Мускатный Орех и Корица. Кот весь -- от морды до кончика хвоста -- был заляпан засохшей грязью,

Кот весь -- от морды до кончика хвоста -- был заляпан засохшей грязью,

шерсть перепуталась и свалялась клочками, как будто он долго валялся где-то

на помойке. Держа мурлыкавшего в экстазе кота, я учинил ему тщательный

осмотр. Бродяга немного похудел, однако морда, тело, шерсть почти не

изменились с тех пор, как я видел его последний раз. Глаза чистые, ни ран,

ни царапин. По виду не скажешь, что он почти целый год где-то скитался.

Скорее он походил на гулящего котяру, который вернулся домой после бурной

ночи.

На веранде я положил в тарелку купленные в супермаркете кусочки

макрели. Кот, судя по всему, был голодный как волк и смел рыбу в один

момент, давясь и срыгивая. Отыскав под раковиной специальную кошачью миску,

я налил в нее доверху холодной воды. Кот выхлебал почти все и, передохнув

немного, принялся вылизывать свою запачканную шубу, но потом вдруг как бы

вспомнил о моем присутствии, забрался ко мне на колени и, свернувшись

клубочком, уснул.

Животное спало, подвернув под себя передние лапы и уткнувшись носом в

собственный хвост. Его мурлыканье, поначалу громкое, становилось все тише,

пока, наконец, он не расслабился окончательно -- до желеобразного состояния

-- и не погрузился в сон. Я сидел на веранде на солнышке и легонько

поглаживал кота, стараясь не разбудить. Со мной так много всего произошло,

что я, честно говоря, почти забыл о том, что он пропал. И сейчас при виде

маленького мягкого существа, доверчиво дрыхнувшего на коленях, у меня

потеплело в груди. Я положил руку коту на грудь и ощутил еле заметные частые

удары его сердца. Как и мое, оно без устали усердно отбивало отведенный

этому маленькому телу срок.

Где он бродяжничал все это время? Что делал? Почему вдруг вернулся

сейчас домой? Если бы только можно было спросить у него: где ты шлялся целый

год? Зачем? Где остались следы потерянного тобой времени?

X x x

Я принес на веранду старую подушку и уложил на нее кота. Он был вялый и

какой-то измочаленный, как выстиранная тряпка. Когда я взял зверя на руки, у

него чуть приподнялись веки и приоткрылся рот, но он не издал ни звука.

Устроившись поудобнее на подушке, кот зевнул и снова отключился, а я,

убедившись в этом, пошел на кухню разбирать купленные продукты. Убрал в

холодильник тофу, овощи и рыбу, потом на всякий случай заглянул на веранду.

Кот дрых в той же позе. Мы в шутку называли его Нобору Ватая -- уж больно он

напоминал выражением глаз брата Кумико, но это было не настоящее имя. Мы с

Кумико все собирались его как-нибудь назвать -- и так целых шесть лет

прошло.

Хотя кличка "Нобору Ватая" совсем не подходила нашему коту. Даже в

шутку. Уж больно разросся за эти шесть лет настоящий носитель этого имени.

Величать так бродягу дальше никак нельзя. Нужно что-то для него придумать,

пока он опять не сбежал. Срочно. Что-нибудь попроще, поконкретнее --

настоящее новое имя. Видимое, осязаемое. Такое, чтобы от клички "Нобору

Ватая" ни воспоминаний, ни отзвука, ни смысла не осталось.

Я поднял с пола тарелку, в которой лежала рыба. Посуда сверкала

чистотой, будто ее вымыли и вытерли. Видно, угощение понравилось коту.

Хорошо, что мне в голову пришло купить макрель как раз перед тем, как эта

скотина заявилась домой. Добрый знак -- и для меня, и для кота. Назову-ка я

его Макрель. Почесывая кота за ухом, я объявил ему: "Вот так, дружище! Ты

больше не Набору Ватая, Ты теперь Макрель". Я выкрикнул бы эти слова громко,

на весь свет, если б мог.

До вечера я просидел на веранде с Макрелью и с какой-то книжкой. Кот

спал беспробудно-- может, хотел во сне вернуть обратно нечто такое, что было

утрачено; его бока поднимались и опускались в такт тихому размеренному

дыханию, напоминавшему шум далеких кузнечных мехов. Время от времени я

протягивал руку к его теплому телу, чтобы убедиться, что он в самом деле

здесь, со мной. Как это замечательно: протянуть руку, коснуться и

почувствовать чье-то тепло. Как долго, сам того не замечая, я жил без этих

ощущений.

