Глава 15. Утром, положив ровно тысячу рублей в сумочку, я стучала в окошко барака:

Утром, положив ровно тысячу рублей в сумочку, я стучала в окошко барака:

– Эй, Павлик, выгляни!

Но ответа не последовало.

– Павлуша, высунься…

Створки распахнулись, и высунулась баба с помятым лицом и торчащими дыбом сальными прядями.

– Тебе чего надоть?

– Павлика.

– А нетуть его.

– Где он?

– Хрен его знает, – закашлялась чадолюбивая мамаша, – может, на станцию побег, он иногда к ларькам ящики подтаскивает, а может, в Москву поехал на вокзал.

– Зачем?

– Чего пристала! – рявкнула бабища.

– Когда он вернется?

– Шут его разберет, днем, вечером, через неделю, чтобы он вообще пропал, спиногрыз! – гаркнула мамуля и с громким треском захлопнула окно.

– Тетенька, – раздался знакомый писк, – тетенька, давайте сто рублей, скажу, где Павлуха!

– Ты уже вчера триста заработала!

– Ну ищите его сами, вовек не найдете.

Испустив тяжелый вздох, я вынула розовую бумажку.

– Давай рассказывай.

– А он ваши часики дяденьке продал, – затарахтела девчонка, как проститутка засовывая купюру за резинку трусиков.

– Какому?

– С утра приходил, мордастый такой, в белом костюме. Подошел к дому, в окошко стукнул, Павлушка и высунулся. Мужчина сказал: «Слышь, парень, мы тут пикничок с приятелями устраивали, часы я потерял, не находил ли кто?» Павлушка не растерялся: «Две тысячи дадите?» – «Легко», – ответил пришедший и быстро отсчитал бумажки.

– Так, – пробормотала я, – а ты откуда знаешь?

– У нас в туалете, – ткнула девочка пальцем в голубую будочку, – доска на толчке сломалась, такая дырища! Запросто в дерьме утонуть можно. Я туда не хожу, боюсь.

– При чем тут сортир?

– А я в кустиках пописать села, тут дядька и подошел, – хихикнула девочка, – голос у него громкий, как загудел! Все и услыхала. Только не успела я у Пашки на конфеты попросить. Он в окно вылез, и они с тем мужиком вместе ушли.

– Куда?

– Павлуха в магазин побежал, за станцией стоит, плеер покупать и кассеты, давно мечтал. И повезло же ему, – вздохнула девочка, – а я вот никак на Барби не накоплю.

Не слушая ее жалобы, я понеслась к платформе и спросила у торговца Миши:

– Где тут магазин с плеерами?

– За углом, – ответил тот, – новая Маринина вышла, не желаете?

Но я уже бежала через рельсы к небольшой площади.

Назвать магазином железный вагон, набитый всякой всячиной, язык не поворачивался. На полках теснились самые разнообразные и подчас несовместимые предметы: вантуз, батарейки, жвачки, футболки турецкого производства и рыбные консервы. Этакая помесь сельпо с супермаркетом.

За прилавком скучала девица, она лениво переворачивала страницы «Мегаполиса» и, не поднимая глаз, буркнула:

– Чего ищете? Или просто так интересуетесь?

– Простите, сегодня с утра сюда не заходил мальчик за плеером?

Девчонка подняла на меня взор дохлой рыбы и простонала:

– Так и знала! Только я ни при чем, коли он у вас деньжонки скоммуниздил. Правда, я спросила: «Откуда у тебя, Пашка, столько средств? Небось обворовал кого?» Знаю, Павлуха на Киевском вокзале промышляет, прет все, что плохо лежит. А он спокойненько так говорит: «А тебе какое дело, Манька? Что, мои бумажки меченые?» Ну и продала ему плеер за шестьсот рублей и две кассеты.

– Куда он пошел?

Маша дернула острым плечиком:

– Хрен его разберет, говорил, будто в «Макдоналдс».

– Так далеко, на шоссе! – удивилась я.

– Это если на машине ехать, – ухмыльнулась продавщица, – кто на своих двоих через пустырь топает, раз – и ресторан, тут ходу десять минут от силы.

Я вышла из вагончика и увидела поле, все изрытое канавами и ямами. Ноги сами понеслись вперед. Но не успела я пробежать и двести метров, как до ушей донеслась тихая музыка. Через секунду стало понятно: откуда-то из-под земли доносятся звуки, издаваемые дебильным мальчишкой по кличке Децл. Телевидение частенько показывает тонкую фигурку этого подростка-недомерка, гнусавым голосом выкрикивающего: «Пепси, пейджер, МТВ, подключайся!» Если не ошибаюсь, подобное музыкальное направление называется хип-хоп, и в мою душу, воспитанную на классике, джазе и битлах, часто заползает червячок недоумения: ну почему то, что делает этот безграмотный, самоуверенный ребенок, тоже называется музыкой? Представляю, как переворачиваются в гробах Моцарт, Чайковский и Верди. Правда, современное поколение выбирает пепси и хип-хоп. Павлик, очевидно, фанател от Децла.

