С.Маршак. социально-исторический образ жизни — источник развития личности

глава 10

социально-исторический образ жизни — источник развития личности

В психологии личности давно утвердилась мысль о том, что развитие личности идет от социального мира обще­ства к индивидуальному миру личности. Эта мысль столь органично вписывается в современную психологию, что она начинает восприниматься как постулат, не требую­щий доказательств. Между тем без детального анализа закономерностей развития личности в различные истори­ческие эпохи и в различных культурах данной эпохи само представление о социальном мире как бы застывает, пре­вращается в нечто вечное, неизменное и абстрактное. Клю­чом к пониманию развития личности в социогенезе является категория «социально-исторический образ жиз­ни». Категория «социально-исторический образ жизни», как и связанные с этой категорией представления о «со­циальной ситуации развития», во-первых, дает возмож­ность снять оппозицию «личность—общество» и рассмотреть закономерности развития личности в социо­генезе; во-вторых, провести анализ развития личности как бы на пересечении трех координат — координат истори­ческого времени, социального пространства и индивидуаль­ного жизненного пути личности.

При характеристике социально-исторического образа жизни как типичного вида жизнедеятельности социаль­ной группы и общества на определенном этапе их разви­тия выделяются характерные черты категории «образ жизни», а также спектр проблем изучения личности в со­циогенезе.

1. Категория «социально-исторический образ жизни» выражает конкретно-исторический характер детермина­ции развития личности, неотъемлемость развития лично­сти от эволюционирующей системы общества.

2. Социально-исторический образ жизни представля­ет собой пространство выбора, объективно заданное появившемуся на свет в том или ином обществе индивиду. Именно в этом смысле уже при появлении индивида в мире человека он становится членом общества, членом конкретной социальной группы в данном обществе, в котором ему «заданы» и принадлежность к данной груп­пе, и экономические условия. Все эти социально-предмет­ные особенности образа жизни выступают как источник развития личности, потенциальные возможности развития личности по тому или иному жизненному пути, выбора ею различных видов деятельности.

Пространство выбора в социально-историческом образе жизни регламентируется прежде всего через возможность выбора той или иной деятельности. Представления о зави­симости пространства выбора в социально-историческом образе жизни от свободы выбора вида деятельности про­дуктивно разрабатываются в исследованиях Ю.Круусвалла. Он на примере анализа различных памятников культуры показывает, как в разных государствах через обеспечение занятости в ряде случаев искусственно ограничивалась свобода выбора деятельности и тем самым тоталитарным централизованным государством обеспечивалось поведе­ние больших социальных групп людей.

Гигантские пирамиды в Древнем Египте, вовсе не не­обходимые для строящих их голыми руками сотен тысяч людей, странным образом периодически бросаемые вскоре после завершения строительства крупных пирамид и хра­мов города древнеамериканских индейцев майя, Большая Китайская стена общей длинной 4800 км — все это ис­пользуемые тоталитарными государствами приемы и сред­ства обеспечения управляемого поведения людей, орудия деиндивидуализации личности за счет ограничения свободы выбора деятельности через занятость. «Хотя пирамиды и были созданы руками народных масс, невозможно счи­тать этих людей истинными творцами "памятников куль­туры", субъектами деятельности. Это были сооружения не личностной, а "социальной культуры". Проявление неко­торых видов занятости людей характеризуется в "социо-культурном пространстве" как общепризнанная (через социальный контроль), стандартная (неуникальная) и нечеловечная (человек выступает не как субъект, а скорее как объект управления) деятельность»[100].

Вместе с тем, как бы жестоко ни регламентировалась государством свобода выбора вида деятельности, особен­ности социально-исторического образа жизни не автома­тически сами по себе определяют развитие личности, а опосредствуются следующими моментами:

а) отношением к типам жизнедеятельности, соци­альным ценностям, нормам участников совместной дея­тельности;

б) оценкой как участниками совместной деятельнос­ти, так и самой личностью ее индивидных свойств (задат­ков, темперамента и т.п.);

в) мотивами и целями, ради которых живет данный конкретный человек.

3. Социально-исторической образ жизни имеет ценност­ный мотивообразующий характер, выраженный в соци­альной программе развития общества.

Если бы не было опасности удвоения терминов, то можно было бы сказать, что каждый социально-истори­ческий образ жизни имеет свой «образ ценностного буду­щего». Французские писатели Веркор и Коронель в своей сатирической повести психологически точно передают представление об образе жизни как мотивообразующем условии развития мотивации индивидуальности: «Наши аппетиты, как и наши насущные потребности, ограниче­ны. Но в отношении чего? Только в отношении к тем пред­метам, которые существуют. Ведь не могут же люди пресытиться чем-то заранее. Значит, мы будем изобретать потребности, вот и все! Разве наши предки в прошлые века могли испытать потребность в телевизоре или телефоне? Они великолепно обходились без них. Но стоило их изоб­рести, и мы оказались в их власти» (курсив наш — А.А.) [101].

Идея о мотивообразующей функции социально-исто­рического образа жизни, будь то образ жизни всего общества или малой социальной группы, позволяет наметить путь к решению проблемы мотивации развития личности.

Введение категории «социально-исторический образ жизни» приводит к постановке ряда проблем, разработка которых позволяет объемно увидеть закономерности раз­вития личности в социогенезе.

Первая из этих проблем касается изучения социогене-тических предпосылок возникновения и развития личности в истории общества, на оси «исторического времени». Уже сама постановка этой проблемы приводит исследователей к изучению возникновения феномена личности и его зна­чения в истории развития общества; разработке представ­лений об историческом характере кажущихся порой вечными возрастных периодизаций — детства, юности и т.п.; исторической обусловленности ритма смены разных сфер жизнедеятельности (игры, труда, досуга) и т.п.

