Глава 9. За окнами совсем стемнело

За окнами совсем стемнело. Морозная ночь опустилась на город. Луна ледяным блюдцем застыла на черной карте неба. В ее свете снег казался синим.

– Ну что, еще по одной?

– Давай…

Илья и Саня понимали друг друга с полуслова. Им не нужно было много говорить. На маленькой кухне горел соломенный светильник, пахло жареным мясом и солеными огурцами.

– Огурцы вкусные, – похвалил Вересов. – Теща делала?

– Не… Валька моя. Она насчет всяких солений и варений – мастерица на все руки. И не только. Светильник видишь?

Вересов поднял голову, посмотрел.

– Ну.

– Это она сплела. Из соломы. У нас таких штук полно – из бересты, из трав засушенных, из лозы. Типа икебана.

– Хобби, что ли, такое? – поинтересовался Илья.

Аксельрод засмеялся.

– Профессия у нее такая: фитодизайнер.

– Ух ты! Я и не выговорю. Кстати, а где она сама?

– В Одинцово уехала, к матери.

– Надолго?

Саня смешно наморщил лоб и сразу стал похож на себя юного. Точно так же он морщил лоб, когда его вызывали к доске, а он не знал урока.

– Не знаю. Заболела теща, одну ее оставлять нельзя.

– Чего ж к себе не заберете?

– Не хочет, – вздохнул Аксельрод. – Она к своему дому привыкла. Курочки у нее, собачка, кошечка. А у нас тут, сам видишь, четырнадцатый этаж. Вот Валентина и мотается. Ей каждый день приходится ездить из Одинцова в Москву, на работу.

– Ты извини, Саня, я никогда не спрашивал… вы с женой ссоритесь?

Аксельрод медленно налил в стаканы еще водки.

– Бывает. Но редко.

– Она не возмущается, что ты постоянно в разъездах, что горы для тебя важнее семьи?

– Кто, Валька? – Саня так заразительно хохотал, что Вересов тоже невольно улыбнулся. – Да ты что, брат? Она только рада, когда меня дома нет. Валька же, кроме своего сена, никого и ничего не видит. Усядется какое‑нибудь панно плести, и к ней не подходи. Знаешь, какие слова я слышу от нее чаще всего?

– Какие?

– «Не мешай!»

Теперь настала очередь хохотать Вересову.

– А я‑то голову ломаю, какой ты секрет знаешь, что Валентина тебя до сих пор не выгнала? – отсмеявшись, сказал он.

– Выгнала! Скажешь тоже… Да она едва замечает, есть я рядом или нет!

– Значит, вы друг другу подходите. За это и выпьем?

Они выпили и снова налили.

– Я у тебя поживу недельку? – вскользь спросил Илья.

– Живи, сколько хочешь, братуха. Комнат у нас много, и все пустые. Поместимся.

Валентина и Саша Аксельрод жили в огромной четырехкомнатной квартире с высоченными потолками. Раньше это были владения дедушки Аксельрода, доставшиеся в наследство внуку.

– А жена не будет против?

– Во‑первых, она всю весну и лето проведет в Одинцове, – объяснил Саня. – Во‑вторых, даже если ты ляжешь в постель вместо меня, она это обнаружит только утром. Если вообще обнаружит.

– Ты серьезно?

– Более чем, – улыбнулся друг. – А твоя семейная лодка, видать, пошла ко дну?

– Ага, – кивнул Илья. Он уже изрядно опьянел. – Дала течь и… ко дну! Аминь…

Аксельрод больше ни о чем расспрашивать не стал. Он не любил «лезть в душу».

– Какие у тебя планы? – перевел он разговор на другую тему. – Не передумал Памир штурмовать?

– Не‑а. Дней десять отдохну и начну собираться.

– Куда именно?

Вересов закрыл глаза и потер лоб. Ни с того ни с сего разболелась голова.

– Не решил пока… – неопределенно ответил он.

