Первое письмо

Выйдя однажды в полдень на веранду, м-р Синнетт обнаружил, что мадам Блаватская, спустившаяся раньше всех к чаю, сидит там одна. На несколько мгновений м-р Синнетт задержался в дверях, не решаясь побеспокоить ее. Ему не терпелось узнать хоть что-нибудь о судьбе своего письма, которое она передала, но он медлил. Мадам Блаватская сидела неподвижно, глядя куда-то вдаль и как будто к чему-то прислушиваясь; Синнетт решил, что она ждет какого-то сообщения от одного из членов Братства. Он уже собирался удалиться, когда она заметила его.

― Мистер Синнетт! – воскликнула она. – Хорошо, что вы пришли. Я уже узнала, что ваше письмо достигло адресата и вы получите на него ответ.

Эта новость повергла его в крайнее изумление. В этот момент он как никогда прежде был близок к тому, чтобы потерять свою обычную невозмутимость. Он был изумлен и глубоко потрясен услышанным. И в то же время радость его была настолько велика, что он не смог удержаться от восторженного восклицания.

Однако ему быстро удалось подавить этот первый импульс, после чего он сказал:

— Это же просто великолепно, мадам Блаватская! – но затем его нетерпение все-таки прорвалось
наружу.

— И как вы думаете, когда...

Улыбаясь, она покачала головой.

— Не знаю, но не думаю, что вам придется ждать долго.

Неожиданно у него зародилось сомнение: а достаточно ли ясно и убедительно ему удалось изложить в письме свои предложения. В его мозгу немедленно возникли новые, подкрепляющие его идею аргументы, которые он решил также изложить в письменном виде и попробовать уговорить Е.П.Б. передать второе письмо, как и первое. Однако в этот момент он ничего не сказал, не зная, как она это воспримет, и подумал, что лучше будет сначала написать письмо, а уж затем попросить о его передаче. В худшем случае она просто откажет.

В это время появились жена Синнетта и полковник Олкотт, до этого беседовавшие в библиотеке; слуга принес на подносе чай, и вся компания перешла к оживленному разговору на обычную для тех дней тему: о происходивших в то время удивительных событиях.

Миссис Синнетт повернулась к Полковнику со счастливой улыбкой на лице.

—Полковник Олкотт как раз рассказывал мне о том, что сегодня до него дошли хорошие новости, – сказала она.

―Да, – подтвердил Олкотт, вынимая из кармана какое-то письмо, – вот то, что я уже давно
ожидал. Тебе это понравится, Е.П.Б.

Он наконец-то получил письмо от секретаря индийского правительства Т. М. Дюранда, в котором говорилось, что надзор, установленный за ними со дня их приезда в Индию, снят и что это было сделано "вследствие интереса, проявленного к ним со стороны президента Соединенных Штатов Хейза и госсекретаря его Правительства..."1.

Эта новость принесла облегчение всем, а миссис Синнетт добавила, что лично для нее с самого начала было непонятно, как это можно было подозревать в наличии политических мотивов двух человек, посвящающих себя без остатка служению такому благородному и возвышенному делу, как Теософское Общество.

— Но, – добавил Олкотт, широко улыбнувшись, – мистер Дюранд особенно подчеркивает, что эта акция ни в коем случае не связана с отношением правительства к самому Теософскому Обществу.

― Ну, на это и не приходилось рассчитывать! – сказала Е.П.Б., подводя итог, и хотя все продолжали улыбаться, присутствующим было ясно, что она абсолютно права. В душе Синнетт был уверен, что эту проблему можно было решить намного проще, если бы эти двое из Америки вели себя более осторожно и действовали более искусно, но будучи джентльменом, он не стал указывать им на это.

При первой же возможности он откланялся, удалившись в свой кабинет, где составил второе письмо для Махатмы, снабдив свои первоначальные доводы более весомыми и, как он считал, более убедительными аргументами. Довольный своей работой, он в тот же вечер вручил письмо Е.П.Б. с просьбой передать его вслед за первым. К его удивлению, она не стала возражать, хотя и наградила его весьма лукавым взглядом.

Весь следующий день он пытался, скрывая свое нетерпение, вообще не смотреть на нее. Он все еще не знал, чего ему следует ожидать, хотя она и уверила его в том, что Махатмы не станут отправлять свой ответ по почте.

Письмо появилось на удивление просто: он нашел его лежащим на своем письменном столе.

Синнетт был в полном недоумении, как оно туда попало. Он был совершенно убежден, что Е.П.Б. в эту комнату не входила, и, насколько он знал, в этот день она постоянно находилась на людях.