Вторая проблема связана с изучением развития лич­ности в разных культурах «социального пространства» дан­ной эпохи, а также в разных больших и малых социальных группах данной культуры. Анализ этой проблемы дает воз­можность выявить конкретное содержание функциональ­но-ролевых качеств личности, избежать смешения стереотипов культуры со свойствами индивидуальности и, главное, обнаружить закономерности развития лич­ности в процессе развития тех или иных социальных групп. В решение этой проблемы наибольший вклад вносит со­циальная психология. Новые ракурсы видения проявле­ний жизни личности в разных культурах открываются в начинающих развиваться этнопсихологических иссле­дованиях.

Третья проблема связана с построением периодизации развития личности в социальных группах. В ходе этого на­правления исследований личности наибольшее внимание привлекают проблемы перехода от содействия в онтоге­незе к самоконтролю поведения личности, о превраще­нии «только знаемых» идеалов и ценностей образа жизни в смыслообразующие мотивы поведения личности. Эти вопросы удается решить на основе исследований меха­низмов социализации как интериоризации социальных норм в процессе совместной деятельности ребенка и со взрослы­ми, и со сверстниками.

При исследовании личности как «элемента» развития социальной системы она получает свою содержательную характеристику через «общественные функции— роли», которые усваиваются ею в процессе социализации. Описывая ролевое стереотипическое поведение личности, социоло­ги и социальные психологи характеризуют личность имен­но как представителя той или иной группы, профессии, нации, класса, того или иного социального целого. В за­висимости от того, как выступает для личности группа, насколько личность вовлечена в те или иные отношения с группой, что значат для нее цели и задачи совместной деятельности группы, проявляются различные качества личности. В связи с этим, для того чтобы выявить специ­фику проявлений личности в группе, ее вкладов в жизнь группы, необходимо раскрыть природу того пласта и вза­имоотношений личности и группы, найти те системные основания, которые определяют динамику и содержание поведения личности.

Вторгаясь в эту область исследований, психологи стал­киваются с вопросами о соотношении общественных и меж­личностных отношений, о механизмах усвоения личностью общественно-исторического опыта. Адекватная постановка первого из этих вопросов предполагает отказ от навеян­ного двухфакторными теориями механистического рас­смотрения межличностных отношений как расположенных «над», «под» или где-то «вне» общественных отношений (Г.М.Андреева).

В этих концепциях человек, как правило, занимает положение центра мира, вокруг которого на разных ор­битах располагаются различные пласты культуры и обще­ства (см. рис. 8).

Рис. 8. Пример используе­мой в кросскультурных иссле­дованиях дуалистической схемы взаимодействия между человеком, культурой и обще­ством. Слой 0 — внешний мир; слой 1 — расширенное обще­ство и культура; слой 2— непо­средственно воздействующее общество и культура; слой 3 — интимное общество и культу­ра; слой 4 — экспрессивные состояния сознания человека; слой 5 — неэкспрессивные состояния сознания человека; слой б — предсознательное; слой 7 — бессознательное

Для того, чтобы проанализировать, как индивид вов­лекается в социальные отношения, необходимо четко выделить различные планы исследования системных ка­честв личности. Так, например, исследование существую­щих у определенной социальной группы представлений о взаимоотношениях между «руководителями вообще» и «подчиненными вообще» — это одна плоскость изучения личности; исследование «нормативно-ролевых» отношений между участниками совместной деятельности — вторая плоскость; изучение отношений между людьми, при кото­рых мотивы одного человека приобретают субъективную ценность, личностный смысл для другого человека — еще одна плоскость анализа системных качеств личности в развитии общества. Для решения вопроса о соотношении общественных и межличностных отношений представля­ется целесообразным выделить три уровня анализа сис­темных качеств личности в общественных отношениях, условно обозначаемые как уровни анализа личности в системах «роль-для-всех», «роль-для-группы», «роль-для-себя».

глава 11

СОЦИОТИПИЧЕСКОЕ ПОВЕДЕНИЕ ЛИЧНОСТИ В ИСТОРИИ КУЛЬТУРЫ

При анализе социотипического поведения личности в системе «роль-для-всех» выделяются следующие на­правления исследований: а) разработка представлений о социогенетических истоках возникновения личности и со-циогенезе личности в истории развития общества; б) изу­чение социотипических проявлений в развитии и функционировании личности в разных этических общнос-тях (национальный характер, национальное самосознание, природа и функции этнических стереотипов); в) законо­мерности социотипического поведения в больших груп­пах в разных сферах социально-исторического образа жизни (семья, работа, досуг и т.п.).

В психологии, и прежде всего в психологии личности, исследования, проводимые социологами, историками культуры, филологами, этнографами, специалистами по семиотике, часто не попадают в поле зрения психологов. Вместе с тем без координации с представителями всех этих наук проблема изучения социокультурных систем, в которых порождается и развивается личность, остается нерешенной.

Существовал ли в истории общества особый «безлич­ностный период»? Какие отношения складывались между личностью и социальной ролью на разных этапах истории общества? Можно ли с уверенностью утверждать, что индивидуальный психологический портрет разных наро­дов, проявляющийся в социальном и национальном ха­рактере народов, их духовном единстве, — реальность, а не вымысел? Ответ на эти вопросы, затрагивающие раз­ные аспекты изучения социально-исторического образа жизни как источника развития личности, пытаются дать представители палеопсихологии, исторической психоло­гии и этнопсихологии. При всех различиях этих погранич­ных областей человекознания их объединяет настойчивый интерес к социогенетическим закономерностям развития личности.

