Высокие башни и глубокие колодцы (или Вдали от Номонхана). Кумико пришла с работы в хорошем настроении

Кумико пришла с работы в хорошем настроении. Можно сказать, даже в

очень хорошем. Когда я вернулся домой после встречи с Мальтой Кано, было уже

почти шесть часов, и у меня не оставалось времени, чтобы к приходу жены

приготовить достойный ужин. Пришлось ограничиться тем, что было в морозилке.

Мы поужинали, запивая еду пивом. Кумико говорила о работе. Она всегда о ней

говорила, когда была в хорошем настроении. С кем встречалась в этот день в

офисе, что делала, кто из ее коллег способный, а кто -- нет. И прочее в этом

роде.

Я слушал и поддакивал. До меня доходило не больше половины того, что

она говорила. И дело не в том, что мне не нравилось слушать Кумико. Просто

независимо от содержания ее рассказов, я любил наблюдать, как она с

увлечением рассуждает о своих делах за обеденным столом. Это, говорил я

себе, и есть "дом". Здесь каждый выполняет свои обязанности. Жена говорит о

своей работе, а я, приготовив ужин, слушаю ее. Эта картина сильно отличалась

от того образа, который рисовался в моем воображении до женитьбы. Но как бы

то ни было, это был дом, который я сам выбрал. Конечно, в детстве у меня

тоже был дом. Но я его не выбирал. Я в нем родился, моего мнения никто не

спрашивал, он достался мне как свершившийся факт. А теперь я жил в мире,

приобретенном по собственной воле. Это мой дом. Разумеется, идеальным его не

назовешь, но мой принцип таков: принимай на себя все, какие бы проблемы ни

возникали. В конце концов, это мой выбор, и если проблемы появляются, их

корни почти наверняка надо искать во мне самом.

-- Ну а что с котом? -- спросила Кумико.

Я вкратце рассказал ей о встрече с Мальтой Кано в отеле на Синагаве. О

галстуке в горошек: что его почему-то не оказалось в шкафу. О том, что,

несмотря на пропажу галстука, Мальта Кано сразу узнала меня в переполненном

кафе. Описал ее вид и манеру разговаривать. Кумико с удовольствием послушала

про красную клеенчатую шляпу, но была сильно разочарована, узнав, что

четкого ответа на вопрос о пропавшем без вести коте мне получить не удалось.

-- Выходит, она тоже не знает, что с ним? -- требовательно спросила

жена. -- Сказала только, что в нашей округе его больше нет?

-- В общем, да, -- ответил я, решив умолчать о словах Мальты Кано

насчет места, где мы живем: как она сказала, что-то помешало течению, и это

имеет какое-то отношение к пропаже кота. Кумико, боюсь, приняла бы такое

близко к сердцу, а у нас достаточно причин для беспокойства. Узнав, что это

место плохое, жена стала бы настаивать на немедленном переезде. Только этого

еще не хватало. Не с нашими деньгами об этом думать.

-- Так она и сказала: "Кота поблизости больше нет".

-- Это значит, что он не вернется домой?

-- Не знаю. Она так туманно выражалась... одни намеки. Сказала, что

сообщит, если выяснит еще что-нибудь.

-- Ты ей веришь?

-- Как тебе сказать?.. Я в таких делах полный профан.

Подлив себе в стакан пива, я стал наблюдать, как оседает пена. Кумико

поставила локоть на стол и подперла рукой подбородок.

-- Эта женщина ничего не берет за свои услуги.

-- Это плюс, -- сказал я. -- Тогда в чем вопрос? Денег она не возьмет,

душу у нас не заберет, принцесса останется в замке. Мы ничего не теряем.

-- Да пойми ты. Кот мне дорог. Я бы сказала: он нам дорог. Ведь мы с

тобой нашли его через неделю после свадьбы. Помнишь, как мы его подобрали?

-- Помню, конечно.

-- Он был еще котенком. Насквозь промок под дождем. В тот день был

проливной дождь. Я пошла встречать тебя на станцию. С зонтиком. Мы нашли

малыша у винной лавки в ящике из-под пива, когда шли домой. Это первый кот в

моей жизни. Для меня он как символ. Я не могу его потерять.

-- Я все понимаю, -- откликнулся я.

-- Где же он? Ты ведь столько его искал, и все без толку! Уже десять

дней как он пропал, поэтому я и позвонила брату. Спросила, не знает ли он

гадалки или экстрасенса, которые могли бы его отыскать. Я знаю, ты терпеть

не можешь о чем-нибудь просить моего брата, но он пошел по стопам отца и

много знает о таких вещах.

-- Ах да, ваша семейная традиция, -- сказал я холодно, точно в проливе

подул вечерний ветер. -- Но какая связь у Нобору Ватая с этой женщиной?

Жена пожала плечами.

-- Похоже, они где-то случайно познакомились. В последнее время брат со

многими общается.

-- Не сомневаюсь.

-- Он говорит, что эта женщина обладает поразительными способностями,

но она с большими странностями. -- Кумико механически ковыряла вилкой

запеканку из макарон. -- Как, ты сказал, ее зовут?

-- Мальта Кано. Мальта с острова Мальта. Она там духовно

самосовершенствовалась.

-- Да, да. Госпожа Мальта Кано. Как она тебе показалась?

-- Трудно сказать. -- Я посмотрел на свои руки на столе. -- Во всяком

случае, с ней не соскучишься. Уже неплохо. В мире полно непонятного, и

кто-то должен заполнять этот вакуум.

Пусть уж лучше этим занимаются те, с кем не скучно. Так ведь? Например,

такие, как Хонда-сан. Кумико весело рассмеялась.

-- Да уж. Правда, замечательный старик? Мне он так нравился.

-- Мне тоже, -- сказал я.

X x x

Примерно через год после свадьбы мы с Кумико стали раз в месяц посещать

старика по фамилии Хонда. Семейство Ватая очень ценило его как обладателя

"духовного наития", но при этом он был совершенно глух и даже при помощи

слухового аппарата почти ничего не слышал. Нам приходилось кричать так

громко, что, казалось, вот-вот лопнет бумага, которой оклеены

седзи⁷. Интересно, как при этом он мог разобрать, что ему

говорили духи? А может, наоборот: слова духов лучше доходят до глухих? Хонда

оглох, получив контузию на войне. В 1939 году он служил унтер-офицером в

Квантунской армии, и во время боев с советско-монгольскими войсками у

Номон-хана⁸ на границе Маньчжурии и Монголии от разрыва снаряда

или гранаты у него лопнули барабанные перепонки.

