Джонатан 5 page. – Привет, – сказал он, стряхивая снег с пальто

– Привет, – сказал он, стряхивая снег с пальто.

Я кивнула. Разговаривать не хотелось. Зима пришла даже раньше, чем положено.

– Странно, что в Нью‑Йорке бывает такая разная погода, – сказал он. – Как‑то не вяжется, понимаешь, да?

– Ничем не примечательный объект для атмосферных осадков, – ответила я. – Такой же, как все прочие.

Мне хотелось сбить с него эту юношескую восторженность. В тот вечер я была подходящей собеседницей разве что для дымящих как паровоз вдов и расстриг‑священников.

– Знаешь, на улице сейчас действительно здорово, – сказал он. – Так тихо! Не хочешь прогуляться?

Я послала ему красноречивый взгляд, достаточно ясно – как я надеялась – выражающий мое отношение к его предложению порезвиться в снегу. Но он продолжал радоваться. Погода его явно взбодрила. Он вошел в комнату и уселся рядом со мной на диване.

– Видишь мои ногти? – спросила я.

– Хороший цвет!

– Правильно. Желчно‑зеленый. Соответствует моему внутреннему состоянию в это время года.

– Может, сходим в кино? – предложил он.

– Не‑е. Сегодня я собираюсь напиться и оплакивать свою неудавшуюся жизнь.

– Что‑нибудь случилось?

– Не знаю. Не спрашивай меня ни о чем, если только тебе на самом деле не хочется выслушивать мой скулеж.

– Хочется, – сказал он. – На самом деле хочется.

– Все чушь! Это просто зима, а я плохо ее выношу. Месяцев через шесть я снова повеселею.

– Бедняжка Клэр, – сказал он.

Я с трудом сдержалась, чтобы не смазать ему лаком по физиономии.

– Эта дурацкая зима пришла на целый месяц раньше срока, – сказала я, – да еще мой бывший приезжает через пару недель. Что‑то слишком много всего сразу.

– В смысле – бывший муж?

– Угу. У него сейчас гастроли. Его труппа должна выступать в Бруклинской академии.

– Ты будешь с ним встречаться?

– Наверное, он позвонит. Он всегда звонит, когда приезжает в Нью‑Йорк. Ему кажется, что мы недомучили друг друга, пока жили вместе.

– Ты о нем никогда не рассказываешь, – сказал он. – Иногда я даже забываю, что ты была замужем.

– Я бы тоже предпочла забыть.

– Ээ… а где вы познакомились? – спросил он.

– Хочешь посмеяться? В Вудстоке. Да, на концерте. Три дня счастья и семь лет пытки.

– Ты была в Вудстоке?

– Угу. К тому времени я уже бросила четыре разных колледжа и присоединилась к группе ребят, путешествующих по Новой Англии. Они скупали старую одежду, а потом загоняли ее в Нью‑Йорке. И вот когда мы – я уж и не помню где – превращали замызганное старье в гавайские рубашки, пронесся слух о бесплатном концерте. Учти, я не каждому такое рассказываю.

– Ты действительно там была? Ты была на концерте?

– А что? Это значит, что я какой‑то питекантроп, да? Все равно как если бы я жила в Нью‑Йорке до того, как тут появились автомобили?

– Как там было?

– Прежде всего, жутко грязно. Ты в жизни не видел такой грязи. Я чувствовала себя просто какой‑то свиньей. Знаешь, чем меня привлек Денни? У него был большой кусок мыла. После того как мы умылись, он сказал: «Хочешь, свалим отсюда и перекусим где‑нибудь в городе?» И я согласилась. Мне надоели мои спутники, вечно одетые во всякую рвань. Они считали себя мистиками, а сами покупали у вдов старые ковры и меха за пять долларов, чтобы в городе загнать их за двести.

– Ты была там, – произнес он с придыханием. – Была на концерте.