Социогенез. Под социогенезом в психологии понимается происхождение и развитие высших психических функций, лич­ности, межличностных отношений, обусловленное особенно­стями социализации в разных культурах и формациях.

Закономерности социогенеза являются предметом ис­торической психологии, изучающей особенности станов­ления познания, мировоззрения личности, зарождения индивидуальности. Также уникальный материал для изу­чения социогенеза личности на карте разных культур од­ной эпохи дает этнопсихология. Попытки изучения социогенеза предпринимались В.Гумбольдтом, который по характеру языка строил представления о характере на­рода. Впоследствии закономерности социогенеза с помо­щью анализа продуктов культуры исследовались В.Вундтом. Изучение социогенеза в психоанализе и во французской социологической школе привело к выделению большого фактического материала, но не позволило раскрыть меха­низмы социогенеза. Эти механизмы, как правило, либо описывались по типу механизмов развития психики от­дельного индивида (психоанализ), либо сводились к не­посредственному общению сознаний (французская социологическая школа).

Исследованию социогенетических закономерностей развития личности препятствует такая типичная установ­ка позитивистского мышления, как эгоцентризм в позна­нии сложных социокультурных и психических явлений. Именно эгоцентризм, и в первую очередь такая его фор­ма, как «европоцентризм», заставляет принимать логику европейского мышления за образец и превращать ее в натуральную, естественную характеристику сознания. При этом благополучно забывается, что сама эта формальная логика есть культурное изобретение. А если логика не дана сознанию от природы, а задана культурой, то правомерно и применительно к сознанию личности допустить несколь­ко сосуществующих иных логик. Несмотря на фундамен­тальные исследования Л.С.Выготского, А.Р.Лурии (1930) и Л.Леви-Брюля (1930)[102], посвященные анализу разных высших психических функций в разных культурах, шоры ев-ропоцентризма вынуждают односторонне трактовать социогенетические закономерности развития личности.

В исследованиях развития личности односторонний эво­люционизм приводит к тому, что культуру и психологию пред-шественников, других поколений считают проще, примитивнее, грубее, ниже. При этом забывается, что они — не ниже и не проще. Они — другие, иные, чем культура тех, кто их изучает. Преодолению одностороннего эволю­ционизма при изучении социогенеза процессов развития человека способствует положение об исторической гете­рогенности мышления (Л.Леви-Брюлъ). Это положение зак­лючается в отстаивании идеи о существовании разных познавательных структур у представителей того или ино­го общества, о социогенетической многоплановости лич­ности. Наиболее детально представления об исторической гетерогенности мышления, возможности сосуществования в сознании человека определенной культуры одновременно пралогического и логического мышления, обуслов­ленности зависимости различий мышления представите­лей разных культур характером совместной деятельности разработаны в исследованиях П.Тульвисте.

По аналогии с исторической гетерогенностью мышле­ния человека представляется целесообразным рассматри­вать историческую гетерогенность личности в качестве одной из важных особенностей ее природы. В личности сосуществуют пласты разной геологической древности (Л.С.Выготский), социотипическое и индивидуальное поведение, причудливо переплетающиеся в действиях и поступках человека.

Социотипическое поведение личности и его подсознательные проявления. Национальный и социальный характер

В социотипическом поведении субъект выражает усвоенные в культуре образцы поведения и познания, надсознательные на­дындивидуальные явления. В осно­ве надсознательных надындивиду­альных явлений лежит существующая и являющаяся продуктом совместной деятельности человечества система значений (А.Н.Леонтьев), опредмеченных в той или иной культуре в виде различных схем поведения, традиций социальных норм и т.п. Надсознательные явления представляют собой усвоенные человеком как членом той или иной группы образцы типичного для дан­ной общности поведения и познания, влияние которых на его деятельность актуально не осознается и не контролирует­ся им. Эти образцы, например этнические стереотипы, усваиваясь через такие механизмы социализации, как подра­жание и идентификация (подстановка себя на место дру­гого), определяют особенности поведения субъекта именно как представителя данной социальной общности, то есть социотипические неосознаваемые особенности поведения.

В проявлении неосознаваемых социотипических особенно­стей поведения человек и группа выступают как одно не­разрывное целое. При исследовании этих проявлений вы­являют те существенные в культуре эталоны и стереоти­пы, через этнических и социальных групп и ориентируясь на которые вступают с этими представителями в контак­ты. К таким этническим стереотипам относится, напри­мер, представление о педантичности всех немцев или вспыльчивости всех итальянцев и т.п.

Нередко оценка тех или иных поступков через призму эталонов своей культуры или через выработанные мерки о нормах поведения в другой культуре приводит к неадек­ватному восприятию других людей. Так, В.Овчинников в своей повести «Корни дуба» пишет: «Нередко слышишь: правомерно ли вообще говорить о каких-то общих чертах характера целого народа? Ведь у каждого человека свой нрав и ведет он себя по-своему. Это, разумеется, верно, но лишь отчасти, ибо разные личные качества людей про­являются — и оцениваются — на фоне общих представле­ний и критериев. И лишь зная образец подобающего поведения — общую точку отсчета, можно судить о мере отклонений от нее, можно понять, как тот или иной по­ступок предстает перед глазами данного народа. В Москве, к примеру, положено уступать место женщине в метро или в троллейбусе. Это не означает, что так поступают все. Но если мужчина продолжает сидеть, то обычно делает вид, что дремлет или читает. А вот в Нью-Йорке или Токио притворяться нет нужды: подобного рода учтивость в об­щественном транспорте просто не принята»[103].