Мы ходили к нему вовсе не потому, что верили в его спиритические

способности. Я лично не питая к этому интереса, а у Кумико стремление к

сверхъестественному было куда меньшим, чем у ее родителей и брата. Будучи

немного суеверной, она приходила в расстройство от плохих предсказаний, но

сама в такие дела не влезала.

На наших встречах с Хондой настаивал отец Кумико. Вернее, таким было

условие, которое он поставил, прежде чем дать согласие на наш брак.

Условие довольно странное, но мы с ним согласились, чтобы избежать

ненужных проблем. Откровенно говоря, мы с Кумико не думали, что будет легко

добиться согласия ее родителей. Отец Кумико был госчиновником. Младший сын в

небогатой семье фермера из Ниигаты, он со стипендией был зачислен в

Токийский университет, с отличием окончил его и устроился на престижную

работу в министерство транспорта. На мой взгляд, само по себе это

замечательно. Но, как часто бывает с людьми, прошедшими такой путь, он

оказался человеком высокомерным и самодовольным. Привыкнув приказывать, он

ни капли не сомневался в ценностях того мира, к которому принадлежал.

Иерархия значила для него все. Он легко склонялся перед любым начальством и

без малейших колебаний давил тех, кто был ниже его по чину. Ни я, ни Кумико

не верили, что такой человек примет женихом своей дочери

двадцатичетырехлетнего студента без гроша в кармане, без положения и

приличного происхождения, который не может похвастаться особыми достижениями

в учебе и почти не имеет перспектив. Если родители откажут, мы все равно

собирались пожениться и жить сами по себе, не общаясь с ними. Мы были

молоды, любили друг друга и считали, что и без денег, и без родителей будем

счастливы.

Тем не менее я направился в дом Кумико просить ее руки. Встретили меня

более чем прохладно. Такое чувство, будто одновременно распахнулись двери

всех холодильников в мире. Тогда я работал в юридической фирме. Меня

спросили, собираюсь ли я сдавать экзамен в коллегию адвокатов. Я сказал, что

собираюсь. Я и в самом деле тогда еще думал поднапрячься и попробовать силы

на экзамене, хотя у меня и оставались большие сомнения. Однако по моим

баллам в университете легко было догадаться, сколь мало шансов я имел.

Короче говоря, выходило, что их дочери я не пара.

Но в конце концов родители Кумико пусть неохотно, но благословили нас.

Это действительно было похоже на чудо, и обязаны мы были именно Хонде-сан.

Услышав, что я за человек, он решительно заявил, что если они хотят выдать

свою дочь замуж, лучшего жениха, чем я, не найти. И уж коли Кумико

остановила на мне свой выбор, они ни в коем случае не должны противиться

этому, иначе всех ждут ужасные последствия. Родители Кумико тогда всецело

доверяли Хонде и не посмели ему перечить: ничего не оставалось, как признать

меня мужем их дочери.

Однако я так и остался для них чужаком, незваным гостем. Первое время

после свадьбы мы с Кумико два раза в месяц в обязательном порядке приходили

к ним на семейные обеды. Без преувеличения тошнотворные мероприятия -- нечто

среднее между бессмысленным смирением плоти и жестокой пыткой. Весь обед

меня не покидало чувство, что стол, за которым мы сидим, по длине не уступит

платформе на вокзале Синдзюку⁹. Они ели и разговаривали о чем-то

на одном конце стола, я же пребывал от них в бесконечном далеке. Спустя год

после свадьбы у нас с отцом Кумико случился такой ожесточенный спор, что мы

перестали встречаться вообще. Наконец я смог вздохнуть с огромным

облегчением. Ничто так не изматывает человека, как бессмысленные и

бесполезные усилия.

Некоторое время после свадьбы я изо всех сил старался поддерживать

нормальные отношения с семьей жены. Ежемесячные встречи с Хондой-сан,

несомненно, были наименее болезненным звеном в череде этих усилий.

Все связанные с Хондой расходы оплачивал отец Кумико. Нам надо было раз

в месяц только посещать дом Хонды-сан в Мэгуро¹⁰, захватив

большую бутылку сакэ, слушать его рассказы и возвращаться к себе. Все очень

просто.

Хонда-сан нам сразу понравился. Если забыть его невыносимую привычку

из-за глухоты включать телевизор на полную громкость, он был очень славный

старик. Хонда любил выпить, и наше появление с бутылкой сакэ встречал

лучезарной улыбкой.

Мы всегда приходили к нему до обеда. И летом, и зимой он встречал нас,

сидя в гостиной, опустив ноги в углубление для котацу¹¹. Зимой

для тепла он накрывал ноги и очаг с горячими углями одеялом, летом же в

одеяле и углях нужды не было. Он считался очень известным прорицателем, но

жил весьма скромно, можно даже сказать -- отшельником.

Дом был маленький, с крошечной прихожей, где одному человеку едва

хватало места, чтобы снять или надеть ботинки. Циновки на полу протерлись,

трещины на оконных стеклах заклеены липкой лентой. Напротив дома

располагалась авторемонтная мастерская, откуда все время раздавались

какие-то душераздирающие крики. Хонда-сан носил нечто среднее между ночным

халатом и рабочей курткой. На вид одеяние было довольно нестиранным. Он жил

один, каждый день к нему приходила женщина убирать и готовить. Но по

неизвестным мне причинам стирать свое кимоно Хонда-сан ей не разрешал. Его

впалые щеки неизменно покрывала короткая седая щетина.

Из обстановки дома Хонды-сан примечательным был только невероятных

размеров цветной телевизор, постоянно включенный на канал

"Эн-эйч-кей"¹². То ли Хонда-сан питал особую любовь к программам

"Эн-эйч-кей", то ли не желал утруждать себя переключением каналов, то ли это

был особенный телевизор, который принимал только "Эн-эйч-кей", -- ответа на

этот вопрос я так и не получил.

