Старший. Эми все смотрит на экран — опять она расстроилась

Эми все смотрит на экран — опять она расстроилась. Все пошло не так, как я планировал. Мне казалось, это ее порадует. Нажимаю на экран, и Линкольн исчезает. Его усталое лицо сменяется изображением людей в период гиперинфляции в Германии, растрепанные волосы тают, растворяясь в тачках, наполненных деньгами.

— Надо возвращаться, — говорит Эми. — Харли уже долго сторожит криоуровень. Теперь моя очередь.

Мне еще столько всего хочется ей показать: залы, полные книг, настоящих книг с Сол-Земли. Зал артефактов на втором этаже, где хранятся модели объектов культуры Сол-Земли, даже настоящий трактор, на основе которого мы разработали свои тракторы. Зал научных материалов, в которых рассказывается история создания системы вай-комов и гравитационных труб. Но ей все это неинтересно, так какой смысл?

— Я его знаю, — говорит Эми с трепетом изумления в голосе и отталкивает меня от экрана, чтобы лучше видеть изображение.

Я тоже смотрю, но я его не помню. Это взрослый мужчина, по возрасту где-то между Доком и Харли, с темными волосами и глазами, но все же есть во внешности у него что-то такое, что резко отличает его от нас — он не из нас, он выглядит... по-другому. Мужчина сидит на пороге трейлера, держа на коленях пухлого младенца. Он определенно не из важных людей, потому что Старейшина не заставлял меня ничего о нем учить.

— Это Эд.

— Кто?

— Эд. Я видела его до того, как меня заморозили. Вообще-то это он и замораживал меня и моих родителей.

Что-то мне не кажется, что это достаточная причина расположить его физиономию рядом с Авраамом Линкольном. Я тянусь к экрану. Фотография «Эда» замирает; когда я прикасаюсь к экрану второй раз, всплывает описание.

— Эдмунд Альберт Дэвис-младший, — читаю я вслух. — Первый ребенок, родившийся на борту «Годспида». На фотографии изображен со своим отцом, Эдмундом Альбертом Дэвисом- старшим, одним из участников экспедиции, отправившихся в полет с Сол-Земли.

— Я его знала, — говорит Эми. Подняв голову, она так впивается взглядом в фотографию, словно Эдмунд Альберт Дэвис-старший жив и она с ним разговаривает. — Понятия не имела, что он тоже собирался улететь с Земли на «Годспиде».

Значит, Эдмунд Альберт Дэвис-младший стал первым, кто родился здесь, в плену. Интересно, каково ему было расти среди людей с Земли, зная, что ему ее никогда не увидеть?

— Если бы я знала, — продолжает Эми. — Я бы поговорила с ним. Спросила бы, почему он пошел на корабль. В нашу единственную встречу он мне показался черствым. Но, может, он просто... — Она затихает, продолжая смотреть на экран, но не видя его. И вдруг улыбается. — Только представь! Я видела этого человека столетия назад, а сейчас я могла бы увидеть на корабле его потомков! Потомков того, кто меня заморозил! Круто, правда? — Она поворачивается ко мне, и ее глаза округляются. — А что, если ты — потомок Эда? Вот это было бы совпадение!

Я улыбаюсь, потому что она смеется.

— А вдруг правда? — она переводит взгляд с меня на фото на стене.

— Что правда?

— Ты — потомок Эда?

— Я не знаю.

— Да ладно тебе! — фыркает Эми. — У вас же есть все эти технологии — наверняка кто-нибудь составлял генеалогические схемы. У Старейшины или у доктора по-любому должны быть — они же до ужаса боятся кровосмешения.

— Все записи хранятся здесь. Это же Регистратека, — говорю я. Она не замечает, как помрачнел мой голос. Я-то знаю, что, даже если мы найдем потомков Эда, меня среди них не будет. Мои семейные данные засекречены. Может быть, генеалогию Эда и можно проследить хоть от отправления с Сол-Земли до сегодняшнего дня, но мне в моем семейном древе не сдвинуться даже на одно поколение назад.

