Старший. Я уже через дверь слышу, как она плачет

Я уже через дверь слышу, как она плачет. Прикладываю палец к сканеру, дверь открывается, и только тут до меня доходит, что я сделал — вошел в чужую комнату без разрешения. Но сейчас это неважно — важно только то, что Эми лежит на кровати и плачет так, что все тело сотрясается от рыданий.

— Что случилось? — спрашиваю я, бросаясь к ней.

Эми поднимает на меня глаза цвета расплавленного нефрита. Издав блеющий звук, бросается ко мне, обнимает за талию и зарывается головой мне в живот. Сквозь ткань туники я чувствую мокрую теплоту ее слез.

На мгновение я просто замираю. Она прильнула ко мне, и я не могу придумать, куда деть руки. До меня доносится тихое икание — или это всхлипы? — и я отдаюсь инстинкту: обнимаю ее, крепко прижимаю к себе не давая упасть.

Старейшина думает, что власть — это контроль, что быть лидером — значит заставить всех повиноваться. Сейчас, прижимая к себе Эми, я понимаю: простая истина в том, что власть — это вовсе не контроль; это сила, та сила, которую ты вливаешь в других. Лидер — не тот, кто заставляет других отдавать ему свои силы; лидер — тот, кто готов свои силы отдать другим, чтобы они сумели устоять на собственных ногах.

Вот чего я искал с того самого дня, как мне впервые сказали, что я родился управлять этим кораблем. Быть лидером для «Годспида» — не значит быть лучше всех остальных, приказывать, заставлять и манипулировать. Старейшина — не лидер. Он — тиран.

Лидеру не нужны пешки — ему нужны люди.

Эми, отстранившись, глядит мне в лицо. На бледной ее коже выступили розовые пятна, глаза красные и запавшие, от носа к верхней губе тянется блестящая дорожка. Она вытирает лицо рукой, размазывая по нему слезы и сопли.

Никогда еще она не казалась мне такой красивой.

— Что случилось? — снова спрашиваю я, садясь рядом с ней на кровать. Эми поджимает под себя ноги и опускает голову мне на грудь. Из головы вылетают и фидус, и Старейшина, и все проблемы на борту этого чертова корабля — меня внезапно пронзает первобытное желание придавить ее к кровати и прогнать поцелуями все ее горести.

— Я узнала, что делают за закрытыми дверьми на четвертом этаже, — икает Эми. — Это так ужасно.

Она рассказывает мне, а когда доходит до фидуса, я рассказываю, что узнал от Старейшины.

— Вот что со мной было, — говорит она. — Когда у меня перед глазами плыло и голова отключалась — это все наркотик. А теперь им отравили... — она давится слезами: — Стилу.

Я киваю.

Эми хватает меня за руку и сжимает отчаянно, как, наверное, ее руку сжимала Стила.

— Старший, мы обязаны что-то сделать. Это ужасно. И несправедливо. Это ведь люди, понимают это Док со Старейшиной или нет. Этот наркотик — зло. Нельзя так управлять людьми! — Ее взгляд устремляется мимо меня, и я знаю: она уже не здесь, она на четвертом этаже. — Он заставляет людей повиноваться. Управлять кораблем так, как это делают Док со Старейшиной, — просто извращение!

Часть меня, очень маленькая часть, которую я прячу так глубоко внутрь себя, что, надеюсь, Эми никогда ее не увидит, склонна считать, что не все, что делают Старейшина с Доком, неправильно. В конце концов... система работает. Десятки лет они поддерживают на корабле мир.

Но тут я вспоминаю безжизненный взгляд Эми, накачанной фидусом, а потом теперешнее тепло ее рук и прячу эту часть себя еще глубже.

— И... о, нет! — Эми снова разражается слезами. — Только что вспомнила! Мои родители на криоуровне! Я весь день там не была! Вдруг что-нибудь случилось?

