивание тебя к встрече с этим человеком. Это тебе решать самой. Но давай посмотрим на это со стороны глубинных перверсий…»

Не стала смотреть. Ни с какой стороны, и теперь звякает другая клавиша – вслед за кондишеном заткнулся и комп. Все, хватит советчиков… Все равно придется один на один…

Ты же мечтала о поединке? Чтобы сила на силу, воля на волю?

Ну, не в таком же виде!

А в каком? Перечитай свои собственные сюжетики… Даже «Поединок» есть – ну просто один к одному!

Там другое!

Нет, не другое, не другое! Не ври хотя бы самой себе… Если ты такая офигенно принципиальная, вцепись ему в харю всеми когтями, притащи его самого к ректору или на работу – и пусть там машет снимками, письмами… Тебя даже пожалеют, поохают, поахают, дядечку с дерьмом аккуратненько смешают…

А потом – меня?

Потом – это будет потом. Главное, ты не пойдешь у него на поводу…

А на поводке ходила? В игрушки играла, пока он не привел от поводочка к первому ремешку?

Думать надо было! Мозгами, а не…

Замотала головой, ткнулась лбом в черное ночное стекло. Сейчас сама себя свихнешь…

X x x

Компот из оглушительной тишины.

Шипящий, густой и короткий свист тальниковых прутьев. Короткий противный писк прогнувшейся доски на полу: вон там, шляпка гвоздика, теперь вижу, когда сама на полу… Придыхание, знакомое и хрипловатое: это там, наверху, когда он замахивается. Сочный хлест. Всплеском шум в ушах. Всплеском умерший стон.

И оглушительная тишина.

Качнулась доска, гадко скрипнул гвоздик… я забью его… обязательно‑о‑о‑О!! Скрип веревок… Чего это они? Или мне кажется? А‑а, это я так ногами… Черт, как туго свя‑за‑АЛ!!! Тихонечкий стук кончика розги… Обломился, завертелся рядом… потом убрать, все. Обязательно‑о‑О!!! Свист прутьев. Без хлеста. Взял новые? Примеряется? Скрип ногтей по дереву… жалко, ведь обломят‑СЯ!!!

И оглушительная тишина.

Только свист розги. Только тяжелое дыхание двоих людей. Только скрип половицы и шелест тугой веревки. Только жестокий и мокрый хлест по голому телу.

И оглушительная тишина.

X x x

Шла, обходя редкие лужи. Дождь был ночью, что ли? Или с утра уже машины поливочные прошлись? Шла неторопливо. А куда торопиться? Быстренько прибраться в комнате – черт бы с ним, но порядок у девушки должен быть всегда. Навести марафетик на мордашечку… Черт бы с ним – но я должна быть дьявольски красива… Назло ему: чтобы не видел ни бледности, ни кругов, ни неровно упавшего локона. Изящество, стройность и строгость…

А вот и заросли над старым прудом, недалеко от дома. Брелочек‑ножницы – черт, попробуй ими тальник срезать… У‑у, аж пальцы сводит… Обломать не получается – гибкий, зараза… Не‑а, вот этот обломился… Под сучок его… Ну все, два десятка хватит? Выше крыши. В великую героиню будешь уже с ним играть – а перед собой крутую не корчи. И одного десятка хороших прутов хватит, чтобы завыла под этим… этим… Ну‑ка, девочка, без мата! Ты же леди! Да, леди, хрен вас всех возьми! Суки, ненавижу!!!

Кого, идиотка, сама себя? Заткнись и побереги злость…

Вот, умничка. Газетку разложи, охапку прутьев туда, заверни. Вот тебе и букетик. Концы торчат – длинные получились. Ничего, дома обрежу. Не этими же маникюрками корячиться. Совсем умничка, с газеткой‑то: вот дворничиха метлой шарахает, здоровается… Хороша была бы с утра пораньше с пуком розог. А кто знает, что это розги? Может, листики буду дома в вазе распускать. Ага, в середине лета. Юная биологиня‑натуралистка. Юная идиотка… Шиза недопоротая… Заткнись, тебе говорят!

Нет, эту веревку нельзя. Она тянется, один раз туго крутанул узлы, потом на кистях словно от наручников было… Два дня длинными рукавами прятала… Вот эта пойдет. Толстая, витая, такая вся мохнатая из себя. Откуда она у меня, на ней только КАМАЗы таскать? Да черт его знает, откуда. Так, не забыть лохматые концы у прутьев отрезать. Да хрен бы с ним, но все должно быть нагло и изысканно: это моя тебе подачка, подавись, гад… Это не ты меня заставил, это я тебе позволила… Снизошла…

Перекусить, что ли? Или опять кофе? Ты за ночь уже бидон выжлуктала… Как Никитос свой портер ведрами дует… У камина. Я тоже хочу у камина. Как истинная леди. Ничего, скоро будет тебе леди… Через сколько?