Письмо было написано в монастыре Толинг – в Тибете, недалеко от границы; оно занимало шесть исписанных с обеих сторон листов бумаги2.

Первым желанием Синнетта было пробежать глазами сразу весь текст от начала до конца, но он подавил в себе этот первоначальный порыв и приступил к тщательному изучению написанного с самого начала.

"Уважаемый Брат и Друг". От первой же фразы у него едва не перехватило дыхание. "Опыт с газетами – немыслим как раз потому, что он заставил бы замолчать всех скептиков".

На секунду он оторвался от письма, будучи не в силах читать дальше; слишком сильным было потрясение. Этого он ожидал менее всего. Его план представлялся ему идеальной возможностью устранить всякое сомнение в существовании Махатм и их способностях, и казалось, что сами Махатмы должны были бы с готовностью его принять. Он и представить себе не мог, что это не соответствовало их желаниям. И тут ему захотелось узнать почему.

Его собеседник был настроен весьма скептически: "... единственным спасением для истинных знатоков оккультных наук является скептицизм общественности; шарлатаны и плуты служат естественным щитом для "адептов". Гарантией безопасности общества является то, что мы держим в секрете все те страшные виды оружия, которые были бы использованы против него*..."3

К принятию такой точки зрения Синнетт пока не был готов. Ему уже доводилось встречаться с подобной скрытностью со стороны тех индийцев, которые, как он подозревал, знали кое-что о своей древней традиции, и эта скрытность всегда несколько раздражала его. Такими ли уж ценными или опасными были эти знания, чтобы о них нельзя было поведать такому образованному европейцу, как он.

Синнетт вновь вернулся к письму. Далее приводилась еще одна причина отказа от его предложения. Ока касалась как самого Синнетта, так и Е.П.Б.

Махатма указывал на то, что результаты подобного феномена были бы катастрофическими: наука оказалась бы не в состоянии объяснить его и, как следствие, полностью отказалась бы его принять. А массы истолковали бы феномен как чудо, и вся эта затея превратилась бы в "роковую ловушку". Последствия отразились бы не только на том, "кто открыл дверь" (то есть на самом Синнетте), но и на Е.П.Б., снискав ей дурную славу и, вследствие этого, превратив ее в объект поношений и клеветы4.

"И чего же еще, – прочел Синнетт, – следует ожидать тем, кто собирается привнести в мир подобное новшество? Человеческое невежество приведет к тому, что если в него даже и поверят, то припишут тем темным силам, в существование которых еще верят добрые две трети человечества"5.

Кроме того, корреспондент Синнетта указывал на то, что появление номера "Пионера" в Лондоне в день его публикации, являвшееся частью его плана, поставило бы под угрозу его (Синнетта) собственную жизнь.

"... и поскольку науке пока еще есть чем заняться, – говорилось далее в письме, – а в сердцах большинства людей жив еще религиозный догматизм, то бытующие в мире предрассудки следует преодолевать шаг за шагом, а не молниеносным броском"6.

Далее следовало аргументированное рассуждение об исторических событиях, иллюстрирующих выше приведенные доводы, и о людях, в них участвовавших.

Синнетта поразила эрудированность автора: так он снова и снова натыкался на примеры, которые заставляли его изрядно покопаться в своей памяти, чтобы удостовериться в их истинности, а он считал себя человеком более начитанным, чем любой средний англичанин его класса.

Но, как выяснилось при дальнейшем прочтении письма, список аргументов этим не исчерпывался.

"Вот то, что касается науки, насколько мы с ней знакомы, – продолжал Махатма. – Что же касается человеческой природы в целом, она и сейчас – абсолютно та же, какой была и миллион лет назад: предрассудки, замешанные на эгоизме, всеобщее нежелание отказываться от привычного порядка вещей и менять свой образ жизни и мышления (а ведь это необходимое условие для изучения оккультизма). Сюда же можно добавить еще и гордыню и упорное неприятие истины, если она противоречит традиционному представлению о вещах, – таковы характеристики вашего века... Так каковы же будут результаты всех этих удивительных феноменов, если, предположим, мы согласимся их произвести? Даже если они будут успешными, порожденная ими опасность будет расти пропорционально их успеху. И вскоре нам не останется ничего другого, как продолжать в том же духе – и даже crescendo – производить феномены или же погибнуть в этой бесконечной борьбе с предрассудками и невежеством, будучи сраженным своим же собственным оружием.