– Да, и с тех самых пор моя жизнь – цепь сплошных разочарований. Бобби, не стоит преувеличивать! Это был просто концерт. Там было грязно и очень много народу. Я убежала, не высидев и половины, и через три месяца вышла замуж за полного придурка.

Я докрасила ноготь на большом пальце и взглянула на Бобби. Перемена была разительной. Его глаза увлажнились и горели. Он сидел, алчно вытянув шею, и не отрываясь смотрел на меня.

Я узнала этот взгляд. Мужчины смотрели на меня так в молодости, когда я и вправду была красивой и экзотичной, а не просто яркой. Я увидела самое настоящее желание. На лице человека, которому не было еще и тридцати.

Мы не спали друг с другом в ту ночь. Для этого нам потребовалась еще одна неделя. Но в наши отношения – до того вечера сердечные, и не более – закралась потенциальная возможность секса. Мы уже не были просто друзьями, мы превратились в кого‑то еще. Мы стали чуть чаще раздражаться; оставаясь вдвоем, немного смущались. Когда нам нечего было сказать, замечали провисающую паузу.

Но сам он, конечно, ни на что не решился бы. Просто не осмелился бы. Он слишком привык к той модели, которая возобладала в наших отношениях: опытная сестра, наставляющая младшего брата. Я еще никогда не встречала столь несовременного молодого человека. Наверное, последний раз мужчины подобным образом обращались с женщиной в средние века: с той же смесью галантной предусмотрительности и боязни прикоснуться к ее рукаву.

Если уж этому суждено случиться, нужно брать инициативу в свои руки.

Я сделала это во вторник. Я не сообразовывалась со своим циклом. До такой расчетливости я все‑таки не дошла. Ведь Бобби и вправду мне очень нравился. Мне было легче действовать в соответствии со своей искренней симпатией к его личности, чем с более запутанным интересом к его генам. Это, думала я, еще впереди.

Мы пошли на «Провидение», что чуть было не оказалось роковым для судьбы всего предприятия. Дело в том, что во время просмотра Бобби задавал вопросы. Сначала он поинтересовался, была ли настоящей женщина‑волк, а потом – кем на самом деле приходится Элен Стрич Дирку Богарту – матерью или подружкой?

Я отвечала на его вопросы, а сама думала: «О, Джонатан! Ну почему же ты голубой?!»

Но когда мы оказались на улице, мой интерес вернулся ко мне с новой силой. Бобби был невинным ребенком. Нельзя требовать невозможного. Не говоря уж о том, что мужчин для совместных походов в кино в Нью‑Йорке хватает. А вот такие, как Бобби, встречаются нечасто.

Когда мы пришли домой, я поставила кассету со старыми песнями «Роллинг стоунз». Потом закурила косяк и предложила Бобби потанцевать. Джонатан должен был ночевать у любовника.

– Потанцевать? – переспросил Бобби.

Он затянулся, стоя посреди гостиной. На нем были джинсы, черная майка и ковбойский ремень с пряжкой в виде бычьей головы. Да‑а, мне предстояла непростая работа. Я поневоле почувствовала себя размалеванной шлюхой в сапогах до бедра, пытающейся, поставив заезженную пластинку, уговорить рабочего парня с фермы вылезти из его замызганного комбинезона.

– Бобби, – сказала я. – Я хочу задать тебе прямой вопрос. Можно?

– Пожалуйста.

Он передал мне косяк.

– Только честно, хорошо? Что тебе во мне нравится?

– А?

– Не заставляй меня повторять. Мне и так стыдно.

– Что мне в тебе нравится?

– Ну, в смысле, я тебе интересна?

– Ээ… Конечно. Конечно.

Я вернула ему косяк, и он сделал долгую, глубокую затяжку.

– Бобби, ты когда‑нибудь спал с женщиной?

– А… нет. Честно говоря, нет.

– А тебе бы хотелось?

Он ничего не ответил. Он стоял не двигаясь и молчал. «Роллинг стоунз» исполняли «Ruby Tuesday».[29]

– Подойди сюда, – сказала я. – Оставь косяк и просто потанцуй со мной, хорошо?