Когда мы приходили, Хонда-сан всегда сидел лицом к телевизору, который

занимал место в токонома¹³, перебирая на крышке котацу палочки

для гадания, а "Эн-эйч-кей" без отдыха и на предельной громкости

транслировала кулинарные шоу, наставления по бонсай¹⁴, новости,

политические дебаты.

-- Эти законы, сынок, -- занятие не для тебя, -- сказал как-то

Хонда-сан, обращаясь ко мне. Впрочем, по его виду можно было подумать, что

он говорит с кем-то, кто стоит у меня за спиной метрах в двадцати.

-- Что вы говорите?

-- Да-да. В конечном счете закон управляет всем в этом мире. Здесь тень

есть тень, свет есть свет. Инь -- это инь, а ян -- это ян. Я -- это я, он --

это он.

Я -- это я, Он -- это он. Канун осени.

Но ты не принадлежишь к этому миру, сынок. То, к чему принадлежишь ты,

лежит над или под этим миром.

-- А что лучше? -- Мне было просто любопытно. -- Верх или низ?

-- Дело не в том, что лучше, -- отвечал Хонда-сан. Откашлявшись, он

сплюнул на салфетку комочек мокроты и тщательно изучил его, прежде чем

скомкать салфетку и бросить в мусорную корзину. -- Это не вопрос: лучше или

хуже. Не идти против течения -- вот что главное. Надо идти вверх --

подымайся, надо идти вниз -- опускайся. Когда нужно будет подыматься, найди

самую высокую башню и заберись на верхушку. А когда нужно будет двигаться

вниз, отыщи самый глубокий колодец и опустись на дно. Нет течения -- ничего

не делай. Станешь мешать течению -- все высохнет. А коли все высохнет -- в

этом мире наступит хаос.

Я -- это он, А он -- это я. Весенние сумерки.

Откажешься от себя, тогда ты -- это ты.

-- А сейчас как раз такое время, когда нет течения? -- спросила Кумико.

-- Что?

-- А СЕЙЧАС КАК РАЗ ТАКОЕ ВРЕМЯ, КОГДА НЕТ ТЕЧЕНИЯ? -- прокричала она.

-- Да, -- отвечал Хонда-сан, кивая самому себе. -- Поэтому сидите

спокойно. Ничего не делайте. Только будьте осторожны с водой. Впереди тебя,

возможно, ждут тяжелые времена, и это связано с водой. Воды не окажется там,

где она должна быть, зато она будет там, где не надо. Но что бы ни

случилось, будь с водой очень осторожен.

Кумико, сидя рядом со мной, кивала с самым серьезным видом, но я видел,

что она еле сдерживает смех.

-- Какую воду вы имеете в виду? -- поинтересовался я.

-- Этого я не знаю. Просто вода, -- ответил Хонда-сан. -- Сказать по

правде, мне тоже пришлось пострадать из-за воды, -- продолжил он. -- У

Номонхана совсем не было воды. На передовой -- неразбериха, снабжение

отрезано. Ни воды. Ни продовольствия. Ни бинтов. Ни боеприпасов. В общем --

кошмар. Шишек, сидевших в тылу, интересовало только одно: поскорее захватить

территорию. О снабжении никто и не думал. Три дня я почти не пил. Расстилал

полотенце, утром оно немного напитывалось росой, и из него можно было выжать

несколько капель влаги. Вот и все. Другой воды не было. Было так плохо, что

хотелось умереть. В мире нет ничего страшнее жажды. От нее хотелось

броситься под пули. Раненные в живот кричали и просили пить. Некоторые даже

сходили с ума. Живой ад, да и только. Прямо перед нами текла река, в которой

воды было сколько угодно. Но подойти к ней не подойдешь. Между нами и рекой

-- громадные советские танки с огнеметами в линию. Позиции утыканы

пулеметами, как подушечки для иголок. На высотках окопались снайперы, и по

ночам они палили осветительными ракетами. А у нас только пехотные

винтовки-тридцать-восьмерки¹⁵ и по двадцать пять патронов на

брата. И несмотря на это, многие мои товарищи пытались пробраться к реке,

воды набрать. Терпения больше не было. Ни один не вернулся. Все погибли.

Поэтому я и говорю: сидишь на месте -- вот и хорошо.

Хонда-сан вытащил салфетку и громко высморкался. Изучив полученный

результат, смял ее и выбросил.

-- Конечно, ждать, пока течение возобновится, -- дело тяжелое. Но раз

надо ждать -- значит, надо. А пока делай вид, что умер.

-- То есть вы хотите сказать, что мне лучше какое-то время побыть

мертвым? -- спросил я.

-- Что?

-- ТО ЕСТЬ ВЫ ХОТИТЕ СКАЗАТЬ, ЧТО МНЕ ЛУЧШЕ КАКОЕ-ТО ВРЕМЯ ПОБЫТЬ

МЕРТВЫМ?

-- Вот-вот, -- был ответ.

Смерть -- единственный путь Для тебя плыть свободно. Номонхан.

X x x

После этого Хонда-сан еще целый час рассказывал нам про Номонхан, а мы

только сидели и слушали. Год ходили к нему каждый месяц, чтобы "получать от

него указания", но никаких указаний он нам не давал. Гаданием при нас он

занимался редко. Почти все его рассказы были о номонханском инциденте. О

том, как лейтенанту, который был с ним рядом, снесло снарядом полчерепа; как

он бросился на советский танк и поджег его бутылкой с зажигательной смесью;

как они окружили и расстреляли советского летчика, совершившего вынужденную

посадку в пустыне. Эти истории были интересными и захватывающими, но каким

бы увлекательным рассказ ни был, он неизбежно теряет свою прелесть, если его

повторять по семь-восемь раз. Вдобавок голос, каким Хонда-сан излагал свои

истории, по громкости явно не соответствовал понятию рассказа. Ощущение было

такое, будто в ветреный день он с одного края пропасти изо всех сил

старается докричаться до людей, стоящих на другой стороне. Казалось, что

сидишь в первом ряду захудалого кинотеатра на каком-нибудь старом фильме

Куросавы. Выйдя из дома старика, мы чувствовали себя оглушенными.

