Глава 2. – Я жутко замерз, – жаловался доктор Самойленко, стаскивая перчатки и бросаясь к обогревателю

– Я жутко замерз, – жаловался доктор Самойленко, стаскивая перчатки и бросаясь к обогревателю. – Ну и холодина! Пальцев не ощущаю.

– Что ж ты так легко оделся?

– Я думал, пробегусь до метро, потом из метро. До офиса‑то два шага. Но мороз прихватил крепко!

– Кофе будешь?

– Конечно, буду, – Самойленко растирал окоченевшие руки. – Ангелина, ты настоящий друг. Спасаешь мою жизнь.

Он театрально поклонился и сделал такое умильное выражение лица, что Закревская рассмеялась.

– Какой ты все‑таки шут, Олежка! Когда перестанешь дурачиться?

Олег Иванович Самойленко арендовал офис вместе с доктором Закревской, считая такое соседство величайшей честью для себя. Они познакомились на одном из семинаров по психиатрии и сразу почувствовали друг к другу симпатию. Обменялись телефонами. Когда Ангелина Львовна решила заняться частной практикой и открыть свой кабинет, то партнера долго искать не пришлось. Олег с радостью согласился, тем более, что вдвоем не только веселее, но и за аренду легче платить. К тому же профессиональная репутация Закревской была выше всяких похвал, и само соседство с ней невольно служило Самойленко рекламой. Он звезд с неба не хватал, был обыкновенным трудягой, дотошным и педантичным, поэтому предложение Ангелины Львовны принял с восторгом.

Один из влиятельных пациентов Закревской помог им с помещением у метро «Белорусская». Олег Иванович взял на себя мужские заботы – ремонт, общение с малярами и сантехниками, покупку мебели и оборудования для кабинетов. Получилось все очень мило и весьма прилично: небольшой уютный холл с кожаными диванами вдоль стен и два отдельных кабинета – его и Ангелины. Секретаря из экономии решили не брать, обходились своими силами.

Самойленко боготворил Фрейда. Портрет знаменитого австрийского психиатра служил заставкой в его ноутбуке. Олег штудировал именитые труды с необыкновенным рвением. Когда разговор заходил о его кумире, он весь преображался, а его речь становилась пламенной, как на революционном митинге.

– Ты действительно считаешь секс источником всех проблем? – насмешливо спрашивала Ангелина. – Вот ты сам, например, разве хотел переспать со своей мамой?

Самойленко страшно смущался.

– Ну… м‑м‑мм… возможно, подсознательно…

Впрочем, Закревская вовсе не собиралась раскачивать устои психотерапевта Самойленко, она просто подшучивала над ним.

У Олега Ивановича одна страсть сменяла другую. То он увлекался гипнозом, то психокодированием, то еще бог знает чем. В последнее время он погрузился в мир паранормальных[2]явлений.

– Я вижу энергетический столб посреди своего кабинета, – с пафосом сообщал он. – Это знак.

– Что еще за знак? – удивлялась Закревская. Она не хотела разочаровывать коллегу своими сомнениями, однако никакого столба не видела.

– Знак Высших Сил! Они явно благоволят ко мне.

Ангелина Львовна пожимала плечами.

– Тебе виднее…

– Как? Разве ты не чувствуешь, не ощущаешь эту мощнейшую энергетику?

Закревская только улыбалась.

– Послушай, Олег, ты бы лучше курил поменьше. Небось пачки в день не хватает.

– Не хватает, – послушно кивал Самойленко.

– А как же пациенты, которых ты кодируешь от курения?

– Так они хотят бросить, а я не хочу! Да они и не видят меня с сигаретой.

– Замечательно! – хохотала она. – Ты уникум, Олег. Хорошо, что ты хоть не алкоголик.

– Я люблю выпить, – присоединялся к ее хохоту Самойленко. – Но в меру.

Сегодня Закревской было не до шуток. С утра позвонила Маша и сообщила, что уговорила своего супруга посетить психотерапевта и поделиться с ним своими проблемами.

