Барышня. Личный рассказ

…я не знаю, есть ли у него усы.

…я не знаю, воевал ли он.

…я просто знаю, что это – кусочек ЕГО характера.

…Альбертик словно невзначай приобнял за талию, дежурно скользнув чуть‑чуть ниже. Данка нервно отстранилась, зыркнула из‑под ресниц и ласково пообещала:

– Я ведь могу и кирпичом звездануть. Ручонки‑то убрал!

Кирпич не кирпич, но звездануть Данка могла без особых разговоров. Как под Новый год, когда в хмельном угаре коллективного междусобойчика так призывно мелькало бедро в высоком разрезе платья… Он так и не понял тогда – стринги на ней были или девушка и вправду была под платьем «только сама» – не понял, потому что неожиданно врезался лбом в стенку коридора, а галстук удавкой сжал кадык:

– Я тебе, слизняка траханная, сейчас полезу под платье… козел… Альбертино трахетти…

Нашелся проверяльщик стринговый! Надела уже разок, сдуру домой в них заявившись. Волосами и спину и пол подмела, пока голову вскидывала – под шипение бабки и шипение мокрых прутьев, продернутых на голом, уже безо всяких стрингов, заду… Но не этому же шестерке растолковывать? Морда аж масляная…

Альбертик с приклеенной улыбочкой тут же убрал ручонки – и, оглянувшись на дверь кабинета, участливо посетовал:

– Я не хотел сделать больно… Извини, Даночка…

– Чего сделать? – Данка посмотрела в упор, но приклеенная улыбочка Альберта тут же стала искренней и еще более ехидной:

– Ну, ты же сегодня в браслетике. Может, уже и трогать тебя везде больно!

Данка машинально поправила на левой руке широкий кожаный браслет, отделанный полосочкой черного бархата и с серебряным колечком:

– Не поняла! При чем тут браслет? Что мне должно быть больно?

Альберт понял, что ляпнул лишнее – и его спасло лишь появление в кабинете всех полутора центнеров главной бухгалтерши. Данка внимательно посмотрела на него, задумчиво сморщила нос, но тут же была по селектору выдернута в кабинет шефа.

X x x

– Позвольте войти, Владимир Дмитриевич! – даже стук в дверь у Альбертика выходил похожим на вкрадчивый шепот. – Доброго вам здоровьичка, извините что осмелился без вызова, но…

В.Д. снял очки, устало потер лоб и прервал паузу после «но»:

– Что‑то случилось?

– Пока нет, но… Но может, может случиться! Вероятна ситуация, когда под некоторую угрозу будет поставлена репутация нашего уважаемого заведения, нашего коллектива и даже, мне представляется, в некоторой степени даже лично ваша, что совершенно недопустимо…

В.Д. коротко усмехнулся:

– Ну, с моей репутацией я как‑нибудь сам разберусь. Давайте лучше о коллективе и нашем уважаемом заведении.

– Я бы тем не менее осмелился возразить… дело в том, что эту сотрудницу принимали на работу лично вы, проверку делали лично вы, курируете ее в общем‑то полезную деятельность тоже лично вы, и числится она по вашему ведомству…

– Проверку я делаю для всех. Курирую тоже всех. Числятся у нас все, включая и меня, не по моему ведомству, а в нормальном штате согласно нормального штатно‑должностного расписания. – Владимир Дмитриевич бросал слова равнодушно и холодно, и только оооочень хорошо знавший его человек заметил бы, как он нервно потер левое предплечье.

Он сразу понял, о ком собирается доносить этот лощеный прохиндей из экономического отдела. Понял, молча придвинул Бергалину пепельницу и, щелкнув зажигалкой, запустил дымовую завесу.

X x x

Она ни разу не называла его по имени. Ну не получалось как‑то – он в свое время представился как «дядя Гена», она сморщила нос и лихо ответила, что она «племянница Данка», на что он отвесил короткий полупоклон и с улыбкой прижал руки к сердцу:

– Простите, барышня… Оно, конечно, не дело сразу в родственнички набиваться. Исправимся.

По имени‑отчеству тоже не получалось – не настолько уж старше, да и отношения с первого дня сложились… Ну очень какие‑то они такие сложились… потерла нос – сама не понимала, какие. Потому что они совершенно искренне улыбались друг другу, а он был единственный, кто так и стал называть Данку «барышней» – если утром ему случалось проверять охрану, то лично щелкал турникетом и здоровался: – Доброго утречка, барышня! Краем уха в конторе слышали, что в какие‑то древние времена они то ли служили, то ли даже воевали вместе с шефом, но вся эта полезная кабинетная «инфа» пролетала мимо, сдунутая его шевельнувшимися в улыбке усами и смытая таким хорошим взглядом немного уставших глаз.

Не подсмеивался – называл очень серьезно, уважительно и только мимолетная улыбка заставляла присмотреться повнимательнее: шутит или вправду барышня?

А он и не шутил, хотя то ли в «отместку», то еще почему, тоже ни разу не назвал ее по имени. Барышня так барышня – ей и так было хорошо от мимолетного, но очень внимательного взгляда, от пушистых усов, шевельнувшихся в улыбке, он негромкого с хрипотцой голоса, от руки, что один раз придержала на лестнице – ну, когда с той кучей бумаг на ковре запнулась… Даже удивилась – вроде и мягкой рукой «спружинил», а словно на железном рычаге придержал. Смутилась, суетливо поблагодарить хотела, а он все с той же улыбкой на двери начальственного кабинета кивнул:

– Бегите, барышня, шеф ждет!

Другой раз на крыльцо было сунулась, служебную машину ждать, но он не пустил под дождь – дождался, пока Сашка по кличке Домкрат подрулит ко входу, дверку открыл и лишь тогда приглашающим жестом – Прошу, барышня! и никого ехидства, никакой игры в голосе – просто теплое слово «барышня», такое родное, такое ласковое … сама не знала почему.

X x x

Под дымовой завесой Альбертик решил на всякий случай не морщиться – хотя не курил и запах не выносил. Закурив, В.Д. использовал один из своих профессиональных взглядов – нечто вроде равнодушно ожидающего удава.

Бергалин понял, уложил на краешек стола черную папку и начал старательно краснеть и артистично сбиваться на смущение:

– Понимаете ли, тут весьма много в некоторой степени интима, хотя к откровенной порнографии я бы не стал это причислять в очень категоричной форме, однако…

Равнодушный удав остался неподвижен.

– …Однако… мне представляется, что даже случайное попадание таких изображений в чужие руки может вызвать кривотолки и бросить тень на…

– Про тень я слышал. Дальше… – удав шевельнул кончиком хвоста.

Что говорить «дальше», Бергалин пока не придумал, поэтому растерянно подвинул папку поближе к В.Д.:

– Извольте ознакомиться сами…

Изволил. Перебирая стандартные отпечатки 9х12, так же равнодушно продолжил:

– И каким образом ЭТО может бросить тень? На наш уважаемый коллектив, к примеру?

Пока Альберт формулировал «тенебросание», В.Д. с адским трудом спокойствия МЕДЛЕННО перебирал фотографии, задворками сознания отмечая: «Черт, слишком сильно перетянуты запястья… Вот тут неудачно повернула голову – лицо видно… Тело, изогнувшееся в поцелуе короткой плетки… Вот она покорно замерла у шведской стенки, трогательно отставив уже исполосованный зад… Вот собирает с пола прутья – губами, ползком… ох, глупышка, как же это…»

– Мне представляется, что ЭТО – ее личное дело…

– Я понимаю, вы правы, с одной стороны конечно личное… хотя там есть фото и с двух сторон, простите за невольный каламбур…

– Я уже увидел фото с обеих сторон. И это не каламбур. В литературе это называется иначе. Вернемся к теням…

– Конечно, я понимаю, что во многом это неприятно сознавать, что сотрудница, которую привели лично вы, оказалась вдруг такой… такой…

– Какой?

– Неужели вы не понимаете?! – Альбертик всплеснул руками. – Это же недопустимо! Это уголовное дело! Может быть даже более того – скрытая проституция! Я специально изучил вопрос – это садомазохизм, опаснейшие игры изгоев общества! И она занимается этим почти открыто, непосредственно в нашем офисе! Я давно заметил – когда она носит свой черный браслет, ее поведение совершенно меняется!