И тем не менее мы -- или, по крайней мере, я -- слушали Хонду-сан с

удовольствием. Мы и представить себе такого не могли. Большинство его

историй пахло кровью, но в устах доживавшего свой век старика в нестираной

одежде подробности боев утрачивали реальность и звучали волшебными сказками.

Почти полвека назад отряд Хонды жестоко сражался на бесплодном участке дикой

земли на границе Маньчжурии и Монголии. Я почти ничего не знал о войне у

Номонхана, пока не услышал рассказы старика. И все же это была невообразимо

героическая битва. Практически безоружными они вступили в противоборство с

отборными механизированными войсками Советской армии и были раздавлены.

Многие части оказались разгромлены и уничтожены. Командиров, которые без

приказа отвели своих солдат с передовой, чтобы спасти их от неминуемой

смерти, генералы заставили покончить с собой, и гибель их была напрасной.

Многие солдаты, оказавшиеся на советской территории, после войны, когда

начали обменивать пленных, отказались возвращаться на родину, боясь, что их

обвинят в дезертирстве. Они оставили свои кости в монгольской земле. А Хонду

из-за потери слуха комиссовали, и он сделался хиромантом.

-- В конце концов, все к лучшему, -- говорил старик. -- Если бы я не

потерял слух, меня скорее всего послали бы на смерть куда-нибудь на южные

острова. Так случилось с большинством оставшихся в живых у Номонхана.

Номонхан для императорской армии -- позор, поэтому всех, кто пережил его,

посылали в самые жестокие бои. Им просто говорили: поезжайте туда и умрите!

Штабные крысы, устроившие у Номонхана бойню, потом дослужились до больших

чинов. Некоторые типы после войны даже стали политиками. А парни, которые по

их приказу шли в бой, почти все полегли.

-- А почему армия так стыдилась Номонхана? -- поинтересовался я. --

Войска сражались с таким мужеством, многие погибли. Зачем тогда к оставшимся

в живых надо было так бездушно относиться?

Но Хонда-сан, казалось, не расслышал моего вопроса. Еще раз со стуком

перемешал гадальные палочки.

-- Будь осторожнее с водой, -- только и сказал он. На этом наш разговор

тогда завершился.

X x x

После ссоры с отцом Кумико мы перестали ходить к Хонде-сан. Посещать

его, как раньше, зная, что услуги старика оплачиваются из кармана тестя, я

не мог. Платить самим (а сколько это стоило, я так и не выяснил) не позволял

наш семейный бюджет. Тогда, после свадьбы, в материальном отношении мы

еле-еле держались на плаву. Так мы и потеряли связь с Хон-дой-сан -- как

обычно забывает стариков занятая собою молодежь.

X x x

Даже лежа в постели, я продолжал думать о Хонде-сан. Пробовал

сопоставить то, что он говорил о воде, с рассказом Мальты Кано. Хонда

предупреждал меня об осторожности. Мальта Кано повышала свой духовный

уровень на Мальте, чтобы исследовать воду. Совпадение, может, и случайное,

но обоих вода как-то очень волновала. Этот факт начинал меня тревожить. Я

представил картину боев у Номонхана: советские танки и пулеметные гнезда,

текущую за ними реку. И непереносимую жажду. В темноте мне отчетливо

слышался шум реки.

-- Тору! -- тихо позвала меня Кумико. -- Ты не спишь?

-- Не сплю.

-- Я про галстук. Только что вспомнила. Тот самый, в горошек. Я сдала

его в декабре в чистку. Он весь как-то замялся, надо было отгладить. А

забрать забыла.

-- В декабре? Это ж полгода назад!

-- Ты же знаешь, со мной такого не бывает. Я ничего не забываю. Что

вдруг произошло? Такой замечательный галстук. -- Кумико положила руку мне на

плечо. -- Это чистка, что у станции. Как ты думаешь, он еще у них?

-- Завтра схожу. Думаю, что там.

-- Почему? Уже полгода прошло. Обычно в химчистках невостребованные

вещи списывают через три месяца. После этого за них никто больше не

отвечает. Почему ты думаешь, что галстук сохранился?

-- Мальта Кано сказала, что он отыщется. Причем где-то вне нашего дома.

В темноте я почувствовал на себе взгляд Кумико.

-- То есть ты ей веришь?

-- Начинаю верить.

-- Так скоро ты и с моим братом начнешь разговаривать, -- довольно

произнесла жена.

-- Все может быть, -- отозвался я.

Кумико заснула, а я продолжал думать о Номонхане. Все солдаты спали.

Небо над головой было усеяно звездами, громко стрекотали армии сверчков.

Шумела река. Слушая ее течение, я заснул.

5. Страсть к лимонным карамелькам • Птица, которая не могла летать, и высохший колодец

Покончив с завтраком, я сел на велосипед и направился к станции, в

химчистку. Хозяин -- тощий человек лет пятидесяти, с глубокими морщинами на

лбу -- слушал оркестр Перси Фэйта, что звучал из стоявшего на полке

музыкального центра. Это был большой "Джей-ви-си" с дополнительными

выносными динамиками. Рядом высилась целая гора кассет. Оркестр во всем

блеске звучания струнных выводил "Тему Тары". Хозяин, насвистывая под

музыку, в глубине заведения энергично разглаживал сорочку паровым утюгом. Я

подошел к прилавку и, извинившись, объяснил, что в конце прошлого года мы

сдали в чистку галстук и забыли получить его. Мое появление в полдесятого

утра в этом спокойном мирке было равносильно прибытию гонца с дурными

вестями в греческой трагедии.

-- Квитанции, конечно, у вас нет? -- произнес хозяин каким-то

бестелесным голосом, обращаясь не ко мне, а к календарю, висевшему рядом с

прилавком. На июньском листе календаря красовался альпийский пейзаж --

зеленая долина с привольно пасущимся стадом коров и контрастные белые

облака, плывущие на фоне Монблана, Матгерхорна или какой-то другой вершины.

Затем хозяин перевел взгляд на меня. При этом на его лице будто было

написано: "Лучше бы ты не вспоминал о своем чертовом галстуке!" Взгляд был

очень прямой и красноречивый.

-- Говорите, в конце года? Ну и ну! Ведь полгода уже прошло. Ладно,

пойду поищу, но за результат не отвечаю.

Он выключил утюг, водрузил его на подставку и, насвистывая мелодию из

фильма "Лето в местечке", зашуршал чем-то в подсобке.