X x x

Утром Макрель никуда не делся. Когда я открыл глаза, он спал рядом на

боку, вытянув лапы. Ночью он, похоже, просыпался и всего себя вылизал

начисто -- не осталось ни грязи, ни колтунов, и он вновь сделался прежним

пушистым красавцем. Подержав немного Макрель на руках, я угостил его

завтраком, сменил воду в миске. Потом отошел подальше и позвал: "Макрель!"

На третий раз кот повернулся в мою сторону и тихонько мяукнул в ответ.

Надо было начинать новый день. Я ополоснулся под душем, выгладил

свежевыстиранную рубашку, летние брюки и новые кроссовки. Хотя небо затянули

облака, было не холодно: я решил обойтись без пальто и облачился только в

толстый свитер. Доехав на электричке до Синдзюку, прошел подземным переходом

до площади у западного вестибюля вокзала и уселся на любимую скамейку.

X x x

Моя новая знакомая явилась сразу после трех. Увидев меня, не выказала

никакого удивления. Я тоже отреагировал на ее появление спокойно. Мы будто

договорились встретиться заранее и даже не поздоровались. Я лишь чуть поднял

голову, а она едва заметно улыбнулась при виде меня.

Одета она была по-весеннему: оранжевый топ из хлопка и узкая юбка цвета

топаза; в ушах -- маленькие золотые сережки. Сев рядом, как обычно, достала

из сумочки "Вирджинию Слимз", молча взяла сигарету и поднесла к ней

миниатюрную золотую зажигалку. На этот раз закурить мне уже не предлагала.

Сделав с задумчивым видом две-три неторопливые затяжки, она вдруг бросила

сигарету на землю, как бы желая проверить, действует ли еще сегодня закон

всемирного тяготения. Потом легонько дотронулась до моего колена и со

словами: "Пойдем со мной" встала со скамьи. Я потушил ногой брошенный окурок

и поднялся следом. Подняв руку, она остановила проезжавшее мимо такси и села

в машину. Я последовал за ней. Женщина четко назвала водителю адрес на Аояме

и, пока мы добирались туда по запруженным улицам, не проронила ни слова. Я

рассматривал в окно Токио и по дороге от западного вестибюля Синдзюку до

Аоямы заметил несколько новых зданий, которых прежде не видел. Женщина тем

временем писала что-то маленькой золотой ручкой в извлеченном из сумочки

блокноте, периодически поглядывая на часы, словно проверяя. Часы -- тоже

золотые, с браслетом. Похоже, все эти мелочи, которые она носила и имела при

себе, были из золота. А может, в золото обращалось все, к чему она

прикасается?

Женщина привела меня в один бутик на Омотэ-сандо⁵³, где

продавались вещи известных модельеров, и выбрала для меня два костюма --

серый с синевой и темно-зеленый, оба из тонкого материала. Модные -- в таких

в юридическую контору не походишь -- и стоили немало, сразу видно. Ничего

объяснять она не стала, да я и не требовал объяснений, делал, что говорят, и

все. Это напомнило мне фильмы "интеллектуального кино", которые я смотрел в

студенческую пору. В них никогда ничего не объяснялось: считалось, что

объяснения помешают воспринимать реальность в том виде, как она в этих

фильмах представлена. Вполне допускаю, что такой взгляд на вещи имеет право

на существование, но мне как человеку живому, из плоти и крови,

соприкосновение с этим миром казалось непривычным и удивительным.

Сложения я самого обыкновенного, среднего, так что подгонять одежду по

размеру, за исключением длины рукавов и брюк, мне не нужно. Женщина

подобрала три сорочки и к ним в тон -- три галстука, добавив к этому пару

брючных ремней и полдюжины носков. Расплатившись кредитной карточкой,

попросила доставить купленные вещи ко мне домой. Видимо, в голове у нее уже

сложилось четкое представление о том, какую одежду и как я должен носить,

поэтому выбор вещей времени почти не занял. Я бы ластик в магазине

канцтоваров дольше выбирал. При всем при том нельзя было не признать, что у

нее великолепный вкус. Сорочки и галстуки, на которые она указывала, почти

не задумываясь, по цвету и фасону подходили идеально, словно их выбирали

долго и тщательно, и сочетания получились весьма оригинальные.