– Стоп. Поведенческую психологию и браслеты пока оставим в стороне. Причем тут офис?

– Как же! Вот! – Альберт потянулся к папке, ткнул пальцем в фотографии: – Это же наш тренажерный зал! Созданный для сотрудников! А она в нем вон что вытворяет!

– Скорее уж с ней вытворяют.

– Вот‑вот! И надо разобраться, почему в наше строго охраняемое здание проходит неизвестно кто, неизвестно что вытворяет с нашими же сотрудницами и потом появляются такие улики!

– Вы прекрасно сформулировали мой вопрос к вам. Откуда эти улики у ВАС?

– Она дошла до такой наглости, что открыто бросила эту папку на столе!

– Понятно. Вы правы. Это недопустимо. Я приму меры. – В.Д. потянулся к селектору, нажал какую‑то кнопку. – Кто кроме вас видел ЭТО?

– Никто! Клянусь! Я сразу, как только – немедленно к вам! Я же понимаю, как вам больно и обидно, что она оказалась…

Но В.Д. уже снова превратился в равнодушного удава и жестом прервал излияния Альберта.

– Еще раз благодарю. Полагаю, нет необходимости повторять о недопустимости дальнейшей огласки.

Альберт тут же прижал руки к сердцу.

– Насколько мне известно, вы в свое время планировались в командировку в Казахстан, на новые объекты…

– Да, это очень интересная командировка, однако по непонятным мне причинам мое участие…

– Ваше участие теперь гарантировано. Вы свободны.

X x x

Даже в тот вечер он не назвал ее по имени. До своего кабинета не добежала – разревелась дурочкой, забившись в уголок зимнего сада, устроенного на переходе между этажами. Когда он тихим привидением возник под листьями какой‑то пальмы, только отворачивалась, упорно не отвечая на хриповатый шепот:

– Ну что с тобой, девочка… слышь, барышня ты наша… прекрати сопли‑то… Ну что стряслось, а?

Ну как она могла объяснить ему, что стряслось… Рассказать про провинциальную дурочку, в очередной раз распахнувшую даже не глаза, а немножко лишнего – душу? Рассказать, что не знает она половины модных слов? Рассказать, что пока эти фифы из отдела экономики ногти наращивали, она комарье кормила, на учебный взнос зарабатывая сбором клюквы? Рассказать, как тоскливо в этом большом и совсем чужом городе, как не хватает привычного запаха дома, скрипа половиц и угрюмой мрачности лавки у стены?

А может и рассказала. А может, только хотела – но из зимнего сада они выбрались, когда уже за окном была непроглядная темень и слово «барышня», услышанное в очередной раз, прозвучало уже как ее родное имя. Уже не всхлипывалось, давно высморкан покрасневший нос, давно по второй чашке дымится как‑то по особому заваренный кофе, а она совсем‑совсем ничему не удивляясь, терпеливо ждет, пока он отзвонится своим охранникам, пока переключит на них все эти треклятые камеры, глазки, телефоны и прочую дрянь, чтобы снять с номерка ключик.

Ключик от уютной тренажерки в левом крыле здания.

Хотя нет, это она поторопилась. Это было чуть‑чуть потом… На второй чашке кофе он уже мрачно супил брови, что совсем не шло ему, но было как‑то по‑семейному, к месту:

– Даете вы, барышня… ну зачем снобам да уродам всяким душу открывать, под них подстраиваться? Если слов нахватались, так не значит что они умней! Чего комплексы разводить? Сидит наша барышня в соплях да слезах и головенку свою русую пеплом посыпает… картинка! А душа твоя где? Почему под чужих мнешь‑ломаешь? Гордость‑то куда делась? Э‑эх, обидела ты меня, барышня‑красавица… Я уж думал, стерженек в тебе наш, железный, а ты вон как… со всякими… заигрывать…

– Я не заигрывала! Правда! Тошно мне тут и все в растрепе…

Он не стал уточнять, что там у нее в «растрепе». Поняла, что понял. И только руками развел: ну я то чем помогу? В жилетку поплакать?

– Не буду… – мрачно засопела носом. – Плакаться не буду… а то опять скажете про пепел и гнется‑ломается… мне деда всегда говорил – гнуться только телом можно, да и то под розгами, а тут…

– Эх, мне бы твоего деда, за стол, да под чарочку! Нутром чую – правильный человек! Уж мы бы с ним спелись да не спились!

Посопела тихонько… задумчиво… из‑под ресниц глазами блеснула и в тон, как тогда, с «дядей‑племянницей»:

– Эх, мне бы дедову школу, да здесь…

Вот тогда и защелкали переключалки, камеры и телефонки, в ожидании, пока ключик в руке окажется. Вот тогда и пошли по коридору, никого не боясь и ничего не таясь. Вот тогда и пропустила сквозь пальцы широкий ремень, сдернутый из кобуры:

– Как дедовский…

Только раз он спросил:

– Без обид? Без попятного? – И тут же ладони вперед себя выставил: – Ох и глазищами мы сверкаем, барышня! Понял, все понял… прости!

Вот тогда… Нет, уже конечно не «тогда», уже в другой раз… или в третий? Или в какой из «разов»? – принесла выклянченный у подружки фотик, отчаянно краснея, протянула… И хотя получила «за бесстыжесть» лишних тридцать оглушительных, звонких, сладких и одуряющих болью ударов, но потом бережно спрятала пленку. На память!

X x x

В.Д. наклонился к селектору:

– Дана? Будь так добра, изобрази явление Христа народу и гуашь захвати. И пару листов ватмана.

…Вслед за трубкой ватмана в кабинете появилась Данка. Шлепнула бумагу на стол.

– А гуашь где?

– А зачем?

– Стенгазету делать будем. «За передовую порку!». Или «Розги – народу!». Или еще какую? Нет идей?

Данка настороженно засопела.

– Так и нету идей? Напрасно. Тексты надо готовить, а иллюстративный ряд уже есть. Очень даже неплохой. Мне понравилось, – и по столу скользнула черная папка.

– Чего воздвигся, как памятник? – это уже к Геннадию, действительно без стука и внезапно возникшему у дверей.

– Командир, она не виновата.

– Это когда было? – В.Д. даже не обернулся, обкуривая приоткрытое окно кабинета.

– Да уже с месяц…

– Вы что, оба у меня кадровые дебилоиды? Ну ладно, девка п… думает, а ты‑то чем?

Тот молча пожал плечами: а мне думать не велено. Я солдат.

– Слушай, ты, солдат х..в! – (Насторожился. Давненько он не слыхал от командира такой интонации… ох давно!) – Как они оказались на ее столе?

– Оба‑на… – Гена перестал корчить тупого вояку. – Стоп, командир. Насчет стола вранье. Фотки печатались только вчера, у моего другана, там все тихо, глянь дату на обороте… Я сам отнес ей. Она при мне положила в стол, в нижний ящик. Гадом буду!

– А как они оказались у Бергалина? И что это за знак браслета на руке? В шпионов играете?

– У Бергалина??

– У Альбертика?? – Почти хором…

– Эта шестерка за мной все время охотится…

– Командир, она права, этот сученок…

– Изыйди, Гена… Как друга прошу: молча, тихо и незаметно испарись отсюда… на хрен!!!!

Повернулся к Данке:

– К теме фотоискусства вернемся позже. Я пока еще ничего не услышал про браслет. Внятные пояснения будут?

– Не будут. Он не виноват. Я сама просила, мне это надо, он хороший и надежный, он…

– Я без тебя знаю, кто он и какой он. Он меня на горбу шесть километров по скалам пер, пока я ему в затылок кровью блевал. Я не спрашиваю зачем это тебе или ему. Я спрашиваю, почему этот бл… сучонок лезет к тебе в стол и ни ты, ни он этому не мешают!

