Глава 12. Автобус привез съемочную группу к туннелю, и Ларисе представилась возможность впервые увидеть это величественное и пугающее сооружение

Памир

Автобус привез съемочную группу к туннелю, и Ларисе представилась возможность впервые увидеть это величественное и пугающее сооружение.

В теле горы зиял черный проем, уходящий глубоко в недра скальной породы. У проема стояли на приколе пара грузовых машин, несколько тракторов и экскаваторов. Среди людей лее происходило напряженное движение – входили и выходили рабочие в касках, переговаривались между собой, тянули какие‑то провода и толстые кабели, что‑то вносили и выносили. Накануне вечером Борис рассказывал, что строительство туннеля ведется одновременно с двух сторон и что из‑за неточных геодезических[13]расчетов возникли трудности со «стыковкой». Паршин, начальник строительства, был зол на всех и вся, кричал, ругался, куда‑то звонил и пил водку. Киношников встретил неприветливо, никакой помощи не оказывал. Хорошо, хоть не мешал.

– Так что вы к нему с лишними вопросами не приставайте, – инструктировал женщин Бахмет. – Если что понадобится, обращайтесь ко мне.

– Ладно, – кивала головой Глафира. Туннель произвел на всех удручающее впечатление.

– И как эти проходчики не боятся находиться там, внутри? – недоумевала Лариса. – Ведь это ж какая толща над головой. Вдруг обвалится?

– Чего это ей обваливаться?

– Ну, мало ли? Землетрясение, например.

– Ты, Мельникова, не каркай! – взвилась администраторша. – Нам здесь работать и работать. Обвалится! Фильм снимать надо. Где другой туннель взять?

На Памире землетрясение в три, четыре балла – обычное дело. На столь слабые толчки никто внимания не обращал. Только начинали лихорадочно метаться по склонам овцы да собаки выли в кишлаках. А вот если тряхнет сильнее…

– Я узнал кое‑что, – с видом заговорщика сообщил Борис. – На этом самом месте уже собирались строить туннель, еще в пятьдесят девятом году. Но… не получилось. То ли денег не выделили, то ли проект забраковали. Плохая примета.

– Почему? – удивилась Лариса. Руководитель каскадеров пожал плечами.

– Такое поверье… Если, например, корабль один раз затонул, то лучше его со дна не поднимать и на нем не плавать. Утонет обязательно.

– Туннель – не корабль, – возразила Глафира. – Он затонуть не может. Его просто не начинали строить. А теперь начали.

– Ну, дай бог! – неопределенно выразился Борис.

Он поймал взгляд Бахмета, и ему расхотелось продолжать дискуссию.

– Я внутрь туннеля не пойду, – решительно отказалась Лариса. – Хоть режьте. Я только снаружи работать буду.

– Кто тебя туда посылает? – возмутился режиссер. – В туннель, если хочешь знать, посторонним вход строго воспрещен. Я еле уговорил Паршина разрешить нам снять пару сцен. Вам с Глафирой и вовсе там делать нечего.

Страхи страхами, а от работы никуда не денешься. После продолжительного разговора Бахмета с Паршиным съемочная группа занялась своим непосредственным делом, а Глафира с Ларисой – выдачей инвентаря и приготовлением обеда.

В вагончиках проходчиков жили несколько собак. Учуяв соблазнительные запахи, они прибежали и вились вокруг женщин, виляя хвостами и облизываясь. Глафира бросала им то одно, то другое… Вдруг собаки повели себя странно. Они перестали выпрашивать еду и настороженно принюхивались, задирая морды вверх.

– Чего это они? – боязливо спросила Глафира, которой такое собачье поведение очень не понравилось.

Одна из собак, рыжая дворняга с облезлым хвостом, пронзительно завыла.

– Господи! Неужто землетрясение? Напророчили своей болтовней! – запричитала администраторша, не сводя глаз с собак. – Чего делать‑то?

– Не знаю… – растерялась Лариса. – Бежать надо.

– Куда?

Из туннеля раздался сигнал тревоги, одновременно с этим Лариса ощутила, как твердь под ее ногами пришла в движение.

– Ой, мамочка! – пискнула она и зажмурилась.