К исследователям национального характера вплотную примыкают работы, посвященные изучению социального и профессионального характера. На примере анализа природы социального характера, проведенного Э.Фроммом, рельефно видно, что работы, ведущиеся в пределах исследования вза­имоотношений личности в системе «роль-для-всех», дают представления прежде всего об адаптивных моделях поведе­ния личности. «Различные общества и классы внутри обще­ства обладают своим особым социальным характером, и на его основании развиваются и приобретают силу определен­ные идеи... Если взглянуть на социальный характер с точки зрения его функций в социальном процессе, то мы должны будем начать... с утверждения, что, приспосабливаясь к со­циальным условиям, человек развивает в себе те черты, которые заставляют его желать действовать так, как он дол­жен действовать. Если характер большинства людей данного общества, то есть социальный характер, приспособлен к объективным задачам, которые индивид должен решать в этом обществе, то человеческая энергия направляется по путям, на которых она становится продуктивной силой, не­обходимой для функционирования этого общества»[104].

Точными мазками эту характеристику социального ха­рактера высвечивает в романе «Новое назначение» писа­тель А.Бек, описывая проводы снятого Н.С.Хрущевым главы черной металлургии его сослуживцами, кадрами хо­зяйственного руководства: «Эпоха дала им свой чекан, привила первую доблесть солдата: исполнять! Их деви­зом, их «верую» стало правило кадровика-воина: приказ и никаких разговоров!». Следуя этому правилу, они зна­ли, как должно и не должно действовать, чтобы доби­ваться успехов. Что же стоит за этой характеристикой социального характера сталинской эпохи, каковая ее пси­хологическая основа и причина появления? Основное про­явление социального характера этого времени— бегство от собственного принятия решения, от личностного выбора в ситуациях, жестко регламентируемых командами центра, и неприятие права на выбор у других. В системе сверхцен­трализованного управления в тоталитарную эпоху уста­навливается, безличный распорядок жизни, шаг в сторону от которого расценивается как побег.

В такого рода строго контролируемом распорядке жиз­ни рано или поздно вырабатывается эффект «выученной беспомощности». Суть этого эффекта состоит в том, что человек, неоднократно убеждающийся в неподконтроль-ности ситуации, в невозможности изменить своими дей­ствиями размеренный ход событий, в конечном итоге вообще отказывается от поиска. Неотъемлемыми черта­ми характера становятся послушность и исполнительность. В результате человек начинает нуждаться в регламентиру­емом образе жизни, где высшей добродетелью является исполнительность, беспрекословное выполнение прика­зов. Он уже сам стремится избежать жизненных перемен, так как эти перемены сулят неизвестное, вынуждают к поиску, а поиск атрофирован.

И этнический характер, и социальный характер высту­пают как выражение функциональных ролевых качеств лич­ности, проявляющихся в ее социотипическом поведении, то есть в том поведении, в котором личность слита с социаль­ной общностью.

Социальные и этнические стереотипы подобны двули­кому Янусу:

а) они могут выступить как индивидуальные нерефлексируемые способы решения проблемы данным социу­мом, данной социальной группой, которые отражают индивидуальность данной социальной общности, ее отличность, если на нее взглянуть из другой точки социаль­ного пространства, из другой культуры;

б) эти же стереотипы выступают для личности в дан­ной группе как ее функционально-ролевые качества, как социотипическая характеристика личности, о которой она узнает, сталкиваясь с другой культурой[105].

Подобная неуловимость этнических стереотипов лично­сти в тех или иных стандартных ситуациях в значительной степени затрудняет выделение исходной эмпирической области этнопсихологии и является одной из причин дис­куссии о предмете этнопсихологии.

Нередко звучит мнение, что изучение духовного един­ства этнической общности, образов «мы» и «Я» в этносе вообще представляет собой погоню за призраками. При выделении предмета этнопсихологии необходимо исходить из тех реальных задач, которые ставит перед психологами и этнографами общественная практика. К таким задачам относятся оптимизация совместной деятельности и психо­логического климата многонациональных коллективов в армии, вузе, на предприятии; обучение с учетом специ­фически традиционного типа мышления и форм деятель­ности данной культуры в школе; сочетание поликультурных и национальных традиций при планировании в архитекту­ре; учет социотипических и этнотипических особенностей поведения личности при распределении трудовых ресур­сов. Решение этих задач с необходимостью требует выделе­ния этнопсихологии в особую научную дисциплину.

Этнопсихология становится объектом изучения в про­блемно-конфликтных ситуациях, вызванных переменами образа жизни представителей разных этнических групп. Иными словами, этнопсихологические характеристики личности (или группы) проявляются в различных критичес­ких ситуациях межличностного и внутриличностного выбора тогда, когда выработанные в ином образе жизни этнические стереотипы и нормы решения встающих перед личностью (или группой) проблем не срабатывают, а новые нормы или стереотипы как средства регуляции социального поведения личности еще находятся в процессе своего формирования. Из подобного понимания этнопсихологии вытекает, что спе­цифические этнопсихологические социотипические фе­номены обнаруживаются и в известном смысле возникают в ситуациях взаимодействия разных культур. Например, некоторые социологические исследования свидетельству­ют, что вследствие более жесткого социального контроля в селе меньше число правонарушений, чем в городе. Вместе с тем на материале обследования мигрантов татарской на­циональности из села в город было установлено, что в городе гораздо большее число правонарушений среди миг­рантов из села. При переходе из села в город образуется ситуация конфликта, объективно вызванная прерывнос­тью, «зазором» культур. В результате старые этнические нормы и стереотипы, сложившиеся в процессе образа жизни на селе, во многом утрачивают свою инструмен­тальную функцию средств регуляции социотипического поведения в условиях городского образа жизни. При сме­не образа жизни личность мигранта может оказаться в ситуации конфликта.