Замер… Остановил свою риторику и вдруг, едва не свалив Данку, вылетел из кабинета. Она поняла чуть позже и почти догнала, ну совсем почти. Под заполошный визг забившихся по углам экономисток шеф оттаскивал Гену от рыдающей кучи дерьма под столом: перемазанный чем‑то красным, натянув на голову остатки пиджака, там скулил Альберт. Уже от дверей, почти выпнутый шефом, Гена внятно и спокойно произнес:

– Я его все равно кастрирую, командир…

– Бергалин, в медпункт. Ты – ко мне в кабинет. Ты – на свое рабочее место. Вам всем (обвел взглядом экономическую шушеру) – молчать как мыши. Официальную версию событий я вам сообщу дополнительно, тогда и поговорите. И если у кого вдруг появится СВОЯ версия, не советую…

А Данка не спешила «на свое рабочее место», так и стоя в дверях с прижатыми к губам ладонями. Проходя мимо, В.Д. одним касанием состегнул с ее руки черный браслет. Так же молча передал Гене, а тот встретился глазами с Данкой. Распахнутыми, ждущими, уже тонущими в знакомой черноте глазами.

– Я верну его вам, барышня.

Она кивнула, не отводя глаз. Вернет. Сегодня…

Ноябрь 2006 г.

Мишка‑иерей

В соавторстве с Serge de K

Этот рассказ сделан на документальной основе рассказа, написанного нашим общим другом, которого вы знаете под ником Serge de K. Каждый сделал свой кусочек работы, о которой, как всегда, судить читателям.

Заранее приношу извинения моему соавтору, что не везде удалось выдержать его изначальный стиль.

Данка удобно устроилась в широком кресле, обхватив руками коленки и тихо сопела в широкий фужер, на донышке которого лениво пузырились остатки шампанского. Плеснув себе и Сереге коньяк, Владимир Дмитриевич покосился на Данку и вскользь заметил:

– Шампанское не греют в ладонях, пьют ледяным… Это коньяк греют, учил ведь!

Данка надулась, быстро показала язык (про себя, ну почти‑почти что незаметно!), но на помощь тут же пришел Серега:

– Ну, мы не пижоны, мы и негретый коньячок можем!

– Можем! – охотно кивнул Самый Любимый В Мире Шеф.

Тихо прозвенели над столиком бокалы, сыграв искрами очередное «за встречу». Данка не допила до конца, растягивая вкуснявые пузырьки, а Серега тут же пошутил:

– Во как тихонечко пьет! Сразу заметно воспитание!

– Это не мое, – усмехнулся Дмитриевич, а Данка на этот раз весело и охотно показала язык (Бе‑бе‑бе! Три раза!), причем обоим. Нашлись тут, воспитатели тематические…

А насчет выпить, не говоря уж «лишнего», тут точно, еще до Дмитрича воспитали. Эк дедуля тогда на зад выплеснул остатки брусничника! Аж зашипело, наверное – по горящим розговым рубцам настоечкой градусиков за полста! Даже сейчас передернулась, а тогда дуркой взвыла, засучила ногами на широком полотне лавки, а дед еще и растер пригоршней, чтоб получше проняло:

– Ума нет, через зад загоним! Да еще и протрем пару разочков, чтобы дым пошел!

Отвизжалась от растертой настоечки, торопливо замямлила что‑то типа «не буду‑не буду‑не надо», взахлеб сквозь распухшие губы, да не успела убедить‑доказать‑упросить деда: снова коротко вжикнул тугой краснотал на тугом и голом. Снова короткий взвизг и нос, трущийся о заплаканную лавку: третья дюжина хороших розог это тебе не третий глоточек брусничника, втихаря за занавеской!

– Да ладно тебе краснеть! – подмигнул Серега, словно прочитав на Данкиной мордашке эти воспоминания. – Я сам знаю, как по церковной науке девчонок учат! Безо всякой такой темы – голосят, аж повыше колокола песни поют!

Владимир Дмитриевич недоверчиво прищурился:

– Сереж, кто это тебя на правеж допустил? Я полгода пыжился, прежде чем вообще в Данкины края попасть, а уж таинства старые…

– Не, это не староверские края, – тут же поправился Сергей. – Да и не говорил я про староверские обряды. Понимаешь, был у меня друг…

X x x

Последний раз я видел Михаила почти век назад… Ну конечно не век, а лет восемь точно, но ведь это было действительно еще в прошлом веке. Встречи выпускников нашего института он обычно игнорировал: еще во время учебы показал себя слишком «деловым», а после того, как Россия погрузилась в рыночные отношения, настолько глубоко ушел в «пучину рынка», что почти и не появлялся на «поверхности». Правда, в тот раз он все‑таки сделал исключение, явив свой образ выходящим из навороченной иномарки в малиновым пиджаке и в сопровождении бритоголовой братвы, державших в своих накаченных «железом» руках два ящика, в одном из которых была водка, а в другом шампанское.

Передав нам свои «дары» и отхлебнув прямо из горлышка треть одной из бутылок он распрощался с нами, «земными холопами», сказав, что через час у него вылет из Шереметьево… Он даже, кажется, назвал нам какую‑то страну, но какую мы так и не поняли.

С тех пор Михаила никто не видел, хотя слухов было много: одни говорили, что он «свалил за бугор», другие говорили, что погиб в какой‑то бандитской разборке. Была еще одна версия, точнее не версия, а скорее слухи, над которыми мы все без исключения смеялись. Просто кто‑то сказал, что Мишка стал «попиком» и живет в какой‑то сибирской глубинке. Мишка – попик! Это же надо было такое придумать! Я просто пытался представить Мишку без его «прикидов», цепей, печаток, да к тому же трезвого и в рясе служителя культа… При этом на моем лице неизбежно появлялась улыбка…

Какая у Сергея появлялась улыбка, пояснять было не надо: ее заметил и Дмитриевич, и Данка. Тоже заулыбались, а шеф, наливая еще по чуть‑чуть, глубокомысленно кивнул головой – да, сейчас в Сибири и миллионеры в господа ударились… понимаю…

– Для краткости опущу, как я все‑таки решил найти Мишку через его родителей. Сначала найти, а потом разговорить их оказалось очень даже непросто, но… Но Ивану Владимировичу, Мишкиному отцу, пришлось в конце концов поведать нам не очень то веселую историю. Полностью пересказывать не стану, тут надо еще по такой вот усидеть, – Серега кивнул на пузатый «бочоночек» «Хеннеси».

– Усидим! – деловито пообещал Самый Любимый В Мире Шеф, но Серега понятливо махнул рукой.

– Не, не об этом сейчас речь.

X x x

Данка слушала в половину уха: эпоху малиновых пиджаков если и застала, то по разговорам. Не то чтобы по малолетству, не такие уж древние времена, просто в их края малиновые пиджаки если и добирались, то только стаей джипов и упакованные в дорогущий камуфляж, изображая из себя крутых охотников и дрища от вида живого таежного мишки прямо в этот камуфляж… Ну да леший с ними, просто дед вспомнился как раз к месту, и снова резануло память слово «усидеть». Кто там к нему погостевать приехал, сейчас уж и не упомнишь – просто был оооочень редкий случай, когда дед сразу сошелся с приезжим, что называется душа в душу.

Раскраснелись, распоясались (буквально и дословно, не тарелками же кидаться, просто жарко в натопленном доме!), а под настроение вдруг и Данка решила тайком от деда настойки пригубить. Уж больно сладко пел про эту настоечку гость – гречишная медовуха в одной «флаконе», брусничная в другом, клюковка в третьем – ну почти что как в каком ресторане! В ресторанах пока не была, а полстакана брусничной себе отлила. Не, дед не убыль во «флаконе» заметил – куда там, второй уж на столе, просто повело ее сразу, с непривычки. Едва успел гостя в первый банный пар спровадить, как уже во всхлипах Данка в дальней горнице дедову руку ждала: приговор был в пять слов, но отнекиваться и смысла не было. С дедом понекайся, втрое больше отлежишь! Сарафан сама стянула, трусишки поначалу к коленкам сдернула, но дедова пятерня и вовсе их напрочь сбросила:

– Майку не сымай, некогда тут телешом заголяться. Кладись ровней!

– О‑о‑ой, де‑еда! – длинно простонала, длинней той розги, что прописала первый грешок на заднице.

– А ну, не пищать! – суровый голос сверху, вслед за вторым грешком, рядышком полоса к полосе. – Мало учена?