Поезд через два часа.

X x x

– Ну что, слегка размялись? – снова стук бокала, или бутылки – чем он там на столе. – Вот за что я тебя всегда уважал, так это за детские игрушечки в гордость. Помучаться хочешь, девочка, помучаться… Другая бы давно хоть разок вскрикнула – а ты два десятка молчком…

«Как два десятка? Чего врешь, гад? Там уже сто было!!!»

«Нет, не врет… Это я нюни распустила…»

– Ну‑ну, молчи… Все‑таки хочешь немножко винца? Я даже развяжу по такому случаю. Заодно и отдохну, а то совсем ведь старый стал, устал тебя стегать‑то. Ты как, нормальненько? Попочка наша кругленькая не болит? А спинка? А ляжечки? Знаю, что нигде и ничего не болит, что я гад и сволочь… Это у тебя первый слой злости сходит. Ничего, зайка, я сейчас от разминки к делу перейду. К порке… Для начала мы тебе уж совсем душевно попку разрисуем. Чтоб на третьей серии все прутики по свеженьким полоскам ложились: они как раз припухнут хорошенько, набухнут…

А чего это у нас попка вдруг сжалась? Я же не секу, просто разговариваю. Ты ведь тоже поговорить любишь. На тему послушной девочки… Нет? Ну‑ну, молчи…

А чего это мы ножками и руками шевелим? Затекли веревочки? Не надо, не ври. Ты уже их того, расслабила. Когда дрыгалась тут и виляла во все стороны. Что? Не слышу? Ну‑ну, молчи…

«Я бы тебе сказала… Я бы тебе все сказала… Молчи, дурочка, он же специально на слова вызывает. Не отвечай, молчи!»

Вздрогнула, когда провел рукой по голове, по волосам.

«Ох, гад, ну почему мне это раньше нравилось? Такие руки…»

Погладил, словно кошку, кончиками пальцем изысканно пошлепал по ноющим бедрам, снова огладил волосы:

– Ох и красивая ты стала… Столько я над тобой старался. Мог бы и дальше… Чего плечиками дернула, а? Не спеши дергаться, я пока новые прутики не подобрал. Вот, лучше эти возьму: вроде как погибче будут. Сама знаешь, гибкие они в самый раз для попки…

Двадцать первый? Или все‑таки сто первый? Не надо, не считай, не пугай сама себя… просто молчи, просто м‑м‑м‑м…

X x x

Первый в жизни букет настоящих роз. Первый ресторан. Взгляды мужчин. Вежливый поклон официанта в настоящем белом смокинге. Предупредительно распахнутая дверца машины. Всего две свечи – возле красивого букета – и в этом полумраке сказочное преображение одинокой девичьей комнаты. Нет, он все‑таки волшебник…

Как хорошо, что он есть: опытный, мудрый, понимающий… Руки по телу… О‑ох, какие умные руки… спокойные, мудрые, властные руки… Тонкая шелковая ткань. Та, что на теле – шепотом скользит вниз. Та, что вдруг легла на глаза черной полоской – шелестом закрывает мир. Спокойные, властные руки мужчины и властное прикосновение к шее: что там? Отблески свечей в зеркале. Волной приподнятые волосы: ожерелье? Странное какое ожерелье – черное, с отблеском металла…

– Ты будешь королевой. Но если хочешь носить корону, сначала научись носить ошейник…

X x x

Сгреб рукой за волосы, рывком приподнял лицо:

– Девка, не доводи до греха… Доиграемся… Оба доиграемся… Сама будешь виновата во всем! Ну и молчи, дура…

Резче свист прутьев, короче и тяжелей удары. Хрип тяжелого дыхания, змея сброшенного рядом галстука. Вспотел, сволочь… Ни…че…го… я… еще… по…дер…жусь…

Противный вкус веревки. Зубами ее, до скрипа, чтобы не слышать свиста вверху и не слышать, как с каждым ударом рвется изнутри то ли рычание, то ли стон… Черные пятна: потекла тушь: не надо было краситься… не надо было слез…

Дугой изогнутое тело, звенящей струной ноги, опахалом метнувшиеся волосы. Соль на губах. Откуда? Дурочка, это твои слезы… Убери лицо, опусти его… Пусть не видит… Боль в ногах – ударил? Дурочка, сама ударилась, не надо было так сильно дергаться…

Куда он меня тянет? Зачем выравнивать? Неужели я так сжалась? Господи, стыдно‑то как… вот, я снова ровненько… Секи, га‑ад!!! О‑о‑х…

Снова наклонился, рывком выдернул вперед поджатые под грудь и лицо руки:

– Я сказал лежать стрункой! – молния прутьев, прошивающая воздух.

