Глава 41. Главврач удалился, а мы остались – обрадованные, ошарашенные

Главврач удалился, а мы остались – обрадованные, ошарашенные. Как будто мы встретились на нашей веранде с добрым волшебником.

– Ура! – закричала Нинка.

Никто её не поддержал. Всё закончилось хорошо, но слишком много всего произошло за эти два дня, чтобы можно было кричать «ура».

– Ура йий! Усых пэрэбаламутила! – выразил общее мнение Миронюк.

Как бы событие ни закончилось, но ведь оно произошло. Нельзя было вычеркнуть его из жизни, и нельзя было сделать вид, что не произошло ничего.

– Как хорошо! Какой молодец Ярославцев! – сказала Маша.

– Ты видишь, Анька, всё хорошо! Значит, ты правильно сделала! – сказала и Наденька.

– Анька, живём! – крикнул и Стёпка со своей половины.

– Ну, Нинка, ты, наверно, в рубашке родилась! – сказал Славик.

– Сиди уже Нинка, не дёргайся больше, – сказал Костик неожиданно серьёзно. – Не надо, чтоб другие из‑за тебя страдали.

Наташка сидела на кровати, пытаясь понять, что же произошло – хвалил главврач Аньку, или ругал? Больше было похоже, что хвалил. Так предательница она, или не предательница? А я? А я кто? И вообще, что всё это значит?

Одно она знала – позора перед родителями не будет, и она ещё побудет здесь, ещё побудет! Может, Славик поссорится со своей Светкой? Хоть бы поссорился!

Наташка уже перестала обижаться на Аньку. Нинка была спасена, и всё осталось на своих местах.

Только слово «предательница» стояло недвижимо и мешало жить дальше, как ни в чём ни бывало.

Анька была, конечно, рада. Не то, что рада, но спокойна, как будто знала всё наперёд. Хорошо, что Нинка осталась, и что все мы остались. Хорошо…

И ещё одно она знала – она постарается никогда не повторить того, что сделала. Никогда не повторить того, что хоть отдалённо может быть похоже на предательство. «Я могу жертвовать только собой, только собой, что бы ни произошло», повторяла она, как заклинание.

Запомнила она и вторую фразу, записанную в блокнот уже утром, – «Если ты выбрал одну из тысячи правд, ты не должен удивляться, что тебе придётся отвечать за неё».

Так и закончилась эта история.

Вечером Стёпка вывез Джема с веранды в палату, на первое свидание. И Анька пришла.

– Душно здесь, – сказала она, – давай, Джем, поедем в холл.

– Давай.

Анька вывезла кровать Джема в холл, туда, где одиноко стоял молчаливый, пыльный телевизор. Она взяла стул и села рядом с Джемом. Они ничего не говорили друг другу, просто сидели, держась за руки, несколько минут. Потом Анька осторожно положила голову на кровать Джема, уткнувшись в его широкую могучую грудь.

В пустом холле бродили неясные звуки, слышно было, как переговаривались о чём‑то сестра и санитарка, звенели какие‑то крышки, вёдра. Что‑то упало, и раздался смех. Кто‑то запел вдалеке.

Розовое небо постепенно темнело, сумерки подступили к окну, и вот уже стало совсем темно. На небо высыпали первые звезды, озаряя Землю своим мерцающим светом. Мерцающим светом вечной, и вечно манящей истины.

Темно было и в холле – электрический свет был далёким, слабым. От самого поста медсестры ложился на пол холла косой желтоватый квадрат.

И Джем, наконец, сделал то, о чём мечтал уже много долгих вечеров. Он опустил свою широкую ладонь на пушистые Анькины волосы и тихонько погладил их.