Учена была немало – и старательно прикусила еще по‑детски пухлые губы, вцепилась в лавку, коротким вздрогом тела гася горящие полоски розог. Семь, девять… О‑о‑о!!! – Ужасть как пробрала десятая, снова окрик, и снова розга…

X x x

Словно очнулась, куснула шоколадку, вслушалась в разговор:

– Мишка действительно собирался «свалить за бугор». Судя по всему, количество наворованного не позволяло ему дальше мирно уживаться в пределах России. До отъезда оставалось каких‑то пара недель, когда он вместе с семьей решил устроить прощальный выезд на природу, – говорил Серега.

– Это точно, – еще понятливее кивнул Дмитрич. – Типа с родными березками и осинками попрощаться.

– Вот‑вот! В результате ему пришлось прощаться с женой. На каких‑то пару минут опередила его с посадкой в «джип»… Жизнь ему спасла дочурка Маша, которая в последний момент решила взять с собой в лес любимую Барби. Когда кукла была найдена и дочь с Мишкой вышли из дома, раздался оглушительный взрыв…

Что было дальше?.. Михаил очнулся уже в «Склифе». Руки и ноги чудом были на месте. Врач говорил о том, что он просто появился на этот свет в рубашке. Еще в меньшей степени пострадала его дочь, которая лежала в соседней палате, прижимая к груди куклу и постоянно спрашивая о маме. Если кто и мог ответить на этот вопрос, то только бригада судебно‑медицинской экспертизы, которая по фрагментам собирала то, что еще час назад называлось человеческим телом.

– Знакомо, – коротко кивнул Владимир Дмитриевич, а Данка глазами показала Сереге – «про фрагменты» не надо. Шеф свое отвоевал, и куски собирать тоже приходилось…

– Ну, в общем, тряхануло Михаила здорово. По душе, в частности: отправив дочь к своим родителям, он куда то исчез… Нет, конечно же он звонил домой, давай понять, что жив‑здоров и что теперь он «начинает новую жизнь». Год или полтора – редкие письма, какой‑то Красновершинск, что на карте едва найдешь, обещания скоро приехать и забрать дочь. И он действительно вернулся…

Но это раз он даже находил возможность улыбаться, а любимой фразой стала «На все воля Господа…». На главный вопрос он все‑таки ответил, но это произошло в самый последний момент перед отъездом.

– Боюсь ошибиться, погоди, – Серега порылся в карманах, выудил неровно сложенный обрывок конверта: – Ага, вот… Настоятель Церкви Петра и Павла, глава Приходского Совета иерей Михаил!

– Точно, не наш, – качнула головой Данка, а Самый Любимый В Мире Шеф пояснил Сергею:

– У староверов нет иерейских званий.

На этом богословский спор тут же затих, придавленный порцией коньяка и еще парой глотков пузырчатого шампанского.

– Ну, за знакомство! За встречу!

– И что, нашли своего Михаила?

– Нашли…

Желающих посмотреть в «светлые очи батюшки Михаила» поначалу было вроде немало, вот только когда узнали на какие чертовы кулички придется ехать, ряды желающих заметно поредели – в результате «за туманом» согласились ехать только двое: я да Игорешка, который всегда был легок на подъем, и у которого, к тому же, в тех краях оказались какие‑то родственники.

Если путь до Абакана особых неудобств не доставил и причин жаловаться на услуги «Аэрофлота» у нас не было, то после Абакана… Это была уже отдельная «песня»! Последний отрезок пути, отделяющий нас от Красновершинска, мы должны были преодолеть в «джипе ульяновского производства», т.к. у рейсового автобуса после прошедших дождей не было особого настроения выезжать из уютного гаража. Впрочем, не было особого настроения брать попутчиков и у хозяина «уазика» Володи, но после того как Игорь продемонстрировал водителю «чудодейственный эликсир» он не только согласился подбросить нас, но и вернуть обратно.

Хотя и удивился:

– А чо там делать? Медвежий угол, он и есть медвежий угол… Акромя заводика, на котором кедровое масло делают да церкви и смотреть там нечего, – пояснил шофер.

– А нам как раз в церковь то и надо.

– Ага, так я и поверил… – после небольшой паузы изрек он. – Да у вас там в Москве церквей этих побольше, чем во всем нашем крае…

– Может и побольше, но в этой мы как раз и не были, – продолжил беседу Игорь.

– Да ладно, заливать будете! Церковь решили посмотреть! Вы наверное старательскую артель ищите, так она в этом сезоне на другое место съехала. Ни хрена они у нас не нашли, акромя медвежьего дерьма… А может, вам в леспромхоз? Тогда вы припоздали – ихняя машина уже ушла…

X x x

Данка снова уткнулась носом в неправильно (и нахально!) согреваемый бокал шампанского – ну, тут Серега не удивил. По нашим дорогам и вправду только на «уазике», а медвежьих углов, говорят, и под Москвой еще навалом. В хорошем лесу на сто шагов отойди – вот тебе и угол. Из пушки пали – фиг кто услышит. Это, однако, если лес настоящий, а не парк причесанный…

Вон, дед в дальней горнице ей вторую дюжину сыпет, уже никак молчком не продержаться, а гостевой‑заезжий даже на дворе ничо не слышит! Уже легче, а то стыдуха ведь какая – девке уже целых четырнадцать, а голым задом на скамье елозит, словно маленькая. Хотя как и есть маленькая – вот непутевка, расстроила деда, сейчас он и тебе расстройства добавит! Но все одно, старалась давить визги, мычать побольше – так вроде и легче терпеть, а звону меньше. Стыдуха‑а‑а! – Вслух, что ли? точно, вслух простонала – вон деда отвечает, новый прут от рассола отряхивая:

– Стыдуха не в розгах, а пьянке непрошеной! Ишь ты, стыдно ей! А стакан прятать не стыдно было? Вон сколько набулькала! – и плеск настойки на зад…

Не, это уже было, вспомнила, а вот чего дальше? Ну, понятно, чего дальше – три дюжины есть как есть, даже маечка от пота мокрая, так на скамье отдергалась, отвилялась. Не, вру, мокрая была уже потом, не в тот раз… А в какой? Когда это он еще не совсем телешом растягивал? Вот блин, напоили своим шампанским, последние мысли и те в кучку не собрать…

– Ты случайно местного батюшку не знаешь?

– Нет, я в городские церкви не хожу.

– Все. Этой больше не наливать! – засмеялся Владимир Дмитриевич, а Данка покраснела, когда поняла, что встряла с непрошеным ответом в Серегин рассказ.

– Михаила, что ли? – зачесал затылок шофер Володя. – Как не знать, конечно знаю. У нас его все знают. Я у него первое время даже шоферил…

– Да же так? – удивился Игорь

– Ага, пока он меня того… Ну, не сошлись мы с ним… Выпил я как то раз, ну так чуть‑чуть, жена даже не учуяла… А батюшка Михаил вот… Приспичило же ему ехать… – Володя замолчал. – Одним словом, попер он меня… Да, я если честно и не в обиде… Правильный он мужик. Без строгости с нами никак! Да и вообще – надо же! К нам москвичи разве что в «столыпинских вагонах» приезжают. А этот сам, по своей воле! Все в толк не возьму: чего ж ему в столице то не сиделось?

– Не ты один это в толк не возьмешь, – согласился я, глядя в оконное стекло на размытые дождем пейзажи.

Мы уже выезжали из городка, когда Владимир вдруг резко дал по тормозам. Навстречу нам двигалась фигурка, явно принадлежавшая представительнице прекрасного пола.

– Ну, вот – явление Христа народу, – улыбнулся Володя. – Катерина собственной персоной…

Подошедшая к машине девушка, видимо уже знала свое законное место в этом «кадиллаке», которое этот раз облюбовал себе Игорь, явно смутилась, узрев в салоне незнакомых дяденек.

– Садись, садись, Катерина, чай не волки – не съедят, – пошутил Володя.

Девушка, подойдя к задней дверке, с заметным смущением и не торопясь, открыла ее.

– Ты что ж это опять проспала? Служба с минуты на минуты начнется. Леспромхозовские уже наверное как с час проехали…

– Опоздала, – чуть слышно ответила девушка, поправляя на голове платок и с нескрываемой робостью присаживаясь по соседству со мной.