Потом она повела меня в магазин обуви, где купила под костюмы две пары

туфель. На это тоже много времени не ушло. Опять кредитная карточка и

распоряжение отвезти покупки ко мне. Может, и не следовало специально

договариваться о доставке на дом двух пар обуви, но, похоже, такова была ее

манера: быстро выбрать то, что нужно, заплатить по кредитке и попросить

доставить на дом.

Потом мы пошли покупать часы. Там все повторилось. Она приобрела

классные модные часы с ремешком из крокодиловой кожи, здорово подходившие к

костюмам. И на эту операцию времени мы почти не потратили. Стоили часы тысяч

пятьдесят -- шестьдесят. Мои были из дешевой пластмассы и, судя по всему, не

очень ее устраивали. Часы, по крайней мере, на дом доставлять она не

просила. Их упаковали, и она молча вручила коробочку мне.

Следующим пунктом программы стал мужской салон красоты. Помещение

больше напоминало танцкласс -- просторное, с блестящим деревянным полом и

огромными зеркалами во всю стену. В салоне было пятнадцать кресел, и мастера

с ножницами и щетками для волос курсировали по залу, подобно кукловодам. Тут

и там стояли горшки с растениями, из закрепленных на потолке черных

динамиков "Боуз" тихо лилась музыка -- Кит Джарретт выдавал на пианино одно

из своих бессвязных замысловатых соло. Меня сразу проводили в кресло --

наверное, женщина во время нашего похода по магазинам откуда-то сделала

предварительный заказ. Она подробно объяснила худощавому мастеру, что со

мной нужно делать. Видно, они были знакомы. Мастер принялся выполнять

полученные инструкции, поглядывая на меня в зеркало с таким выражением,

точно видел перед собой полную миску волокнистых стеблей сельдерея, которые

ему предстояло съесть. Лицом он походил на молодого Солженицына.

-- Вернусь, когда ты закончишь, -- сказал ему женщина и удалилась

легкой и быстрой походкой.

Парикмахер работал молча, раскрывая рот только по необходимости: "сюда,

пожалуйста", -- чтобы вымыть мне голову, "извините", -- смахивая нападавшие

после стрижки волосы. Когда он отходил от меня, я всякий раз трогал пятно на

правой щеке. Людей в салоне было много, они отражались в висевших по стенам

зеркалах. Среди них я обнаружил и себя вместе с красовавшейся на лице

ярко-синей отметиной. Она уже не казалась мне безобразной или нечистой.

Пятно -- часть меня, то, с чем надо смириться и жить. Время от времени я

чувствовал на нем, на его отражении чьи-то глаза, но понять, кто смотрит,

было невозможно: слишком много фигур мелькало в зеркалах. Я лишь ловил на

себе чужие взгляды.

Стрижка заняла полчаса. Волосы, порядком отросшие с тех пор, как я ушел

с работы, снова стали короткими. Я пересел на один из стульев,

предназначенных для ожидавших очереди клиентов, и, слушая музыку, принялся

листать какой-то журнал, пока не вернулась женщина. Моей новой прической

она, похоже, осталась довольна. Достала из кошелька десятитысячную купюру,

расплатилась, и мы вышли на улицу. Тут она остановилась и оглядела меня с

ног до головы -- как я проделал это со своим котом. Словно хотела убедиться,

не забыла ли чего. Судя по всему, ничего такого она не обнаружила. Взглянула

на свои золотые часы и вздохнула. Было почти семь.

-- Поужинаем? -- спросила женщина. -- Ты как? На завтрак я съел тост да

днем перехватил один пончик. И все.

-- Да, пожалуй.

Она повела меня в итальянский ресторан поблизости. Ее там, видимо,

знали, и нас, ни слова не говоря, провели за тихий столик в глубине зала.

Когда я уселся напротив нее, женщина попросила вынуть из карманов брюк все,

что там было. Я беспрекословно подчинился. Казалось, я разошелся с

реальностью, в которой жил раньше, и теперь она бродила где-то рядом. "Хоть

бы она меня отыскала", -- мелькнуло в голове. В карманах ничего особенного

не нашлось: я выложил на стол ключи, носовой платок, бумажник. Она

посмотрела на них без большого интереса, потом взяла бумажник и заглянула

внутрь. Пять с половиной тысяч иен, телефонная карточка, карточка из банка,

пропуск в бассейн. Только и всего. Ничего особенного. Ничего такого, что

можно понюхать, измерить, потрясти, окунуть в воду, рассмотреть на свет. С

тем же выражением лица она вернула мне мои вещи.

