Глава 20. Валентина Николаевна Столярова оказалась очень активной, веселой и приветливой дамой

Валентина Николаевна Столярова оказалась очень активной, веселой и приветливой дамой.

– Садитесь, садитесь, – улыбалась она, – кто вас интересует?

– Славин Вячеслав Сергеевич, поступил в 1956 году с золотой медалью на экономический факультет…

– Сейчас, сейчас, – пробормотала Столярова, – обязательно найдем, у нас, архивных девушек, ничего не пропадает, ага, вот оно, смотрите. Здесь все: анкета, фотографии, копия аттестата.

Я принялась разглядывать бумаги.

Славин Вячеслав Сергеевич, 1940 года рождения. Мать – Анна Ивановна Коломийцева, отец – Славин Сергей Иванович, погиб в 1943 году в боях за Курск. Окончил школу № 8 в городе Мартынове и там же получил золотую медаль.

– Странно как! – воскликнула я, разглядывая копию потертого аттестата.

– Что-то не так? – кинулась мне на помощь Валентина Николаевна.

– Нет, нет, все в порядке, – поспешила я успокоить приветливую даму, – не знаете, где такой город Мартынов?

– Вы в библиотеку загляните, там на открытом доступе атлас есть, – охотно посоветовала Столярова.

Мартынов нашелся не сразу. Сначала я безрезультатно шарила глазами по строчкам. Наконец мелькнуло нужное название. Ничего себе! Возле Новосибирска!

На следующий день, около четырех часов вечера, я спускалась по трапу в аэропорту Новосибирска. Прямого рейса до Мартынова не было, и мне предстояло ехать на местном поезде.

Вчера я уговорила Ребекку пожить у меня несколько деньков.

– Пойми, разгадка явно в этом Мартынове, туда просто необходимо съездить!

– Ладно, – согласилась Бекки, – только ненадолго, я скажу маме, что у меня три съемочных дня в Санкт-Петербурге. Иначе вопросами замучает: как, куда, зачем?..

В Мартынове я очутилась около десяти и еле-еле отыскала гостиницу, отчего-то носившую название «Золотой купол». Номер мне достался прегадостный. Узкий и длинный, словно кусок коридора, куда по недоразумению впихнули кровать, шкаф и тумбочку. Туалет с ванной, естественно, отсутствовали, но мне было наплевать на бытовые условия, я не собиралась сидеть день-деньской в номере.

Утром, проглотив омерзительный кофе, я поехала в школу № 8. На дворе конец июня, дети отдыхают, но педагоги небось на месте…

Расчет оказался верен. В директорском кабинете сидел за столом довольно приятный молодой мужчина, назвавшийся Антоном Петровичем.

Услыхав, что к нему прибыла корреспондентка «Учительской газеты», Антон Петрович стал приторно любезным.

– Вы ведете летопись школы?

– А как же, обязательно.

– И медалистов помните?

– Естественно, – заверил директор, – в актовом зале на стене огромный стенд «Наша слава», хотите посмотреть?

Не чуя под собой ног, я взлетела по серым, вытертым ступенькам и увидела стену, заклеенную фотографиями.

– Нашему учебному заведению, – зажурчал за спиной Антон Петрович, – в этом году исполняется семьдесят лет. Школа одна из старейших в России, с богатыми традициями. Даже во время Великой Отечественной войны ни на минуту не прекращалась учеба, в классах сидело по пятьдесят детей, прибавились эвакуированные школьники…

Он зудел и зудел, словно жирная осенняя муха, но я уже не слышала занудных рассказов директора. Со стенда на меня смотрела фотография молодого Славина, точь-в-точь такая, как в университетском деле. Только подпись под ней почему-то гласила: «Вячеслав Юрьевич Рожков».

– Вы давно директорствуете? – прервала я Антона Петровича.

– Шестой год.

– До этого кто был на вашем месте?