"Лето в местечке" я смотрел в школе вместе с подружкой. Там играли Трой

Донахью и Сандра Ди. Был сеанс повторных фильмов -- вместе с "Летом в

местечке" показывали "Погоню за мальчишками" с Конни Фрэнсис. Фильм был так

себе, но, услышав тринадцать лет спустя в химчистке эту музыку, я понял, что

вспоминаю то время с удовольствием.

-- Так вы говорите: синий в горошек? -- спросил хозяин химчистки. --

Фамилия -- Окада?

-- Да-да, -- ответил я.

-- Вам повезло.

X x x

Вернувшись домой, я сразу позвонил на работу Кумико.

-- Галстук нашелся.

-- С ума сойти! Вот молодец! -- послышалось в ответ.

Прозвучало ненатурально -- как у матери, расхваливающей сына за хорошие

отметки, -- и оставило какой-то неприятный осадок. Надо было позвонить во

время обеда.

-- Я очень рада. Ты извини, но у меня сейчас на линии один человек.

Позвони попозже, в обед.

-- Хорошо, -- сказал я.

Положив трубку, я взял газету и вышел на веранду. Как обычно, улегся на

живот, развернул страницу с объявлениями о работе и не торопясь прочел от

корки до корки столбцы, сопровождавшиеся непонятными кодами и значками.

Каких только профессий в мире нет! Все в аккуратных рамочках расставлены по

своим местам -- как могилы на схеме нового кладбища. Но, как мне показалось,

отыскать там подходящую работу практически невозможно. В рамочки заключены

сведения и факты, правда, отрывочные. Насколько то, что там написано, не

противоречит вашим представлениям? Ряды фамилий, знаков и цифр мелко

рассыпались по страницам и напоминали развалившийся скелет неизвестного

животного, уже не подлежащий восстановлению.

Всякий раз, когда я долго рассматривал страницы с объявлениями, на меня

нападало какое-то оцепенение. Что, собственно говоря, мне нужно, куда теперь

идти или куда не идти? Ответы на эти вопросы давались все труднее и труднее.

По обыкновению, с верхушки какого-то дерева раздался крик Заводной

Птицы. Кр-р-р-ри-и-и... Я отложил газету, поднялся и, облокотившись на

перила веранды, посмотрел в сад. Спустя какое-то время птица вновь подала

свой скрипучий голос с верхушки соседской сосны. Я всматривался в ветви

дерева, стараясь обнаружить птицу, но разглядеть ее так и не смог. На ее

присутствие намекали только крики. Это повторялось из раза в раз. Пружина

жизни на новый день была заведена.

Еще не было десяти часов, когда начался дождь. Такой мелкий, что

понять, есть дождь или нет, можно было, только как следует присмотревшись.

Мир существует в двух состояниях: когда идет дождь и когда нет. Где-то между

ними пролегает граница. Я еще немного посидел на веранде, настойчиво пытаясь

разглядеть эту линию, -- она должна проходить где-то здесь.

Непонятно, чем занять время, оставшееся до ленча: то ли пойти поплавать

в наш муниципальный бассейн, то ли отправиться на дорожку искать кота. Глядя

на моросящий в саду дождь, я раздумывал, какой из вариантов выбрать.

Бассейн или кот?

В итоге победил кот. Мальта Кано заявила, что в наших местах его больше

нет. Но в то утро у меня возникло непреодолимое желание отправиться на

поиски снова. Охота за котом уже стала частью моей повседневной жизни. Кроме

того, если Кумико узнает, что я опять его разыскивал, она будет довольна. Я

надел тонкий плащ, решив обойтись без зонтика.

Влез в теннисные тапочки, положил в карман плаща ключи от дома и горсть

лимонных карамелек и вышел на улицу. Пройдя через сад, я уже положил руку на

стену, собираясь перелезть, как услышал телефонный звонок. Застыв в этой

позе, прислушался, но не смог разобрать, где звонят -- у нас или у соседей.

По моим наблюдениям, стоит выйти из дома, как все телефоны начинают звучать

одинаково. Я махнул рукой, перебрался через преграду из блоков и очутился на

дорожке.

Через тонкие подошвы теннисных тапочек я чувствовал, какая мягкая под

ногами трава. Стояла необычная тишина. Я замер, сдерживая дыхание и

прислушиваясь, -- но никаких звуков не доносилось. Телефонные звонки

прекратились. Ни птичьего крика, ни шума улицы. Небо сплошь затянуто серым

цветом. В такие дни облака, казалось, поглощают звуки на поверхности земли.

И не только звуки, но и многое другое. Например, чувства и ощущения.

Засунув руки в карманы плаща, я по узкой дорожке добрался до

заброшенного дома. Он по-прежнему стоял на месте, вокруг было тихо.

Двухэтажный дом с наглухо заколоченными ставнями мрачно возвышался под

нависавшими серыми тучами. Он напоминал грузовое судно, наскочившее в бурю

на скалы и брошенное экипажем. Если б не подросшая со времени моего

последнего визита трава, можно было бы предположить, что время остановилось

здесь по какой-то неведомой причине. Трава ярко зеленела после лившего

несколько дней дождя, источая первобытные запахи, роднящие все, что пускает

в землю корни. В самой середине этого травяного моря в той же позе, что и в

прошлый раз, стояла каменная птица, раскинув готовые к полету крылья. Но в

воздух ей, конечно, не подняться. Это было ясно и мне, и ей. Птица обречена

стоять тут и ждать, пока ее не увезут куда-нибудь или не разобьют на куски.

Другой возможности покинуть сад у нее нет. Здесь лишь порхала над травой

маленькая белая бабочка, появившаяся на свет с опозданием, когда сезон

бабочек уже прошел. Своими неуверенными движениями она напоминала человека,

забывшего, что ищет. После пяти минут бесплодных поисков бабочка куда-то

сгинула.

Посасывая лимонную карамельку, я оперся о проволочную сетку и поглядел

в сад. Никаких признаков кота. Вообще никаких признаков чьего бы то ни было

присутствия. Место напоминало застоявшийся водоем, течение в котором

остановила какая-то могучая сила.