– Кого возьмешь с собой?

– Тебя и еще нескольких ребят.

– Я их знаю?

– Должен знать. Надежные парни… Пойдешь с нами?

– Эх, Илюха! Задел ты меня за живое, – вздохнул Аксельрод. – Я ведь на Памире только раз был. С тех пор он мне снится. Закрою глаза и вижу… по всему горизонту, от края до края в солнечном безмолвии громоздятся покрытые снегом хребты… А посередине, как граненый рубин, пылает пик Коммунизма… Я такой красоты в жизни больше не видел.

– Так ты пойдешь или нет?

– Хочу отказаться, но не могу, – усмехнулся Аксельрод. – Опыта у меня для Памира маловато. Да и снаряжение туда абы какое не подойдет.

– Снаряжение есть, – сказал Илья. – И отличные кошки, и закладные титановые крючья, и страховочные веревки, все есть. А опыт, сам знаешь, дело наживное. К тому же мы не покорять вершины едем. Будем тренироваться, отрабатывать навыки. Я двух новичков беру, на «обкатку».

– Тогда я точно еду! – решился Аксельрод.

– Ты Женьку Голдина помнишь? Его тоже взять надо. Я ему год назад обещал.

Саня откинулся на спинку стула и поднял глаза к потолку.

– Опоздал, братец. Жека раньше тебя на Памир сиганул.

– Как это? – опешил Илья. – Он ведь «сырой» совсем.

– «Сырой»! – передразнил друга Аксельрод. – Скажешь тоже… Жека теперь святым заделался. Штурмует вершины духа.

– Чего?

Вересову показалось, что он ослышался. Женька Голдин, хулиган и забияка, которого то и дело приходилось выкупать и вызволять из ментовки, – святой?

– Он того! – покрутил пальцем у виска Аксельрод. – Сбрендил парень. Короче, хана Жеке. Я его маму недавно на Петровско‑Разумовском рынке встретил. Плачет, опухла вся. Совсем, говорит, мой сыночек Женя ума лишился. И так мозгов было не много, а теперь, значит, последние отшибло. Попал Женя в страшную секту…

– Что еще за секта?

– Она не знает. Приехал, говорит, какой‑то Женин кореш, с которым они вместе в армии служили, и… все. Задурил парню голову всякой белибердой. Просветление, нирвана, высшие силы, летающие тарелки… В общем, клюнул наш Женя. Поехал с этим корешем.

– Куда? Зачем?

– На Памир. Контактировать с представителями Высшего Разума.

– Не хило…

– Вот и я говорю.

– А что, эти… представители, встречу ему назначили или как?

– Черт их разберет! – пожал плечами Аксельрод. – Мамаша Жекина говорит, будто бы кореш рассказал, что на Памире объявился некий гуру. Он‑де разные фокусы показывает и вступает в контакт с инопланетянами. Но одному ему, видать, скучно в горах. Поэтому он решил сколотить компанию. Там у них целая община просветленных. Тусовка, значит. Живут в доме, а в горы ходят молиться. То есть… подожди‑ка, у них это по‑другому называется…

Саша задумался, пытаясь вспомнить нужное слово.

– Медитировать, что ли? – пришел ему на помощь Вересов.

– Во‑во! Медитировать! Правильно. Там у них пещера в горах… как бы особенная. «Точка пересечения миров»… что‑то такое. Там они медитируют и общаются.

– С кем? Аксельрод замялся.

– Точно не могу сказать. Короче, с кем‑то общаются: то ли с инопланетянами, то ли со святыми, то ли с Высшим Разумом… Запутаешься, ей‑богу! Мамаша Жекина мне столько наговорила… не хотела меня отпускать. Я потом домой прибежал, ног не чувствовал, так замерзли. Мороз был страшенный.

– И Голдин клюнул на эти басни? – удивился Вересов.