– О, – обрадовался Антон Петрович, – вам обязательно надо с ней побеседовать. Уникальная личность, сильная и необыкновенно привлекательная. Тот редкий случай, когда любят все: и дети и педагоги. Учитель от бога, яркий талант. Представьте на минуту, в 1943 году, когда прежний директор ушел на фронт, она в возрасте двадцати пяти лет взвалила себе на плечи эту школу! И с тех пор бессменно руководила коллективом.

– Как ее звали?

– Анна Ивановна Коломийцева, извините, сразу не сказал, – улыбнулся Антон Петрович, – хотя почему мы говорим о ней в прошедшем времени.

– Она жива?!

– Поживее нас будет, – хмыкнул директор, – живехонька, здоровехонька и квартирует недалеко, давайте я ей позвоню, она с радостью вас примет!

Анна Ивановна встретила меня на пороге. Высокая, слегка сутуловатая фигура в красивом светло-голубом костюме, волосы аккуратно уложены валиком, а на ногах у бывшей директрисы были не тапки, а кожаные мокасины.

Комната, куда меня провели, сверкала чистотой. Нигде не пылинки, ковер идеально вычищен, занавески стоят от крахмала колом, а у книжных полок до блеска протерты стекла. Если учесть, что о моем визите она узнала полчаса назад, то было ясно, что Анна Ивановна невероятно аккуратна и небось терпеть не может домашних животных. Как правило, хозяйки, проводящие кучу времени с пылесосом и тряпкой, недолюбливают кошек и собак, от них же шерсть летит и портит идеальный вид квартиры.

Но тут, словно иллюстрация к моим мыслям, раздалось тихое мяуканье, и в комнату вступил огромный рыжий кот размером с хорошего пуделя. Шерсть котяры блестела и переливалась, пушистые «штаны» торчали в разные стороны, большая, круглая голова с треугольными ушами красиво покоилась на воротнике цвета червонного золота. Но самым шикарным был хвост, торчащий вверх трубой.

– Какой котище! – ахнула я.

Анна Ивановна вздохнула.

– Мой последний ученик, хотя я еще иногда репетирую кой-кого.

– Вы преподавали литературу?

– Нет, математику. Впрочем, что это я. Пойдемте, если вас не затруднит, на кухню и выпьем чай. Вы когда-нибудь пробовали пироги с черемухой?

– Разве из цветов можно печь пироги? – изумилась я.

Анна Ивановна рассмеялась:

– Вы – типичная москвичка. После цветов появляются ягоды, и вот они-то замечательная начинка, напоминают чернику, но не такие пресные. Черемуха – сибирское лакомство. Правда, сейчас чего только нет: киви, бананы, манго, но черемуху можно поесть только за Уральскими горами.

Выпечка и впрямь таяла во рту. Сдобное, но нежное тесто и слегка терпкие ягоды. Чай Анна Ивановна заварила не по-старушечьи. В чашке у меня плескалась жидкость темно-коричневого цвета. В этом доме пили одну заварку, не разбавляя ее кипятком.

Глотая четвертый, невероятно вкусный пирожок, я слушала плавный рассказ директора о школе. Оставалось только удивляться ее памяти. Многих выпускников она называла по именам.

– На пятидесятилетие школы собрались почти все, такой был вечер, концерт… Мы сделали специальные медали и раздавали бывшим ученикам. Представляете, Семен Потворов, вот уж кто далеко пошел, директор крупного машиностроительного завода, сказал, что эта медаль – самая дорогая его награда. Кстати, большинство наших бывших детей выучились. Нам есть чем гордиться. Лена Рокотова – прима театра оперетты в Екатеринбурге, Сеня Жиганов работает в МИДе, консул в одной из африканских стран, Аня Веселова – доктор наук.

– Вячеслав Славин стал академиком, – перебила я ее.

Директриса вздрогнула, но не сдалась:

– Что-то вы путаете, не было такого мальчика.

– Был, – спокойно возразила я, – был, только отчего-то под школьной фотографией написано Вячеслав Рожков.

– Ах, Славик, – протянула Анна Ивановна, – бедный ребенок.

– Почему?

– Очень талантливый мальчик, эрудированный… Но умер!

– Умер?!

– Да, – вздохнула Анна Ивановна, – поехал в Москву поступать в МГУ и случайно попал под поезд.