– Ну, Лампа, – сказала я громко сама себе, – чего стоишь на краю глубокого оврага и рассуждаешь о гармонии? Небось просто не хочешь смотреть вниз.

С тяжелым вздохом, зная, что сейчас увижу, я глянула на дно оврага. Там, скрючившись, как эмбрион, лежала маленькая, жалкая фигурка в грязных джинсах. Голова Павлика была неестественно вывернута, руки казались длиннее ног. Рядом валялся крохотный, похожий на мыльницу плеер, из выпавшего наушника доносится бодрый речитатив:

– У меня все плохо, у меня нет друзей…

Да, и у Павлика сегодня все плохо, просто хуже не может быть!

– Тетенька, – раздалось сзади.

Замызганная девчонка испуганно смотрела в овраг:

– Кто это его так, а? За что?

Я тупо пыталась собрать мозги в единое целое. Наверное, надо…

Девчушка начала спускаться в овраг.

– Ты куда? – схватила я ее за руку.

– Плеер возьму, он ему теперь не нужен.

– Вот что, – велела я, – пошли.

– Куда? – насторожилась девочка.

– Я – сообщить в милицию, а ты – домой, нечего здесь топтаться.

Девочка сначала покорно побрела следом, но потом стала выворачивать свою тощую ручонку из моей ладони:

– Пусти!

– Нет, иди домой.

Внезапно ребенок горько зарыдал. Крупные прозрачные слезы потекли по серым щекам.

– Да, – всхлипывала девочка, – сейчас менты приедут и плеер себе заберут или Пашкиной матери отдадут, а она его живо пропьет!

– Зачем тебе плеер? – устало спросила я, продолжая упорно волочь ребенка подальше от трупа. – Так Децла любишь?

– Да насрать мне на музыку, – рыдала девочка, – я поменять хотела плеер на Барби. Я на куклу полгода собираю, и никак. А маманька не дает. Говорит, за те деньги, что дурацкая куклешка стоит, месяц жрать можно да Борьке молоко покупать. Ему все, а мне ничего!

– Борька кто?

– Брат, младший, год ему.

– А тебе?

– Семь.

– Сколько же стоит Барби?

– Четыреста пятьдесят с платьем, – шмыгнула малышка носом и замолчала.

– Ну ты вчера триста рублей получила, а сегодня сто, совсем чуть осталось!

Девочка повозила носком туфельки по песку и ответила:

– Ленке дала деньги-то!

– Кому?

– Подружке своей, Ленке!

– Зачем?

– А у ней из родителей одна бабка, ругается и дерется все время. Она Ленку в Москву отправляет, на Киевский вокзал воровать. Ленка боится чужое брать и просто милостыню клянчит; если мало приносит, бабка ее палкой лупит, у Ленки все ноги в дырках да синяках. Она вчера только одну десятку насобирала и в кустах ревела, боялась домой идти, ну я и подумала… – Девочка помолчала, потом закончила: – Большая уже в куклы-то лялькаться, вот рожу своих деток от богатого, накуплю им всего и буду с ними играть. Больно Ленку жалко, маленькая она, шесть лет всего.

Этого я уже не могла вынести:

– А ну показывай, где твоя Барби!

– Вон, в ларьке!

Мы быстро пошли вперед и уперлись в лоток, заставленный игрушками.

– Ну, чего, опять приценяться пришла? – спросил продавец.

Я быстро спросила:

– Какая кукла больше всего тебе по сердцу?

– Блондинка, в красном платье, – шепнула девочка.

– Пожалуйста, – попросила я торговца, – у меня тысяча рублей. Дайте нам вот эту Барби и всего к ней в придачу, ну вот мебель за сто пятьдесят, холл с креслами, потом спальню за двести, ванну, туалет…

– Домик не хотите со всем содержимым? – улыбнулся парень. – Там два этажа, кухня, спальня, гостиная, ванная, туалет, с мебелью, посудой и даже домашними животными. Наши делать стали, завод «Огонек», по виду от американского не отличить.

– И сколько такой?

– Семьсот рублей.

Я быстро сложила семьсот и четыреста пятьдесят.

– С удовольствием бы взяла, но полтинника не хватает!

– Уступлю, так и быть, – продолжал улыбаться парень, – а то эта девица полгода ходит и глядит, прямо сердце разрывается, но не могу же я товар просто так отдать!

