Глава XIV. После разразившейся в четверг грозы четыре дня стояла необыкновенно ясная погода — настоящее бабье лето

После разразившейся в четверг грозы четыре дня стояла необыкновенно ясная погода — настоящее бабье лето. Малкольм Мейтлэнд, который угрюмо шагал по Хлебному рынку, направляясь в редакцию «Северного света», изнывал от жары, тем более что надетый им сегодня черный костюм стал ему узковат. В зале городской ратуши, где шло расследование, царила еще более невыносимая духота — столько туда набилось народу, и очутиться на воздухе было все-таки большим облегчением. Он сидел у бокового выхода, благодаря чему сумел уйти немного пораньше, и теперь, поднимаясь по лестнице, не сомневался, что вернулся в редакцию первым. Но мисс Моффат уже была там. Через раскрытую дверь ее комнаты Мейтлэнд увидел, что она открывает окно. Он остановился.

— Ну вот, все и кончилось, — сказал ой.

Мисс Моффат ответила не сразу.

— Да… все кончилось, — помолчав, мрачно подтвердила она.

Секретарша была одета в черное, от жары ее лицо совсем посерело, она выглядела измученной, и глаза ее смотрели особенно холодно, но Мейтлэнд чувствовал такую потребность высказаться, что это его не остановило.

— Генри держался молодцом, — сказал он после паузы.

— Лучше, чем я ожидала, — признала она. — Судья сделал, что мог… На этот раз он был почти человечен. Но, боже мой, — она сняла шляпу, злобно воткнула в нее булавку и резким движением повесила ее на крючок за дверью, — эта несчастная пара! Как бессмысленно! Как тяжело и бессмысленно! Если бы бедный сумасшедший хоть сделал то, что собирался, все это не было бы так ненужно. Когда я увидела, что Най как ни в чем не бывало дает показания, я была готова сама его убить. И ведь в этом весь Дэвид — ничего толком не уметь довести до конца.

— В данном случае этому можно только радоваться, — медленно сказал Мейтлэнд. — Из-за Генри. По-моему, это общее мнение. Город по-прежнему на его стороне. Во всяком случае, на «Свете» все это отразилось гораздо меньше, чем можно было ожидать.

— Пожалуй, — ответила она, нахмурившись. — Но для этого потребовалось… ну… то, что потребовалось. И поверьте мне, при всяком другом исходе наше имя все еще было бы втоптано в грязь. Не сомневаюсь, что Генри припишет это доброте и порядочности рода людского. — Ее тон стал резким. — А на самом деле просто бблыпая сенсация заставила забыть о меньшей. — Она отвернулась и сердито ткнула вилку электрического чайника в штепсель. — Я собираюсь выпить чаю. Лучшее средство в такой день, как сегодня. Именно в такой. Хотите чашку?

— Не откажусь, — ответил Мейтлэнд, следя, как она достает чашки из шкафчика с газетными подшивками и вынимает сахар и жестянку с чаем из ящика стола. Наконец она взяла бутылку с молоком, стоявшую на водопроводной трубе, и принялась подозрительно рассматривать ее содержимое, раздраженно бормоча:

— Конечно, оно вчерашнее, но придется довольствоваться и этим. По правде говоря, — заметила она, снова возвращаясь к той же теме, — больше всего меня возмутил Смит. Нельзя было без отвращения слушать, как он распинался, что ему следовало побыть с Корой, не оставлять ее одну в доме… и еще расплакался! Хотя он и раньше хлюпал носом — когда эта женщина из лавки, миссис Дейл, рассказывала, как она увидела Кору, бегущую по молу, и закричала, чтобы ее остановить, но не сумела. Чтобы такие, как он, хныкали над Корой! Так бы и ударила его!

— Бедняга, — сказал Малкольм. — Он винил себя во всем случившемся. Я не мог его не пожалеть.

— Ну. так больше не жалейте, — ответила она, поджав губы. Мейтлэнд хорошо знал эту ее манеру. — Могу вам сообщить о Смите кое-что новое.

— Ну?

— Генри взял его к нам.

— Что?

— На место Балмера. Теперь он — наш новый заведующий отделом рекламы.

— Господи! — Малкольм на секунду задумался, а потом добавил: — Говорите, что хотите, а все-таки Пейдж похож на хорошего человека больше всех, с кем мне приходилось встречаться в этом весьма и весьма скверном мире.

Она покачала головой и стала наливать чай.

— Он мягкосердечен, только и всего. Его отец никогда бы не сделал ничего подобного. Он в один миг вышвырнул бы Смита из редакции, если бы тот посмел сунуть туда нос.

