Глава 12. Геля одевалась, раздраженно путаясь в застежках, резинках и завязках

Геля одевалась, раздраженно путаясь в застежках, резинках и завязках. Еще бы! С самого утра – и сразу столько всего!

Конечно, лестно получить подарок от кошки, но ведь это просто умереть‑уснуть! Крыса! Да еще этот дурак с Хитровки – надо же, такая мерзкая кличка! И был ли он вчера у Василия Савельевича? Надо поторопиться и спросить, пока доктор не ушел.

Однако спрашивать ничего не пришлось. Когда Геля вошла в столовую, Василий Савельевич как раз говорил:

– … с дюжину малолетних ребятишек. Дыра чудовищная, но все же лучше, чем на улице…

Геля поцеловала Аглаю Тихоновну, прошла к своему месту и навострила уши.

– Вчера вечером – я уж домой собирался – меня перехватил Щур…

– Это который Щур? – живо поинтересовалась Аглая Тихоновна.

– Тот самый. Бывший воренок…

Еще и вор! – с непонятным торжеством подумала Геля.

– … и сказал, что Шкрябу лошадь задавила, – продолжал Василий Савельевич, яростно размешивая сахар в чашке. – Я, разумеется, поспешил за ним, ожидая самого худшего. Но у мальчика, как оказалось, всего лишь перелом лучевой кости, да еще кто‑то из детей весьма искусно соорудил шину…

Геля покраснела и потупилась.

– Другое дело – как срастаться будет. Ты сама понимаешь, ребенок неизвестно когда в последний раз досыта ел. Кости хрупкие, большой дефицит кальция. Щур меня спрашивает, не нужны ли какие лекарства. Я говорю – нужны, а как же. И выписываю ему рецепт – молоко, какао, куриный бульон, побольше горячей воды и мягкая постель. Посмеялись, разумеется, оба…

Геля застыла, не донеся чашку до рта. Нет, этих мальчишек, даже если они уже дядьки, понять невозможно. Издеваться над бедными, голодными детьми – это нормально?!

– Попроси его, Базиль, чтобы зашел сегодня в ночлежный дом для мальчиков, – с отсутствующим видом, словно мысленно подсчитывая что‑то, сказала Аглая Тихоновна. – Я могла бы, пожалуй, собрать им несколько пар крепких башмаков, теплую одежду, молоко, шоколад, хлеб… А то пусть все приходят, поедят горячего…

– Да что ты, Аглаша, какие башмаки? Это же нищенская артель. Кто подаст добротно одетому, сытому, чистенькому ребенку? Нет, не возьмут ничего, а если и возьмут – тотчас старьевщику оттащат… Ребенок для нищего – профессиональное орудие, ценится дорого. Детям всегда больше и охотнее подают. Я уверен, стоит только потянуть мальчиков по приютам, сразу же сыщутся их так называемые законные родители или другие родственники, и пиши – пропало. Вернутся туда же, в шалман. Ничего тут не поделаешь. Я, разумеется, сегодня еще зайду к ним, оставлю немного денег…

– Можно, я пойду с тобой? – вскинулась Геля.

– Со мной? Куда? На Хитровку? Что ты, голубчик, там не место детям.

– Да неужели? – едко осведомилась девочка. – А эти мальчишки, о которых ты говорил? Они что же, не дети?

– У них нет выбора, – ответил Василий Савельевич. – А тебе, разумеется, нечего там делать.

– Почему же? Я бы отнесла им чего‑нибудь вкусненького, навестила больного мальчика…

– Хорошо, – рявкнул доктор, швыряя салфетку на стол, – хочешь нанести светский визит? Угостить мальчишку шоколадкой «Гала‑Петер» и поговорить с ним по‑французски? Но это вовсе не чистенький кадет, вроде того, с которым ты танцевала на рождественском балу. Это невежественный, грязный, грубый, нищий бродяга! Да знаешь ли ты, что на Хитровке десятки голодных детей? Их всех ты тоже навестишь? Покормишь? Прости, но пока ты ничем не можешь им помочь. Вот подрастешь немного…

Геля опустила глаза. Василий Савельевич, когда сердится, ужасно страшный. Только она все равно сделает по‑своему.

Ей повезло – проводив мужа на службу, Аглая Тихоновна и сама куда‑то засобиралась. И как только за прапрабабушкой хлопнула дверь, Геля отправилась на кухню:

– Аннушка, можно мне взять молока и хлеба?

– Что, не дали поесть спокойно? Я уж слышала, как вы с папенькой собачились. – Аннушка достала из буфета большую кузнецовскую чашку и полезла за молоком. – Золотой ребенок дуракам достался, вот что я скажу. Василь Савельич с Хитровки не вылезает ни днем, ни ночью, а туда же, с попреками…

– Нет, ты не поняла. Нельзя ли мне взять бутылку молока и хлеба побольше, несколько кусков. А еще лучше – пирожков каких‑нибудь, если есть, – сказала Геля, сжимая кулаки в карманах платья – готовилась, что Аннушка тоже станет на нее кричать. Но взять продукты потихоньку совесть все же не позволила. Ладно, пусть кричит.