– А это кстати тебе, Катерина, попутчики будут… Из самой Москвы к нам пожаловали. Вот, хотят с батюшкой Михаилом повстречаться, – пояснил наше присутствие водитель. – Ты уж их до места доведи, а то они в нашей тайге еще и заблукают…

– Провожу, – в той же интонации откликнулась на просьбу «таежная Олеся», найдя в себе смелость все‑таки «стрельнуть» в мою сторону взглядом своих милых васильковых глазок.

Понятие «Москва», как я заметил, вызывало у местных аборигенов ассоциацию с какой‑то дальней галактикой, а всех, кто в ней жил, они воспринимали как таинственных гуманоидов.

X x x

Всхлипывая, приводила себя в порядок. Проще говоря, натягивала сарафан на расчерченное полосами тело. Ткнулась носом поближе к мутноватому зеркалу на комоде, деловито поправила непокорные пряди волос, еще раз вытерла глаза, потянулась к расческе и охнула – вроде «присохший» к ягодицам брусничник снова дал о себе знать иглами градусов внутри припухших полосок. Вот дал деда… Это же надо, заместо рассола зад настойкой полить! Щеки, правда, горели жарче бедер: посередке третьей дюжины четко грохнула дверь: в дом из бани зашел покуривший на дворе гость. Дед все равно достегал оставшееся – и мертво глотая стоны, девчонка с ужасом думала о том, как слышит он сейчас резкие стежки розог, представляет ее растянутое на скамье голое тело, мечущееся под прутьями и… Ооой, стыдуха‑то! Молчи, дурочка! Может, не поймет! может с чем спутает! Ой, деда, потише секи‑и‑и!!!

– Ничего, не помучишься, не научишься, – приговаривал дед, прочерчивая три последних.

Знакомая присказка, да я бы еще три дюжины отлежала, но потом! Когда тот уйдет! О‑о‑ой…

Дед кинул обратно в ведро еще не трепаную розгу, пришлепнул мокрый от настойки тугой зад:

– Одевайся. И к нам выходи. Усидишь?

Одними губами упрямо ответила:

– Усижу!

Из вредности усижу. Не мог потом посечь… неймется ему.

Дед усмехнулся точно так как она – одними глазами. Потрепал, уже по голове, и вышел, колыхнув занавеской.

– …А Катерина у нас тоже учится, – между делом вставил Володя.

– Интересно, где это?

– В православном училище, на певческом факультете, – не поворачиваясь ко мне, ответила девушка. – Да уж доучиваюсь, год остался.

– А к батюшке Михаилу какое отношение имеете?

– Так они у нашего батюшки, можно сказать, как на практику призваны, – ответил за девушку Володя. – Вот лето отпоют и снова за учебу…

На горизонте уже показались постройки Красновершинска, когда, выражаясь языком нашего шофера, мы «хорошо сели». Володя хотел, конечно же, выразится иначе, но присутствие дамы в нашем окружение сделала его речь более деликатной. Тем не менее, он все‑таки сказал все, что хотел, но это было позже, когда наша попутчица выскочила из салона «джипа» и поспешила покинуть наше общество. Торопилась, однако – хотя явно и окончательно опоздала на службу. Уж здесь Володя и высказался, да так красноречиво и образно, что я очень пожалел, что у меня под рукой не оказалась ручки и блокнота, да бы записать эту «золотую россыпь»…

– Куда ее понесло? – сочувственно произнес Игорь, наблюдая за тем, с какой резвостью отдаляется от нас Катерина.

– Как куда? Известно, куда… Служба уже как минут пятнадцать началась… А батюшка Михаил знаете как дисциплину чтит!

С божьей помощью и чьей‑то матерью машину из грязюки мы все‑таки освободили и последние полкилометра, отделявшие нас от Красновершинска, доехали без приключений.

Поблагодарив Володю за оказанную услугу и обменявшись с ним крепкими рукопожатиями, мы отправились отмерять метры последнего «этапа».

– Ну, слава богу, добрались, – ускорил шаг Игорь, пройдя поворот и заметив вожделенную цель нашего путешествия.

В эти минуты он мне очень напоминал странника измученного жаждой и зноем, узревшего на горизонте бескрайней пустыни долгожданный оазис.

Впрочем, можно было и не спешить – в церквушке шла служба и нарушать ее своим вторжением было не с руки. Прождали около часа, и только открывшиеся двери и появление в проеме выходящих прихожан стало сигналом для дальнейших действий. Игорек так резво кинулся к входу, что чуть было не сшиб в своем порыве «ровесницу октябрьской революции».

– Ой, да куда ж ты так, милок, спешишь, служба чай окончилась! Опоздал ты, милок, опоздал… – добродушно известила его старушка в черном платке…

– А нам бы, мамаша, с батюшкой Михаилом увидеться

– С батюшкой Михаилом? А почему бы и не увидеться… Вот только недосуг ему щас… Он хоть и божий человек, но и ему передых нужон… В трапезной он щас… Отзавтракает, тогда и примет вас.

– Нашли все‑таки, ироды! – вдруг услыхали мы за своими спинами знакомый голос. – Ну вот, разве от таких иродов можно схоронится! Не на этом, так на том свете обязательно найдут, да еще выпить предложат!

– Да вот, батюшка Михаил, исповедоваться к Вам пришли, – затянул «песню» Игорь.

– И в грехах своих земных покаяться, – подхватил ее я.

На этих словах мы заключили батюшку Михаила в дружественные объятия, чем вызвали большое удивление на лице старушки.

– А вот и сестра Агафья, – вырываясь из нашего плена, произнес Михаил. – Прошу любить и жаловать. Сейчас такой нам чаек сварганит, которого вы на «большой земле» и не пили не разу. Что там эти там Индии с Цейлонами!

Михаил оказался прав. Сестра Агафья заварила такой чай, что после первой же кружки от дорожной усталости ничего и не осталось. Когда‑то я не плохо разбирался в травах, но сейчас определить содержание этого чудодейственного букета я просто не мог…

– А как батюшка насчет иного чайка? – намекнул Игорь, протягивая руку к своей дорожной сумке.

По лицу отца Михаила можно было легко догадаться, что это он сказал зря.

– Только не здесь. И если честно, то я как то… – Михаил замолчал и после паузы продолжил: – Да и вот еще что давайте не говорить сейчас о работе и о политике… Об этом говорить не принято…

И мы снова пили чай…

Утомленный дорогой и отсутствием привычного горячительного, Игорь вскоре был поручен заботам сестры Агафьи, а меня Мишка повел на экскурсию по своим владениям.

– Ты, Сергей, случайно верующим не стал? – осторожно взял меня за локоть Михаил.

– Да как сказать… Верующий, не верующий… Я просто часто вспоминаю слова нашего замечательного академика Амбарцумяна. Когда его спросили, верит ли он в то, что бог есть…

– И что же он ответил?

– А ответил он очень кратко – «Я не знаю»… И это сказал в те времена самый главный наш академик… Вот и я не знаю: есть боженька или нет… А ты вот лучше ответь мне: эти иконы для «царских ворот» тебе случайно не отец Валерий рисовал?

Что, собственно, было в этом вопросе коварного, я так и не понял, но Михаил чуть было не подпрыгнул от удивления, несмотря на свой сан.

– Отец Валерий… – после приличной паузы озвучил ответ Михаил, – из Чемеровецкого монастыря…

Если бы я еще бы сказал Михаилу номер сотового этого моего знакомого богомаза, то…

– Да, манера письма, выдает… Судя по ликам, их рисовал приверженец византийской школы, а наши православные архиепископы почему то недолюбливают византийские профили…

Пару минут «батюшка» пытался ответить мне, но… Это был полный нокаут…

А ведь это было лишь начало нашего «делового диалога». Еще через полчаса батюшка Михаил узнал, что с «червленым золотом» для куполов его надули и что это вовсе не «червленое золото», а продукт одного из конверсионных заводов под Челябинском. Правда, я его тут же успокоил, заявив, что «надули» его правильно, ибо этот металл куда надежнее и долговечнее какого либо драгоценного металла – как никак космические технологии. А вот, с колоколами его не «надули» и это очень правильно он поступил, связавшись с воронежскими ребятами.