— Вы слишком строги к Генри. Впрочем, вы всегда слишком строго его судите. — Мейтлэнд взял чашку, которую она ему протянула. — Вспомните, что ему пришлось перенести за эти два года… с его-то больным сердцем. И теперь в довершение всего — это. Вы ведь знаете, как он любил Дэвида.

— Да, — согласилась она угрюмо. — «Мой милый Дэвид». — Затем, отхлебнув чаю, она бросила мрачный взгляд на Мейтлэнда. — Но по-настоящему он будет горевать о Коре.

Малкольм не успел ее остановить, и она продолжала:

— Он, может быть, и сам того не знает, но он был в нее влюблен. Я его за это не осуждаю! Наоборот, чувство к ней относится к тому немногому, за что я готова его уважать. Кора была настоящей женщиной, совсем земной, с горячим сердцем. Ей нужна была любовь, а Дэвид не очень ей подходил. Особенно когда он опять свихнулся и стал навязывать ей ученые книги и обращаться с ней как с музейной редкостью под стеклом. Она мне, конечно, ничего не говорила, но это было и так видно. Я ее хорошо понимала, по-настоящему. Не спорю — она была очень привязана к Дэвиду, заботилась о нем, жалела его… но этого еще мало.

— Вы говорите чепуху, — резко прервал ее Мейтлэнд, — и в самое неподходящее время.

— Может быть. Но я давно об этом знала. Генри всегда нравился Слидон, но он полюбил его гораздо больше и стал ездить туда гораздо чаще с тех пор, как там поселилась Кора. Он для нее был готов на все… даже отказаться от «Света». Я была вчера в его кабинете, когда Боб Льюис пришел сказать, что ее тело нашли на отмели у Норт-Шора. Видели бы вы его лицо! И знаете, что он сказал? «Она очень пострадала? — спросил он. — Ее не изуродовало?» А когда Боб сказал: «Нет, сэр, совсем нет», — он сказал: «Благодарю бога… благодарю бога за это».

Малкольм посмотрел на нее в сердитом изумлении и вдруг невольно спросил:

— Мисс Моффат, почему вы так настроены против Генри? И почему всегда сравниваете его с отцом?

Она ответила не сразу.

— Вовсе нет, — сказала она в конце концов. — Просто он, по моему мнению, не годится в издатели «Света». Слишком уж он мягок, слишком склонен уступать обстоятельствам, вместо того чтобы идти напролом. Его отец был не таков. Он был настоящим человеком.

— Он вам очень нравился?

— Да, — ответила она с неожиданным вызовом, — мне нравилось не только то, каким он был, но и то, как он ко мне относился. Я полагаю, вам рассказывали, что мой домик подарил мне он?

— Я об этом слышал, — ответил Мейтлэнд сдержанно.

Но мисс Моффат, выведенная из равновесия событиями дня, уже не могла остановиться.

— Да, — продолжала она, — он знал, что мне хотелось бы жить за городом, чтобы у меня был садик, и вот однажды… я этого никогда не забуду… он просто отдал мне документы на право владения… Когда я предложила ему выплачивать деньги постепенно, из жалованья, он только рассмеялся и сказал: «Привозите мне иногда букетик цветов». Вот почему я до сих пор привожу их. — Она на секунду умолкла, совсем забыв о Мейтлэнде. — А после смерти его жены он иногда заезжал ко мне в субботу выкурить трубку и выпить кружку эля. Он любил бертоновский эль, и я его всегда держала про запас. — Она замолчала и вдруг, почувствовав на себе взгляд Мейтлэнда, густо покраснела. В первый и последний раз он увидел, как она краснеет.

Оба замолчали. Молчание начало становиться тягостным, и Мейтлэнд, встав, заметил:

— Ну, пора идти трудиться. Хотя хозяин и отсутствует, нечего бездельничать. Нам всем полезно сейчас работать — и притом как можно больше. Сегодня совещание проведем в двенадцать часов. Скажите остальным. Спасибо за чай.

Он прошел в свою комнату, сел и начал обдумывать планы на ближайшие три месяца, в течение которых, пока Генри будет в отъезде, почти вся ответственность за газету ляжет на его плечи. Вскоре раздался стук в дверь и появился Фенвик с лентой телетайпа в руках.

— Вот сообщение, только что поступившее от Ассошиэйтед Пресс.

— Ну? — вопросительно посмотрел на него Мейтлэнд.

— Кажется, решено не строить на Атли атомного центра.

— Что? — воскликнул Мейтлэнд в крайнем удивлений. — Так значит… они передумали?