Вдруг показалось, что за спиной у меня кто-то есть. Я обернулся, но

никого не обнаружил. На другой стороне дорожки виднелась лишь ограда и

маленькая калитка, у которой в прошлый раз стояла девушка. Но теперь калитка

оказалась закрытой, и участок за забором был пуст. Сыро и тихо, пахнет

травой и дождем. А еще -- моим плащом. Под языком перекатывалась наполовину

растаявшая лимонная карамелька. Я глубоко вздохнул, и все запахи соединились

в один. Еще раз огляделся -- вокруг по-прежнему никого. Хорошенько

прислушавшись, я разобрал доносившийся издалека глухой рокот вертолета.

Кто-то летал над облаками. Звук удалялся, и скоро над округой снова повисла

тишина.

В проволочную сетку, окружавшую участок опустевшего дома, была вделана

калитка, тоже из сетки. Я толкнул ее, и она легко отворилась, словно

приглашая войти. "Ничего страшного, все очень просто, заходи -- и все", --

зазывала калитка. Однако вторжение на чужой участок, даже если на нем стоит

лишь пустой дом, -- нарушение закона. Чтобы понять это, нет нужды обращаться

к познаниям в юриспруденции, которые я накопил за восемь лет. Если

кто-нибудь из соседей заметит меня в заброшенном доме и, заподозрив в

нехороших намерениях, сообщит в полицию, те тут же примчатся и учинят мне

допрос. Я скажу, что разыскиваю кота; он пропал, и за ним приходится рыскать

по всей округе. Полицейские станут выяснять мой адрес, чем я занимаюсь.

Придется признаться, что я безработный. Это наверняка вызовет у них

подозрения. В последнее время полицейские стали страшно нервными из-за

террористов-леваков. Они втемяшили себе в голову, что по всему Токио

разбросаны подпольные склады, где леваки прячут винтовки и самодельные

бомбы. Может статься, начнут звонить на работу жене, чтобы проверить мои

слова. Если Дойдет до этого, Кумико, боюсь, страшно расстроится.

И все-таки я вошел в калитку. Вошел и быстро затворил ее за собой. Была

не была! Будь что будет. Если что-то хочет произойти, пусть произойдет. Мне

все равно.

Я пересек участок, внимательно оглядываясь по сторонам. Мои теннисные

туфли неслышно ступали по траве. В саду росло несколько невысоких фруктовых

деревьев, названий которых я не знал, и был разбит довольно большой газон.

Но сейчас здесь все так заросло травой, что ничего нельзя было разобрать.

Уродливый плющ мертвой хваткой заключил в свои объятия пару чахлых фруктовых

деревьев, казалось, скончавшихся от удушья. Кусты османтуса¹⁶

вдоль забора сплошь покрывала какая-то отвратительная белесая плесень. У

самого моего уха назойливо зудела крошечная мушка.

Пройдя мимо каменного изваяния, я подошел к белым пластиковым стульям,

составленным под карнизом. Самый верхний в этой пирамиде был покрыт толстым

слоем пыли, но стоявший под ним оказался не таким запачканным. Я вытер его

рукой и сел. Место, где я обосновался, укрывали от дорожки буйно разросшиеся

сорняки, и увидеть меня оттуда было нельзя. От дождя защищал козырек крыши.

Я сидел, смотрел на участок, впитывавший в себя мелкий дождь, тихонько

насвистывал и не сразу сообразил, что вывожу увертюру из "Сороки-воровки" --

ту самую, что слушал, когда странная женщина своим телефонным звонком

помешала мне варить спагетти.

Я сидел в саду, где кругом не было ни души, глядел на траву и каменную

птицу, свистел, безбожно фальшивя, и мне казалось, будто снова наступило

детство. Никто не знал о моем укрытии и не мог меня здесь увидеть.

Убедившись в этом, я совершенно успокоился.

Поставив ноги на перекладину стула и подтянув к груди колени, я

облокотился на них и подпер щеки ладонями. Закрыл на минуту глаза. Вокруг

по-прежнему стояла тишина. Темнота под закрытыми веками напоминала затянутое

тучами небо, только серый цвет был немного темнее. Время от времени словно

кто-то невидимый накладывал на этот фон новый оттенок, чуть отличавшийся от

предыдущего.

Серый с примесью золота, с добавками зеленого, красного. Я даже обалдел

от такого обилия оттенков серого цвета. Странное создание человек: стоит

минут десять посидеть с закрытыми глазами, и открывается поразительное

многоцветие.

Бездумно перебирая в голове образцы серого цвета, я опять начал

насвистывать.

-- Эй! -- раздался вдруг чей-то голос.

Я испуганно открыл глаза. Наклонившись и вытянувшись вперед, посмотрел

поверх сорняков на калитку. Она была открыта. Распахнута настежь. Ясно, что

следом за мной в нее кто-то вошел. Сердце сильно забилось.

-- Эй! -- послышалось снова, и из-за статуи появилась девчонка,

загоравшая в прошлый раз в саду напротив. На ней была та же бледно-голубая

майка "адидас" и шорты. Она по-прежнему слегка прихрамывала. Не было только

солнечных очков.

-- Что вы здесь делаете? -- спросила она.

-- Веду поиски кота, -- ответил я.

-- Правда? Что-то непохоже. Вы просто сидите и свистите с закрытыми

глазами. Так котов не ищут. Я почувствовал, что краснею.

-- Мне лично все равно, -- продолжала девчонка. -- Но вдруг вас увидит

кто-нибудь незнакомый. Подумает, что вы извращенец. А вы правда не

извращенец?

-- Думаю, что нет.

Девчонка подошла ко мне и после тщательного осмотра выбрала из

составленных под карнизом стульев тот, что почище. Учинив ему еще одну

строгую проверку, она поставила его на землю и села.

-- Что это вы свистели? Совсем никакой мелодии. Вы случайно не педик?

-- Да вроде нет. А почему ты так подумала?

-- Я слышала, что педики свистеть не умеют. Это правда?

-- Понятия не имею.

-- Мне вообще-то без разницы -- педик, извращенец или еще кто, --

заявила девчонка. -- Вас, кстати, как зовут? Трудно разговаривать, когда

имени не знаешь.

-- Тору Окада.

Девушка несколько раз повторила мое имя.

-- Так себе имечко, да?