Нам придется демонстрировать подобные опыты один за другим; и каждый последующий феномен должен был бы выглядеть все более впечатляющим, чем предыдущий"7.

Синнетт вынужден был признать, что эти слова выглядят вполне справедливыми. Он не был склонен к глубокому самоанализу, но все же сознавал, что и ему самому не было полностью чуждо стремление ко все более и более впечатляющим феноменам. Вся разница, как считал он, заключалась в том, что сам он был полностью убежден и стремился убедить других. И несмотря на все, сказанное Махатмой о скептицизме, он все-таки желал сокрушить его. Разве сам он поначалу не был скептиком? И к тому же он не пытался употребить свое новое знание кому-либо во зло! Так почему бы не попытаться убедить и прочих скептиков?

Ему захотелось переговорить обо всем этом с Хьюмом, который знал о его первом письме и знал также, что ему был обещан ответ. "У Хьюма есть свои недостатки, – рассуждал Синнетт, – и главный из них – это неспособность вообразить ситуацию, если она не касается непосредственно его самого". Однако же интеллекта ему было не занимать, и если бы он признал, что его (Синнетта) мнение ни в чем не является ошибочным, то этим он мог хотя бы убедить Синнетта в том, что его аргументы действительно представляются неоспоримыми.

Синнетт обратил внимание на замечание Махатмы о том, что он не сможет ответить на его второе письмо, "не посоветовавшись предварительно с теми, кто обычно контактирует с европейскими мистиками. Более того, это мое письмо уже дает ответы на многие вопросы, намеченные в Вашем последнем письме; но, одновременно с этим, оно принесет Вам и разочарование"8.

В конце письма Махатма предлагал Синнетту "поведать публике о некоторых документально подтвержденных феноменах, произведенных в Симле за время визита мадам Блаватской, дав для начала усвоить ей хотя бы это".

Синнетт уже опубликовал рассказ о таинственном возвращении миссис Хьюм ее потерянной броши, истинность этого рассказа подтвердили девять свидетелей, включая его самого и Пэйшенс9.

Но этот рассказ, по словам Махатмы, "будучи единственным... становился абсолютно бесполезным". Он извинялся за то, что осмеливается давать советы, но дополнял при этом: "Это накладывает на Вас священную обязанность просвещать публику, готовить ее к грядущим более широким возможностям, постепенно открывая их глазам свет истины. Один хорошо известный людям свидетель стоит десяти свидетелей, мало кому известных; а если кто и известен в Индии своей честностью, то это редактор "Пионера"".

Заканчивалось письмо ободряющей фразой:

"Дерзайте и работайте для начала с тем материалом, который есть у Вас под рукой, а затем мы сами предоставим Вам все необходимые данные".

Синнетт вынужден был признать, что это письмо одновременно и воодушевило, и разочаровало его. Пережив, фактически, смерть надежд, предвкушения блестящей реализации своего оригинального плана, он почувствовал себя каким-то опустошенным. Он вынужден был признать обоснованность некоторых аргументов Махатмы; и в то же время полной убежденности в его правоте у него не было. Кроме того, некоторые доводы Махатмы его очень удивили. Интересно было бы послушать, что скажет о них мадам Блаватская.

Он успел только показать это письмо Пэйшенс, но до обсуждения дело не дошло – их пригласили к обеду.

Синнетт намеренно не упоминал о письме за столом, поскольку ждал более подходящего случая для обсуждения накопившихся у него вопросов.

Позже, когда вся компания собралась в гостиной за кофе, к ним присоединился А. О. Хьюм, специально заглянувший узнать, получил ли Синнетт ответ на свое письмо. И только тогда Синнетт попросил Е.П.Б. помочь ему разобраться с некоторыми замечаниями. Та с готовностью согласилась.

Он спросил, знала ли она о том, что ответ уже пришел, поскольку сама она ни словом о письме не обмолвилась. И услышал в ответ:

― Так вы его уже прочли?

Произнеся эти слова, она присела на стул, взяв своей изумительно изящной формы рукой чашечку и блюдце; другая рука при этом была слегка приподнята, выражая вопрос.

Грациозность этого жеста очаровывала, и Синнетт подумал: "А ведь она аристократка до кончиков волос! Не следует забывать об этом ни на минуту!"

Вслух же он сказал:

— Да, я чрезвычайно благодарен вам за вашу услугу. Но кое-что меня удивило.

— Только "кое-что"? – спросила она с улыбкой. – Меня, как правило, удивляет в поведении Учителей очень многое. Но не отчаивайтесь, – я помогу вам, если смогу.