Когда у Михаила с трудом встала на место отвисшая челюсть, я просто сообщил ему, что пару лет имел непосредственное отношение к строительству культовых сооружений, вот кругозор свой и расширил…

X x x

Даже из вредности, из принципа и наследственного от деда упрямства усидеть оказалось нелегко. Свежие рубцы на заду еще наверное наливались и набухали, едва прикрытые тонкой тканью сарафанчика – Данка поневоле сидела у стола чинно, едва не сложив еще и руки на коленях. Хотелось все время одернуть подол – не потому, что открывал коленки, а потому что натягивать на сеченое тело трусики было еще больней и трудней, чем идти в комнату без них под подолом.

Гость с дедом опрокинули еще по паре стопок и засобирались снова в баню: приезжему уж очень по душе пришлись дедовы веники. По душе ему пришлась и Данка:

– А ты молодец, красавица!

Данка удивленно моргнула – с чего это вдруг молодец?

– Вон, я по пруту слышал, как крепко дед стегает, а ты молчком! Уважаю!

Данку едва не смело стыдом с табуретки – понял ведь! Ох, стыдуха! Залилась краской так, что даже сквозь сарафан видно было. Наверное… А тот усмехнулся в почти такие, как у деда, усы:

– Нашла чего краснеть! Я своих дочек в свое время не меньше твоего отполосовал. Зато людьми стали. Частенько ты ее, Евграфыч?

Дед задумчиво пожал плечами:

– Да не так уж чтобы. Девка вроде путевая растет, особо часто и не приходится на заду прописывать. Так что ли, послушная ты наша внученька?

– Н‑не знаю… – выдавила Данка, краснея еще жарче.

Спектр ее красноты перешел в инфракрасный диапазон, когда гость деловито заметил:

– Вон, скоро внучке будет десять, тоже начну. Без строгой руки оно никак.

– Никак! – согласным эхом откликнулся дед. – Я уж просто сегодня не стал пробирать до жилочек, а то бы… Ого!

Про «ого» Данка уже знала не понаслышке, хотя… Хотя иной раз так стонала, что в ушах откликалось. Это понаслышке или как? А чего они перемигиваются? А‑а, на табуретке привстала… Больно же…

А вот усижу! Села плотно, ровно, демонстративно потянулась к хлебнице. Нашли невидаль, три дюжины розог… Мы и не такое можем…

X x x

– Это они могут! – Данка прислушалась снова.

Владимир Дмитриевич с Сергеем обсуждали помощника и звонаря отца Михаила – какого‑то Александра. Бывший «омоновец» из новосибирского отряда… Три года назад поехал в командировку в Чечню… Планировал на месяц, а командировка у него затянулась почти на год… Засада, контузия, плен… Сколько таких парней мы там потеряли… За год два побега, оба неудачные… Два смертных приговора, а сколько попыток перетянуть в мусульманство… Я был в тех краях с международной миссией Красного Креста…

Данка снова едва не встряла с комментарием о том, что ее Самый Любимый В Мире Шеф тоже там был, но немножко с другой миссией. У него в альбоме даже десяток фоток есть, и там так страшно горят танки… и рука на земле, Ой, да на фиг это все…

– Когда я его увидел, то это была груда костей, обтянутая кожей… О его освобождении они не хотели со мной говорить… Они вообще смотрели на меня как… Но тут появился их полевой командир – наш бывший однокурсник Кемал, с которым мы когда‑то не одно ведро шмурдюка выпили в студенческие годы.

– Да ты что? Вот как бывает! – снова потянулся за коньяком шеф.

– Да… – задумчиво сказал Сергей и продолжил:

– Так и забрал его Михаил из Чечни. Вот и уверовал с того момента Александр. Точнее, веру он свою и не терял, берег все эти месяцы в плену. В конце концов, так и пристал к Михаилу, стал ему ближайшим помощником, старостой прихода.

В вечер встречи этот Александр принес Михаилу какую‑то бумагу.

– Надо же, вроде бы хорошая девка, а опять проблему для себя создала.

– Ты это о чем? – спросил его я.

– Да так… Это тут наши проблемы, местного характера… Взял, понимаешь, тут молодежь из православного училища на лето, чтобы в хоре нашем попели… Вроде бы девушки набожные и прилежные, а дисциплина все одно хромает… Раз опоздали, другой раз опоздали… Ну первый раз, как водится, простил, даже во второй раз пришлось…

Да тут местные бабульки на меня косо смотреть стали… А уж чего я только не услышал от сестры Агафьи! Я первое время, признаюсь честно, сам ее побаивался… Уж сколько она уму‑разуму учила в первое время! Сказать что я ей благодарен – все равно, что ничего не сказать… Вы с Игорем тут люди посторонние, как бы из другого мира, поэтому если что воспринимайте все нормально и постарайтесь не удивляться… Я сам первое время удивлялся, воспринимал многое, как нечто патриархальное, вымершее… А потом свыкся… И не только свыкся, а даже вижу по многом вполне «разумное зерно»… Поэтому постарайтесь с Игорем не задавать вопросов, ответы на которые…

Михаил не договорил мне, что он хотел сказать… Вместо этого он в очередной раз пробежал глазами по бумаге, которую принес церковный староста.

– Думал, в толк наука им пойдет… Не тут‑то было! У Катерины за месяц уже пятое опоздание, а у Софьи третье, если не изменяет память… А ведь сколько раз им говорил, сколько раз я их предупреждал! Даже как перед Агафьей стыдно – батюшка, божьей волей поставленный, а порядку должного навести не может!

– Катерина… Катерина… – стал я почесывать затылок. – Кстати мы с ней сегодня из города ехали, а уж как резво она к церкви бросилась, когда мы на подъезде застряли – это просто надо было видеть!

– Спать меньше надо – тогда и бегать не придется, – философски заметил Михаил…

Больше мы к этой теме не возвращались, а дальнейшая наша беседа была прервана появлением в трапезной «свежих сил» в лице Игорька.

И все пошло по новому кругу… Ностальгия по прошлому на этот раз обошлась без «горячительных напитков». Если не рассматривать в качестве такового чай, потом был ужин, а после него настоящая русская баня! Александр постарался действительно на славу и мы без особых сожалений расстались с нашей «дорожной пылью»…

Наступившее утро радовало обилием солнечного света… Игорь еще спал, причем так крепко и сладко, что мне просто было жалко его будить… Я и не стал этого делать, осторожно натягивая на себя мирские одежды и бесшумно покидая нашу спальню… При выходе взглянул на часы. Они показывали пять утра… Не мудрено, что Игорь еще спал, не понятно было, что меня в такую рань вздернуло… Но я тут же хлопнул себя по лбу – мне следовало сделать поправку на то, в каком часовом поясе мы находимся… Это ведь в Москве пять утра, а здесь восемь, если не девять…

Краткая экскурсия по хоромам Михаила не выявила присутствие хозяина… Михаил наверняка был уже на службе… Хотя нет… Кажется вчера он сказал нам, что сегодня он целый день в нашем распоряжении… Тогда где он?

Не найдя его в доме, я вышел во двор, но и там его не было… Опьяненный чистотой сибирского воздуха я решил совершить «променаж» в сторону «божьего храма» в надежде, что обнаружу там Михаила… До церкви оставалось идти меньше ста метров, когда я заметил около нее знакомую девичью фигуру… Ошибиться я не мог, это была Катерина. Это точно было она. Вот только на этот раз на ней не было платка. Это меня несколько удивило: насколько я помню, появляться без платка в подобных заведениях было не позволительно.

Да и службы сегодня не было… Что же она тогда вертелась около церкви? То ли к месту, то ли нет, вдруг всплыла в памяти поговорка «Распустила девка волосы – быть попе в полосу!»

Я все‑таки пошел к церкви, прекрасно зная, что Михаила в ней не обнаружу. Однако, не доходя до нее, я вдруг резко свернул налево и зашагал по узкой тропке к небольшому, но аккуратному домику, который, судя по вчерашним разговорам, принадлежал Агафье…

К моменту моего появления у порога ее дома, возле него прохаживалась какая‑то русоволосая девушка, настроение которой было далеко не веселым… Увидав меня, она засмущалась и постаралась скрыться за углом дома. Но я оказался попроворнее:

– Извините, а сестра Агафья дома? – осторожно спросил я, подходя к девушке.

