Глава 12. Сарита боролась против этой жаркой, удушающей темноты с гневом столь сильным, на который было способно только животное пойманное в капкане

Сарита боролась против этой жаркой, удушающей темноты с гневом столь сильным, на который было способно только животное пойманное в капкане. Зубы ее вонзились в железную руку ее похитителя. Тогда на лицо ей натянули одеяло, а рот заткнули. Сарита почувствовала, что задыхается, и перед глазами заплясали черные точки. Она перестала бороться, и давление на нее тут же ослабло.

Поэтому больше она уже не смела двигаться, боясь, что это может быть истолковано, как попытка к сопротивлению.

Сариту охватила злость на собственное недомыслие. Как могла она не предвидеть встречу с Тариком? Ей следовало надеть на себя одежду женщин Альгамбры… Следовало немедленно пойти горной дорогой. Никогда не входить в этот город.

Но самообвинениями она ничего не могла изменить. Куда ведут ее? Зачем? Чтобы изнасиловать, убить, ограбить? А может быть, для того, чтобы сделать все вместе? Жизнь ее — жизнь женщины и не правоверной не значит для них ничего. Абул говорил ей об этом. Если она сделает все, что они от нее захотят, даст им все, что они потребуют, будет вести себя так, как одна из их собственных женщин, тогда, возможно, они и не нанесут ей вреда. Но знать это наверное она не могла.

Ее несли очень быстро, похитители ее почти что бежали, и по тому, что мужчины обменивались друг с другом репликами, она поняла, что тот, другой, шел рядом с ним. Как хотела бы она иметь возможность видеть, дышать чистым воздухом, почесать нос, который щекотала шерстяная ткань. Она чихнула — в горло и нос ей забилась пыль от одеяла. Глаза ее наполнили слезы, и соленая влага обожгла щеки.

У нее возникло такое впечатление, что они вошли в какое‑то помещение. Вскоре ее поставили на ноги и стащили одеяло. Оглядевшись, она обнаружила, что находится в каком‑то дворике. Узкие дверные проемы уходили в темноту — возможно, даже на улицу. Сарита утерла слезы, сознавая, что выглядит невероятно испуганной, не находя в себе сил, чтобы противостоять своим похитителям с дерзостью и гордостью. Она могла с вызовом вести себя с Мули Абулом Хассаном, мягким и обходительным, но эти двое были не похожи на него. Наконец, она взглянула на них. Они стояли несколько поодаль от нее с таким видом, будто она их совершенно не интересовала и, по всей видимости, кого‑то ждали.

Один из них бросил на нее взгляд, и Сарита вздрогнула, увидев выражение его глаз. Он смотрел на нее так же безразлично, как и солдат, не позволивший ей выйти за ворота Альгамбры. И она поняла, что ему ничего не стоит использовать свой нож для того, чтобы перерезать ей горло, если почему‑либо он решит, что это нужно сделать. Безразличие было хуже похоти, так как если она для него не более, чем муравей, оружия против него у нее не было. Сарита подумала, что, возможно, ей стоит попытаться сбежать от них, воспользовавшись одним из темнеющих проходов, но они стояли со столь беззаботным видом, что она поняла — побег в данных обстоятельствах вряд ли возможен. Так что лучше в данных обстоятельствах выждать и постараться утихомирить свой страх.

Но кого же они ждали? Через минуту стало все ясно. С задней стороны двора появилась высокая фигура человека в богато расшитом бурнусе, с золотой цепью на шее. При его приближении похитители Сариты поклонились, а он ответил им милостивым кивком. Они обменялись репликами на арабском языке, и он уставился на Сариту. Взгляд его был тяжелым, и Сарита непроизвольно скрестила на груди руки в защитном жесте. Лицо его было совершенно бесстрастно. Через секунду он подошел к ней и взял ее за руку.

— Нет! — Сарита забыла о своем решении смириться, и теперь пыталась освободить руку, не думая о возможных для себя последствиях. Наконец, она достигла желаемого результата. Мужчина отпрыгнул от нее, произнеся что‑то разгневанным тоном. Теперь его лицо уже не было бесстрастным.

Она смотрела на него, как завороженная, ожидая, что он достанет нож и перережет ей горло, потому что на этот раз подле нее не будет никого, кто мог бы его остановить. Но мужчина не подошел к ней больше, а вместо этого что‑то приказал. Тотчас же появился слуга с веревкой, и ее связали.