Она порывается встать, но я ловлю ее за запястье, и, слабо дернувшись, она падает обратно на кровать.

— Как можно было о них забыть? — всхлипывает Эми.

Я беру ее лицо в ладони и поднимаю его так, чтобы она посмотрела мне в глаза.

— Успокойся, — говорю я самым твердым тоном, на какой меня только хватает. — Харли провел там весь день. Не беспокойся об этом сейчас. Я сменю его и останусь там на ночь.

Глаза Эми, полные слез, заглядывают в мои, взгляд дрожит, перескакивая.

— Я бесполезна, — вздыхает она. — Я ничего не могу, только прятаться тут и рыдать, как младенец! Ты только посмотри на меня! — Я смотрю, но едва ли она видит себя такой, какой ее вижу я. — Это какой-то бред! Я не могу спасти родителей, я понятия не имею, кто убивает замороженных, да еще корабль... это хуже всего... я застряла тут на всю жизнь и проведу ее в окружении наркоманов, которые добровольно отправляются на четвертый этаж, чтобы умереть и стать удобрением!

Она снова начинает рыдать. Мне вспоминается, как раскололась крышка контейнера, когда Док бросил ее на пол, в тот день, когда Эми проснулась. Мгновение я вижу ее еще практически целиком, а потом, начиная с глаз и дрожащих губ, она точно так же словно распадается пополам. Руками она сжимает лоб, пальцы вплелись в волосы. Она мягко бьет ладонями по голове, заставляя себя думать, тянет за рыжие пряди, выдирая волоски, но, похоже, не осознавая, что делает себе больно. Я поднимаю руки и, отцепив ее пальцы от волос, кладу ее руки ей на колени.

— Мы поймем, что происходит, — говорю я, опуская голову, чтобы поймать ее взгляд. — Не сдавайся. Ты не бесполезна.

Бросаю взгляд на противоположную стену, на большую схему, которую начала рисовать Эми.

— Ты обязательно поймешь. Продолжай делать, что делала. Найди связь, — я тянусь к столу и протягиваю ей банку черной краски и кисть. — Ты сможешь.

Эми смотрит на свою разрисованную стену и на мгновение сосредоточивается на ней. Но почти сразу же на ее лице отражаются отчаяние и безнадежность. Не давая ей времени снова сорваться, я вскакиваю и иду к схеме, чтобы ее отвлечь.

— Продолжай думать, — секунду я молчу. — Попробуй придумать, как связаны вот эти, — добавляю я, указывая на всех, кроме нее. — Ты ведь проснулась, но выжила, помнишь? Может, тебя не собирались отключать; может, это вышло случайно, по ошибке. Ты вообще не очень вписываешься в общую картину. Попробуй посмотреть, есть ли связь, если убрать тебя из списка.

Эми чуть дольше смотрит на схему, а потом медленно кивает.

Я стою в нерешительности, затем наклоняюсь и целую ее в макушку. Она поднимает на меня глаза, и мое сердце трепещет, и, хотя в ее лице еще проглядывает след безнадежности, на будущее у меня довольно надежды на нас обоих.

— Я спущусь и присмотрю за твоими родителями. Тебе надо отдохнуть, — я касаюсь ее лица, и она трется щекой о мою ладонь. — Все будет хорошо, — добавляю я, надеясь, что она сможет в это поверить.

Надеюсь, я сам смогу в это поверить.

Эми

У меня на пальцах — пятна черной краски. Сначала я еще раз изучила свой список подозреваемых, но толку от него мало. Это Старейшина или, может быть, Старейшина вместе с Доком.

Но зачем? Поняв, зачем они это делают, я пойму, что делать.

Я пялилась на стену, пока слова и линии не начали расплываться перед глазами. Я добавила все, что только смогла выудить из их данных, даже то, что вроде бы кажется бесполезным. Не может тут не быть связи. Док со Старейшиной не действуют наугад.

Я засыпаю, по-прежнему сжимая в руках мокрую кисть.