– Так и я не поверил. Пришел домой и давай ему названивать. Думаю, может, его мамаша сбрендила, а не он? Знаешь, с пожилыми людьми такое случается. Маразм и прочее…

– Ну?

– Никто трубку не брал.

– А Лилька его где?

– В этом все и дело. Я потом друзьям его стал звонить… разузнавать, что к чему. Оказывается, Лилька его бросила, сбежала с каким‑то иностранцем в Марокко. У парня, вестимо, глубочайшая депрессия. Тут, как назло, этот кореш и подвернулся. Все одно к одному.

– Да‑а…

Вересов даже забыл про свою Варвару, так его поразил Санин рассказ. Что с людьми творится?

– Надо Женьку выручать, – решительно сказал он. – Я друзей в беде бросать не привык.

– Что мы можем сделать‑то?

Саня налил в стаканы еще водки. Выпили, но это совершенно не помогло. Хмель у обоих как рукой сняло.

– Где, ты говоришь, их община? – спросил Илья, заедая водку огурцом.

– На Памире…

– А точнее?

Они позвонили матери Голдина и выяснили, что гуру со своими подопечными обитает где‑то в районе Язгулемского хребта.

– Надо ехать. На месте разберемся, – решил Вересов. – В горах народу мало, там каждый новый человек вызывает пристальное внимание. Тем более целая община. Найдем!

– То есть, как «найдем»?

– Мы же едем тренироваться. Чем Язгулемский хребет хуже других?

– А‑а… Ну ты, Илюха, голова! Молодец!

Они улеглись спать далеко за полночь. Обоим снились горы – скальные гребни, ледовые склоны, бездонные трещины и клубящиеся над вершинами пепельные облака…

* * *

Ангелина Львовна любила одиночество. Ее не мучили комплексы по этому поводу. Напротив, она сознательно избегала не только мужского общества, но и общества своих подруг. Пустая болтовня была ей скучна, а мужское ухаживание раздражало. Она с удовольствием зарывалась в книги, погружалась в свои размышления. Ее занимали особенности человеческой психики. «Психо», по‑гречески, означает душа. А традиционная медицина упорно эту душу игнорирует.

– Нельзя понять дерево, отрицая, что у него есть корни, – любила повторять доктор Закревская. – Нельзя понять человека, отрицая душу.

С годами она убедилась, что самые главные тайны на земле начинаются с человека. Именно в его сознании и подсознании можно найти ответы на все вопросы. Естественные науки, не учитывающие этого фактора, постепенно превращаются в набор фиксированных идей. Истина скрыта за таким толстым слоем ходячих заблуждений, что многие отчаялись…

Этими мыслями Ангелина иногда делилась с доктором Самойленко. Но тот слишком уклонялся в эзотерические изыски, далеко уводящие его в мир фантазий ума.

«Олег, – теряла терпение Закревская. – Ты слишком перегружен информацией. Ты похож на синтезатор, который вместо живой музыки выдает ее суррогат».

На что Самойленко обижался и полдня не разговаривал. На большее его не хватало. Он считал Закревскую закостенелой материалисткой, а она его – безнадежным фантазером. Самое смешное, что они оба ошибались.

Общаясь с Самойленко, Ангелина смирилась с его витиеватой манерой мыслить. Горячие споры сменились взаимным подтруниванием. А в общем, они прекрасно ладили.

– Ангелина! – время от времени взывал Самойленко. – На что ты тратишь свою жизнь? Посмотри вокруг. На тебя еще обращают внимание мужчины. Но это скоро пройдет. И тогда…

– Ой, как страшно! – отмахивалась Закревская. – Теперь я ночь спать не буду.

Молодость ее прошла за книгами и научными трудами, о чем она нисколько не жалела. Она занималась любимым делом, и ее работа совпадала с ее интересом.

– У тебя были романы? – однажды полюбопытствовал Самойленко.