Он перебирал находившиеся в его руках листы письма.

— Прежде всего, – сказал он, – меня интересует само письмо, – откуда и как оно появилось? Такое впечатление, что чернила как будто впечатаны в бумагу каким-то странным образом. К тому же это письмо как будто писали несколькими разными почерками, а подпись и вовсе не похожа ни на один из них. И подписано – "Кут Хуми Лал Сингх".

— Да, – ответила она задумчиво, – благословенный Кут Хуми.

Он оторвался от письма, заинтригованный почтительностью, прозвучавшей в ее голосе.

— Если ваша переписка продолжится, – добавила она, загадочно улыбнувшись, – то он, несомненно, будет обходиться и без "Лал Сингх"10.

— Да? – спросил было он, но она, похоже, была не склонна к дальнейшим объяснениям.

Синнетт продолжил:

— Похоже, что многие места в тексте изменены или исправлены. Все это кажется мне весьма любопытным.

— Возможно и так, – согласилась она. – Объяснить это одновременно и просто, и сложно.

Она на секунду задумалась.

—Как бы вам это объяснить? Видите ли, у Махатм очень мало свободного времени. На их
плечах лежит огромная ответственность, причем не только за такие небольшие группы, как наша с
вами, и даже не за одно только Теософское Общество, хотя это тоже их Общество. Письма, подобные
Вашему, обычно записывает под диктовку чела или даже несколько чела, – отсюда и подмеченный вами
разнобой в каллиграфии. Чернила выглядят впечатанными в бумагу потому, что их действительно на
нее осадили. Слова перенесены на бумагу, а не написаны на ней11.

Все присутствующие смотрели на нее с удивлением и ожиданием.

— Что это означает, мадам? – поинтересовался Хьюм.

— Это занимает меньше времени, чем обычное письмо, по крайней мере для самого Учителя, –продолжила она, – хотя описание этого процесса могло бы создать иное впечатление. Это делает чела, магнетически связанный с Махатмой. Махатма создает ясный умственный образ слов – реальное умственное изображение формы написания букв – и направляет его в разум чела, используя кроме того магнетическую силу чела для перенесения букв на страницу. А материал, из которого состоят буквы – он может быть красным, синим или черным, – берется из астрального света. Всем этим процессом руководит Махатма, благодаря своей огромной магнетической силе, а также своей могучей силе воли.

Теперь уже на лицах всех присутствующих читалось недоумение, и Синнетт спросил:

— Я не совсем понял, что вы говорили об астральном свете. Как может Махатма что-либо из него получать?

— Чтобы полностью это понять, надо быть ясновидящим, – энергично произнесла она. – Все вещи, растворяясь, превращаются в астральный свет, поэтому воля мага может снова вызвать их к жизни12.

Она вопросительно посмотрела на Синнетта.

— Вы не будете возражать, если я взгляну на написанное?

— Конечно, нет, – отозвался он и передал ей письмо.

Она быстро просмотрела его и вернула Синнетту.

— Большая часть письма написана его собственным почерком – почерком Учителя Кут Хуми. Я говорю "почерком", потому что он представлял себе это письмо так, как будто сам писал его. У буквы "t" – длинная поперечная палочка, а над каждой буквой "т" – горизонтальная черточка. Это, несомненно, его почерк13. К тому же вы, должно быть, заметили, – добавила она, – что Учитель Кут Хуми превосходно владеет английским.

— Прочитав это письмо, невозможно было прийти к иному выводу, – заметил Синнетт с улыбкой. – Он что-то говорит о какой-то английской школе. Вот здесь, "Roma ante Romulum fuit" - вот аксиома, которой нас учили в ваших английских школах"14 – прочел он.

— Он обучался в нескольких европейских университетах, – сказала Е.П.Б.15

— Похоже, что он получил хорошее образование, особенно в области науки и классической литературы.

— Но скажите мне, – вмешался в разговор Хьюм, – что касается этого осаждения слов на
бумаге. Перечитывает ли Махатма то, что было сделано его – чела, чтобы убедиться в правильности написанного?

— Да, конечно. Отсюда и те исправления, которые заметил м-р Синнетт. Конечно же, все значительно упрощается, если чела знает английский. Иногда чела может сам написать все письмо или перенести его на бумагу, если ему это по силам, и Махатма при этом ему ничего не диктует; хотя ученик может сделать это только с разрешения или по распоряжению Махатмы, когда он и сам знает, что тот хотел бы сказать16.