Он снял с витрины две коробки, одну большую, похожую на чемодан, другую поменьше, и вручил девочке:

– Владей.

Ребенок прижал к груди подарки. Я вытащила из сумки бумажку и написала свой телефон.

– На, меня зовут Евлампия. Если мама спросит, где взяла, скажешь, что я купила, а если не поверит, пусть позвонит.

Девочка кивнула, я пошла в сторону платформы.

– Тетенька, – раздалось сзади.

Я обернулась. Ребенок протягивал узенькую ладошку.

– Меня зовут Фрося!

– Как? – переспросила я, чувствуя, что ноги дрожат в коленях. – Как?

– Фрося, Ефросинья, – повторила девочка, – имя такое есть, старинное, я одна во дворе с ним. Вы теперь мой друг, ежели чего, к дому подходите и крикните: «Фрося», я выйду и все для вас сделаю. Хорошо?

Не в силах произнести ни слова, я кивнула. Фрося пошла в горку. Большая коробка била ее по худеньким, исцарапанным ногам. Внезапно показалось, что это я бреду вверх, прижимая к груди упаковку с куклой.

Стараясь не разрыдаться, я пошла через площадь к булочной, возле которой виднелась телефонная будка, надо позвонить в милицию.

Домой я явилась совершенно разбитая и рухнула на кровать прямо в тапках. Лиза и Кирюшка где-то бегали, мопсихи мирно спали в кресле. Рейчел глядела в окно. У нашей стаффордширихи это главное развлечение. Люди смотрят телевизор, а она наблюдает за улицей. Впрочем, у Пингвы тоже есть любимое зрелище. Стоит только включить стиральную машину, кошка моментально прилетает в ванную и садится у круглого, прозрачного окошка в дверце. Сидеть так Пингва может часами, наблюдая за вертящимся бельем. Наверное, ее гипнотизирует мерное мелькание цветных тканей.

– Гав, – буркнула Рейчел.

– Фу, перестань, – велела я.

– Гав, – настаивала терьерица.

– Прекрати!

– Гав, – не успокаивалась собака, бешено крутя хвостом. Потом она соскочила с дивана и подлетела к двери. Я со вздохом села, так, кто-то идет!

Раздалось шуршание, и в гостиную вплыл гигантский мешок с собачьим кормом. При виде знакомой упаковки собаки начали восторженно лаять и размахивать хвостами.

– Эй, нет, погодите, – послышался голос Володи Костина.

Красное лицо майора выглянуло из-за пакета.

– Куда складывать?

– Тащи в кладовку, – велела я.

Отдуваясь, майор бросил набитый мешок и вытер потный лоб.

– Жара, жуть, помесь Африки с Австралией.

– Спасибо тебе, – проникновенно сказала я, – а то как раз вчера я подумала, что собачьи харчи заканчиваются, честно говорю, решила купить мешочек на пять кило.

– Пятьдесят килограммов дешевле получается, – ответил приятель, – еще совочек дали в подарок, красненький.

– Мне столько не дотащить!

– Ясное дело, поэтому я и привез. Пятый день в багажнике корм вожу, только сегодня случай вышел.

– Какой?

– Да так, – не захотел ничего рассказывать майор, – по делу приезжали.

Ребята с арестованными уехали, а я к тебе ненадолго.

– Ты арестовал кого-то в Алябьеве?

– Ну не я, а…

– Погоди, – перебила его я, – кого?

– Какая разница!

Я рассмеялась:

– Нечего тень на плетень наводить. Пойду вечером в местный магазин и все узнаю от продавщицы Сони, у нее муж здешний участковый.

Володя вздохнул:

– Помнишь, мы с тобой на поминках встретились?

– У Славина?

– Да. Так вот брали его старшего сына Николая.

От неожиданности я уронила на пол чайные ложечки:

– Боже, за что?

Костин принялся сосредоточенно выуживать из пачки сигареты.

– Слушай, заканчивай идиотничать, – взвилась я, – Ребекка Славина моя хорошая подруга и обязательно расскажет о происшедшем!

Володя закурил и выпустил дым прямо на Мулю. Собака отчаянно расчихалась.

– Дело нехорошее, – забубнил майор, – понимаешь, у старшего Славина, Вячеслава Сергеевича, была секретарша…

– Знаю, Леночка.

– Ее…

– Уволили с треском, потому что Николя захотел посадить на это место свою новую любовницу.

Костин нахмурился:

– Небось слышала, что бывает с теми, кто слишком много знает!

– Тоже мне, секрет Полишинеля, да об этой истории весь институт гудел!

– Леночку нашли вчера вечером мертвой на скамейке у дома.