– Если их можно так назвать… – скривилась Ангелина Львовна. – Были, да. За мной пытался ухаживать мой научный руководитель, профессор Тишко. Это ужасно! Представь себе семидесятилетнего старика, трясущегося и пускающего слюни при виде молодого тела. Ничего более отвратительного я в жизни не видела.

– Мужчина в семьдесят еще далеко не старик, – возражал Олег, потирая бородку.

– Смотря какой. Профессор был лысый, тщедушный и весь в морщинах. К тому же он потерял ногу на войне.

– Да‑а… с таким женихом не покайфуешь.

– Собственно, дело даже не в возрасте, – вздыхала она. – Был и молодой. Но такой зануда… избави Боже!

– Неужели зануднее тебя?

– Я сейчас вылью чай прямо тебе на голову, – пригрозила Закревская.

Самойленко сразу замолчал. Он знал: она вполне способна сделать то, что говорит.

Марат Калитин появился в ее жизни как пациент, и ничто не предвещало иного развития событий. Он сравнительно быстро справился со своим комплексом вины по отношению к погибшему товарищу.

Обычная служебная история. Марат с товарищем выполняли задание: из машины наблюдали за неким домом. Слежка длилась уже неделю без всяких изменений, и это расхолаживало. Товарищ захотел в туалет, вышел и не вернулся. Через два часа Марат нашел его мертвым в одном из заброшенных полуподвальных помещений.

Он не мог простить себе, что не отправился на поиски сразу же, как только почувствовал неладное. С другой стороны, Калитин не имел права покидать пост наблюдения, что бы ни случилось. Долг по отношению к государству столкнулся с долгом по отношению к товарищу, с которым многое связывало: совместная служба, приятельские отношения и простая человеческая симпатия.

«Если бы я спохватился раньше… – казнился Марат. – Если бы я подстраховал…» Бесполезные, запоздалые сожаления ужасно его измучили. И только сеансы доктора Закревской помогли выплеснуть, пережить и исчерпать эту боль.

Калитин не сразу осознал, что Ангелина Львовна занимает его как женщина. Он был ей благодарен, признателен, только и всего. Но, перестав посещать ее кабинет, он затосковал. С тех пор их отношения постепенно перешли в некую неопределенную стадию взаимной тяги и продолжали развиваться. Никто из них не отдавал себе отчета, что их влечет друг к другу. О любви ни Марат, ни Ангелина Львовна не помышляли. Эта интимная, высшая сфера взаимности ассоциировалась у обоих с совершенно иными вещами. Итак, они вступили на зыбкий, туманный путь… и шли по нему наугад.

После беседы с Закревской о «золотом городе» и «плавучих садах» Марат почувствовал себя странно. Он решил позвонить ей, несмотря на позднее время.

– Алло, Лина, – сказал он, ощущая внутреннее тепло от одних только звуков ее голоса. – Я тебя не разбудил?

– Ты же знаешь, я раньше двенадцати не ложусь…

– Можешь ответить на один вопрос?

– Попробую.

– Почему тебя вдруг заинтересовали американские индейцы?

– Я, кажется, объясняла… ну ладно. Захотелось иметь больше реальности о том, что рассказывают мои пациенты.

– Помнишь наш разговор о «золотом городе»?

– Конечно, помню. Ты мне очень помог. Теперь я по крайней мере знаю, в каком направлении думать.

– Зато я потерял ориентиры…

Ангелина Львовна промолчала. Она ждала продолжения.

– Чего молчишь? – напряженно спросил Калитин.

– Жду, чтобы ты выразился яснее. На тебя произвела впечатление тема?

– В общем, да. И это сбивает меня с толку. Похоже, я впадаю в детство. Есть у вас в психотерапии такой диагноз?

– Не важно. Опиши симптомы, – усмехнулась она.

– Понимаешь, на меня нахлынули воспоминания. Я перечитал массу литературы об инках, но это было давно. Много лет я вообще не думал о них. А теперь… мое воображение переполняют видения… то есть я не знаю… разворачиваются целые картины незнакомой мне жизни. Наверное, так писатели создают свои книги.

