Клиническая иллюстрация

Паула (это – не её настоящее имя) вела двойную жизнь. Окружающим её людям она казалась нормальной, у неё была хорошая работа, где она прекрасно функционировала. Однако, она держалась особняком и редко посещала после работы какие-либо социальные мероприятия. Она хотела быть дома, где она могла чувствовать себя подлинной (аутентичной). Это было связано с пребыванием в своём пограничном мире диссоциативных и лиминальнх состояний, во время которых она часто совершала навязчивые компульсивные ритуалы. В эти моменты у неё было магическое мышление, и наблюдались импульсивные паттерны поведения.

Её воспитывала в детстве мать, которая забеременела ею, когда была подростком, и была не в состоянии позаботиться даже о самой себе, не говоря уже о младенце. Паула была зачата совершенно случайно в результате сексуальных отношений, которые длились всего одну ночь, и она никогда не знала своего отца. Всё своё детство она чувствовала, что она должна заботиться о своей матери, которая была склонна к депрессии и употребляла наркотики. Она жила, испытывая постоянную угрозу потери своего единственного родителя (матери, которая постоянно говорила ей, что её бросит, заявляя о своих желаниях совершить самоубийство). Рядом с ней не было никого, кто помог бы ей понять свои собственные страхи и тревоги, кроме одной доброй учительницы, которая вскоре переехала жить в другое место.

Паула пришла в терапию, поскольку она была убеждена, что это – единственное, что могло бы ей помочь. Её настигали повторяющиеся циклы навязчивого поведения. Это поведение возникало, когда она была абсолютно одна. Оно занимало всё её свободное время и заставляло её быть в стороне от других людей. Её мучил стыд, и она скрывалась, тратя своё время на выполнение ритуалов, чтобы избавиться от вторгающихся в её сознание постыдных мыслей. Эти ритуалы включали в себя, в том числе, навязчивое внимание к своему собственному телу и его жидкостям: она колола себя острыми предметами, почёсывалась, гладила своё тело и мастурбировала, а также совершала компульсивные ритуалы очищения. Раз в несколько недель она ломала всё в своей квартире в припадке ярости и отвращения к самой себе. После этого она не мылась, и её грязная одежда и посуда накапливались, образуя горы, в течение многих дней. Единственным её «противоядием» было ведение дневника, в котором она писала о своих мыслях и чувствах. Если её тревога слишком переполняла её, у неё включалось «магическое мышление», с помощью которого она убеждала себя в том, что с ней всё замечательно и что всё хорошо. Или же автоматически у неё возникала диссоциация, позволяющая ей отпустить напряжение, но это вызывало в ней такое чувство, словно её отбросило назад в то место, откуда она начинала свой путь. Она хотела, чтобы терапия помогла ей найти своё «истинное Я» и отбросить «фальшивое Я» - всё то, кем её считали все люди во внешнем мире. Для неё оказалось важным, что я не вступил в сговор с её «фальшивым Я», но признал, что то, что другие люди могли бы назвать «болезнью», было на самом деле проявлением её подлинного (аутентичного) «Я».

Если я что-то делал «неверно», например, давал «топорную» интерпретацию или же не реагировал так, как она надеялась, что я буду реагировать, она часто приходила в бешенство и иногда, как ураган, мчалась прочь из комнаты. Подобно многим пограничным пациентам, она имела отчётливое ощущение того, в чём она нуждается и что ей следует потребовать от меня; и она изо всех сил пыталась поведать мне об этом таким способом, чтобы я смог её понять. Она демонстрировала огромную веру в своё чувство себя и в ценность тех инсайтов, которые она обретала, находясь в контакте с лиминальными состояниями сознания, даже если она могла выносить это лишь в течение коротких периодов времени.

Как это описывал Бриттон, в какой-то миг я тоже чувствовал себя так, как если бы она задирала меня; а в следующий миг я чувствовал себя так, как если бы я был жестоким тираном. Я ощущал себя очень важной для неё персоной, но при этом чувствовал, что она не позволяет мне иметь свой собственный ум, отличный от её ума. Она ненавидела интерпретации, связанные с отношениями переноса, или когда я говорил что бы то ни было, пытаясь связать её теперешний опыт с её прошлым. Почти все мои интерпретации её сновидений были отвергнуты ею как «неточные», «очевидные» или «бесполезные». Она не играла с символами, и её буквально пожирал стыд. Задача войти в контакт с её «истинным Я» была чудовищно серьёзной.

Она верила в то, что ей будет не так сильно стыдно, если она сможет заставить меня в большей степени ощущать себя таким же, как она. Сначала она пыталась сделать это, стремясь очернить меня (чтобы я тоже смог почувствовать себя униженным). Затем, когда она почувствовала, что может мне больше доверять, она стала делать это, пытаясь соблазнить меня, чтобы я мог быть с ней одним целым. Как я это заметил, работая с другими пограничными пациентами, эта тенденция, по всей видимости, отражает горячее желание вернуться назад в то время, когда существовала глубокая близость с матерью. Хотя Паула страдала от того, что испытывала состояние чудовищного отчаяния и тревоги, временами она была способна переживать очень яркое и глубокое ощущение «себя», благодаря доступу к своему лиминальному пространству, которое Юнг описывает как грань между сознанием и бессознательным