Из проема в горе выбегали рабочие, Паршин что – то громко кричал, ругался и размахивал руками. Актеры все побросали, столпились на ровной площадке перед входом в туннель и тревожно переговаривались. Бахмет, оставаясь невозмутимым, курил свою знаменитую трубку. Собаки выли на разные голоса, взвинчивая и без того натянутые нервы людей.

– Мамочка! – шептала Лариса, дрожа и стуча зубами. – Мамочка…

К счастью, землетрясение оказалось не очень сильным. Через десять минут толчки прекратились. Все еще немного подождали, рассуждая, как опасна стихия и как слаб и беспомощен человек перед ее неумолимым натиском. И начали расходиться по своим местам. Рабочие – в туннель, а киношники – доснимать эпизод.

– Пойди принеси воды, Мельникова, – распорядилась Глафира. – С этим переполохом я совершенно забыла о чае.

– Куда идти? Я не знаю…

Лариса была на строительстве первый раз и не имела понятия, где что находится. Уходить далеко от людей не хотелось. Вдруг опять начнет трясти? К слабеньким землетрясениям все уже привыкли, но сегодня каменистая почва под ногами колебалась основательно.

– Борис сказал, что вон там, слева от дороги, есть арык, – начала объяснять администраторша, указывая рукой вниз. – Только спускайся осторожнее, не торопись.

«Арыком» Борис называл любой источник питьевой воды, будь то мелкая горная речушка или ручей.

Лариса взяла пластмассовую канистру и направилась к «арыку». Тот оказался дальше, чем она предполагала. Под ногами шуршали и сыпались мелкие камешки, со стороны туннеля раздавались хлопающие звуки, как будто в землю забивали бетонные сваи. Небо, синее и блестящее, лежало прямо на снежных шапках гор. Видимость была такая, что каждая веточка или нагромождение валунов четко и объемно выделялись на фоне скал. Воздух стоял прозрачный, как хрусталь, наполняя все это великолепие холодным звоном. Мельникова удивилась такому необычному явлению и вдруг поняла, что звенит протекающий в каменистой ложбинке ручей. По его краям низкорослые кустики арчи цеплялись корнями за скудную почву. Вода, журча, переливалась, струилась и сбегала с небольшого возвышения куда‑то вниз, теряясь в скалах.

Набрать из горного ручья полную канистру воды оказалось делом непростым, и Лариса пожалела, что не взяла с собой кружку.

– Бог в помощь, красавица, – произнес хрипловатый баритон.

Лариса вздрогнула и упустила канистру.

– Извините, – произнес тот же баритон. – Я, кажется, испугал вас.

– Ф‑фу… – с облегчением вздохнула Мельникова, вылавливая в ручье канистру. – Какое счастье, что вы не медведь…

Она наконец встала и обернулась. У самого ручья, картинно опираясь на камень, стоял светловолосый бородатый мужчина и приветливо улыбался.

– Я не медведь, – подтвердил он. – Я альпинист. Меня зовут Илья Вересов. Здесь недалеко наш лагерь.

Мельникова уже имела представление, что значит «недалеко» по местным меркам. Это если за день доберешься.

– Ага, – кивнула она. – А меня зовут Лариса. Вот… – она показала полупустую канистру, – никак не могу воды набрать.

– Это мы сейчас поправим.

Илья взял у нее из рук канистру, присел на корточки и быстро наполнил ее до краев.

– Ловко у вас получается!

– Опыт, – легко согласился он. – Полазаете по горам с мое, и у вас будет получаться. Давайте крышку.

Лариса достала из кармана крышку, и новый знакомец закрутил канистру.

– Вам не бывает страшно в горах? – спросила она. – Сегодня землетрясение было, я до сих пор в себя прийти не могу.

– Какое это землетрясение? – усмехнулся Вересов. – Так… легкая встряска. А страшно бывает везде, и в городе тоже.

– Мы кино приехали снимать, – зачем‑то сказала она. – Катастрофу в туннеле.

– Так вы из съемочной группы? А я думал, со стройки. – Илья взял канистру и подал Ларисе руку. – Идемте, я вам помогу донести.

– Не надо…

– Идемте, идемте. Подъем здесь гораздо труднее спуска.

По дороге Вересову приходилось нести не только канистру с водой, но и Ларису. Наконец они выбрались наверх.