«Ревин согласился?»

«Неохотно, – вздохнула подруга. – Ой, Геля, присмотрись к нему внимательно, очень прошу. Может, заметишь что‑нибудь этакое…»

«Попробую. Надеюсь, господин Ревин с кулаками на меня не набросится?»

«Что ты, – неуверенно пропищала Маша. – Он джентльмен».

«Ну да, ну да…»

Ангелина Львовна почему‑то опасалась этой встречи, втайне рассчитывая на неуспех Машиной миссии. Не хотелось ей разбираться в сложном внутреннем мире господина Ревина, и все тут. А почему? Она не знала.

– О чем ты задумалась? – поинтересовался Самойленко.

– Ой, отстань, Олег. Ты согрелся?

– Почти.

– Тогда иди к себе.

– А как же кофе?

– Забирай… – Закревская выключила кофеварку и вручила ее доктору. – Все, все, иди! Ко мне сейчас важный пациент придет.

– Понял.

Самойленко с кофеваркой скрылся за дверью своего кабинета.

Ангелина Львовна открыла медицинский журнал и углубилась в чтение, надеясь отвлечься. Грядущий визит Ревина вызывал у нее смутное беспокойство, природы которого она не понимала.

Закревская привыкла ко всяким неожиданностям, и волнение по поводу обычного приема раздражало ее.

– Здравствуйте! Вы позволите?

Она вздрогнула. В дверях стоял невысокий крепкий мужчина в дорогом пальто, из‑под которого виднелся еще более дорогой костюм.

– Входите, пожалуйста…

– Я Ревин, – сухо представился мужчина. – Даниил Петрович.

– Ангелина Львовна.

– Теперь положено сказать, будто мне очень приятно. Не хочу кривить душой: визит к вам не доставляет мне никакого удовольствия. Это вынужденная мера.

– Вот как?

– К сожалению. Жена настояла. Я ей пообещал.

– Что ж, значит, у вас нет выбора. Проходите, снимайте пальто… садитесь.

Она заставила себя улыбнуться. Даниил Петрович показался ей отталкивающе враждебным. Он явно презирал и ее саму, и ее ремесло.

– Итак, я должен отвечать на ваши вопросы?

Ревин заложил ногу на ногу и уставился на узкий носок своего ботинка, всем видом демонстрируя, что это ему гораздо интереснее, чем доктор Закревская.

– Давайте просто побеседуем, – предложила она. – На тему, которую выберете вы, а не я.

– Вы гарантируете конфиденциальность?

– Безусловно.

– Впрочем, мне нечего рассказать вам. Но сам визит к психотерапевту… накладывает определенный отпечаток. Люди этого не афишируют. Я абсолютно нормален. Жена с чего‑то вообразила, будто у меня проблемы.

Закревская промолчала. Молчал и Ревин, раскачивая носком ботинка.

– Почему вы все‑таки пришли? – наконец спросила она.

– Говорю же, супруга потребовала…

– А вы, как настоящий мужчина, всегда держите слово.

– Стараюсь… – буркнул бизнесмен. – Ну, валяйте, задавайте ваши вопросы. Мое время дорого стоит.

– Представьте, мое тоже.

– Допустим, – Ревин с трудом сдерживал готовую вот‑вот прорваться злость. – Что я должен делать?

– Давайте поговорим. О погоде, например.

– Вы смеетесь надо мной? Я приехал на другой конец города говорить с вами о погоде?!

– Почему бы и нет?

– Идиотизм!

– Как вам понравилась Москва, скованная морозом? – невозмутимо продолжала Ангелина Львовна.

Ревин уставился на нее с видом жертвы, которая в силу определенных причин вынуждена сносить все издевательства.

– Ну, мороз, – промямлил он. – Все белое. И что?

– Вам нравятся лед под ногами, снег, холод?

– Не очень, – передернул плечами Даниил Петрович.

– Напоминает что‑то неприятное?