— Я склонен думать, – продолжал Хьюм, – что ошибок при этом должно стать еще больше.

― Вполне возможно, – согласилась она, – хотя Махатмы обычно тщательно проверяют, не искажена ли где-нибудь их мысль. К тому же, если бы у вас был хоть какой-нибудь опыт передачи мысли на расстояние, то вы знали бы, что тот, кто принимает чужую мысль, или иначе сказать – ментальный образ, картину, – часто видоизменяет ее в соответствии со своими мыслями, перекладывает ее на собственные слова и фразы, то есть вносит в нее какие-то свои коррективы. Поэтому и приходится еще раз проверять и исправлять письма, но если сама мысль передана верно, то фразы в этом случае, как правило, не корректируются17.

— Здесь есть еще одно высказывание, которое особенно меня заинтересовало, – сказал Синнетт, – хотя, безусловно, меня в высшей степени заинтересовало все это письмо, но вот здесь Махатма пишет, что он "очень внимательно слушая" наш разговор, недавно состоявшийся у Хьюма. Как вы это объясните?

— Я полагаю, что следует понимать это буквально, так, как здесь написано, – ответила она с улыбкой. – Возможно, он действительно слушал. Для него это никакого труда не составляет.

— Знаешь, Хьюм, – Синнетт обратился к своему приятелю, – он говорит, что "с точки зрения экзотерической мудрости" наши "аргументы – безукоризненны", но "когда придет время, и вам будет позволено непосредственно увидеть мир эзотеризма, с его законами, основанными на математически точном предвидении будущего; когда вы заранее сможете предусматривать результаты своих действий, которые вы сейчас совершаете, исходя из собственных желаний и собственной воли (будучи не в силах, однако, контролировать их последствия, которые в силу этого, довлеют над вами), – только тогда вы оба поймете, почему непосвященным наши действия представляются не достаточно мудрыми, если не сказать больше – откровенно глупыми". Вот так-то, и, пожалуй, я не рискну судить об этом.

— Ну разве что с этой точки зрения, – сказал Хьюм, давая понять, что пока остается при своем мнении.

— Мадам Блаватская, – добавил он, – я думаю сам написать письмо Махатме. Не окажете ли вы мне любезность проследить, чтобы это письмо дошло до адресата?

Она довольно долго смотрела на него, раздумывая.

— Хорошо, я сделаю все, что смогу, – был ее ответ.

— Должен признать, – сказал Синнетт, – я весьма разочарован тем, что Махатма не счел полезным принять мое предложение. И я до сих пор не могу понять, какой смысл в том, чтобы защищать скептиков.

— Но, Перси! – воскликнула Пэйшенс своим мягким музыкальным голосом (до этого она, как и Олкотт, была лишь молчаливым слушателем происходящего разговора). – Я не думаю, что он призывает защищать скептиков. Он только указывает, что в наше время скептицизм – это реальность, – да и не только в наше время, так было всегда, если уж на то пошло, – и этот скептицизм является естественной защитой против вредоносного использования знания. Если ты не веришь в реальность чего-либо, то и не пытаешься этим заниматься. По крайней мере, я так понимаю его слова. Или, может быть, я ошибаюсь? – обратилась она к Е.П.Б.

— Нет, дорогая, вы абсолютно правы. Несомненно, самой большой опасностью для всего мира было бы передать знание в руки того, кто преследует неправедную цель. И скептики, в какой-то мере, предохраняют нас от этого.

— К тому же, – продолжила Пэйшенс, – Учитель говорит, что мы уже успели увидеть больше феноменов, чем большинство людей может увидеть даже за несколько лет. Об этом в письме сказано довольно много. Перси, пожалуйста, прочитай тот абзац, в котором говорится о "божественных силах" и о довольно поверхностном интересе людей к этим вещам.

Синнетт с готовностью отыскал в тексте соответствующий фрагмент.

— Он говорит, что успех любого предприятия, подобного тому, что предложил я, будет "целиком зависеть от тех глубинных и наиболее сокровенных вопросов, которые оно может пробудить в умах людей, – от божественных сил в человеке и от способностей, заложенных в его природе". Но он не считает, что эти факторы волнуют слишком многих.

И тут впервые, с присущим ему практическим оптимизмом, заговорил полковник Олкотт.

— Это и есть работа Теософского Общества, – сказал он, – пробуждать мир к восприятию этой великой истины и подводить под эту истину моральное и этическое обоснование. Об этом тоже нельзя забывать, если мы действительно хотим принести пользу миру.

