Глава XXXIII

СКРИПКА ДЕВРЁ ИГРАЕТ ВСТУПЛЕНИЕ К «ЗА ХОЛМЫ, В ДАЛЕКИЙ КРАЙ»^{101}

В отношениях между старым генералом Чэттесуортом и Деврё ощущалась едва заметная странная холодность. Генерал восхищался молодым человеком; он ценил в своих офицерах добрую кровь и все же был даже рад мысли, что тот, возможно, уедет. Когда старый Блай из склада боеприпасов хвалил привлекательную внешность «этого чертяки», генерал тут же мрачнел, раз‑другой фыркал и произносил: «Да, он красив – это верно – и мог бы стать хорошим офицером, очень хорошим, но слишком он буйный парень, неприятностей с ним не оберешься. – И, понизив голос, добавлял: – Вот что я вам скажу, полковник: пока этот малый налегает на кларет, все в порядке, но, черт возьми, он любит не только кларет и не согласен ждать послеобеденного времени – это между нами, вы понимаете. Клянусь Юпитером, мне нет дела до того, что он творит или пьет вне службы, но, черт возьми, в один прекрасный день он сорвется. Пару раз мне пришлось поговорить с ним по‑дружески, и, признаюсь, я бы предпочел, чтобы он служил под началом у кого‑нибудь другого. Он прекрасный парень, и будет жаль, если произойдут неприятности; разбираться с ним на людях мне было бы невыносимо; не то чтобы, знаете, такое уже случалось, но… но доходили до меня слухи… и… и пусть возьмет себя в руки, если хочет оставаться офицером». Итак, хотя до публичного скандала дело не дошло, но отношения между Деврё и его командиром стали натянутыми, и последний полагал, что Деврё с каждым днем все более предается своим дурным привычкам, и опасался, что в скором времени придется высказать свое неодобрение вслух.

Когда Деврё не достиг еще совершеннолетия, лорд Атенри его недолюбливал, и добродушная графиня, желая исправить несправедливость, делала все, чтобы испортить мальчика, и давала ему куда больше свободы, кексов с изюмом, фруктов в роме, а впоследствии – и денег, чем было нужно. Подобно многим куда худшим людям, она любила иногда капризничать и не особенно заботилась о других. Однако же племянник был красив. Графиня гордилась его редкостной внешностью, его необузданная натура возбуждала ее любопытство, и она тратила на племянника больше, чем на все благотворительные начинания, вместе взятые. Деврё, благоразумием не отличавшийся, очень быстро заложил землю, которая досталась ему в наследство (никак не больше тысячи акров), и влез в долги, тратя деньги с шиком, как и подобало молодому человеку с блестящим, хотя и несколько неопределенным будущим; по правде говоря, временами он оказывался в положении просто безвыходном и без щедрых тетушкиных подачек лишился бы не только развлечений, но иной раз и хлеба насущного, и даже свободы.

Бесцеремонное письмо графини отнюдь не привело капитана в восторг, но он не мог позволить себе вступить в спор с той, из чьих рук получал свой хлеб с маслом, и строптивым поведением убить замечательную жирненькую птичку, которая так кстати несла золотые яйца. Мне неизвестно, содержался ли в письме какой‑нибудь неприметный, но понятный пытливому взгляду знак – в почерке, в какой‑нибудь из фраз, в общем тоне, – который поселил в Деврё неопределенное предчувствие, что после этой поездки ему, против обыкновения, уже не скоро доведется снова увидеть Чейплизод. И в самом деле, у тетушки имелись особые планы. Согласно ее замыслу, Деврё предстояло уйти в отставку из Королевской ирландской артиллерии и немедленно вслед за тем получить должность (графиня ее исхлопотала) в штабе главнокомандующего, а в будущем – при лорде Тауншенде; подумывала тетушка и о месте в парламенте, куда устроила бы племянника при первой возможности, и, наконец, о жене. Надо сказать, ее милость встретила прошлой осенью в Скарборо старого генерала Чэттесуорта, и в этом предназначенном для веселья месте они неоднократно вели серьезные разговоры (хотя в таких случаях терпения графини хватало ненадолго) – происходило это за картами или другими досужими занятиями; в результате добряк генерал внушил графине мысль, что Деврё следует пребывать там, где нет риска при неудачном стечении обстоятельств испортить себе репутацию до конца дней. Кроме того, графиня думала, что Чейплизод – не самое подходящее место для молодого, пылкого и склонного к эксцентричным выходкам повесы, поскольку хорошенькие личики встречались здесь чаще, чем большие состояния, и повсюду бренчали клавикорды, заманивая на дорожку, ведущую прямехонько к мезальянсу. В самом городке молодого джентльмена оценивали не так высоко, как тетка, полагавшая, что нет такой партии, на которую не мог бы претендовать ее красивый племянник со своим благородным происхождением и прекрасными способностями. Чейплизодским жителям, однако, было известно, что Деврё по уши в долгах, его то и дело преследуют кредиторы; все привыкли слышать, будто граф, дядя Деврё, находится на смертном одре, а кузен, ближайший наследник графа, уже испустил дух, а назавтра узнавать об их не худшем, чем обычно, самочувствии; многие начали думать, что очередь Деврё не наступит, быть может, никогда. Кроме того, горожане имели все основания гордиться своими, местными, красавицами. Достаточно назвать, к примеру, мисс Гертруду Чэттесуорт с ее более чем четырнадцатитысячным состоянием, и Лилиас Уолсингем, наследницу материнских денег и, помимо того, дохода отца (двенадцать сотен в год); в жилах обеих текла благородная кровь, а красотой они не уступали принцессам. Но как бы то ни было, в те дни родительский деспотизм встречался чаще, чем теперь. Старики не делились своей житейской мудростью и не держали совета с молодыми, а юность и красота были более наклонны к романтическим мечтаниям и куда менее – к корысти.

Таковы были планы старой графини – настолько величественные и щедрые, насколько позволяли ее возможности, – и она долго лелеяла их в тиши, поскольку не любила хлопот. Замок ее грез был построен не вчера, а простоял уже несколько лет, теперь же, в непривычной спешке, она готовилась распахнуть его окна для свежего воздуха, а двери – для жильца и владельца. Причиной тому был странный припадок, который графиня назвала простым обмороком, не желала больше ничего о нем слышать и заставила себя и окружающих выбросить его из головы; тем не менее она была сильно испугана. Когда миновал первый беспомощный страх и высохли слезы, графиня решила про себя, что если делать дело, то чем скорее, тем лучше.