Секунду я обалдело молчала, потом пробормотала:

– Родители его кто были?

– Извините, не помню, дело давнее.

Мне показалось странным, что великолепная память подвела хозяйку именно в этот момент, поэтому я достала из сумочки несколько фотографий и положила их перед директрисой.

– Вячеслав не погиб. Он благополучно добрался до столицы, поступил в МГУ, стал доктором наук, профессором, академиком. И вы это отлично знали, потому что отправили к нему в свое время внучку Тоню, ту самую, которая покончила с собой. Честно говоря, меня интересует всего лишь несколько вопросов: каким образом Вячеслав Юрьевич Рожков превратился в Вячеслава Сергеевича Славина? А главное, зачем? И почему в личном листке при подаче документов в МГУ он написал, будто вы его родная мать?

Анна Ивановна побледнела:

– Вы не из «Учительской газеты».

– Да, я – частный детектив, меня наняла дочь Славина Ребекка, чтобы узнать, кто убил ее отца. Сразу признаюсь, мне кажется, корни преступления кроются здесь, в вашем городе.

Анна Ивановна тяжело вздохнула:

– Нет, вы не правы, та история не может иметь никакого отношения к убийству Славика.

– И все же!

Коломийцева принялась бессмысленно передвигать посуду, потому поинтересовалась:

– Вы какого года рождения?

– 1963.

– Вам будет трудно понять.

– Ничего, постараюсь.

Анна Ивановна еще поколебалась минуту, потом со вздохом решилась:

– Ладно, Славика все равно уже нет в живых, а его детям от правды вряд ли хуже будет, слушайте.

Отец Славы был блестящим генералом, хотя, может быть, я неверно называю воинское звание. Юрий Вячеславович Рожков работал в системе НКВД и, очевидно, обладал дьявольской прозорливостью, так как в 1951 году стал начальником городского управления в Мартынове, по тем временам просто богом.

– Как? – изумилась я. – Разве Слава не сирота?

– Давайте по порядку, – мягко укорила меня Коломийцева, – если я начну пересказывать не с начала, вы ничего не поймете.

Сталинская машина репрессий работала четко. Органы НКВД пачками сажали людей в лагеря, но через какое-то время чистке подвергались и сами сотрудники Комиссариата внутренних дел, также отправлялись по этапу. Мало кому из следователей удалось спокойно пережить те годы. Но Юрий Вячеславович Рожков оказался из удачливых, а может, расцвет его карьеры пришелся на пятидесятые годы, когда жернова репрессий слегка устали.

Репутация у Юрия Вячеславовича была безупречная, дело свое он вершил с особой жестокостью, с наслаждением избивая в кабинете людей. И ведь, превратившись в большого начальника, он мог доверить допросы помощникам. Но нет, он лично выбивал из подследственных показания, скорей всего, ему просто нравилось мучить тех, кто пытался сопротивляться безжалостной машине.

Его боялись до потери памяти. Когда черный автомобиль проезжал по улочкам Мартынова, старухи крестились, а прохожие на всякий случай заныривали в подъезды. Но еще больше люди боялись его супруги, Ольги Яковлевны. Вот уж кто не останавливался ни перед чем.

Во-первых, она сама работала в системе НКВД, правда, всего лишь стенографисткой, а во-вторых…

Стоило Ольге Яковлевне побывать в гостях у профессора Тихонова, как через три дня Андрея Михайловича арестовали, впрочем, его семью тоже. Отличная четырехкомнатная квартира с видом на городской парк опустела. Но ненадолго. Буквально через месяц, сделав ремонт, в нее въехали… Рожковы.

Потом Ольге Яковлевне приглянулась старинная мебель красного дерева, стоявшая у Анастасии Никаноровны Заболоцкой. Таких шкафов, диванов и стульев с гнутыми спинками и сиденьями, обтянутыми синим атласом, нельзя было купить в магазинах. Советская мебельная промышленность выпускала в те годы трехстворчатые гардеробы, смахивающие на поставленные боком гробы, буфеты да скрипучие кровати с панцирными сетками.