Хьюм с какой-то жалостью посмотрел на Полковника и сказал:

— Пробудить мир – это очень непростая задача. Для этого прежде всего необходим кто-то, кто мог бы передать эти идеи интеллигентным и образованным европейцам.

То, каким тоном он это произнес, ясно давало понять, что он не считал Олкотта и мадам Блаватскую подходящими для этой цели людьми.

Полковник, казалось, слегка смутился, но ответил решительно:

— Так будет, мистер Хьюм. Когда-нибудь так обязательно будет.

— Но путь к этому будет мучительным, – сказала Е.П.Б., – невозможно безболезненно избавиться от старых стереотипов, хотя мне бы очень хотелось, чтобы все было иначе.

— И мне тоже, дорогая мадам Блаватская, – сказала Пэйшенс, дотронувшись до руки Е.П.Б. – Ведь мы хотим, чтобы абсолютно все были довольны и счастливы, не правда ли? Но когда мы всем
довольны, то не склонны работать над собой.

Е.П.Б. одарила ее своей всепобеждающей и сочувствующей улыбкой.

— Я не думаю, что вам необходимо много работать над собой, – сказала она с нежностью. – Ну что ж, мистер Синнетт, удовлетворены вы своим первым письмом?

— Удовлетворен? – он на секунду задумался. – Я не думаю, что это подходящее слово. Конечно, я признаю, что оно меня несколько разочаровало, но в то же время и заинтриговало. И мне бы хотелось на него ответить. С вашего позволения, мадам?

— Несомненно, – уверила она его, – я буду счастлива служить вам в качестве почтового ящика столько, сколько смогу.

— Я полагаю, ты позволишь мне сперва ознакомиться с этим письмом, Синнетт? – спросил
Хьюм, который был в курсе происходивших в последние недели событий и потому имел свои причины желать, чтобы его продолжали держать в курсе дел.

—Конечно. Так я и намеревался поступить. А после того как ты его прочтешь, мы должны будем
обсудить его.

— И договориться о дальнейшем направлении наших действий, – сказал Хьюм, тем самым беря
инициативу в свои руки.

— Мне кажется, я должна вам кое о чем напомнить, – поспешно вставила Е.П.Б. – Вы помните,
наверно, что Махатма признает, что его действия часто могут казаться вам глупыми? И потому иногда
довольно сложно преодолеть пропасть между их и нашим миром. Вы можете порой не понимать смысл
его действий, но, пожалуйста, помните также, что он обязан подчиняться правилам, по которым Братство живет уже тысячелетиями и которые иногда запрещают ему посвящать вас во все подробности своей деятельности. Я надеюсь, вы будете помнить об этом в случае, если ваша переписка будет продолжаться.

Заметив, что лицо Хьюма приняло насмешливое выражение, Пэйшенс снова поспешила прервать паузу.

― Я надеюсь, мы все будем помнить, что в этих вопросах мы пока что новички. А теперь, кому принести еще кофе?

Возобновлять разговор о письмах никто не стал, и беседа перешла на другие темы.

Уходя, Хьюм взял письмо Махатмы, пообещав Синнетту вернуть его на следующий день. С его уходом общее напряжение, казалось, несколько ослабло, и они вернулись к непринужденному обсуждению того, о чем говорил Учитель.

— А я нахожу это письмо весьма оптимистичным, – сказала Пэйшенс, – несмотря на то, что Учитель обо всем говорит честно и реалистично или даже, напротив, благодаря этому. И особенно мне понравилось, Перси, что он так высоко ценит твою честность.

— Только как редактора "Пионера", – напомнил он ей с улыбкой.

— Нет, как человека, – настаивала она, – а то, что ты еще и редактор "Пионера" – это только частный случай. Дорогая мадам, – обратилась она к Е.П.Б., – мы так благодарны вам за вашу доброту. Даже не знаю, как выразить вам нашу огромную признательность за то, что вы приобщили нас к этому знанию, и за то, что вы помогли Перси обратиться непосредственно к самому Учителю?

— Вас, я вижу, скептицизм не беспокоит, – сказала, смеясь, Е.П.Б.

— Ни в коей мере. И не думаю, что когда-нибудь он у меня появится. Все это выглядит так естественно, так правдоподобно.

Синнетт отметил про себя, что хотя он и не готов пока принять все это целиком, но, по крайней мере, в существовании Братства он уже не сомневается. Главное, что беспокоило его сейчас, – это вопрос о том, как долго он сможет соглашаться с точкой зрения Махатм.

_____________