– Сейчас, я полагаю, вы спросите, что именно… Закревская кивнула.

– Правильно полагаете.

– И я должен буду рассказать?

– Желательно, – улыбнулась она. – Мне интересно.

– В самом деле?

Ревин иронизировал, но что‑то в нем дрогнуло. Видно было, что он хочет поделиться своими воспоминаниями. Ангелина Львовна не торопила его, ждала.

– Видите ли… – усмехнулся бизнесмен. – Я ведь в прошлом альпинист, и с некоторых пор снега, льды и ветра напоминают мне горы, наши былые походы, подъемы, траверсы, ледники, солнце и… моих товарищей.

– Это вас огорчает?

Даниил Петрович задумался, склонив голову набок и разглядывая кабинет. Обстановка простая, но приятная, располагающая к отдыху. Спокойные тона стен, мебели, окно, занавешенное светлой шторой.

– В общем, да, – признался он. – Некоторых ребят уже нет в живых. А горы… они как стояли, так и будут стоять в своих вечных снегах…

– Горные снега… – мечтательно произнесла Закревская. – Красота, наверное.

Бывший альпинист нервно дернул подбородком.

– Снег красив в парках и скверах, а в горах… он страшен. Большие массивы скапливаются на крутых склонах, а потом… срываются и несутся вниз. Клубящееся белое облако, словно призрак смерти… Жуткое зрелище! – Он вздрогнул. – Мой друг рассказывал, как при спуске с Эльбруса его снесло лавиной в Терскольское ущелье. Двое альпинистов пытались ему помочь, и были завалены снегом. С переломанными костями их выбросило на скальный островок…

Лицо Даниила Петровича исказилось гримасой боли.

– А вы сами…

– Бог миловал! – поспешно заявил он. – Но тот, кто однажды попал в лавину и выбрался живым из ее ледяных объятий, не забудет этого никогда…

– Вы бы хотели снова подняться на какую‑нибудь вершину?

Ревин отшатнулся, как будто его ударили.

– Нет, ни за что. С этим покончено, раз и навсегда! Покончено…

* * *

– Поднимите голову повыше, – попросил фотограф. – Не то у вас получится второй подбородок.

Женщина чуть подняла голову, напряженно глядя в объектив.

– Улыбнитесь… Все. Следующий.

В дверь заглянул хозяин фотостудии «Профиль» Марат Калитин.

– Саня, у тебя очередь, – недовольно сказал он.

Фотограф раздраженно обернулся.

– Это же хорошо.

– Постарайся обслуживать клиентов побыстрее. Мне не нравится, что людям приходится ждать.

Фотограф пожал плечами.

– Как могу, так и обслуживаю…

– Неправильно рассуждаешь, – возразил хозяин. – Не «как могу», а «как можно лучше».

Калитин вышел, в очередной раз размышляя, почему его сотрудники не заинтересованы в клиентах. Может, потому, что работают не на себя, а на хозяина? Хотя, кто им запрещает заниматься частным бизнесом? Но ведь нет! Не заставишь. Каждый намерен переложить ответственность на другого, чтобы потом ворчать и небрежно выполнять свое дело.

Марат страдал от постоянной текучки кадров. Ему хотелось стабильности, хорошо отлаженной работы, дружного коллектива. Ничего не получалось. Один фотограф сменял другого, но ситуация существенно не менялась. Для Калитина подобное отношение к работе оставалось неразрешимой загадкой. Сначала он пытался что‑то исправить, наладить, но со временем махнул рукой. А, плевать! В конце концов, он открыл студию, чтобы зарабатывать деньги, а не биться лбом об стену. Несмотря на досадные недочеты, «Профиль» приносил хороший доход.

Марату Калитину исполнилось тридцать пять лет. Его судьба складывалась по‑всякому: то гладко, то замысловато. Одним словом, скучать ему не приходилось. Родился он в Москве, в семье спортсменов. Отец и мать Марата занимались биатлоном, достигли хороших результатов, неоднократно выступали на Олимпийских играх и даже становились призерами. Золота, правда, им ни разу не досталось, но бронза на соревнованиях такого ранга тоже почетна.