Она слегка вздрогнула, и не поворачиваясь ко мне, что‑то пролепетала.

Мне пришлось повторить вопрос.

– Да, матушка Агафья дома… – наконец услышал я членораздельную речь от незнакомки, которая на этот раз все‑таки осмелилась слегка повернуться ко мне. – Но они сейчас заняты…

– А батюшка Михаил? Батюшка Михаил случайно не здесь?

– Нет, батюшки сегодня здесь не было.

Девушка вновь повернулась ко мне спиною и поспешила реализовать свой первоначальный замысел. Догонять и задавать вопросы я на этот раз не стал, а, сделав вид, что услышанное мною пролетело мимо моих ушей, с наглой рожей постучал в приоткрытую дверь… Мне не ответили.

Удвоив степень своей наглости, я перешагнул через порог. В сенях ни кого не было, а моя наглость толкала меня дальше… Я постучал в следующую дверь, вспомнив все‑таки о приличии. Но и на это раз ответа я так и не дождался. Эта дверь была так же не заперта… Меня просто удивляла простота местных жителей – входи в дом и бери, что хочешь…

Стоило мне осторожно приоткрыть дверь из сеней, как я до моего слуха донесли подтверждения того, что поговорка по попу и полосу пришлась к месту. В отличие от нас, «высокоцивилизованных», местные жители явно не имели привычки шутить.

Я всего лишь приоткрыл дверь… Переступить через порог, а уж тем более сделать пару шагов за него, я просто не имел морального права.

Но мне и этого было вполне достаточно. Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы по звукам, доносящимся откуда‑то из глубины дома, определить, что сейчас в нем происходит.

– Лександр… Ты, чо ж ее жалкуешь, а? Ты, Лександр, добрый… Это хорошо… Вот только твоя доброта сейчас не к месту. Учи девку, как положено, а не гладь!

Кому принадлежал этот «педагогический монолог», догадаться было не сложно…

Ясно кому – Агафье… Голос смолк, а вместо него на этот раз мой слух резал «иной голос». Более резкий и не менее строгий… Я даже догадывался кому (точнее чему) он принадлежал.

Параллельно со звучанием этого «голоса» до моего слуха донеслись страдальческие возгласы… Известно, чьи… Староста, видимо, внял советам представительницы старшего поколения и начал действовать более решительно: невидимая мне девушка застонала еще громче, длиннее. Отрывистые и короткие звуки розог, стегающих тело, продолжались длинными, полными боли ответными стонами девушки…

X x x

Данка задумчиво пожала плечами, бросив короткий взгляд на Владимира Дмитриевича. Тот не стал ее подначивать по поводу того, что самый упрямый в мире Дайчонок конечно же лежал бы молча и геройски вел себя под самыми болючими в мире розгами. Да и в мыслях такого у Данки не было: тут так вот просто не скажешь, каково было там девушке под розгами. Это смотря какие розги, смотря как стегать и смотря кто стегает… Хотела что‑то спросить, но Сергей уже говорил дальше:

– Я осторожно прикрыл дверь и выйдя из сеней, вновь оказался на пороге дома. Возвращение оказалось неожиданным для незнакомки, которая некоторое время тому назад не изъявила особого желания пообщаться с моей персоной… Я застал ее стоящей у самого крыльца. На этот раз она не поспешила покинуть мое «общество»…

Да, естественно я спугнул ее своим появлением, но видимо не настолько, чтобы во всю прыть исчезнуть с моего поля зрения… На это раз она хоть и изрядно покраснела, но тем не менее не отвернулась… Более того, мне показалось, что она даже решила заговорить со мною… Нет, мне это не показалось…

– Батюшка Михаил вас спрашивали! – пропел весьма приятный голосок.

– Меня? Когда? – удивился я, роясь в карманах в поисках пачки с сигаретами.

Дурная привычка, но ведь надо было каким‑то образом переварить нахлынувшие на меня волнения…

– Да минут уж пять как прошло, может больше будет… – ответила мне незнакомка, заплетая косу. – Ведь вы Сергей? Да?..

Я кивнул головой в знак полного согласия.

– А ты… А вы, – на ходу поправил я себя, – Софья…

Она также ответила мне кивком головы…

– Что, влетело вам сегодня от батюшки? – поинтересовался я.

– Так то по благословению… А когда по благословению наказывают, так это значит для нашей пользы, – неожиданно для меня ответила девушка.

– Надо же! И где же подобным истинам учат? В православном училище, что ли? – поинтересовался я.

– И в училище, и дома… Папа мой приходской совет церкви Великомученика Георгия возглавляет, – пояснила мне девушка. – Я уже лет пять на Вербное в церковь розги ношу святить.

– А по‑другому что, никак нельзя? Подобным способом только в старину наказывали, а сейчас уже двадцатый век на закате.

– Это кто же сказал, что только в старину? Меня и дома наказывают, если я заслуживаю. Плохого в этом нет. Уж лучше пусть посекут, чем на поклоны поставят. Меня в училище сестра Серафима пару раз на поклоны меня ставила. И всякий раз меньше двухсот не назначала. Так у меня от этих поклонов потом по неделе спина болела.

– А после розог меньше болит? – удивился я. – Наверняка после сегодняшней «науки» и не сядешь нормально…

– Я‑то сяду… А Катерина уж точно пешком домой побежит… – произнесла девушка, кивая в сторону леса. – Ой, да что это я тут с вами… Вас же батюшка Михаил ищет… Вы идите, идите…

«Проводы» меня, видимо, были связаны с тем, что вот‑вот на пороге должна была показаться Катерина и Софья не очень желала, чтобы я стал причиной для смущений.

Я зачем‑то снова посмотрел на свои часы… Надо же – ровно сутки как мы приехали в Красновершинск. Всего лишь сутки, а уже сколько впечатлений и сюрпризов! Многое еще было впереди… Впереди еще была рыбалка на Телецком озере, песни под гитару у ночного костра, охота на уток… Впереди еще было целых три дня наполненных незабываемыми впечатлениями от этих воистину сказочных мест… Но вот только почему‑то память чаще возвращала меня к эпизоду, связанному с наказанием… Нет, не к самому наказанию – тем более, что я ведь ничего толком и не видел. Просто слышал и догадался. Поражало другое – та спокойная уверенность Софьи, что все правильно, что все так и надо…

X x x

Сергей еще раз пригубил коньяк, потом повернулся к Данке:

– Слушай, неужели в ваших краях та же, с детства привитая уверенность?

Данка снова, в который раз за вечер, пожала плечами.

– Наверное, да. Только край тут ни при чем. И церковь тоже.

– А что?

– Ну… не знаю. Может, просто понимание. Правда? – посмотрела на Владимира Дмитриевича, словно ища поддержки.

Тот коротко кивнул и невольно покосился в угол комнаты. Там, не очень видное от стола, ждало своего часа ведерко. Невзрачное пластиковое ведерко, в котором густым букетом старательно мокли вербовые розги.

Потом еще раз переглянулась с Самым Любимым В Мире Шефом и почти не покраснев (ну, почти‑почти!) сказала:

– А можно не только слушать. Можно и смотреть.

Февраль 2007 г.

Дело №…

– Наталья! – Отчим позвал ее в комнату, где, судя по голосам и звону рюмок, высокий суд уже дошел до нужной стадии.

Поправив перед зеркалом прическу и поясок на платье (она должна быть изящной, красивой и изысканной!), девушка открыла дверь и вышла в большой зал. Ее приветствовали сдержанными возгласами или просто кивками, и только дядя Сережа – приветственно приподнял свой бокал. Она склонила голову, лишь на мгновение успев ответить ему теплым взглядом.

– Господа присяжные заседатели! – откашлявшись, начал отчим. – Обвиняемая предстала перед нами, и мы можем приступить к рассмотрению дела номер… – он пошуршал блокнотом – …номер девятнадцать дробь два! Господа, прошу вас задавать вопросы.