Анастасия Николаевна сгнила в лагере, обстановка перешла к Рожковым.

Затем Ольга Яковлевна обратила внимание на уши лучшего стоматолога района Эсфирь Моисеевны Шульман. Зубная врачиха была не права трижды. Во-первых, она была еврейкой, что уже являлось достаточным поводом для того, чтобы исчезнуть с лица земли, во-вторых, врачом, а как раз разгоралось дело ленинградских медиков, и, в-третьих… Ну какое право она имела владеть серьгами с такими крупными и чистыми брильянтами, которых не было у самой Ольги Яковлевны?

Правда, Эсфирь Моисеевна оказалась не только отличным стоматологом, но еще и прозорливицей. Перехватив взгляд Рожковой, она моментально вынула украшения и, пожаловавшись на безденежье, предложила Ольге Яковлевне купить подвески за… 20 рублей.

Чудесные вещички украсили жену Юрия Вячеславовича, кстати, вопреки репутации, она была настоящей красавицей, с ангельским личиком. Вот только душа этому херувиму досталась дьявольская. Впрочем, «продажа» сережек не спасла Шульман. Ведь у нее имелись еще изумительной работы брошь, кулон, кольца, браслеты…

Жены местных начальников, вынужденные приглашать на всевозможные торжества Рожковых, встречали гостей в простеньких ситцевых платьицах и подавали еду на самых обычных тарелках с железными вилками. Слишком хорошо помнили все о судьбе Леночки Макаровой, беспечно выложившей на скатерть роскошные серебряные столовые приборы, ручки которых были украшены фигурками животных. Настоящий Фаберже, а Ольга Яковлевна, несмотря на то что коммунисты в те годы ратовали за простой, скромный быт, очень любила дорогие, качественные «игрушки».

У Рожковой был только один сын – Славик. Хороший мальчик, отлично учившийся в школе. Кстати, свои пятерки он зарабатывал честно. Скорей всего, учителя и так бы выводили ему «отлично», боясь гнева всесильного папаши, но в этом случае совесть их была чиста. Ребенок делал все уроки, безукоризненно писал контрольные, великолепно вел себя и целыми днями читал книги, глотал их пачками.

С другой стороны, что ему оставалось делать? Друзей у Славы не было, и в классе он сидел за партой один, впереди, у самого учительского стола. Анна Ивановна жалела мальчика, в конце концов он был не виноват, что ему достались такие родители.

В девятом классе Славик влюбился в свою одноклассницу Майю Коломийцеву, дочку директрисы. В октябре Анна Ивановна неприятно поразилась, обнаружив у себя дома младшего Рожкова, преспокойненько растолковывавшего математику ее дочери.

Стараясь не подать вида, директриса пробормотала:

– Занимаетесь, ну-ну, сейчас чай приготовлю.

Через пять минут Слава пришел на кухню, плотно закрыл дверь и сказал:

– Анна Ивановна, я хорошо понимаю, что мой визит не доставил вам никакой радости.

– Что ты, Славик, – попробовала изобразить восторг педагог.

– Да ладно вам, – усмехнулся девятиклассник, – я не маленький, уже все понимаю. Только что же теперь мне делать с такими родителями?

Коломийцева растерянно молчала. Ее педагогический опыт ничего не подсказывал, в такую ситуацию директриса попала впервые. Слава будто услышал мысли Анны Ивановны.

– Вы не волнуйтесь, – сказал он, – отца никогда не бывает дома, раньше полуночи он не возвращается, мама тоже поздно приходит, а я никогда не скажу, у кого гощу. И потом, я входил не с улицы, а пробрался огородом, никто не увидит, да и в школе не узнают!

Анна Ивановна только вздохнула и после ухода неприятного гостя попробовала поговорить с Маечкой. Но всегда послушная, вежливая девочка неожиданно встала на дыбы:

– Мама, он хороший, самый замечательный, он – мой Ромео. Не бойся, никто не узнает!