— Ты ведешь себя очень глупо, — сказал высокий мужчина по‑испански, — ты находишься во владении Ибрагима Салема, христианка. Я собираюсь купить тебя у этих мужчин и, поскольку ты будешь принадлежать мне, тебе стоит вести себя осторожнее.

Сарита только покачала головой, будучи не в силах говорить. Ибрагим Салем тщательно ее осмотрел.

— Думаю, я найду для тебя покупателя, христианка. Волосы этого колера очень привлекательны, хотя… — он отступил назад и посмотрел на нее издали, — ты, как будто, несколько маловата, ладно, там видно будет. — Он достал кожаный кошелек. Один из мужчин сосчитал предложенные ему монеты, кивнул и положил их в карман. Сарита была в ужасе от того, что ее купили, как овцу на базаре.

— Помести ее с остальными, — отдав этот приказ, Ибрагим повернулся и ушел.

Мужчины снова накинули на нее одеяло, оставив, однако, на этот раз голову свободной. Один из них приподнял ее и понес через двор по проходу, который вел в глубину здания. Когда они остановились возле одной из дверей, один из мужчин повернул массивный ключ, распахнул ее, и они оказались в маленькой комнате без окон. Она была освещена всего лишь одной дурно пахнущей масляной лампой. Там были четыре женщины, которые сидели на земляном полу, прислонившись спиной к стене. С ужасом Сарита обнаружила, что все они привязаны к стене железными цепями. Во взглядах их сквозило беспокойство. Она попыталась даже что‑то гневно промолвить, но в душе ее нарастало отчаяние, бездонное, как глубокий колодец. Сарита встала у стены и окинула пристальным взглядом своих компаньонок. Все они были молодыми женщинами, были одеты в мавританские одежды, все имели вид людей, полностью смирившихся со своей скорбной участью, и это охладило пыл Сариты.

— Как вы попали сюда? — спросила она, не надеясь на то, что получит ответ. Но одна из них сказала:

— Мы все проданы Ибрагиму Салему. Меня продал брат, потому что должен был заплатить долг, а ты ведь христианка, не так ли?

— Тебя пленили?

— Да, двое мужчин в городе, — сказала Сарита, а кто такой — этот Ибрагим Салем?

Женщина удивленно посмотрела, будто она спросила о чем‑то известном даже ребенку.

— Ты не знаешь Ибрагима Салема?

Сарита отрицательно покачала головой. В животе у нее забурчало, и она вспомнила, что так и не сумела позавтракать. Ей казалось невозможным думать о еде сейчас, когда она прикована цепью и сидит на грязном земляном полу, как рабыня.

— Он очень крупный торговец рабами, — ответила ей женщина. — Его люди ищут для него рабов по всему царству. Мой брат знал, с кем надо контактировать в нашей деревне.

«Так ее пленили его разведчики», — подумала с унынием Сарита. В этом царстве не было никаких законов, препятствующих извлечению прибыли от продажи женщин.

Неожиданно одна из женщин застонала, раскачиваясь взад‑вперед. Переводчица Сариты, положила ей на колени руку и что‑то тихо пробормотала.

— Она больна? — спросила Сарита.

Женщина покачала головой. — Нет, ее продали в Танжер. Гораздо лучше быть проданной в Гранаде, — добавила она, видя удивление Сариты. — В этом царстве хозяева намного лучше обращаются с рабами. — Женщина сказала об этом так просто, будто считала это само собой разумеющимся.

Открылась дверь и в комнату вошел мужчина, который ничего не сказал, а только поставил на пол миску и корзину с хлебом. В миске оказалась густая каша. Воды и полотенец здесь не было, так что помыть руки было невозможно. Но Сарита была слишком голодной, чтобы беспокоиться о таких вещах. Она последовала примеру остальных и использовала хлеб и собственные пальцы для того, чтобы подцепить клейкую массу. Каша была абсолютно безвкусной, но она даже облизала пальцы, подумав о том, что несколько дней назад ее ничуть бы не обеспокоило то, что они грязные. Она снова села, прислонившись к стене. Полный желудок способствовал тому, что отчаяние ее несколько поубавилось и не стоило предаваться печальным размышлениям. В комнате не было никаких других удобств, кроме дурно пахнущей лампы и не менее дурно пахнущего ведра. Постепенно стоны и плач женщины, проданной в Африку, стали просто невыносимыми.