Шипение, хлест, красные молнии на тонкой спине, с загибом сбоку груди и захлебнувшийся голос, забитый толстой веревкой. Третий наклон, третий рывок за связанные кисти:

– Нет, сучка, ручки вперед… Не будем грызть веревочки… Не будем грудки прикрывать… Будем кричать… Вот так! Вот тебе!! Вот!!!

Сквозь вату в ушах голос. Довольный, хриплый, ненавистный голос:

– Видишь, как хорошо! Вот и умничка… Отдохни, и мы с тобой еще покричим. Четыре раза осталось. Таких громких, красивых, настоящих разика…

«Я… Не… Когда?!!»

X x x

Узнала сразу. Издали. Как всегда, строгий костюм. Холеное лицо и ухоженные руки. Неторопливая походка. Почти никаких вещей – только дипломат в руках. С подножки вагона – словно король навстречу свите. Вот и правильно – а ты встречай его, можешь еще и на коленки бухнуться…

Встреча высоких договаривающихся сторон. В сторонке. Тридцать секунд, словно тридцать лет, паузы. Толстый белый конверт. Не торопись, делай все медленно… Не тряси руками говорю, идиотка! Открой, не забудь скорчить презрительную мину… Пересчитай, внимательно… Вот только не торопись. Разверни одно для пробы, с ленцой в руках и взгляде, усмехнись… Изящно щелкни зажигалочкой…

Корчатся в полупустой урне листочки писем и белые прямоугольники снимков. Молча стоят над дымом высокие договаривающиеся стороны.

Покровительственная и понимающая усмешка:

– Ну что, вот теперь меня можно и послать?

Усмешка, еще холодней и в предел презрительней:

– Я свои слова ценю дороже…

Усмешка на усмешку:

– Чем кто? Или чем что? И, наверное, мы сейчас вот возьмем и поедем?

– Именно так. Возьмем и поедем.

Шла впереди. Стройная и гордая. Спину прямо, походка от бедра. Царственный поворот головы. Пусть сзади топает, пусть пыхтит, пусть глазами ест и раздевает…

Ага, сейчас не только глазами начнется… Молчи, дура, ни о чем сейчас не думай! Взмахом руки – «левака» на привокзальной площади.

– Леди позволит мне рассчитаться за машину? Ох, сколько льда и яду в наших глазках… Научилась, научилась быть королевой… Значит, ошейник был впору?

X x x

Золотой рыбкой на сером полу. Красноватые прутья, красные полосы, багровые концы. Набухшие, рвущиеся болью росчерки. Черные брюки, серая от пота рубашка. Белое тело, серые веревки. Мусор истрепанных прутьев. Жар. Бисер пота по телу.

Мокрым сгустком огня – на мокром полу. Мокрые щеки на мокрых руках. Искры слез на слипшихся ресницах. Толчками воздух из груди. Толчками шум в ушах. Рывками боль по всему телу. Тяжелыми гвоздями голос сверху:

– Лежать… ровно… кричать… громко… Руки, руки вперед!

Крутым кипятком розог по спине и ляжкам. Хрипящий позор: ну заткни же свой рот, дурочка! Закуси губки, ты же можешь… Дави голос, дави… Я же… не… бревно‑о‑о‑!!!

– Порву, сучка… Всю задницу порву‑у!!!

Одурелые глаза, озверелый замах. Вбитые в тело розги.

Горящим от боли червяком – рывки и изгибы на мокром полу. Воющий стыд: ну потерпи, ну не извивайся под ним, ну миленькая, ну, зайка, ну, потерпи‑и‑и‑и!!!!

– Будешь орать, сучка… будешь!!! Не слышу! Громче! Громче!!!

X x x

Кольца снятых веревок. Ой, не трогай меня… Убери руки… Убери свой поганый рот…

Заходящийся лепет:

– Прости меня, моя королева… Будь моей богиней… Открой глаза, девочка… ну поцелуй, поцелуй же меня… сладенькая, милая, голенькая, послушная… О, моя госпожа, моя мечта…

Черные брюки. Черное мокрое пятно на них.

И пятым криком:

– Ненавижу!

2002 г.

Цикл «Пасечник»