Илья решил познакомиться со строителями туннеля, а заодно и со съемочной группой. Ночное происшествие в лагере не давало ему покоя. Вроде бы ничего из ряда вон выходящего не случилось, но… ощущение спокойствия и безопасности исчезло, и Вересов не мог его восстановить, как ни старался.

– Я своего товарища разыскиваю, – сказал он, отдавая Ларисе канистру. – Женю Голдина. Не слыхали о таком?

– Как это разыскиваете? Он что, заблудился? Ушел в горы и не вернулся?

– В некотором роде… – уклончиво ответил Вересов.

Она так разволновалась, что забыла поблагодарить Илью за помощь.

– Как, вы говорите, его звали?

– Женя Голдин.

– Нет, не слыхала. Вы строителей расспросите… Мы‑то далеко живем, в кишлаке, а они здесь ночуют. У них утепленные вагончики, очень удобно.

– Спасибо, обязательно расспрошу. А кто у вас старший? – на всякий случай поинтересовался Илья.

– Режиссер Бахмет, Дмитрий Лаврентьевич. Но… вы лучше с Борисом поговорите. Он тут всю округу прочесал.

– Борис? Кто это?

– С нами каскадеры приехали, – объяснила Лариса. – Он у них старший.

Илья поговорил со всеми: и с Паршиным, и с рабочими, и с Бахметом. Никто ничего определенного не знал. Дошла очередь до Бориса. Илья отозвал его в сторону, присел на замшелый камень.

– Садись, брат, в ногах правды нет…

Борис сел, внимательно разглядывая обветренного, бородатого мужика в ярком пуховике. Он сразу узнал руководителя группы альпинистов.

– Кто еще здесь поблизости обитает? – спросил Илья. – Кроме вас и строителей? Местные таджики не считаются.

– Тебе это зачем? – насторожился Борис.

– Мы товарища своего разыскиваем. Говорят, где – то здесь еще люди живут…

Каскадер помолчал, подумал. Достал из кармана пачку сигарет.

– Куришь?

Илья отрицательно качнул головой.

– Я так и знал. Здоровье, значит, бережешь.

– У каждого свои странности…

– Слышал я, община в горах есть, – сказал Борис, закуривая. – Найти ее трудно. Высоко забрались, и дорога туда неудобная. Они то ли святые, то ли чокнутые… Больше ничего не знаю…

Москва

Машеньку Ревину ничто не радовало. Ее жизнь без всяких на то причин круто изменилась. А главное, изменилась непоправимо. Если бы Машеньку спросили, в чем именно состоят эти изменения, она бы затруднялась ответить. Внешне все шло, как прежде. Ревин вставал по утрам, шел в ванную, принимал душ, брился, одевался, созванивался с охраной, выходил из квартиры, садился в свой «джип», ехал в офис и работал, работал, работал…

Машенька оставалась дома, но время проводила не в легкомысленных развлечениях, а в тяжелых раздумьях. Она слонялась по своей шикарной квартире из угла в угол и равнодушно взирала на дорогой паркет, итальянскую мебель и китайские вазы, открывая для себя избитую истину: внешние атрибуты жизни не что иное, как иллюзия благополучия. Ей стало неуютно в этих обтянутых шелком стенах. Почему? Здесь поселилось что‑то неуловимо опасное, чужое. Машенька не могла этого объяснить, она просто чувствовала.

Данила – человек, которого она встретила и полюбила, – стремительно отдалялся от нее. Однажды утром она проснулась, а он оказался уже другим. Не тем Ревиным, за которого она вышла замуж, с которым они отдыхали на взморье, праздновали Рождество в загородном доме, ходили на модные тусовки, целовались, ругались, мирились…

Зазвонил телефон, и Машенька подпрыгнула от неожиданности. Нервы ни к черту! Она взяла трубку и услышала голос Холмогорова.

– Прекрасная Мария, я вас не разбудил?

– Н‑нет…

– Вы чем‑то расстроены?

– Бросьте, Геннадий Алексеевич! – взорвалась она. – К чему этот великосветский тон? Вы прекрасно знаете, какое у меня настроение и почему. Есть новости?

– Плохие. А у вас? Машенька прерывисто вздохнула.