Женщины между собой говорили на арабском, и узница, знавшая испанский, переводила Сарите, тем самым включая ее в разговор, но все их разговоры главным образом касались покинутых семей и обстоятельств, при которых произошло их пленение. Сарите трудно было участвовать в общей беседе, поскольку суть ее заключалась в безоговорочном принятии каждой из этих женщин своего настоящего положения. Похоже было на то, что они не держали зла на тех мужчин, которые их продали, даже та женщина, которая надоела своему мужу и который избавился от нее, продав ее в рабство.

Сарита подумала, что в данных обстоятельствах ей следовало, пожалуй, бежать скорее к Тарику, нежели от него. По крайней мере, в этом случае у нее были бы некоторые представления о своем будущем, а в племени ее рано или поздно, реабилитировали бы. Подобное будущее казалось светлым по сравнению с той перспективой, которая открывалась теперь перед ней.

Прошло несколько бесконечных, как показалось Сарите, часов, и в комнату вошел человек, для того, чтобы вывести одну из женщин. Он грубо приказал ей что‑то, а затем стал выталкивать из комнаты.

— Куда он ее ведет? — Сариту снова охватил безудержный страх.

За эти часы она уже успела привыкнуть к женщинам, находившимся в комнате.

Может быть, Ибрагим Салем хочет ее кому‑нибудь показать, — объяснила ей женщина, говорящая по‑испански.

— Так мы ждем здесь до тех пор, пока на нас не найдут покупателя? — Сарита постаралась что‑то для себя уяснить. Она поняла, что понемногу начинает выходить из транса.

Женщина кивнула:

— Если у него есть на примете покупатель, то он пошлет за ним, и тот приедет и осмотрит тебя.

Если же нет, то он выставит на следующих публичных торгах.

Сарита дотронулась до железного ошейника — и ее сковал страх. Только сейчас смогла она понять во всей полноте происшедшее с ней.

Ошейник был холодным и тяжелым. Она почувствовала свое единство с женщинами, находившимися в комнате. Но если она разделит с ними их отношение к своему рабству, она разделит с ними и их судьбу.

Женщина, которую увели, больше не появилась. Снова им принесли миску, в которой на этот раз оказались мясо и рис. Снова они подтащили свои цепи, чтобы было удобнее есть, и стали по очереди глотать воду из кувшина. В мясе было больше хрящей, чем мякоти, а утреннее бездействие не способствовало появлению аппетита, поэтому Сарита вскоре вернулась на свое место около стены и прикрыла глаза. Делать ей было теперь нечего, лишь ожидание являлось ее уделом, и она обнаружила, что так, закрыв глаза, может представить себе все, что угодно. А если постараться, то может почувствовать даже тепло от солнца на веках, ароматы трав и высушенных солнцем кустарников, услышать петушиный крик, воркование голубя и шум горной реки.

К тому времени, как дверь открылась снова, она была уже так увлечена своим внутренним миром, что с минуту даже не сознавала того, что перед ней стоит какой‑то мужчина. Он что‑то грубо сказал ей, и она сморгнула, ослепленная светом масляной лампы, показавшимся ей невероятно ярким после той темноты, когда она закрыла глаза.

Мужчина рывком поднял ее. Звякнула цепь, вернув ее к суровой реальности. Расстегнув ее, он подтолкнул Сариту к выходу. Похоже было на то, что на этот раз она должна была идти сама.

Ошейник, надетый на ее шею, не давал усомниться в ее положении, в нем она, конечно же, не могла пытаться бежать. Немыслимо было и думать о побеге человеку, у которого не шею надет железный ошейник раба. И, очевидно, ее сопровождающий отлично это понимал. В движениях его сквозило явное безразличие, отрицающее ее как личность. Для него она была не более как предметом.

Они вошли во двор — Сариту ослепило яркое солнце. Она споткнулась и посмотрела на голубое небо. Солнце было уже низко, должно быть,: день клонился к вечеру. Мужчина снова подтолкнул ее, и она пошла вперед, стараясь не думать ни о чем.

Она не могла сделать ничего, чтобы изменить свою судьбу, единственное, что она могла сделать, — это не отождествлять себя, свою душу со своей оболочкой. Это было необходимо ей, чтобы не деградировать как личности.