-- Как сказать, -- ответил я. -- Мне всегда казалось, до войны был

такой министр иностранных дел -- Окада¹⁷.

-- Я в этом ничего не понимаю. История мне не дается. Ну ладно. А

может, у вас какое-нибудь прозвище есть? Что-нибудь попроще, чем Тору Окада.

Я тщетно пытался вспомнить, было ли у меня когда-нибудь прозвище.

Ничего похожего. Интересно, почему?

-- Нет у меня прозвища.

-- Ну, например, Медведь? Или Лягушка?

-- Нет.

-- Ну давайте же, -- настаивала она. -- Придумайте что-нибудь.

-- Заводная Птица, -- произнес я.

-- Заводная Птица? -- переспросила девчонка и уставилась на меня,

раскрыв рот. -- Это еще что такое?

-- Заводная Птица, -- сказал я. -- По утрам, сидя на дереве, она

подкручивает пружину нашей жизни.

Девчонка опять пристально посмотрела на меня.

-- Я только что это придумал, -- вздохнул я. -- Эта птица каждый день

прилетает к нам и кричит с соседнего дерева: Кр-р-р-ри-и-и... Но ее пока

никто не видел.

-- Хм! Ладно. Раз так -- буду звать тебя Заводной Птицей. Тоже язык

сломаешь, но все же гораздо лучше, чем Тору Окада.

-- Спасибо.

Девчонка изменила позу: уселась на стул с ногами и уткнулась

подбородком в колени.

-- А тебя как зовут? -- поинтересовался я.

-- Мэй Касахара. Мэй... это от месяца май.

-- Ты родилась в мае?

-- Чего спрашивать? Вот было бы смеху, если б я родилась в июне, а меня

вдруг назвали Мэй.

-- И то правда. Как я понимаю, в школу ты так и не ходишь?

-- Я долго за тобой наблюдала, Заводная Птица, -- проигнорировала мой

вопрос Мэй. -- Из комнаты в бинокль видела, как ты вошел через калитку. У

меня всегда под рукой маленький бинокль, чтобы наблюдать за дорожкой. Ты,

наверное, не знаешь: здесь разные люди ходят. И не только люди. Животные

тоже. А что ты здесь делал все это время, пока сидел один?

-- Да ничего особенного, -- сказал я. -- Думал о прошедших днях,

свистел.

-- Ты какой-то чудной, -- заявила Мэй Касахара, грызя ногти.

-- Вовсе нет. Все люди так поступают.

-- Может быть. Но кроме тебя, никто не ходит специально для этого к

соседям, в пустой дом. Если делать нечего, то думать о прошедших днях и

свистеть можно и в своем саду.

В ее рассуждениях была железная логика.

-- Ну как? Нобору Ватая еще не вернулся домой? -- спросила Мэй.

Я покачал головой:

-- А тебе после нашей встречи он на глаза не попадался?

-- Коричневый, полосатый, кончик хвоста чуть изогнут? С тех пор я тоже

его ищу, но что-то не видно.

Мэй вытянула из кармана шорт пачку "Хоупа", прикурила от спички. Сделав

несколько затяжек, посмотрела мне в лицо:

-- Слушай, у тебя волосы не выпадают? Я непроизвольно провел рукой по

волосам.

-- Да не здесь, -- сказала девушка. -- У лба. Тебе не кажется, что они

растут чересчур высоко?

-- Как-то не замечал.

-- Зато я заметила. Вот здесь ты и начнешь лысеть. Волосы будут

отступать все выше и выше. Вот так. -- Мэй крепко схватила себя за волосы,

оттянула назад и показала мне открывшийся белый лоб. -- Обрати на это

внимание.

Я дотронулся до волос на лбу. Вроде их действительно поубавилось. А

может, только воображение. Мне стало немного не по себе.

-- Ты говоришь: обрати внимание. А что, по-твоему, надо делать?

-- Здесь ничего не поделаешь, -- сказала Мэй. -- Против облысения нет

средств. Человек, которому судьба облысеть, все равно облысеет, когда придет

его время. И ничем это не остановишь. Вот говорят: чтобы не было лысины,

волосам нужен хороший уход. Но это все неправда. Самое настоящее вранье.

Сходи на вокзал Синдзюку и посмотри на бродяг, которые там спят. Ни одного

лысого не найдешь. Думаешь, они каждый день моют голову шампунем "Клиник"

или "Видал Сэссон"? Или втирают какой-нибудь лосьон? Косметические фирмы что

хочешь скажут, чтобы выкачать деньги из таких, как ты.

Ее слова произвели на меня впечатление.

-- Твоя правда, -- сказал я. -- И откуда ты столько знаешь о лысинах?

-- Я уже довольно долго подрабатываю тут по соседству в одной фирме,

где делают парики. В школу я не хожу, свободного времени -- навалом.

Заниматься приходится анкетами, опросами и прочей ерундой. Поэтому я все про

лысых знаю. У меня полно об этом всякой информации.

-- Хм!

-- Но знаешь, -- продолжала девчонка, бросив на землю окурок и наступив

на него, -- в этой фирме строго запрещено говорить "лысый" или "плешивый".

Вместо этого нужно сказать "у человека фолликулярные проблемы". "Лысый" --

это дискриминационный термин. Каково, а? Я как-то ляпнула "человек без

растительности на голове", так они там чуть с ума не посходили. "Шутки здесь

неуместны, девушка". Они все такие серье-е-езные. Во как. Люди вообще ужасно

серьезные.

Я достал из кармана карамельку, бросил ее в рот и предложил такую же

Мэй. Она покачала головой и вынула из пачки новую сигарету.

-- Послушай, Заводная Птица! Ты ведь безработный? Ничего еще не нашел?

-- Нет пока.

-- Хочешь заняться серьезным делом?

-- Конечно, -- ответил я и тут же засомневался, хочу или нет. -

Впрочем, не знаю. Наверное, надо подумать. Я сам толком не знаю. Понимаешь,

это трудно объяснить.

Покусывая ногти, Мэй Касахара пристально посмотрела на меня и сказала:

-- Знаешь, Заводная Птица, давай как-нибудь вместе сходим в эту фирму.

Платят так себе, зато работа простая и график свободный. Ну как? Да ты не

думай! Просто попробуй. Может, после этого легче будет разобраться в своих

делах. Попробуй, хоть для смены обстановки.