– Назовите себя, возраст и род занятий, – Ксения Львовна была деловита, и строга, подчеркнуто сухо глядя на нее сквозь старомодные очки.

– Наталья, двадцать один год, студентка.

– У вас есть отводы к составу суда?

– Есть.

Заседатели удивленно переглянулись. Такой поворот событий был необычен и выбивался из привычного уже сценария. Хотя…

Хотя право заявить такой отвод Наталья имела, и это признавали все.

– Назовите человека и причину.

– Наш дачный сосед Владимир. Причина – мне просто стыдно.

– Отвод отклоняется вследствие незначительности указанной причины.

Володька старательно подавил вздох облегчения, доедая Наташку глазами.

– Кто из присутствующих должен взять на себя неблагодарную и трудную роль вашего защитника?

– Я добровольно отказываюсь от защитника, надеясь на справедливость и мудрость уважаемых господ.

Дядя Сережа незаметно показал большой палец, а заседатели дружно и одобрительно закивали головами.

– Вам известно, в чем вы обвиняетесь?

– Да, известно. Я совершила три проступка. Пропуск занятий по гимнастике, пропуск семинарского занятия по культурологии и невежливое обращение с уважаемым отчимом.

– Вам известно, что столь серьезные проступки подлежат серьезному наказанию?

– Известно.

– Возможность просить о снисхождении вам будет предоставлена в последнем слове. Борис Сергеевич, будьте добры, представьте комиссии свои выводы по первому проступку.

Борис Сергеевич поправил очки, столь же вычурные и старомодные, как у Ксении Львовны, и доложил комиссии:

– Наталья пропустила стандартное тренировочное занятие по гимнастике продолжительностью три часа, на котором должно быть доведено до совершенства упражнение номер семь. В ответ на мое первое и весьма корректное замечание было сказано, что в домашних условиях она сделает это самостоятельно, причем куда лучше и быстрее, чем в нашем тренажерном зале и под моим руководством. Тем самым, как я считаю, было проявлено еще и неуважение ко мне, как к тренеру, поскольку без моего руководства столь сложный комплекс постичь нельзя.

– Обвиняемая, назовите причину пропуска занятий и отказа от наблюдения тренера.

– Я не могла идти на занятия в купальнике.

– Почему?

– На бедрах были свежие следы от наказания.

– Кем и как вы были наказаны?

– По решению отчима за день до занятия – сорок ударов ротанговой розгой по ляжкам спереди и сзади.

– То есть вы решили скрыть от тренера и подруг по секции факт полученного и заслуженного наказания?

– Да.

– А чем был мотивирован отказ от личного руководства Бориса Сергеевича?

– Это не было неуважением. Я постаралась разучить все сама.

– Понятно. Аргумент не принимается… или? – Ксения Львовна сделала паузу, заметив поднятую руку дяди Сережи. Выслушав его, неохотно кивнула головой, скривившись от неизбежной справедливости:

– Уважаемые заседатели, прошу вас отметить в бюллетенях вид наказания по первому пункту первого проступка. Степень наказания за неуважение к тренеру мы определим только после того, как обвиняемая покажет нам, как она самостоятельно смогла разучить указанный комплекс.

– Факт наказания, – упрямо поправил дядя Сережа, – по второму пункту первого проступка – не степень, а факт…

Борис Сергеевич недовольно засопел, но беглое голосование решило вопрос в пользу мнения дяди Сережи. Затем комиссия зашуршала бумажками, которые посыпались в вазу темного стекла.

– Второй проступок – отсутствие на семинарском занятии по культурологии… Назовите причину.

– В этот день я была наказана двухчасовым сидением на кобыле.

– То есть время занятия вы провели в комнате для наказаний?

– Да.

– Вы считаете это уважительной причиной?

Наташа молча пожала плечами. Дядя Сережа предостерегающе покачал головой, но Ксения Львовна уже возмущенно вскинулась очками:

– Отвечайте на поставленный вопрос!

– Да, я считаю это уважительной причиной.

– Уважаемая комиссия, прошу комментировать.

Отчим хмуро заметил:

– Она в тот момент была наказана, и я не мог допустить неповиновения.

– Но ведь можно было перенести время наказания, – откашлявшись и отчаянно краснея, наконец подал голос сосед Володя.

– Я тоже просила отсидеть после возвращения с учебы… – сказала Наташа, и опять недовольно покачал головой дядя Сережа, словно предсказав реплику Ксении Львовны:

– Я просила комментариев присяжных, а не ваших! Извольте стоять молча!

– У меня была запланирована важная встреча, и я не мог ждать ее возращения из института. Поэтому принял решение посадить на кобылу немедленно – тем более, что проступок был идентичный, пропуск занятий. Так продолжаться больше не могло.

Ксения Львовна еще раз поправила очки:

– То есть предыдущий проступок автоматически потянул за собой совершение второго? И первоначальная вина не была компенсирована должным образом? Прошу голосовать простым поднятием рук: признать ли по второму факту вину обвиняемой.

– Четверо считают вас виновной, двое – нет. Итак, вы признаны виновной и по второму пункту. Прошу назначить обвиняемой наказание.

Шуршание бумажек, движение по кругу вазы темного стекла.

– Третий проступок. В чем проявилось неуважение, Олег Сергеевич?

– Я не хотел бы комментировать. Тем не менее, прошу уважаемых коллег принять во внимание сам факт, что неуважение было. И весьма серьезное.

– Не могу ставить под сомнение слово моего друга и коллеги, – впервые взял слово Дмитрий Николаевич, театрально огладив пышную седую бороду. – Однако отказ от комментария делает невозможным наше дальнейшее суждение…

– Ну, пусть скажет, чего там… – снова черт дернул Наташу за язык.

Дядя Сережа в сердцах даже махнул рукой – ну что за девка, опять нарвалась! Она мысленно ответила ему: «А чего он! Придумал тоже – драить сапожки голыми губками… да еще руками не трогать, только бедрами работать… Ну, я высказала, что думаю…»

Отчим повторно отказался комментировать, но ситуацию это уже мало могло изменить: третье предупреждение за неуважение к присяжным и процессу слушания дела, которое выразилось «в пререканиях и замечаниях».

Гордясь собой и своими искусством ведения дела, Ксения Львовна подытожила:

– Третий проступок по первичной заявке с обсуждения снят, однако номер третий остается за неуважение к процессу. Господа, прошу в третий раз определить наказание обвиняемой.

– Обвиняемая, вы можете пока удалиться в свою комнату. Вас вызовут для оглашения приговора.

О чем они там шумели и звенели рюмками, Наташа не прислушивалась. И без того понятно, что проступки достаточно весомые, она не сомневалась в необходимости наказания и переживала только за то, чтобы к наказанию не привлекли посторонних. И так Володька вон сидит, глазами кушает.

– Наталья!

Она вновь проверилась перед зеркалом, хотя знала, что через минуту вся эта укладка волос и тщательно приглаженного наряда полетит ко всем чертям. Вернулась и послушно встала в центр большой комнаты.

– Обвиняемая, вы признаны виновной по всем названным пунктам. Вы будете просить о снисхождении?

– Нет.

– Причина?

– Осознание мною тяжести моих проступков.

– Мы полагаем, что осознание будет еще более полным после наказания.

– Да.

– Все виды наказания, которые вам определены в результате тайного голосования господ присяжных, предполагают полное и безусловное обнажение всего тела. Вы будете обжаловать это решение?

– Нет. Я должна быть наказана голой.

– Будьте добры снять платье.

Наталья быстро выполнила распоряжение, оставшись в скромном лифчике и тонких трусиках.

– Вы будете просить о наказании один на один?

– Нет. Я заслужила публичное наказание.

– Снимите лифчик и предъявите членам комиссии груди.

Щелкнув замочком и аккуратно убрав в сторонку лифчик, девушка по очереди подошла к каждому из шести присяжных и позволила потрогать красивые полушария грудей с крупными сосками.

– Ни у кого нет отводов или возражений по наказанию грудей и сосков обвиняемой?

– Нет. Груди выглядят крепкими и, на мой взгляд, вполне способны перенести назначенное наказание, – ответил Боис Сергеевич.

– Красивые груди, – смутился сосед Володька. Еще бы, его первый раз позвали вот так вот, в полной