Они вошли в мягко освещенную комнату, где на оттоманках возлежали четверо мужчин. На низком столике стояла ваза с шербетом, бокалы и блюдо со сладостями. Стоя в дверях, Сарита почувствовала, что душой находится где‑то далеко‑далеко от места своего телесного пребывания, от той убогой реальности, которая ее окружала. Ибрагим Салем взял ее за локоть, поднял ее волосы, как уже делал это сегодня утром во дворе, и заговорил вкрадчивым голосом. Сарита поняла, что он говорит о ней, расписывая ее достоинства, стараясь продать подороже, точно так же, как делает это на базаре человек, желающий продать скотину.

Она не будет слушать его. Тут один из мужчин сказал что‑то, Ибрагим кивнул и подтолкнул Сариту к оттоманке. Человек, лежавший на ней, снова оглядел ее с ног до головы, потрогал кожу, а потом, поджав губы, кивнул. В этот момент сзади них раздался голос. Сарита узнала его. Он принадлежал Юсуфу. Внезапно душа ее вернулась в тело и она обернулась. Никогда раньше, даже в самых буйных фантазиях, не могла она представить себе, что придет время, и она посмотрит на этого человека с радостью и облегчением. Сердце ее сильно билось, колени подогнулись, и она едва не бросилась ему навстречу. Если Юсуф здесь, значит, Абул нашел ее! И спасет!

Юсуф и Ибрагим обменялись быстрыми репликами. Тут к ним присоединились и другие мужчины, и Сарита поняла, что за нее идет торг. Снова ее захлестнула волна стыда. И зачем только позволила она своей душе вернуться в тело? Стыд и ужас, что Юсуф решит, что она не стоит той цены, которую за нее просят. Но внезапно другие мужчины смолкли, пожали плечами и ушли из комнаты. В ней остались только Ибрагим Салем, Сарита и Юсуф. Он положил на столик горку золотых экю.

Сарита почувствовала сильное унижение. Ибрагим крикнул что‑то, и в комнату вошел мужчина. В руках у него был ключ. С ее шеи сняли железный ошейник. Юсуф отдал что‑то мужчине, и тот кивнул. Это «что‑то» оказалось тонким кожаным плетеным ошейником с железным замочком, который мужчина не замедлил надеть на ее шею. Сарита вскинула руки в протестующем жесте:

— Нет! Снимите!

— Ты теперь принадлежишь калифу, — почти что искренне улыбнулся ей Ибрагим Салем, — а все его рабы носят такой ошейник, чтобы люди знали кому они принадлежат. Терпеть ты раба калифа, он хорошо за тебя заплатил.

Его глаза метнулись в сторону маленькой кучки золота, лежащей на столе. Юсуф бросил на нее бесстрастный взгляд и подал темный бурнус с капюшоном. Сарита надела его, скрыв тем самым свое веселое оранжевое платье и натянула капюшон на пышные волосы. Она вернется к Абулу. Но вернется его рабыней. Сарита прекрасно знала, что в мире есть свободные и несвободные люди. Сельские крестьяне были привязаны к земле и вследствие этого к ее хозяину. Он мог распоряжаться их трудом и их жизнями. Избавляясь от земли, он также избавлялся и от тех, кто эту землю обрабатывал. В городах все было несколько по‑другому, но мужчины, женщины и дети также были привязаны к тем, кто покупал их рабочую силу, и пренебрежение этой связью влекло за собой тюремное заключение и даже смерть. Если кто‑то не мог командовать другими, то попадал в рабство к тем, кто мог это делать. Это не всегда называлось этим словом «рабство», но по сути своей было именно им. И только такие племена, как ее, не были привязаны ни к земле, ни к хозяину. Никто не командовал ими, никто не распоряжался их рабочей силой. Они возили с собой свои скудные пожитки и шатры, и были связаны только внутренней клановой иерархией. Но Сарита из племени Рафаэля покинула свой клан, а потому перестала пользоваться его защитой. Мало того, она находилась сейчас в царстве, где рабство называлось именно рабством. Ее просто‑напросто купили за кучку золота, заставили подчиняться законам, лишающим ее свободы передвижения, не говоря уже о свободе выбора.

Сарита последовала за Юсуфом и они вышли из дома Ибрагима Салема. На улице Юсуф оседлал ожидавшую его лошадь и дал понять Сарите следовать рядом. Она снова погрузилась в свой собственный мир, и теперь мысленным взором видела извилистую тропинку, заснеженные горные вершины, глубокую, безграничную синеву неба и линию горизонта, где оно встречалось с морем.