— Ну, пожалуйста! Давай посмотрим, вдруг вы с Эдом родственники! — она хватает меня за руку. Я не видел ее такой оживленной с тех пор... никогда не видел. Тяжесть забот, которые на нее обрушились, забыта, пусть даже на минуту. И я готов на все, лишь бы эта минута не кончалась.

— По идее, это должно быть нетрудно, — говорю я. — Учитывая, что это первый ребенок, родившийся на корабле, записи, скорее всего, есть.

Провожу пальцами над панелью инструментов и нажимаю кнопку справки, потом ввожу ключевые слова. Эми следит за процессом, разинув рот. Я ускоряюсь. Пальцы путаются, и пленка сердито на меня пищит. Приходится нажимать на поиск еще раз.

Наконец:

— Нашел!

Запрокинув голову, Эми читает вверху экрана:

— Эд-старший, потом Эд-младший... — тихо проговаривает она. Медленно опускает взгляд и, дойдя до границы экрана, снова озадаченно смотрит вверх. Кажется, она хочет что-то спросить, но потом снова оборачивается к экрану и начинает тихо считать. — Один, два, три... — наконец, нахмурившись, поднимает на меня глаза. — Тринадцать поколений. На этой схеме — тринадцать поколений. От Эда-младшего до Бениты, вот здесь, записано тринадцать поколений людей.

— И?

Эми начинает задумчиво ходить от модели Сол-Земли обратно к экрану.

— Сколько поколений может родиться за сто лет? Допустим, четыре или пять. Значит, тринадцать поколений — это примерно триста лет, правильно?

Я киваю.

— Но посмотри сюда, — она указывает на нижнюю строчку.

Под именем Бениты значится: «погибла от Чумы».

— Когда была Чума? — спрашивает Эми.

— Очень давно, — медленно отвечаю я. На ум приходит статуя Старейшины периода Чумы, стоящая в больничном саду. Ее так потрепало временем и погодой, что черт лица уже не разобрать.

— Насколько давно? — ее быстрый, торопливый тон заразителен.

— Еще до Старейшины. И до того, кто был Старейшиной перед ним.

— Значит, наверное, лет сто. И получается, что Бенита, тринадцатое поколение этой семьи... должна была родиться примерно через три сотни лет после отправления. Но если она умерла от Чумы... и случилось это не меньше ста лет назад... корабль летит уже как минимум на сто лет дольше, чем должен был...

— Но предполагалось, что мы приземлимся через пятьдесят лет. Мы же летим всего двести пятьдесят...

Эми останавливается и, обернувшись, пронзительно смотрит на меня широко распахнутыми глазами.

— Откуда ты знаешь? Давай посмотрим поздние схемы. Если сосчитать, сколько поколений родилось после Чумы, может, мы сообразим, сколько лет на самом деле уже летит корабль.

Ощущение такое, словно в животе у меня огромный камень, и он тянет меня вниз, тянет весь корабль.

— Генеалогических схем после Чумы нет. Я только что вспомнил: Док как-то говорил, что от Чумы погибло столько народу, что после этого схем уже не составляли.

— Сезон, — шепчет Эми, обращаясь больше к себе, чем ко мне. — Сезон начался сразу после Чумы, так? — она тяжело уставилась в пустоту. — Не может это быть совпадением. Тринадцатое поколение, поколение Бениты — оно должно было приземлиться на новой планете. Это точно было где-то через триста лет. Но тут началась Чума, а потом придумали Сезон и перестали следить за генеалогией...

— И запретили фотографировать, — добавляю я. — Начиная с года перед Чумой и до сегодняшнего дня у нас нет фотографий корабля. Несколько лет назад Чума меня завораживала — это было первое, о чем Старейшина мне рассказал — но я не нашел ни фото, ни видео; фотоматериалами теперь разрешается пользоваться только ученым на уровне корабельщиков и только для фиксирования разработок.

— Во время Чумы что-то произошло, — медленно говорит Эми. — Что-то настолько страшное, что любые данные о ней уничтожены. И все странности — Сезон, то, как люди тут себя ведут, — все началось с Чумы.

Эми

Старший хочет что-то сказать, но только он открывает рот, дверь в Регистратеку распахивается.