Калитины были романтиками и единственного сына назвали Маратом в честь вождя французских якобинцев.[3]Мальчик рос у бабушки в Отрадном, так как родители бесконечно пропадали на тренировках, сборах и соревнованиях. Они любили Марата, но виделись с ним редко. Бабушка Зина, женщина рассеянная и беззаботная, особо внуку не докучала ни воспитанием, ни поучениями. Она кормила мальчика, следила за его одеждой, посещала школьные родительские собрания и на том считала свой долг исполненным. Ребенок, предоставленный сам себе, познавал мир и людей, как получалось. Он с детства привык сам принимать решения, обо всем имел свое мнение и прекрасно обходился без авторитетов.

Сигнал мобильника вывел его из задумчивости. Он взял трубку.

– Слушаю…

– Ты очень занят? – спросил хорошо знакомый Марату женский голос.

– Не так, чтобы очень, но…

– Значит, свободен, – решительно сказала женщина. – Какие у тебя планы на сегодняшний вечер?

– Пока никаких…

– Поужинаем где‑нибудь? Я ужасно голодная.

– Опять не успела пообедать?

– Как всегда, – вздохнула женщина.

Калитин обрадовался. Они не виделись уже целую неделю, и он успел соскучиться. Роман с Ангелиной Закревской был самым серьезным и значительным в его жизни.

Марат не относился к влюбчивым мужчинам, но все же имел на счету пару‑тройку любовных историй. Его первой «роковой страстью» была одноклассница Алла – нежная, тонкая блондинка с серыми глазами. Марат страдал молча, не смея подойти к предмету своих воздыханий. Алла была строгой и правильной девочкой: всегда безукоризненно одетой, причесанной и неизменно вежливой. Она отлично училась, увлекалась философией, теннисом и классической музыкой. Марат рядом с ней чувствовал себя обыкновенным уличным хулиганом. Объяснение между ними так и не состоялось. Он робко пытался провожать Аллу домой, но это не возымело успеха. Приглашения в кино или на каток она тактично отклоняла и, наконец, объяснила Марату, что им сейчас следует готовиться к поступлению в университет, а не отвлекаться по пустякам.

Он был сражен наповал. Как? Это любовь‑то – пустяки?! Разочарование было сокрушительным и бесповоротным. Алла моментально потеряла в глазах Марата всю свою привлекательность. И несколько лет он смотрел на девушек исключительно как на объекты дружбы и сотрудничества.

Второй раз его сердце пробудилось для влюбленности во время очередной командировки в Питер. Девушку звали Алина. Созвучие имен сыграло не меньшую роль, чем внешнее сходство. Алина оказалась сговорчивее Аллы. Она увлекалась фигурным катанием, и Марат приобрел абонемент в спортивный комплекс. На крытом катке играла музыка, горели прожекторы. В свободное от работы время Марат наблюдал за тренировками фигуристов, а после, когда каток открывался для публики, они с Алиной катались вдвоем. Как известно, бесконечных командировок не бывает. По истечении трех месяцев пришла пора возвращаться в Первопрестольную.

Разлука оказалась мучительной. Алина провожала Марата на поезд и долго стояла у края перрона, вытирая слезы. Она обещала писать. Сначала письма приходили часто, потом все реже и реже. К Новому году Калитин получил от девушки открытку с поздравлением. Приписка «Будь счастлив!» очень ему не понравилась. Нехорошие предчувствия закрались в его сердце. Однажды ему приснился сон: Алина, улыбающаяся и прекрасная, машет ему рукой, словно прощаясь. «Разве мы больше не встретимся?» – спросил Марат. «Я выхожу замуж… – ответила она. – Прости!»

Сон был вещим. После Нового года письма приходить перестали. Калитин звонил Алине, но та не брала трубку. Он написал своему товарищу в Питер, и тот сообщил, что Алина действительно вышла замуж за курсанта военного училища.