– Тоже. Приезжайте ко мне, Гена…

– Сейчас не могу, – с сожалением ответил Холмогоров. – Занят. Может, пообедаем вместе?

Геннадий Алексеевич предпочитал французскую кухню, а Машенька потащила его в японский ресторан. Впрочем, после обмена новостями у обоих пропал аппетит.

– Данила продолжает тратить деньги, – сообщил Холмогоров. – Ума не приложу, куда и зачем. Вы спрашивали его?

– Пыталась…

– Ну?

– А‑а! – она махнула рукой. – Он не счел нужным мне отвечать. Посмотрел, как на пустое место, и промолчал. Даже не рассердился. Лучше бы он заорал на меня, стукнул кулаком по столу, сказал бы, что это не мое дело! А он… как будто не слышал.

– Знакомая картина.

– Как он вообще работает? – воскликнула Машенька. – Объясните мне! Он же постоянно погружен в себя! Ничего вокруг не видит и не слышит. Как он ведет переговоры с партнерами, заключает сделки? Как он общается с людьми, наконец?

– На автопилоте, – ответил Холмогоров. – Ревин превратился в машину. Я с ужасом думаю, что будет, когда у этого механизма кончится завод.

– Что же это такое? – прошептала Машенька и заплакала. – Что делать?

Геннадий Алексеевич промолчал. Если бы он знал, то давно бы уже принял меры.

– Вы видели его зубы? – спросила она, доставая из сумочки носовой платок.

– Зубы?

– Ну да, зубы.

– Сегодня мы не встречались, а вчера… – Холмогоров напрягся, пытаясь вспомнить. – Зубы как зубы.

– Значит, вы еще не видели.

Машенька вытерла расплывшуюся под глазами тушь и громко высморкалась.

Этой ночью она испытала настоящий шок. Часов в пять вечера Ревин позвонил домой, сообщил, что задержится.

– Пойду к стоматологу, – объяснил он. – Так что не жди меня, ужинать я все равно не смогу. Ложись спать.

Она так и сделала. На удивление, заснула почти мгновенно. Посреди ночи ей стало не по себе. Как будто по квартире ходит кто‑то чужой. Она привстала. В свете красного ночника спальня казалась зловещей.

Ревина рядом не было, его подушка осталась не – тронутой. Первую мысль, что в квартиру забрались воры, Машенька отбросила. Но ружье все‑таки решила взять. На цыпочках подошла к шкафу, открыла дверцу… Ружье легло в руку, придав храбрости.

Затаив дыхание, она скользнула в коридор. Дверь в гостиную была приоткрыта, оттуда лился слабый свет.

«Это фонарь за окном, – догадалась она. – Где же Ревин?»

На фоне светлого квадрата окна выделялся темный силуэт мужчины. Он как будто стоял спиной к двери и смотрел на улицу.

«Данила? – одеревеневшими губами прошептала Машенька. – Это ты?»

Мужчина не пошевелился. Она подняла ружье и крикнула: «Не двигаться!»

Глупо, конечно. Он и так стоял как вкопанный. Свободной рукой Машенька нашла выключатель. Зажглось тусклое бра у двери в гостиную. Этого было достаточно, чтобы рассмотреть незваного гостя.

«Повернитесь, – стараясь преодолеть дрожь в голосе, приказала она. – Лицом ко мне!»

Мужчина громко расхохотался. Он резко повернулся, продолжая хохотать. И Маша, к своему ужасу, узнала в нем… Ревина. Это был ее муж… но что‑то изменилось в его лице. Он просто изнемогал от хохота, а его рот… О Боже! Его рот был полон чего‑то светящегося, как у тыквы в Хэллоуин…

Машенька отшатнулась и закричала. Ружье выпало из ее рук, глухо ударило о покрытый ковром пол. Ревин сделал шаг вперед… и она упала без чувств рядом с ружьем. Блаженная темнота впитала ее ужас…

Она очнулась от запаха нашатыря. Данила, как ни в чем не бывало, наклонился над ней.

«Что это было? Мне приснился кошмар?»

Он покачал головой.

«Кто‑то пробрался к нам в квартиру, – прошептала она. – Где ты был?»

«Здесь…»

Чтобы произнести это слово, он разжал губы, и… О нет! Машенька снова увидела у него во рту нечто блестящее.