Благодаря полученным в этнопсихологии и социаль­ной психологии фактам более явно выступает функция социотипического поведения в социогенезе: социотипи-ческое поведение личности, выражающее типовые программы данной культуры, нейтрализует тенденцию к индивидуали­зации поведения, рост его вариативности; вместе с тем ус­военные личностью социальные образцы и стереотипы, характеризующие ее как члена той или иной общности, ос­вобождают личность от принятия индивидуальных решений в типовых стандартных для данной общности ситуациях.

Социогенетинеские истоки развития личности

В традиционных культурах пре­обладает социотипическое адап­тивное поведение, объяснение которого укладывается в устоявшуюся в человекознании модель рационального разумного дей­ствия (М.К.Мамардашвили), то есть действия, полезную цель которого можно предсказать с высокой вероятностью. Вме­сте с тем при изучении социогенетических истоков разви­тия личности становится все более очевидной ограниченность взгляда на человека как на чисто рациональное приспо­сабливающееся существо даже на ранних этапах челове­ческой истории. Психологи и археологи убеждаются в том, что в модель «разумного действия» не вписываются, на­пример, немотивированные поступки в жизни личности и неутилитарные проявления в истории человечества.

Гипотеза о преадаптивных феноменах культуры как кри­терии порождения личности в антропосоциогенезе. Палеопсихология личности могла бы сделать своим девизом слова У.Шекспира о том, что вряд ли человек чем-то отличался бы от животного, если бы ему нужно было только необходи­мое и ничего лишнего.

На обложке книги которую вы держите в руках изоб­ражена ископаемая фигурка, относимая археологами ко времени неолита и вызывающая устойчивые ассоциации со знаменитой скульптурой О.Родена «Мыслитель». Эта загадочная фигурка в какой-то мере сама может служить символом пробуждающейся личности в истории челове­чества. Все больше исследователей антропосоциогенеза склоняются к мысли о том, что начертательная деятель­ность, искусство, специфически человеческая деятель­ность по освоению пространства и времени сыграли не меньшую роль в формировании человека, чем, например, изготовление орудий труда. Среди преадаптивных неути­литарных форм активности человека в антропосоциоге­незе особое внимание привлекают такие проявления, в которых могут быть усмотрены истоки культурного осво­ения мира, расширение образа мира личности. К их числу относятся такие, образно говоря, первобытные музеи не­андертальцев, как «искусственные медвежьи пещеры» — особым способом уложенные конструкции из черепов и костей пещерных медведей.

«От «пещерных музеев» мустье до кабинета Э.Хемин­гуэя, украшенного его охотничьими трофеями, или в круг­лых цифрах на протяжении самое малое 50000—60000 лет... можно проследить историю, пожалуй, самого долговре­менного явления «духовной» культуры человечества...

Искусственные пещеры с медведем нельзя объяснять непосредственно полезным трудом неандертальцев, по­зволяющим им жить и продолжать себя в следующих по­колениях»[106].

Не являются ли «искусственные медвежьи пещеры» од­ним из проявлений некоего запаса способностей, как бы ненужных человеческому виду в данный момент, но полезных для него в дальнейшем (Г.П.Григорьев), которые в крити­ческой для вида ситуации смогут приобрести решающее значение для эволюции? Не в таких ли проявлениях чело­века в антропосоциогенезе — истоки особого хода эволюции за счет умножения числа миров человека, в которых ему при­ходится не выживать, а жить?

Высказывая с позиции историко-эволюционного под­хода сходные идеи, археолог Ю.А.Смирнов отмечает: «Трудно сказать, почему именно гоминидная линия выб­рала, а род Гомо закрепил и развил именно орудийный тип приспособления к окружающей среде. Но, опираясь на теорию эволюционирующих систем, можно предполо­жить, что новый тип локомоции, сложный комплекс манипуляционной активности... значительно интенсифи­цировали неадаптивную деятельность ранних представи­телей рода Гомо, что в конечном счете привело к иному направлению развития... появлению уже археологически фиксированных форм неадаптивной активности: начер­тательная (изобразительная) деятельность... преднамерен­ные погребения»[107]. В начертательной деятельности, преднамеренных погребениях исследователи видят особый пласт феноменов культуры, позволяющих уже на ранних этапах антропосоциогенеза говорить о выделении челове­ком себя из окружающей действительности и тем самым о существовании автономного «Я» (М.В.Тендрякова). На разных этапах истории общества степень выраженности личностных вкладов в жизни социальной группы была различной, что иногда приводило исследователей к пол­ному отрицанию существования индивидуального пове­дения члена первобытной общины.

Существует ли индивидуальное поведение на ранних этапах антропосоциогенеза? Внешне поведение людей в раннепервобытных общинах могло казаться исключительно социотипичным, полностью определяемым системой сложившихся обычаев и социальных предписаний. Порой подтверждение представлениям о преобладании социоти-

⁸ Цит. по: Артемова О.Ю. Личность и социальные нормы в раннепервобытной общине. М., 1987. С. 166.

пического поведения в раннепервобытных общинах неко­торые этнографы находят в рассказах самих аборигенов Австралии. «Расскажи мне о своей жизни», — попросила однажды А.Уэлс пожилого аборигена по имени Дьилмин. «Нет, — сказал он после долгого раздумья, — не моя история тебе нужна. Моя история — это одно и то же каж­дый день. Сухой сезон следует за влажным, за сухим — опять влажный; один день похож на другой, как черепа­шьи яйца из одной ямки в песке похожи друг на друга»⁹.

Если бы в действительности дни жизни человека в пер­вобытной общине были похожи друг на друга как черепа­шьи яйца из одной ямки в песке, то развитие общества, скованного рамками традиций, сводилось бы к воспроиз­водству раз и навсегда унаследованных типичных моделей поведения. В действительности же отклонение от норма­тивного социотипического поведения на самых разных этапах социогенеза, выход за рамки общепринятых стан­дартов поведения присущи любым культурам.

