Память: 1961

Теперь здесь музей. Он целый день бродит по залам, смотрит на выцветшие фотографии высохших трупов, на документы нацистских архивов, на всякие памятные вещи. Он провел здесь уже много часов, но так и не встретил того человека, которого ищет. Хотя тот, за кем он приехал, бывает здесь относительно часто. Это он уже выяснил.

Он ушел дальше, оставив Тауберг и тамошний оперный театр. Он нашел другой дом и другое имя. Потом – еще одно новое имя. И еще, и еще. Он вернулся в Польшу. На границе не было никаких проблем. Он прилетел в облике ворона, на крыльях ночи.

В музее огромные окна. Все комнаты залиты светом – словно вопреки мрачному и трагическому содержанию экспозиции. Исторические документы в рамках под стеклом и зернистые черно‑белые фотографии, увеличенные до размера плакатов, излучают какое‑то странное чувство покоя.

Наконец он видит того человека, которого ищет. Он стоит перед большой фотографией на полстены и напряженно ее рассматривает. Мальчик‑вампир бесшумно встает у него за спиной и тоже смотрит на фотографию. Гора трупов. Ссохшиеся тела сплетены, словно фрагменты какой‑то чудовищной головоломки. На заднем плане – изможденный мужчина в робе заключенного, с холщовым мешочком в одной руке и маленьким молоточком в другой, склонился над трупами…

– Та самая фотография, – шепчет Руди себе под нос. – Из‑за которой меня повесили.

Мальчик‑вампир тянет его за рукав. Руди оборачивается к нему. И вот что странно: он, похоже, вовсе не удивлен. Как будто он всегда знал, что когда‑нибудь они встретятся вновь. Как будто все было предопределено. Может быть, Руди Лидик не раз представлял себе эту встречу. И даже мечтал, что когда‑нибудь так все и будет. Может быть, он поэтому и приезжает сюда так часто – в место, где он пережил запредельную муку и боль.

– Эмилио, – шепчет Руди.

– Твоя рука…

– Уже давно не болит. И вполне сносно действует, хотя для какой‑нибудь тонкой работы уже не годится.

– Когда‑то я обещал, что буду твоей музыкой.

– Это было давно… а ты нисколечко не изменился… значит, все это правда. Ты бессмертный. Темный ангел из потустороннего мира. Я плохо помню, что было… иногда мне кажется, что мне это просто приснилось. Кто ты, Эмилио?

– Я теперь не Эмилио, – говорит мальчик, теребя рукав своей белой рубашки. – Я… Кржиштоф. Кржиштоф Лидик.

– Лидик?

– Я твой сын.

– Но… у меня уже почти все готово… все эмиграционные документы. Я уезжаю в Америку.

– Думаешь, я не знаю? – Они оба смотрят на фотографию. Кржиштоф едва различает себя на снимке. Видны только неясные очертания тела какого‑то юного мальчика. Может быть, просто игра теней. Он говорит, пока еще не решаясь взглянуть Руди в глаза: – Я пришел забрать жизнь, которую ты мне должен.

– Будешь пить мою кровь? – Руди вовсе не удивлен. – Мне все равно. Мне уже все равно.

– Это неправда. Если тебе все равно, то зачем тебе ехать в Америку?

– У меня было предчувствие…

– У меня тоже. Поэтому я и стану твоим сыном, Руди. Но ненадолго. Потому что пройдет год‑два, и люди начнут что‑то

Подозревать. Я не расту, я не меняюсь внешне. Я уйду от тебя. Но вполне может статься, что ты опять мне понадобишься. Потому что ты знаешь; кто я на самом деле, и потому что мы связаны жизнью и смертью.

– Я весь в твоем распоряжении.

– Я верю, Руди.

– Пойдем ко мне. Надо подумать, какие тебе понадобятся документы.

– Да. – Сегодня он уже был у дома, где живет Руди, и ужаснулся на всю тамошнюю нищету и убожество. Он должен освободить этого человека, который не раз и не два поднимал его из мертвых и поплатился за это жизнью. И музыкой.

Сказать больше нечего. Они молчат, погруженные в общие воспоминания. Самые сокровенные мысли можно выразить только молчанием. Мальчик, который теперь называет себя Кржиштофом Лидиком, размышляет о быстротечности человеческой жизни. Руди постарел на двадцать лет, а он сам совершенно не изменился. Ему так хочется измениться… но он меняет только имена, одежду, языки, на которых он говорит. Только люди меняются изнутри.

Наконец он говорит:

– Прежде чем мы уедем совсем, давай заедем в Германию на пару дней? Там есть одно надгробие, которое мне очень нравится. Хочу забрать его с собой. Оно останется у тебя, даже когда мы с тобой разойдемся в Америке. И ты будешь изредка вспоминать меня. И думать обо мне…

– Я буду думать, что ты как бы умер.

– И лежу в мягкой и теплой земле. – Он говорит это с такой неизбывной тоской, но уже через мгновение он снова спокоен.

Мальчик по имени Кржиштоф Лидик медленно отворачивается от фотографии на стене – очевидного доказательства его истинной природы, – проходит сквозь залы музея, берет в гардеробе пальто и шарф и выходит на тихую улицу тихого городка Освенцим.