«Чего ты испугалась? – в недоумении спросил Ревин. – Ты что, не узнаешь меня?»

Она показала на его губы.

«Ч‑что у тебя во рту?»

«Зубы. Да что с тобой? Золотых зубов не видела?»

Вот в чем дело… У него золотые зубы. Всего‑навсего. А она уже вообразила Бог знает что!

«Зачем тебе золотые зубы? – задала она бессмысленный вопрос. – У тебя же свои – один к одному».

«Разве мне не идет?» – Данила широко улыбнулся, и его золотые зубы ярко сверкнули. Вся верхняя челюсть.

«Я еще и нижние сделаю!» – доложил он. «Зачем?»

– Красиво! – обиделся он, чувствуя ее неодобрение. – И приятно. Я что, не могу себе позволить?

«Но это же не модно. Кто сейчас делает золотые коронки?»

«Золото из моды не выходит, – серьезно возразил Ревин. – Не повторяй глупости, придуманные другими».

Всю эту «страшную» историю Машенька, всхлипывая и округляя от ужаса глаза, поведала Холмогорову. Тот удивился.

– Он что, на здоровые зубы поставил золотые коронки? Вы не шутите?

– Мне не до шуток, Геннадий Алексеевич. По‑моему, Данила болен. И болен серьезно. Вы посмотрите, до чего дело дошло!

Он кивал головой, а сам думал: «Какие, собственно, у нас основания считать Ревина сумасшедшим? Золотые коронки? Причуда обеспеченного человека, вот и все. Любой врач скажет то же самое. Человек дорвался до денег и чудит. С кем не бывает?»

Холмогоров отвез Машеньку домой, а сам поехал в офис, воочию убедиться в услышанном.

Ревин охотно улыбался сотрудникам, демонстрируя ряд новеньких золотых коронок.

«Черт! – подумал Геннадий Алексеевич. – А совсем неплохо смотрится!»

Из дому госпожа Ревина позвонила доктору Закревской.

– Геля, – захныкала она. – У Ревина золотые зубы…

– Что‑что?

– Сделай с ним что‑нибудь. Ты же врач, в конце концов.

– Да в чем дело? Объясни толком.

– Данила вчера ходил к стоматологу и поставил на верхнюю челюсть золотые коронки. Представляешь? На всю челюсть!

Ангелина Львовна кашлянула. Она как раз пила кофе.

– Машенька, – стараясь быть вежливой, сказала она, – ставить на зубы золотые коронки или какие‑либо другие – дело вкуса. Это не имеет ничего общего с патологией.

– Я знала, что ты так скажешь…

– Да это кто угодно тебе скажет! Поверь, человек имеет право выбирать, из какого материала делать коронки. Золото, металлокерамика, какая разница?

– Ты не понимаешь, – вздохнула Ревина. – Никто не понимает. С человеком творится невообразимое, а вы…

– Не нагнетай, пожалуйста. Лучше сходи к подружкам или в женский клуб, поболтай о чем‑нибудь, посплетничай. По магазинам прошвырнись, купи себе пару новых тряпок. Отвлекись ты от своего Ревина, не то тебя саму лечить придется.

– Ты не видишь в его зубах ничего страшного?

– Разумеется, нет.

Машенька начала успокаиваться. Закревская – специалист, она знает, что говорит. Может и правда не стоит делать из мухи слона?

– Ладно, спасибо. Тогда я, пожалуй, лягу спать. А то всю ночь пробегала, изнервничалась. Прикинь, я даже в обморок упала, когда увидела его с этими зубами…

– Делать тебе нечего!

Ангелина Львовна положила трубку и взялась за кофе. Он успел остыть. Вот так всегда. Только сядешь перекусить, обязательно кому‑нибудь приспичит позвонить.

Она взглянула на перекидной календарь. Завтра у Ревина сеанс. Ей представится возможность полюбоваться на его золотую челюсть.

– Самойленко! – позвала она. – Олег!

Он почти сразу заглянул в дверь, как будто только и ждал приглашения.

– Чего изволите?

– Ты бы поставил себе на передние зубы золотые коронки? – спросила Закревская.

Психотерапевт задумчиво погладил свою бородку.

– Золотые? Нет, конечно. Это же не современно…