Например, в исследовании О.Ю.Артемовой на основе анализа австралийских этнографических данных показы­вается, сколь велика роль проявлений индивидуальности личности в раннепервобытной общине. В разных видах за­рождающейся профессиональной деятельности индивидуаль­ность личности проявляется в выборе средств, различных способов достижения цели. Не случайно среди аборигенов Австралии немало выдающихся охотников, артистов, ма­стеров и художников. Именно специализация деятельности выступает как движущая сила, определяющая развитие ин­дивидуальных способностей и склонностей. Объективными предпосылками для отклонений от социотипического стереотипизированного поведения являются социальная неоднородность австралийской общины, включенность члена общины одновременно в разные социальные груп­пы с разными требованиями. Обращаясь к многочислен­ным конкретным фактам, О.Ю.Артемова наглядно иллюстрирует зависимость возможности выбора индиви­дуальных решений от места в социальной и возрастной группах. Так, «лидеры» и мужчины, входящие в состав возрастной группы «старших», обладают большими воз­можностями для проявления своей индивидуальности. Из этнографических исследований образа жизни австралий­ских аборигенов вытекает та мысль, что изображение этого образа жизни как вечного, неизменного, скованного тра­дициями, ритуалами и обрядами вступает в противоречие с конкретными фактами. Было бы точнее сказать, что власть традиций, большая жесткость и консерватизм со­циальных норм более выраженно проявляются у абориге­нов в сфере духовной жизни, чем в зарождающейся сфере индивидуальной социализации в разных видах професси­ональной деятельности. Важно также подчеркнуть, что уже в раннепервобытной общине член этой общины не толь­ко попадает в конфликтные ситуации, вынуждающие его принимать свои индивидуальные решения, не только ока­зывается из-за стечения внешних обстоятельств случайно поставленным в ситуацию выбора. В самой социокультурной системе содержатся активные механизмы по выработ­ке неопределенности (Ю.М.Лотман), в буквальном смысле обрекающие члена общины на выбор.

Механизмы выработки неопределенности в социогенезе. На исторической оси социогенеза личности такие меха­низмы проявляются, например, в разных обрядах перехо­да, связанных с переменой социальной позиции личности и обретением своего Я. При этом особо показательным яв­ляется тот момент, когда старая позиция члена обшины уже оставлена, а новая еще не родилась. Это явление в этнографии получило название лиминальности. Оно де­тально описано в работах известного английского этног­рафа В.Тэрнера. Лиминальность (limen — порог) личности может выступить в различных формах.

Одна из этих форм проявляется в ситуациях жизненных переломов, связанных с переходом индивида в другую воз­растную категорию. В различных культурах это нашло свое отражение в обрядах жизненного цикла: рождении, дос­тижении зрелости, вступлении в брак. Ярким примером лиминальности может служить обряд инициации, который по своей психологической функции выступает как обряд «посвящения в личность» и обретении посвящаемым само­идентичности. В этих обрядах социальная группа побужда­ет пройти через испытания, совершить деяния ради такого идеала, уподобление с которым позволяет найти свое Я.

Другая форма проявления лиминальности обнажается в ситуациях жизненных переломов, связанных с изменением ста­туса личности в социальной общности. Например, вступле­ние в должность нового вождя у африканского племени идембу (Замбия) сопровождается следующим обрядом: новоизбранный вождь и его старшая жена без пищи и одеж­ды с грубыми побоями и издевательствами препровожда­ются в жалкую хижину, где смиренно должны сносить все, что ниспосылается на их голову. Каждый, кто почитал себя обиженным в былые времена, считает своим долгом из­лить свое негодование на вождя и его жену: их заставляют выполнять самую черную работу, их морят голодом и т.д.

Подобные обряды являлись своеобразным «экзаменом на личность». Только вождь, сдавший такой экзамен, оказы­вался способным выполнять свои функции и осуществ­лять «вклады» в жизнедеятельность социальной группы и ее членов.

Лиминальность также проявляется в ситуации жизненных переломов личности, связанных с переходом ее в другую соци­альную общность — группу, сословие, тайное общество и др.

С усложнением общественно-экономической структу­ры общества, его стратификацией и усилением межэтни­ческих связей увеличивалась возможность перехода человека из одной замкнутой социальной группы в дру­гую. Такие жизненные переломы в истории развития лич­ности сопровождались не менее драматическими обрядами, чем те, которые были описаны выше. И если первые две формы отличаются тем, что в них член племе­ни как бы испытывается на прочность среди родного пле­мени, сдает экзамен на право быть индивидуальностью среди своих соплеменников, то в третьем случае в резуль­тате обряда перехода член племени должен суметь отсто­ять свое «Я» в новой социальной группе.

Описанные ситуации жизненных переломов личности и их выражение в обрядах, ритуалах обладают рядом об­щих особенностей.

Во-первых, для этих ситуаций характерна смена ролей «высших» и «низших», перевертывание статусов: находя­щиеся на самых низких ступенях социальной иерархии приобретают временную власть и право диктовать свою волю вождю; новопосвященные, новички низводятся в самый низкий ранг, фактически в этот момент оказыва­ются лишенными какого-либо статуса. Как отмечает В.Тэрнер, переход от низшего статуса к высшему лежит через «пустыню бесстатусности».

Во-вторых, в этих обрядах демонстрируется власть об­щности над личностью. Общность буквально осуществляет «вклад» в человека, строит его личность.

В-третьих, в обрядах перехода происходит нивелировка и деиндивидуализация личности — ее родовых и статусных отличий.