Но Аннушка не стала кричать. Обернувшись, спросила очень тихо:

– Так Василь Савельич обещался отнести им сегодня денег, зачем же вам туда идти?

– Денег им нельзя, у них отнимут, – качнула головой девочка.

– Так скажите доктору!

– И что? Он понесет им узелок с едой, как Красная Шапочка? – Геля старалась говорить спокойно, но в голосе то и дело звенели слезы. – Аннушка, ты бы их видела! Они такие маленькие, грязные, оборванные! Голодные все, едят какую‑то ужасную гадость! А еще их бьют!

– Красная Шапочка к волку в брюхо попала. Смотрите, барышня… – Аннушка вдруг прикусила губу и сморщилась. – Ох, голод‑то не тетка, мне ли не знать? Восемь человек детей нас было. Как тятя помер, голодать – не голодали, а все ж ели не досыта. – Она достала из чулана корзинку и стала шмелем носиться по кухне, собирая снедь.

– Пирожки вчерашние, но хорошие… С капустой, с печенкой, с яблоками… Молоко, доктор говорил? Есть молоко. Чаю полфунта, я в бумажку завернула, скажите, чтоб не просыпали, и сахар… Полхлеба, луковка и чернослив еще – пусть полакомятся…

Корзинка тяжело стукала по ноге – Геля едва дотащила свою добычу до церкви, где вчера в первый раз увидела Щура. Остановилась, осмотрелась. Ее ждало разочарование – мальчишки тут не было. Ну, конечно. С чего она вообще взяла, что он должен здесь торчать с утра до вечера?

Дом напротив церкви был такой же паршивый, как «утюг», и публика около него терлась такая же подозрительная. И как она раньше не заметила?

Нечего здесь стоять, решила Геля, придется все‑таки идти в шалман.

– Дожидаетесь кого, Аполлинария Васильевна? – спросил знакомый хрипловатый голос.

– Да! – Она радостно обернулась. – Тебя, тебя дожидаюсь! Какая удача, что ты здесь!

Верзила смотрел на нее сверху вниз, насмешливо сузив глаза.

«Может, все же Щур потому, что щурится? Ах нет. Крыса, вот ужас! Как же обращаться‑то к нему?» – вихрем пронеслось у Гели в голове.

– Послушай, мы тут с Аннушкой – это кухарка наша, она, знаешь, очень хорошая, собрали немного еды для мальчиков. Чтобы Шкряба поправлялся, и вообще. Возьми, – протянула ему корзинку.

Щур отступил на шаг, презрительно сплюнул.

– Просил вас кто?

– А что такого? – опешила Геля.

– Корзинки ваши – одно господское баловство…

– Ты что, дурак? – Геля, разозлившись, завела вчерашнюю песню. – Совсем дурак? Это же просто еда.

– Без ваших милостев обойдемся, – надменно отозвался Щур. – Свои кормильцы имеются.

– Видела я вчера ваших кормильцев. Кормит детей какой‑то гадостью, еще и бьет.

– Не ваша печаль, кто чем детей кормит. Вы что ж, теперь всю Хитровку с корзинками обойдете? Али так, для форсу барского, один разочек побалуетесь и бросите? Ишь, какая цаца! Крыльца не режутся еще, Аполлинария Васильевна?

Тут Геля и вовсе осатанела. Непонятно, то ли Щур бесил ее до такой степени, то ли сыграли роль все переживания от вчерашнего вечера до нынешнего утра, но девочка, поставив корзинку на мостовую, набросилась на своего обидчика.

– Ты! Ты!!! – визжала она, колотя его кулачками в грудь. – Ты крыса! Самая настоящая крыса и есть! Как вы надоели, к чертовой матери! Что же, если всем не поможешь, так теперь никому не помогать? Что же, если завтра я не принесу им еды, пусть и сегодня сидят голодные? Это же дети, малюсенькие бедные дети! Тебе, крысе, что, жалко им пару пирожков отнести?! Крыса! Дурак!!!

Геля была готова к тому, что он ударит ее в ответ, и от страха злилась еще больше.

Но крыса и дурак не стал драться, а, бережно перехватив Гелины запястья, забормотал:

– Тише, тише, барышня хорошая. Люди ж смотрят. Не ровен час, городовой прибегит… Ну дела… Во огонь‑девка… А я‑то глядел на вас и думал – фарфоровая барышня… А оно вона как… В папашу вы норовом…

Глядел? Думал?! Фарфоровая барышня?!! Так это же…

– Принц чумазый! – выпалила Геля, вырываясь от него и сдувая выбившуюся из‑под шляпки длинную прядь. – Это ты, точно! Ты и есть!

– Чего? – Щур обескураженно отступил.

– Ничего, – теперь пришла очередь Гели смотреть на мальчишку снисходительно. – Тебе папа рецепт выписал? Ну, какао там и всякая еда?

– Дак чего не скажешь в шутейном разговоре… – все еще недоумевая, насупился Щур.

– Никаких шуток, – отрезала девочка. Подняла корзинку, вручила ему, – здесь все, что доктор прописал. И не смей спорить.

Повернулась и, чуть не пританцовывая, пошла в сторону бульвара.