— По-видимому. Теперь они предполагают строить его на севере Шотландии… в Сазерлендшире. Помощник министра заявил об этом вчера в парламенте.

Он передал ленту Мейтлэнду.

— Нет, вы можете представить себе что-нибудь подобное? — оказал Мейтлэнд, кончив читать. — Будем надеяться, что они не передумают еще раз.

— Вряд ли. Он заявил, что Сазерлендшир — гораздо более подходящее место.

— И слава богу! — удовлетворенно воскликнул Мейтлэнд. — Это значит, что нас здесь оставят в покое. — И добавил про себя: «По крайней мере еще на некоторое время».

Когда Фенвик ушел, Мейтлэнд некоторое время сидел, вспоминая все то, чего не случилось бы, если бы министерство сразу пришло к этому решению. Не будь так и не осуществившегося проекта Атли, они избежали бы этой бесполезной двухлетней борьбы и завершившей ее трагедии.

С усилием он заставил себя думать о будущем и принялся составлять повестку сегодняшнего совещания. Он проработал около получаса, как вдруг знакомые шаги в коридоре заставили его поднять голову. Он застыл в растерянности, убеждая себя, что ошибся и что это шаги Генри. Но дверь открылась, и в комнату вошел Пейдж.

Мейтлэнд вскочил.

— Как же так, Генри, — воскликнул он, стараясь говорить возможно более обычным тоном, — мне казалось, что вам полагается лежать.

— Я зашел только на минутку… меня ждет автомобиль, — ответил Пейдж, опираясь о край стола. Он сильно побледнел, на его лице лежала печать страдания, и все же перемена, происшедшая в нем за последние дни, была менее разительной, чем опасался Мейтлэнд.

«Так что же это такое, — спросил он себя, — то, что дало этому пожилому, больному и совсем обыкновенному человеку силы выстоять? Неизменная честность, принципиальность, уважение к ближнему и к данному слову — все это вместе взятое, основа основ истинного благородства, и помогло ему перенести то, что уничтожило бы даже человека гораздо более сильного физически».

— Мы теперь не скоро увидимся, Малкольм, — продолжал Пейдж, немного отдышавшись. — Когда мне позволят вставать, меня, кажется, отправят в морское путешествие. Алиса давно мечтала посмотреть Гавайи, так что мы поедем туда… Но сперва я хотел сказать вам, что собираюсь сделать вас своим компаньоном. Я попросил Пейтона составить договор и подпишу его перед отъездом.

Мейтлэнд не шелохнулся, но его некрасивое, всегда красное лицо на мгновение стало совсем бледным, а потом вдруг побагровело. После стольких лет непрерывного, ничем не вознаграждаемого труда это неожиданное предложение так потрясло его, что он не сразу овладел собой. Несмотря на все усилия, голос его дрогнул, когда он ответил:

— Ну, что я могу сказать, Генри… только одно — спасибо.

— Значит, договорились, — сказал Пейдж и затем продолжал серьезно: — Я вот еще о чем подумал. Может быть, вас это удивит — мне, пожалуй, не следовало бы об этом заговаривать, — но за последние четыре дня… ну, та симпатия и сочувствие, с которыми ко мне отнеслись, — не только совершенно неожиданные, но и совершенно незаслуженные… это просто еще одно доказательство истинной доброты людей нашего города.

Если Мейтлэнд и вспомнил саркастическое предсказание мисс Моффат, он ничем этого не выдал. Он молча ждал, и Пейдж снова заговорил:

— И я подумал, нельзя ли мне нарушить свое правило и один раз, в виде исключения, написать что-то от себя лично. Вы, наверное, догадываетесь, что я имею в виду. Обращение к нашим читателям… я хочу сказать им… что всегда верил в людей… что благодарю их за поддержку… и сказать, что, несмотря на все случившееся с нами, газета будет выходить по-прежнему. — Он умолк, внимательно вглядываясь в лицо Мейтлэнда. — Как вам кажется, можно мне написать что-нибудь такое или это неудобно?

— Пишите, Генри, — сказал Мейтлэнд твердо, не позволив себе проявить ни малейшего колебания. — Это будет полезно вам. И всем другим тоже.

Лицо Пейджа просветлело.

— Ну, так я напишу, — сказал он. — Спасибо, Малкольм.

Когда он ушел, Мейтлэнд подождал несколько минут, а затем отправился в корректорскую. Проходя мимо открытой двери кабинета Пейджа, он увидел, что Генри уже сидит за столом, слегка ссутулившись и поддерживая голову рукой, но пишет, упорно пишет — пишет свое обращение к читателям для завтрашнего номера «Северного света».