– У нее случился инфаркт?

– Нет, маленькая дырка в голове, – спокойно ответил Володя.

– А при чем тут Николя?

– Похоже, что он и есть автор выстрела.

– Когда умерла Лена?

– Между восемнадцатью и девятнадцатью часами.

– Где она живет?

– Улица Аэродромная, в Тушине.

В моей голове моментально возникли цифры. В пятнадцать минут седьмого я собственными глазами видела, как он садился на Солнечной в поезд, идущий к Москве. До Киевского вокзала добираться ему четверть часа, не меньше, да и потом минут сорок-пятьдесят ехать до Тушина. Что-то не складывается.

– Это не он.

– Почему?

– Понимаешь, в начале седьмого я видела его на платформе Солнечная, а сегодня около девяти он был опять там.

– Дорогая, – проникновенно сказал Володя, окидывая взглядом стройные ряды книг в ярких обложках, – удручающая жара и огромное количество проглоченных детективов сильно повлияли на твои глаза и мозг. Мы приехали к Славиным в девять пятнадцать и вынули хозяина тепленьким из койки. Между прочим, у него офигенная пижама, шелковая, прямо как в «Санта-Барбаре»…

Я переваривала информацию.

– И куда вы его дели?

– Поместили в изолятор временного содержания.

– Дай мне с ним свидание, – ляпнула я, не подумав и тут же горько пожалела.

Но слово не воробей. Костин резко нахмурился и отодвинул чашку.

– Слушай, Лампа, я понимаю, что ты мучаешься дурью от безделья, но немедленно прекрати идиотничать. Знаю, знаю твою идиотскую манеру совать во все длинный веснушчатый нос и мешать людям нормально исполнять свою работу. Имей в виду, узнаю, что роешься в деле Славина, мало не покажется! И вообще, заканчиваем беседу на данную тему. Лучше дай пожевать котлету или курочку.

– У нас только сосиски, – дрожащим от негодования голосом ответила я.

– Вот видишь, – вздохнул Володя, – жрать нечего, в доме грязь, дети носятся неизвестно где, у собак гастрит и колит, а ты из себя комиссара Мегрэ корчишь! И ведь закончится как всегда…

– Чем? – прошипела я. – Чем закончится? Кто помогал вам поймать хитрого убийцу отца Лизаветы, а?

– Слушай, давай не будем, – стукнул ладонью по столу майор, – убийцу Кондрата вычислили, разработали и взяли мы! Я и Самоненко, твоей заслуги тут ноль, дырка от бублика. А закончится все, как всегда, твоим заплывом в дерьме, и дай мне скорей поесть, сейчас с голоду сдохну! Ты домашняя хозяйка, а не следователь по особо важным делам, и мозги у тебя бабские, пойми наконец!

На негнущихся ногах я добралась до холодильника и зашвырнула в воду сосиски. Вот оно как! Веснушчатый нос! Абсолютная неправда, на моем лице нет никаких пятен. И орган, предназначенный для обоняния, у меня вовсе не длинный. Грязи у нас нет, просто на даче невозможно уследить за чистотой, а ребята не снимают ботинок, опять же собаки… Я не мою им тут, как в городе, лапы после каждой прогулки. Но у псов нет никаких желудочных заболеваний. И насчет убийцы Кондрата… Да кабы не я! Заплыв в дерьме! Ну погоди, Костин!

Я шмякнула перед Володей тарелку. Горка вермишели взлетела вверх и шлепнулась на сосиски.

– Горчички нет? – поинтересовался майор, вонзая зубы в ароматную кожицу.

– Нет! – рявкнула я, прекрасно зная, что на кухне стоят целых две банки, наша с ужасающим названием «Малюта Скуратов» и польская без всякого названия.

– На нет и суда нет, – миролюбиво завел разговор Володя, – все-таки ужасно пишут наши сотрудники, стиль хромает на обе ноги. Вот слушай, вчера читаю протокол и вижу фразу: «Возле трупа стояла трупья вдова и трупьи дети». Дальше еще хлеще: «…тело лежит на спине, правая нога согнута в колене, левая отброшена в сторону, еще две другие находятся у дивана». Спрашивается, он сороконожкой был? Ну не уроды?!

Я не поддержала разговор и ушла в кухню. В душе клокотал огонь, на котором доходил до кипения чайник злобы. Трупьи дети! У дорогих ментов не только с литературным языком беда, у них и с мозгами несчастье вышло. Трупья вдова! Как думают, так и пишут. Нет, Володечка, никогда тебе не распутать дело Славина, и я на этот раз помогать не стану. Сама найду убийцу и получу пятнадцать тысяч долларов. Вот тогда и поглядим, кто где плавает!