— Старший! — холодный, резкий голос Старейшины эхом отдается в пустом холле.

Старший бросается к контрольной панели, и вот уже все запретные изображения людей и пейзажей моей родной Земли пропали. Потух экран с предательски горевшей на нем генеалогической схемой, исчез зависший чертеж двигателя.

— Не трудись, — рычит Старейшина, постукивая пальцем за ухом, там, где под кожу вшит вай-ком. — Я слежу за тем, что ты изучаешь. И знаю, для чего ты использовал свой доступ.

— Извини, — автоматически говорит Старший, но видно, что ему ничуть не стыдно, и он сожалеет, что это сказал. Выпрямившись, он частично берет себя в руки. — Но с каких это пор ты за мной «следишь»? И вообще, я, если честно, удивлен, что ты вообще заметил. Когда мы в последний раз виделись, ты был пья...

Я удивленно оборачиваюсь к Старейшине. Пьян? Старший имел в виду, что он напился?

Старейшина заметил мой взгляд, но все же продолжает обращаться только к Старшему.

— Настоящий лидер никогда не теряет контроля ни из-за алкоголя, ни из-за чего бы то ни было. — А вот теперь он смотрит на меня. — Кажется, я предполагал, что у тебя есть все шансы подорвать спокойствие корабля. Я определенно был прав.

— Я ничего не делала! — в голосе моем звучит паника. Я не забыла ту его угрозу.

— Одного твоего присутствия достаточно, — отмахивается Старейшина. — Из-за тебя мой... ученик... совершенно забросил занятия, — он произносит слово «ученик» с такой насмешкой в голосе, словно говорит о надоедливой, шумной собачонке. Снова переводит взгляд на Старшего. — Время вернуться к учебе. Пока я был занят Сезоном, я позволял тебе играть с твоей маленькой подружкой, но раз у тебя достаточно свободного времени копаться в том, в чем ты тут копался, то пора направить интерес на что-нибудь более продуктивное.

Он идет обратно к двери. Старший кусает губу, не зная, следовать за ним или нет.

— Стойте!

Старейшина оборачивается на мой крик, но не подходит.

— Мне нужны ответы, ясно? — заявляю я, устремляясь к нему. — Мы оба знаем, что тут творится какая-то муть. Одного Сезона хватило бы, но теперь еще и доктор утверждает, что я сумасшедшая, и прописывает мне те же таблетки, что и Старшему, и тут...

— Довольно, — холодно и властно обрывает Старейшина. — Я предупреждал, чтобы ты не становилась проблемой. Ты определенно не послушала.

— По-моему, этот корабль не помешает немного встряхнуть!

— Последний, кто так думал, сейчас уже ни о чем не думает.

В тишине Регистратеки слышится резкий вздох Старшего. Мы стоим и смотрим друг на друга, замерев: Старейшина — у дверей, я — под глиняными планетами, а Старший — между нами, наш ориентир в перетягивании каната истины.

— Идем, Старший, — Старейшина поворачивается к выходу.

— Что случилось во время Чумы?! — кричу я ему вдогонку. — Что вы от нас скрываете? Вы знаете… Я знаю, что знаете! Почему просто не рассказать правду?

При этих словах Старейшина поворачивается и в три широких шага оказывается рядом со мной.

— Этот корабль построен на секретах, он живет секретами, — чеканит он; на лицо мне летят крошечные капельки слюны. — И если ты будешь продолжать выспрашивать, то лично узнаешь, на что я готов, чтобы их сохранить. Возвращайся в свою комнату, на этот раз Док тобой займется. Идем, Старший! — рявкает он. Подскочив, Старший спешит к выходу следом за Старейшиной. По дороге он бросает в мою сторону извиняющийся взгляд, а потом двери закрываются, оставляя меня в сумрачном холле наедине с пыльными глиняными моделями.

Я не осознаю, что руки у меня сами сжались в кулаки, пока не разжимаю их, чтобы размять пальцы. Меня просто трясет от ярости. Только одно я знаю наверняка: что бы там Старейшина ни хотел сохранить в секрете, я это выясню, а как только выясню — буду об этом кричать с крыши.