Он сделал еще одну затяжку и послушно положил окурок в пепельницу. Я раскрыла объятья. Он приблизился. Старая алчная паучиха, отлавливающая не слишком проворных молодых людей. Я постаралась отогнать от себя это напрашивающееся сравнение.

Мы закружились по комнате. К счастью, танцевал он прекрасно. Никакой робости и неуверенности. Его тело не нуждалось в том, чтобы я задавала ритм и подсказывала, что нужно делать в каждый следующий момент. Танцуя вот так, немного под кайфом, мы не были ни расслаблены, ни как‑то особенно напряжены. Как брат и сестра, готовящиеся к своим будущим романам. Возбуждающие друг друга и испытывающие от этого чувство вины, немного печальное из‑за безнадежности такого обыкновенного, но заряженного и чуть опасного контакта. Танцующие брат и сестра.

Я улавливала его запах, свежий древесный запах карандашных очисток. Спина у него была широкой, как у оперного певца.

– Когда ты была на концерте, – сказал он, – ты досидела до Джимми Хендрикса?

– Что?

– В Вудстоке. Ты видела Джимми Хендрикса?

– Конечно видела. Знаешь, мне кажется, мы с тобой действительно можем стать близкими людьми. Пойдем. Мне уже ясно, что как бы между прочим ничего не получится.

Я перестала танцевать и повела его в свою комнату. Он не то чтобы участвовал, но и не сопротивлялся. Зажигать свет я не стала.

– Ты волнуешься? – спросила я, закрыв дверь.

– Угу.

– Не надо. Это должно быть радостно. Просто ты мне нравишься, вот и все. А волноваться нет никаких причин.

Я расстегнула его рубашку и помогла ему ее снять. Его волосатые плечи были влажными от пота.

– Я не в очень хорошей форме, – сказал он, как будто я ни разу до этого не видела его без рубашки.

– А по‑моему, в чудесной, – ответила я.

Я сняла блузку и бросила ее на пол. Лифчика я никогда не носила. Я положила его ладонь на свою левую грудь.

– По правде говоря, они несколько ниже, чем положено, – сказала я. – Но у тебя будут другие женщины, у которых здесь всего больше.

– Мне не нужны другие женщины, – сказал он.

– Это уж слишком, – сказала я. – Ты сам‑то хоть это понимаешь?

– Что?

– Ничего. Ни‑че‑го. Раздевайся. Старушка Клэр покажет тебе пару фокусов.

Мы торопливо скинули оставшуюся одежду. Можно было подумать, что мы тайком залезли в чужую квартиру, куда в любую минуту могли нагрянуть хозяева. Когда мы были совсем голыми, я снова обняла его и поцеловала, скорее заботливо, чем страстно. Дыхание у него было горячее и довольно резкое, но не противное. Дыхание плотоядного.

– Не бойся, – сказала я, – это самая естественная вещь на свете. Как знать, может быть, тебе даже понравится.

– Мне уже нравится, – сказал он. – Да.

Я подвела его к кровати и уложила. Мне никогда еще не приходилось быть в такой степени главной. Если это один из аспектов старения, я не против. В таком лидерстве заключалось что‑то приятно пугающее.

Бобби, голый, лежал поперек кровати. Его член опустился и мирно покоился теперь у него на бедре – красный, обрезанный, большой, но не гигантский. У него было на удивление мало волос на лобке. Я слышала его дыхание.

– Все в порядке, милый, – сказала я. – Расслабься, я сама обо всем позабочусь.

Я опустилась рядом с ним на колени и принялась массировать его грудь и живот. Он неуверенно поглядел на меня.

– Шш, – сказала я. – Просто расслабься и ни о чем не думай! Твоя многоопытная сестренка сама со всем разберется, просто закрой глаза.