-- Завтра пойди и купи дюжину носовых платков, новый бумажник и чехол

для ключей, -- сказала она. -- Уж это ты сам выберешь. Да, а когда ты в

последний раз покупал нижнее белье?

Я задумался, но так и не вспомнил:

-- Точно не помню. Довольно давно, по-моему. Но вообще я чистоту люблю,

живу один, белье не накапливаю, сразу стираю...

-- Это неважно. Купи еще дюжину маек и трусов, -- отрезала она, давая

понять, что не хочет больше говорить на эту тему. Я молча кивнул.

-- Чеки отдашь мне, я оплачу. И покупай только самое лучшее. За

прачечную я тоже буду платить. Рубашку больше одного раза не надевай --

сдавай в стирку. Понятно?

Я опять кивнул. Слышал бы ее хозяин химчистки у нас на станции -- вот

бы обрадовался. "Но..." -- сказал я про себя, и этот простой коротенький

союз словно приклеился к оконному стеклу одним лишь поверхностным

натяжением, пока мне не удалось вытянуть из него нормальную длинную фразу:

-- Но зачем вам все это -- покупать мне одежду, платить за

парикмахерскую, прачечную?

Женщина не ответила, лишь достала из сумочки пачку "Вирджинии Слимз" и

вынула сигарету. Появившийся как из-под земли высокий официант с правильными

чертами лица привычным движением поднес к ее сигарете спичку. Спичка сухо

чиркнула по коробку с приятным аппетитным звуком. Официант протянул нам

меню, но женщина, даже не заглянув в него, заявила, что дежурные блюда нас

не интересуют:

-- Принеси мне овощной салат, рогалик и что-нибудь из белой рыбы. В

салат пусть добавят дрессинг и перец -- совсем чуть-чуть. Еще минеральную

воду с газом. Льда не надо.

Мне в меню копаться не хотелось, и я заказал то же самое. Официант с

поклоном скрылся. Реальность никак не возвращалась ко мне.

-- Я просто так, из любопытства спрашиваю, -- решился опять заговорить

я. -- Без всякого умысла. Вы всего мне накупили, я, конечно, не против, но

стоит ли на это время и деньги тратить?

Ответа по-прежнему не было.

-- Мне просто интересно, -- повторил я.

Молчание. Женщина с таким интересом рассматривала живописное полотно на

стене, что было ясно -- ей не до моих вопросов. Картина, как мне показалось,

изображала итальянский сельский пейзаж-- аккуратно подстриженные сосны,

рассыпавшиеся по холмам крестьянские дома с рыжеватыми стенами. Даже не

дома, а домишки-- маленькие, но очень милые. Интересно, что за народ там

живет? Наверное, нормальные люди и жизнь у них нормальная. Непонятные

загадочные женщины не покупают им ни с того ни с сего костюмы, туфли и часы.

Им не нужно нигде искать сумасшедшие деньги, чтобы заполучить какой-то

высохший колодец, Я по-настоящему завидовал тем людям, живущим в таком

нормальном мире. Эх, если бы только можно было прямо сейчас оказаться в этой

картине! Зайти в какой-нибудь домишко, выпить вина, забраться под одеяло и

уснуть, ни о чем не думая.

В этот момент появился официант и поставил перед нами стаканы с

газированной минералкой. Женщина затушила сигарету в пепельнице.

-- Почему бы тебе не спросить меня о чем-нибудь другом? -- сказала она.

Пока я думал, что бы такое у нее спросить, женщина сделала из стакана

несколько глотков.

-- Парень в офисе на Акасаке -- ваш сын? -- поинтересовался я.

-- Да, -- тут же ответила она.

-- Он что, немой? Женщина кивнула.

-- Он почти не говорил с самого рождения, а когда ему еще не было

шести, вдруг совсем перестал. С тех пор голоса не подает.

-- А почему так получилось? Была какая-то причина? Она сделала вид, что

не слышит, и я решил спросить по-другому:

-- Но если он не говорит, как же с делами справляется? Женщина чуть

сдвинула брови. Этот вопрос она услышала, но отвечать на него явно не

собиралась.

-- Всю одежду, которую он носит, вы ему выбираете? Ведь так? Как и мне?