Видела то, как уходящее за горизонт солнце окрашивает небо в малиновый цвет и то сияние нежно‑розового цвета, которым бывает охвачено оно в предрассветный час. Она видела это, а вовсе не заполненные толпами улицы, по которым шла. Не видела грязных хижин, оборванных собак и голодных котов, орущих детей и кланяющихся женщин.

Она не видела их, и поэтому они не видели ее — рабыню, идущую к своему хозяину. А видели женщину по имени Сарита, женщину из племени Рафаэля.

Наконец они вышли из города на дорогу, ведущую в Альгамбру. Тут народу было значительно меньше и идти было легче. Но Сарита не стала прибавлять шагу, а по‑прежнему шла по обочине дороги, погруженная в свой собственный мир.

Они вошли в Альгамбру через ворота Правосудия.

Юсуф спрыгнул с лошади, а Сарита встала у стены, ожидая дальнейших указаний. Она не знала, где в этом дворце размещают рабов, не знала, кто управляет ими и какую работу ей предстоит делать.

Но в то же время она знала ответ на все эти вопросы… Если только Мули Абул Хассан не возненавидел ее после всего того, что она ему наговорила. Но если это так, то зачем ему было спасать ее, и знала, что сделал это именно он.

Если она была ему безразлична, он вполне мог оставить ее на произвол судьбы, а если хотел отомстить, то лучшей мести нельзя было и придумать. Юсуф отдал ей какую‑то команду, и она пошла за ним, заметив, что теперь больше не привлекала к себе внимания солдат. И тут она осознала, что они идут по тропинке, ведущей в башню. Неужели ее снова поместят туда? Юсуф открыл калитку, и Сарита увидела царапины на двери. Ну, конечно! Ведь она заперла ее изнутри, поэтому им пришлось сломать замок! Юсуф распахнул дверь, и она вошла в башню, вспомнив о том, что, когда в последний раз он привел ее сюда, она закрыла дверь перед его носом. На этот раз он сам закрыл за ней дверь.

Сарита ждала, когда Юсуф повернет ключ в замке, но этого Юсуф не сделал. Да и вправду, куда может она теперь уйти? Все знают, что она принадлежит калифу.

Вокруг царила тишина. Все было так, будто она никогда не покидала этого места. Лампы были уже зажжены, на низком столике стоял кувшин с вином и корзина с хлебом. Тут же лежал круг овечьего сыра, оливки и финики. Подле стоял кувшин с водой, от которого поднимался пар. Было видно, что к ее возвращению готовились. Тут было все, чтобы она могла себя чувствовать удобно.

Сарита сняла капюшон и провела рукой по волосам. Неожиданно ее затопило чувство восхитительной безопасности. Она сложила ладони ковшиком и наклонилась, чтобы попить из фонтан. В этот момент в ее мягкую плоть впился кожаный ошейник. Как ужаленная, она быстро выпрямилась. На несколько минут она забыла про него.

Теперь снова холодное отчаяние пришло на смену облегчению. Ее охватила глубокая усталость, руки и ноги как будто налились свинцом. Она с трудом дошла до кувшина с водой, окунула в него полотенце и вытерла грязное лицо и руки. Кое‑как ей удалось раздеться и смыть с тела грязь, налипшую во время побега и этих ужасных часов заточения.

Обнаженная, с чашей вина в одной руке и с финиками в другой, она почти прокралась на галерею.

Диван был убран новыми шелковыми покрывалами и подушками. Каждая шелковая вещица, которую она использовала для сооружения веревки была заменена новой. Сарита подошла к балкону.

Веревка все еще висела там, как немое напоминание о ее несчастье. Почему Абул не приказал убрать ее? Должно быть, чтобы еще раз напомнить ей о ее неудаче. Она висела там как бы в насмешку. Теперь она никогда больше не станет пытаться использовать ее. Так что не было никакой необходимости убирать ее, как и запирать дверь.

Теперь замки были в ее собственном сознании, и они были прочнее, нежели любые иные. Она поняла, кто она. Кучка золота в полутемной комнате Ибрагима Салема сказала ей об этом. А мягкий кожаный ошейник на шее заявлял имя ее владельца — на его замке была выбита эмблема Мули Абула Хассана.