Марат решил, что женщины не достойны его внимания, ни на одну из них нельзя рассчитывать всерьез. С тех пор он строил свои отношения с ними по совершенно другому принципу, легко и свободно. Любовная, интимная связь, – пока не надоест, а после – спокойное расставание. Казалось, чувства не имели больше власти над ним.

Марат был хорош собой, – высокий, крепкий, подтянутый, с правильными, хотя и крупными чертами лица, черноволосый, темноглазый. Женщины охотно с ним знакомились, влюблялись, вступали в связь. Калитин их не обманывал: сразу предупреждал, что симпатии его недолговечны, чувства изменчивы, как весенний ветерок. Прекрасных дам сии откровения не пугали. Каждая надеялась, что все это применимо к другим, а вот она – единственная и неповторимая – сумеет своей красотой и обаянием склонить ветреного кавалера к женитьбе. Не тут‑то было! В любой женщине Калитину мерещился призрак Аллы‑Алины. Они обе слились в некую единую субстанцию, которая не позволяла ему по‑настоящему увлечься, отдаться чувствам.

Временами на Марата накатывала депрессия. Ее проявления становились все более продолжительными, изматывающими. Он пробовал пить, но это не помогало. Видимо, природное отвращение ко всяким излишествам, в том числе и большим дозам алкоголя, сыграло положительную роль. От двух‑трех рюмок Калитин не пьянел, а от двух‑трех стаканов ему становилось так плохо, что он потом неделю болел. Друзья посоветовали обратиться к толковому психотерапевту.

Марат отличался на редкость крепким здоровьем и не имел знакомств в медицинских кругах. Однако идти к кому попало не хотелось. Он принялся наводить справки. Один из бывших сослуживцев, который проходил курс психологической реабилитации после чеченской войны, порекомендовал Марату доктора Закревскую.

Калитин долго раздумывал, колебался, но очередной затяжной период депрессии все же заставил его обратиться к специалисту.

Так Марат познакомился с Ангелиной Львовной. Докторша казалась полной противоположностью тем женщинам, которые ему нравились: низенькая брюнетка с выраженными формами груди и бедер, с живыми карими глазами и круглым добродушным лицом. Ее черные волосы были гладко зачесаны назад и собраны на затылке в пучок.

«Зануда. Синий чулок! – окрестил ее Марат. – Только очков не хватает».

Но и очки имели место. Просто Закревская то надевала их, то снимала, в зависимости от освещения, настроения и проделываемой работы.

– Я вас слушаю, молодой человек, – сказала она, когда Марат впервые явился в ее кабинет, все еще в нерешительности, стоит ли раскрывать сокровенные тайны души перед чужим человеком.

Нужно было что‑нибудь говорить, раз уж он пришел. И Калитин постепенно, слово за слово, выложил Ангелине Львовне все перипетии своей запутанной жизни.

Сеансы психотерапии, за время которых Марат избавился от приступов депрессии, тянулись около года. Он успел привыкнуть к Ангелине Львовне, ее хрипловатому голосу, открытому взгляду и улыбке.

– Ну, я полагаю, теперь вы полностью вернули себе душевное равновесие, – в один из дождливых осенних вечеров заявила доктор Закревская. – Вам больше не нужно приходить ко мне.

– Как? – растерялся Марат. – Почему не нужно?

– Вот так! – улыбнулась она. – Все, что могла, я сделала.

Калитин вышел из ее кабинета, не чуя под собой ног, не попрощавшись как следует, не поблагодарив. Неделю он прожил как в тумане, а в воскресенье позвонил Ангелине Львовне.

– Давайте поужинаем вместе, – предложил он. – Вам нравится «Лангедок»?

– Не знаю, – засмеялась она. – А что это такое?

«Лангедок» – небольшой уютный ресторанчик – славился французскими винами и изысканной кухней. Именно в нем Марат и докторша впервые встретились в «неформальной» обстановке…