-- Не люблю, когда люди одеты кое-как. Терпеть не могу. По крайней мере

те, кто меня окружает, должны одеваться как можно лучше. Надо, чтобы все

было в порядке, -- не важно, смотрят на тебя или нет.

-- Тогда вам, наверное, и моя двенадцатиперстная кишка не понравится,

-- попробовал пошутить я.

-- У тебя с ней проблемы? -- спросила она совершенно серьезно и

взглянула на меня. Я пожалел о своей шутке.

-- Да нет, пока все нормально. Я так просто сказал. Для примера.

Женщина снова вопросительно посмотрела на меня. Неужели о моей

двенадцатиперстной кишке думает?

-- Так вот. Я хочу, чтобы все выглядели как следует, хотя мне и

приходится за это платить. Только и всего. Пусть тебя это не волнует. Это

мое дело. Просто я физически не переношу вида грязной одежды.

-- Так же как музыкант с идеальным слухом не выносит фальшивой игры?

-- Вроде того.

-- Неужели вы покупаете одежду всем, кто вокруг вертится?

-- Да. Впрочем, таких людей не так много. А весь мир не оденешь, даже

если не нравится, как он одет.

-- Все имеет свои пределы, -- проговорил я.

-- Вот-вот, -- согласилась она.

X x x

Наконец принесли салат, и мы принялись за еду. Дрессинга в салате

действительно оказалось всего несколько капель.

-- Еще вопросы есть? -- спросила женщина.

-- Еще хотелось бы знать, как вас зовут. Чтобы называть

как-то.

Какое-то время она молча пережевывала редиску. Между бровей появилась

глубокая складка, будто по ошибке она взяла в рот что-то ужасно горькое.

-- Зачем тебе мое имя? Ты же писем мне писать не собираешься. Все эти

имена -- пустяки, не имеют значения.

-- Но если надо будет позвать, когда вы ко мне спиной? Как же без

имени?

Она положила вилку на тарелку и приложила салфетку к губам.

-- Понятно. Я об этом совсем не думала. Ты прав: могут быть такие

ситуации.

Она задумалась, а я, ничего не говоря, занялся салатом.

-- Значит, нужно какое-нибудь имя, чтобы можно было меня сзади

окликнуть?

-- Ну, в общем, да.

-- И не обязательно настоящее? Я кивнул.

-- Имя, имя... что бы придумать?

-- Что-нибудь простое, легкое. Желательно конкретное, настоящее, такое,

что можно руками потрогать, видеть глазами. Так легче запомнить.

-- Что, например?

-- Ну, я своего кота зову Макрель. Вернее, только вчера его так назвал.

-- Макрель, -- повторила она вслух, словно желая удостовериться, как

звучит это слово. Взгляд ее остановился на подставке для соли и перца, пока,

наконец, она не подняла голову и не проговорила:

-- Мускатный Орех.

-- Мускатный Орех?

-- Вот, пришло вдруг в голову... Можешь так меня звать. Нет возражений?

-- Нет, конечно. А как называть вашего сына?

-- Корица.

-- Петрушка, шалфей, розмарин и тимьян⁵⁴, -- протянул я

нараспев.

-- Мускатный Орех Акасака и Корица Акасака... По-моему, неплохо?

Мускатный Орех Акасака и Корица Акасака... Мэй Касахара была бы в шоке,

узнай она о том, с какими типами я познакомился. "Ну ты даешь, Заводная

Птица! Неужели никого понормальнее найти не мог? Почему?" -- "Не знаю, Мэй.

Понятия не имею, почему".

-- Знаете, год назад я познакомился с двумя девушками -- Мальтой и

Критой, по фамилии Кано, -- сказал я. -- И после этого со мной начались

разные чудеса. Впрочем, сейчас их уже нет.

Мои слова на Мускатный Орех впечатления не произвели, она лишь едва

заметно кивнула.

-- Пропали куда-то, -- добавил я тихо. -- Исчезли, как роса летним

утром.

Растаяли, как звезды на рассвете.

Женщина наколола на вилку листок какой-то зелени, по виду напоминавшей

цикорий, и отправила его в рот. Затем, будто вспомнив вдруг о давно данном

обещании, взяла стакан и сделала глоток воды.

-- Тебе, верно, хочется услышать о деньгах? Тех, что ты получил

позавчера. Так ведь?

-- Еще как хочется, -- отозвался я.

-- Могу рассказать, но может статься, это будет долгая история.

-- До десерта уложитесь?

-- Вряд ли, -- сказала Мускатный Орех.