– Тебя беспокоят картины из жизни инков?

– Я бы даже не назвал это картинами. Просто передо мной открылось что‑то невероятное…

– Ты чрезмерно впечатлителен, Марат.

– Не говори ерунду. Я настолько зациклился на этом, что пару раз чудом не проехал на красный… хоть за руль не садись.

– Хорошо. Есть один верный способ освободить свое внимание.

– Какой?

– Просто записывай все мысли, которые тебя одолевают. Переноси свои видения на бумагу. Потом дашь записи мне. Вместе мы разберемся, что на тебя так повлияло.

– Просто садиться и писать? Думаешь, поможет?

– Видишь ли, когда ты описываешь воображаемые картины, они переходят в иную плоскость. Грубо говоря, из твоего внутреннего мира перемещаются в мир внешний, тот, что существует наяву. Таким образом…

– Я понял, – перебил ее Марат. – Спасибо. Пойду писать.

Она засмеялась.

– Ты еще Хаггарда переплюнешь.

Генри Райдер Хаггард был английским писателем, автором романа «Дочь Монтесумы».

– Издеваешься? – рассердился Марат. – Учти, тебе придется быть первым читателем и критиком моих сочинений. Вернее, видений. Или нет… Тьфу, запутался! Ладно, благодарю за совет. Пока…

– Пока.

Ангелина Львовна положила трубку и совершенно некстати вспомнила происшествие на работе. Утром какие‑то хулиганы разбили окно в ее кабинете. Стекло рассыпалось полностью, и с улицы ворвался ледяной ветер со снегом. Через минуту вбежал Самойленко с паническим выражением лица.

«Что за шум?»

Увидев разбитое окно, он подпрыгнул от возмущения и завопил:

«Немедленно вызывай полицию! Эти подонки совсем распоясались! Посреди бела дня кидают камни в окна. Безобразие!»

«Успокойся, – вставая из‑за стола и стряхивая мелкие осколки, сказала Закревская. – По‑моему, стекольщик будет более полезен».

«Ты что, собираешься оставить это безнаказанным?»

«Послушай, в городе чуть ли не каждый день случаются убийства. Неужели полиция будет искать хулиганов, кидающихся камнями в окна?»

«Смотря в чьи окна», – запальчиво возразил Самойленко.

«Ах, ну конечно! Окна великих психотерапевтов всех времен и народов обладают особым статусом! – засмеялась Ангелина Львовна. – Давай‑ка, звони стекольщику. Нечего зря время терять».

Стекольщик оказался чрезвычайно занятым человеком и обещал прийти только к вечеру.

«Олег, – не терпящим возражения тоном заявила Закревская. – Тебе придется уступить мне свой кабинет на пару часов. Сейчас придет Ревин, его сеанс я отменить не могу…»

«Слушаю и повинуюсь, – поклонился Самойленко. – Отказать даме? Ни за что! Ладно, пользуйся. У меня как раз два свободных часа в запасе».

Он проводил Ангелину Львовну в свой кабинет, и вовремя. Буквально через минуту у офиса затормозил черный «джип» Ревина.

«Почему мы здесь?» – нервно поинтересовался бизнесмен, оглядывая новое помещение.

«По техническим причинам. Кто‑то разбил окно», – объяснила Закревская.

Сеанс с Даниилом Петровичем получился сумбурным. «Магический» шар, который Самойленко водрузил на самое видное место, постоянно отвлекал Ревина. Ангелина Львовна и сама невольно стала бросать на него взгляды. Она готова была поклясться, что с появлением Ревина шар медленно наполнился изнутри золотым светом.

«Это игра солнечных лучей», – сказала она себе.

С уходом Ревина шар потух. Но и небо за окном подернулось тучами. Закревская взяла шар в руки и долго его рассматривала. Ничего особенного. Обыкновенный круглый прозрачный предмет…