"А что? Наверное, было бы неплохо", -- подумал я.

-- Вообще-то неплохая мысль.

-- Здорово! В следующий раз я за тобой зайду. Где твой дом?

-- Объяснить непросто. Надо идти по дорожке, повернуть несколько раз,

пока слева не окажется дом, где припаркована красная "хонда-сивик". У нее на

бампере наклейка с надписью: "За мир для всего человечества". Наш дом --

рядом, но нет выхода на дорожку, поэтому надо перелезть через блочную стенку

высотой пониже меня.

-- Нормально. Такая высота для меня не проблема.

-- Нога больше не болит?

Девушка вздохнула и выпустила струю табачного дыма.

-- Ничего. Все в порядке. Я нарочно хромаю, чтобы в школу не ходить.

Притворяюсь перед предками. Так и привыкла. Теперь хромаю, даже если никто

не видит, когда я одна в комнате. Я вообще педантка. Как говорится, если

хочешь обмануть кого-нибудь -- сначала обманись сам. Ну да ладно. А ты

смелый, Заводная Птица?

-- По-моему, не очень, -- ответил я.

-- А как насчет любопытства?

-- Любопытство -- другое дело. Есть немного.

-- А ты не думаешь, что смелость и любопытство имеют много общего? --

спросила Мэй. -- Где смелость, там и любопытство, где любопытство, там

смелость. Скажешь, не так?

-- Хм! Действительно, сходство имеется. Бывает, пожалуй, что смелость и

любопытство сливаются вместе, как ты сказала.

-- Например, когда тайком забираешься в чужой дом?

-- Вот-вот, -- сказал я, перекатывая под языком карамельку. -- Похоже,

что в такие минуты любопытство и смелость идут вместе. Иногда любопытство

вытаскивает за собой смелость и подгоняет ее. Но обычно любопытство

скоротечно и быстро проходит -- в отличие от смелости. Любопытство -- что-то

вроде приятеля, которому не можешь полностью довериться. Лишь зажигает тебя

и в какой-то момент бросает. И после этого приходится действовать в

одиночку, собрав все свое мужество.

Мэй чуть задумалась.

-- Да... Можно, наверное, и так сказать. -- Она поднялась со стула,

отряхнула шорты и посмотрела на меня сверху вниз.

-- Послушай, Заводная Птица, ты не хочешь посмотреть колодец?

-- Колодец? -- поинтересовался я. Какой еще колодец?

-- Тут есть высохший колодец. Он мне нравится. В какой-то степени.

Хочешь взглянуть?

X x x

Мы прошли через сад и, обойдя дом сбоку, оказались у колодца. Метра

полтора в диаметре, он закрывался круглой крышкой из толстых досок. Сверху

крышка была придавлена парой бетонных блоков. Возле колодца, стенки которого

возвышались над землей примерно на метр, как часовой на посту, стояло старое

дерево. Как оно называлось, я не знал. Колодец, как и все, что принадлежало

этому дому, казалось, уже давно был заброшен. Здесь ощущалось нечто такое,

что я бы назвал "полной потерей чувствительности". Складывалось впечатление,

что стоит человеку отвести взгляд от этой картины, как изображенные на ней

неодушевленные предметы станут еще неодушевленнее.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что колодец гораздо старше

остальных построек. Похоже, его выкопали задолго до того, как возвели дом.

Даже деревянная крышка выглядела очень старой. Стенки колодца были

зацементированы, но, очевидно, цементный раствор для прочности положили на

прежнюю конструкцию. Даже дерево рядом с колодцем всем своим обликом

подчеркивало, что появилось на этом месте гораздо раньше соседей.

Я опустил на землю бетонный блок, снял одну из половинок дощатой крышки

и, опершись руками о край, перегнулся и заглянул внутрь. Дна, однако, видно

не было. Колодец, похоже, был глубокий -- его нижняя часть утопала в

темноте. Я принюхался -- изнутри шел слабый запах плесени.

-- Воды нет, -- сказала Мэй. -- Колодец высох.

"Птица, которая не умеет летать, колодец без воды, -- думал я. --

Дорожка, которая кончается тупиком. И еще..."

Девчонка подняла валявшийся под ногами обломок кирпича, бросила его в

колодец. Чуть погодя оттуда донесся слабый сухой звук. И больше ничего. Звук

был такой хрупкий, что его, казалось, можно искрошить в руках. Выпрямившись,

я взглянул на Мэй и спросил:

-- Почему здесь нет воды? Сама высохла? Или кто-то специально засыпал?

Девчонка пожала плечами:

-- Если его засыпали, то должны были завалить до самого верха. Какой

смысл оставлять дырку в земле? Это опасно -- кто-нибудь может туда

свалиться. Так ведь?

-- Пожалуй, что так, -- признал я. -- Скорее всего колодец просто

почему-то высох.

Мне вдруг вспомнились давнишние слова Хонды: "Когда нужно будет

подыматься, найди самую высокую башню и заберись на верхушку. А когда нужно

будет двигаться вниз, отыщи самый глубокий колодец и опустись на дно".

Выходит, колодец я уже нашел.

Я снова наклонился и просто так, ни о чем не думая, посмотрел в

темноту. Надо же! В таком месте, в такой день существует такая глубокая

тьма. Я откашлялся и сглотнул. Мне почудилось, что прозвучавший во тьме

колодца кашель исходит от кого-то другого. Во рту еще оставался привкус

лимонных карамелек.

X x x

Я накрыл колодец крышкой и положил на место блок. Взглянул на часы.

Почти полдвенадцатого. В обеденный перерыв надо позвонить Кумико.

-- Мне нужно идти.

Мэй скорчила недовольную гримасу:

-- Иди, иди, Заводная Птица. Лети домой.

Мы пересекли участок; каменная птица все так же смотрела в небо своими

высохшими глазами. Небо же по-прежнему было затянуто пеленой серых туч без

единого просвета, но дождь уже кончился. Мэй выдернула из земли пучок травы

и подбросила вверх. Ветра не было, и травинки, рассыпавшись в воздухе, упали

к ее ногам.

-- До заката еще полно времени, -- сказала девчонка, не глядя на меня.

-- В самом деле, -- откликнулся я.