В-четвертых, с помощью этих обрядов осуществляется воспитательная функция общности.

Таким образом, исторически субъектом индивидуали­зации выступала в социогенезе социальная группа, которая побуждала члена общины пройти через пороговые лиминальные ситуации. Процесс индивидуализации опирался на внешние средства — «знаки», через которые субъект овладевал своим «Я».

Итак, на самых разных этапах человеческой истории в развитии культуры ведут между собой нескончаемый диалог социотипическое и индивидуальное поведение лич ности. Наличие этого диалога служит доказательством того, что в истории не было безличного периода существования общества. Менялась лишь степень выраженности влияния индивидуальных решений члена общества на судьбу исторического процесса.

Вряд ли было бы правомерным стремление разместить взлеты и падения степени выраженности индивидуальности, постулируя, как то вытекает из одностороннего эволюционизма, неуклонное возрастание проявлений индивидуальности от первобытности до современности.

Так, например, в своих исследованиях по типологии куль­туры Ю.М.Лотман показывает относительную автоном­ность конкретного человека Средневековья от тех «общественных функций-ролей», которые это человек вы­полняет.

«Личностью, — пишет Ю.М.Лотман, — то есть субъек­том прав, релевантной единицей других социальных сис­тем (религиозной, моральной, государственной) были разного типа корпоративные организмы. Юридические права или бесправие зависели от вхождения человека в какую-либо группу) (в «Русской правде» штраф назнача­ется за нанесение ущерба не человеку вне социального контекста, а княжескому воину (мужу), купцу, смерду... Чем значительнее была группа, в которую входил человек, тем выше была его личная ценность)» (курсив мой — А.А.). В Средневековье личность как бы сливалась с группой, представляла группу как целое и тем самым прежде всего выражала социотипическое поведение, выражающее об­щую тенденцию социальной системы к сохранению.

Особый интерес для понимания сложных взаимоотно­шений между социальной ролью как фиксированной в культуре формой передачи общественно-исторического опыта и индивидуальным поведением личности представ­ляют те эпохи в истории культуры, в которых социальные роли как системные функциональные качества материа­лизуются через определенную символику, получают сво­их носителей. В социальных системах с сословным делением функцию такого носителя роли фактически иногда вы­полняет одежда. При резком делении сословий, ограниченной мобильности личности человек, образно говоря, носит одежду, а одежда «носит» его социальную роль. Так, например, в древ­нем Китае чиновникам вменялось в обязанность носить го­ловной убор с загнутыми вверх полями, а ученым — головной убор, сзади похожий на нечто вроде двух кры­льев; в раннем Средневековье сословные различия фик­сировались не столько формой костюма, сколько законодательно закрепленным качеством самой ткани и набором украшений. В этом смысле высказывание «встре­чают по одежке» психологически означает, что личность встречают и воспринимают по той социальной роли, ко­торая материализована в одежде, обозначающей позицию личности. Понимание жизни и функции социальных ро­лей в разных общественно-экономических формациях яв­ляется одним из отправных моментов при изучении социогенеза личности. Без исследования появления соци­альных ролей в социогенезе личности может возникнуть «.ролевой фетишизм»: социальные роли начинают казаться доставшимися личности от рождения, как и индивидные свойства личности, смешиваемые с качествами ее индивиду­альности.

В условиях социально-исторического образа жизни двад­цатого столетия обостряется конфликт между ценностью «быть личностью», превращающейся в мотивообразующий фактор социального образа жизни, и социотипическими ролевыми проявлениями личности в разных социальных группах. Не случайно в современной цивилизации остро переживается не как трагедия отдельной личности, а как трагедия общества кризис идентичности, связанный с ни­велировкой «Я». Один из известных биологов В.А.Энгельгардт, обсуждая глобальные вопросы развития человечества на современном этапе, приводит модифицированную схему «кризисов идентичности» японского психолога Сакамото.

Ценность «быть личностью» становится в условиях со­циально-исторического образа жизни в развитых странах мотивом, который оборачивается порой духовными «кри­зисами идентичности». Вместе с тем эти факты свидетель­ствуют о все большей выраженности тенденции к изменчивости в историко-эволюционном процессе раз­вития личности в разные эпохи и в разных культурах.

Таким образом, обращение к социогенетическим исто­кам развития личности показывает, что наряду с тенденци­ей к сохранению эволюционирующей социальной системы, проявляющейся в социотипическом поведении, в типовых профаммах разных культур всегда существовала и тенден­ция к ее изменению, источником которой был социально-исторический образ жизни. В любом социально-историческом образе жизни существует зона неопределенности, в которой и проявляются индивидуальные качества личности при встре­че с непредвиденными ситуациями.

Направленность проявлений идентичности (схема «кризисов идентичности»)

Диспозиционная регуляция социотипического поведения личности

Изучение личности в историко-эволюционном процессе развития общества связано с анализом того, что присваивается личностью в культуре и обществе — социальные эталоны, нормы, фиксированные в языке черты личности, типичные для данной группы, нации, культуры. Будучи присвоен личностью, социокультурный материал, характер­ный для данного социально-исторического образа жизни, становится регулятором социотипического поведения лич­ности.

Концептуальный мост между уровнями анализа лич­ности в системах «роль-для-всех» и «роль-для-группы» представляется возможным перебросить благодаря разра­ботанной В.А.Ядовым концепции диспозиционной регу­ляции социального поведения личности[108]. Разрешающая сила этой концепции позволяет создать социально-психо­логический портрет личности как представителя определенной группы. Через всю концепцию В.А.Ядова проходит идея о том, что, только двигаясь от специфических осо­бенностей деятельности человека, реализующей его от­ношение к миру, можно выделить социально-конкретные черты личности и предсказать системы ее поступков.