Коломийцева не стала напоминать дочери, чем закончилась страстная любовь между Ромео и Джульеттой. Потом она понимала, что на роль Капулетти явно не тянет, Рожковы просто сметут ее с лица земли вместе с дурочкой Майей. Но девочка зарыдала:

– Если отправишь меня к тетке в Новосибирск, так и знай – я утоплюсь.

Пришлось Анне Ивановне идти на попятный. Но дети слово сдержали. В школе они проходили мимо друг друга, словно незнакомые, а после уроков Слава крадучись пробирался к Коломийцевым. Его никто не замечал. В ноябре темнеет рано, а жила Анна Ивановна тогда не в квартире, а в крохотном домике на окраине Мартынова. Что ждет влюбленных детей впереди, Коломийцева не загадывала. Слава уверенно шел на медаль. «Наверное, родители отправят его учиться в Москву», – надеялась Анна Ивановна.

Но вышло по-иному. В феврале 1956 года с трибуны XX съезда компартии прозвучали слова о культе личности и необоснованных репрессиях. Несмотря на то что доклад Никита Хрущев сделал на закрытом совещании и в газеты попала строго дозированная информация, этого хватило, чтобы народ понял: эпоха страха заканчивается, начинается новая эра.

В марте 56-го Ольга Яковлевна, слегка присмиревшая, но все еще всесильная, зашла в славящийся своими булочками кондитерский магазин. У прилавка, как всегда, толпилась очередь, первым стоял сын зубного врача Шульман. Ольга Яковлевна уверенным шагом обогнула длинный хвост и потребовала:

– Двенадцать венских, да не посыпайте пудрой.

– Вас тут не стояло! – рявкнул Шульман.

Очередь одобрительно загудела. И тут Ольга Яковлевна сделала основную ошибку в своей жизни. Крайне изумленная столь наглым поведением сына репрессированной, она картинно вздернула красивые брови и осведомилась:

– Вы еще на свободе? А как там Эсфирь Моисеевна, пишет?

Младший Шульман побелел. Его мать, хрупкая, маленькая, изнеженная женщина, ничего тяжелее зубоврачебных инструментов никогда не державшая в руках, скончалась через месяц работы на лесоповале. Ольга Яковлевна довольно усмехнулась, и тут Шульман бросился на Рожкову. Все произошло тихо и от этого страшно. Жену Юрия Вячеславовича били все. Кто руками, кто ногами, а кое-кто прихватил тяжелые гири от весов. Бросив изуродованное тело у входа в магазин, люди двинулись к квартире Рожковых. Находилась она на втором этаже. Сначала камнями побили стекла, потом, сметая охранника, ворвались в подъезд, взломали дверь и уничтожили обстановку.

Странное дело, но Юрию Вячеславовичу никто не сообщил о погроме. Он мирно подъехал к дому и увидел ощетинившиеся осколками стекла окна. Заподозрив неладное, он шагнул было назад к машине, но по непонятной причине шофер уже отъехал к парковочной площадке чуть поодаль от подъезда. В этот момент толпа, разгромившая апартаменты, вынеслась на улицу и смела Рожкова. Еще недавно пугавший всех до дрожи в коленях, Юрий Вячеславович не успел даже вытащить пистолет. Сначала Рожкова ударили по голове железной палкой, а когда он, заливаясь кровью, упал, просто затоптали.

Слава был у Анны Ивановны и ничего не знал. Перепуганная Коломийцева, на глазах которой убивали Ольгу Яковлевну, примчалась домой и запретила мальчику высовываться на улицу. Только на следующее утро директор сообщила подростку, что он стал сиротой.

Слава заболел и слег дома у Коломийцевых с непонятной лихорадкой. В Мартынов тем временем спешно прибыла специальная комиссия. Но времена уже начинались иные, а чета Рожковых слыла одиозной. Разбирательство было поверхностным, виноватых не нашли. Дознаватели просто перепугались за свою жизнь, уж очень агрессивно были настроены жители Мартынова, к тому же над Москвой вздымалась заря перемен, и сотрудники НКВД понимали, что народ, доведенный до крайности, лучше не дразнить лишний раз. Дело спустили на тормозах.