Он закрыл глаза. Я наклонилась и стала ударять языком по его соскам. Я никогда раньше этого не делала. Он был такой большой и такой беспомощный. До этого мне в моей сексуальной практике доставались напористые, хотевшие меня мужики, у которых всегда были свои, впрочем, часто весьма неопределенные, требования. Я изо всех сил пыталась изобразить спокойствие и компетентность умелой женщины. Как можно деликатнее я проверила, не подает ли его пенис признаков жизни.

– Клэр, – сказал он. – Клэр, не знаю, может быть…

– Шш… Тихо. Помолчи.

Я начала целовать его, продвигаясь вниз к животу, и взяла в руку его член. Он был как гуттаперчевая игрушка. Мне потребовалось усилие, чтобы напомнить себе, что вообще‑то это не так. Я взяла его в рот и начала медленно обрабатывать, обхватывая языком снизу. Я решила не спешить. Я теребила и ласкала его кончиками пальцев, бегала языком вокруг мошонки и нежно покусывала его бедра. Я заставляла себя сдерживаться и не торопить события. У моих прежних любовников всегда были собственные желания, свои особые способы и предпочтения. Элен вообще не допускала ни малейшей инициативы с моей стороны. Я никогда еще не была в такой степени предоставлена самой себе. Я чувствовала себя шлюхой из фильма. Умной, победительной шлюхой, высокой профессионалкой. Я покусывала волосы у него на лобке, облизывала фиолетовую головку его члена. И наконец он начал твердеть.

Тогда я позволила себе более энергичные действия. Я снова взяла его в рот и начала водить головой туда‑сюда, туда‑сюда до боли в шее. Одновременно я бегала пальцами вдоль его ребер и пощипывала его соски. Его дыхание участилось. Я услышала, как он тихо застонал – капризный, маленький всхлип наподобие голубиного. Я уже и сама возбудилась. Это было несильное, щекотное, немного, тошнотворное чувство из моего детства, когда мне только‑только начали грезиться большие, сильные тела, мечтающие о своем пленении и сами же ему сопротивляющиеся.

Когда я решила, что он готов, я оседлала его. Выражение его лица явилось для меня полной неожиданностью. Я увидела панику, а вовсе не удовольствие, как ожидала. Тем не менее я ободряюще улыбнулась. Я понимала, что теперь темп нельзя терять ни при каких обстоятельствах.

– Готов? – спросила я и, не дожидаясь ответа, вправила в себя его напряженный член.

Что‑то явно было не так. Его взгляд выражал настоящий ужас. Но дело было сделано. Развернуть все назад было уже невозможно. Я не заботилась о собственном удовольствии. Я поднималась и падала, поднималась и падала.

– Дорогой, – шептала я ему, – ты все делаешь замечательно. Да‑да! Все замечательно.

Я хотела сказать одно, а выговорилось другое. Я гладила его грудь. Его лицо блестело от пота. Я наклонилась и убрала у него со лба прядь мокрых волос.

И вдруг он кончил. Я почувствовала спазм. А потом он издал такой жуткий вопль, как будто его ударили ножом в живот. Это был страшный крик, безутешный, крик умирающего. Я забыла о том, что мне следовало бы сделать, и просто прижалась коленями к его ребрам, ожидая, пока затихнет этот жуткий вопль. Затем наступила тишина с легким призвуком эха. А потом он заплакал, громко и не сдерживаясь, как ребенок.

Я дотронулась до его лица. Его пенис все еще был во мне. Я понимала, что с этой минуты мы навсегда потеряны друг для друга в неком абсолютном смысле. Теперь он был для меня тайной. Я лежала рядом с ним и убеждала его, что все в порядке. Он гладил меня по волосам тяжелой плоской ладонью.

– Я никогда не думал, что я…

– У тебя все получилось, – прошептала я.

Он прижался к моей груди. Я чувствовала тепло его слез. Больше он не произнес ни слова. Он уснул в моей кровати, и я не стала его будить, хотя сама уснуть не могла. Я долго еще лежала рядом с ним, вдыхая запах его большого потного тела и пытаясь понять, что же я, собственно, наделала.