Можно ли прогнозировать поступки личности, исходя из учета конкретных социальных обстоятельств, в кото­рых она живет, и тех общественных функций, которые она выполняет? Достаточно ли для прогнозирования поведения личности даже самого четкого знания мотивационно-потребностной сферы личности и ее индиви­дуально-природных особенностей?

Факты часто наблюдавшихся противоречий между на­мерениями, высказываниями людей и их реальным пове­дением как бы доказывают всю тщетность попыток предсказания поведения исключительно на основе учета лишь одного из указанных видов детерминации поведе­ния и толкают к поиску такой единицы анализа личнос­ти, в которой бы в единстве существовали оба вида детерминации. В качестве единицы анализа социального поведения личности В.А.Ядов избирает диспозицию — пред­расположенность субъекта к оценке и определенному спосо­бу поведения, являющуюся психологическим выражением взаимоотношения потребностей и конкретных условий дея­тельности. Вводя такое понимание диспозиции, он опи­рается на классические работы по психологии установки Д.Н.Узнадзе и таких его последователей, как Ш.А.Налирашвили, разрабатывающих представление о существова­нии различных установок на разных уровнях психической активности, а также на развиваемое в школе А.Н.Леонтьева положение о том, что только опредмеченная потреб­ность может определить направленность деятельности человека.

Целый ряд фактов, обнаруженных в социально-психо­логических исследованиях установочных образований и ценностных ориентации, приводит В.А.Ядова к концеп­ции об иерархической структуре диспозиций личности. Иерархические уровни диспозиций являются производ­ными от двух взаимодействующих между собой рядов — иерархического ряда условий деятельности, в которых могут быть опредмечены потребности личности, и ряда потребностей.

Феномен иерархии потребностей описан в различных психологических концепциях. Наибольшие разногласия и споры по поводу этого феномена разгорались всегда, ког­да речь заходила о выделении критерия классификации потребностей, о принципе построения их иерархии. Та­ким принципом для В.А.Ядова является принцип члене­ния потребностей по направленности в различные сферы активности, а критерием классификации — последова­тельное расширение граней активности личности, источ­ник которой со стороны субъекта — потребность в достижении двух противоположных целей: слияния с со­циумом и выделения своего «Я» в качестве автономной единицы (Г.Г.Дилигенский).

В качестве критерия для установления иерархии усло­вий деятельности В.А.Ядовым принимается длительность времени, в течение которого ситуацию деятельности мож­но рассматривать как относительно устойчивую.

В соответствии с этим критерием выделяются уровни предметных ситуаций, группового общения, разных сфер социальной деятельности (труд, досуг, семейная жизнь) и общих социальных условий образа жизни. При взаимодей­ствии потребностей и условий деятельности в личностной структуре образуются следующие уровни диспозиции: эле­ментарные фиксированные установки, социальные фик­сированные установки, общая направленность интересов личности и системы ценностных ориентации на цели жиз­недеятельности и средства их достижения. Диспозиции раз­ных уровней предопределяют в свою очередь иерархию уровней поведения личности. Фиксированные элементар­ные установки детерминируют простейшие поведенческие акты, социальные установки — поступки, общая направ­ленность — поведение, ценностные ориентации — жизнедеятельность в целом. То, какая же диспозиция пре­допределит поведение в актуальной ситуации, зависит от стоящей перед субъектом цели.

В концепции В.А.Ядова выделена закономерность, сви­детельствующая об относительной автономности ситуативных социальных установок от вышележащих дис-позиционных образований. Так, например, выяснилось, что ситуативные социальные установки не зависят от структуры ценностно-ориентационных образований. Эти факты, казалось бы, вступают в явное противоречие с таким требованием к иерархической диспозиционной системе, как согласованность по содержанию диспозиций разных уровней. Однако это «отклонение» от целостности диспозиционной системы как раз и является еще одним доказательством реальности и действенности в поведении такой системы. Оно наглядно иллюстрирует сформулиро­ванный Н.А.Бернштейном принцип о предельной «неуступ­чивости» организма к изменению существенных черт его поведения, присущих высшим уровням иерархии управления, и «уступчивости» по отношению к несущественным особен­ностям поведения, которые поэтому всегда индивидуальны и неповторимо вариативны. Подобная их вариативность обес­печивает гибкое приспособление к сиюминутно изменя­ющимся условиям среды, носящее чисто реактивный характер.

Трудной задачей при изучении динамики диспозиций высших уровней является варьирование условий деятель­ности, актуализирующих эти диспозиции, поскольку эти условия устойчивы во времени и стабильны. Однако кри­зисы развития зрелой личности неизбежно сопровождают­ся перестройкой системы ценностей. В связи с этим ВЛ.Ядов и В.С.Магун обращаются к стрессовой ситуа­ции, ускоряющей изменение условий деятельности и тем самым позволяющей проследить взаимосвязь между эти­ми условиями и сдвигом диспозиций. Так, данные, полу­ченные при исследовании онкологических больных, подтверждают положение о координирующей роли выс­ших диспозиций.

Концепция о диспозиционной регуляции социального поведения личности выступает одновременно в двух ипо­стасях: как объяснительный принцип, с помощью кото­рого анализируется проблема соотношений между диспозициями и поведением, и как предмет исследова­ния, поскольку при анализе данной проблемы уточняют­ся представления о характере функционирования диспозиционной системы. Изучение взаимоотношения между диспозициями и реальным поведением личности приводит к обсуждению вопроса о причинах рассогласо­вания между диспозициями и поведением. В.А.Ядов вво­дит чрезвычайно важное и эвристическое различение диспозиций по основанию их связи с поведением: реаль­но регулирующие поведение диспозиции и «называемые» при опросе диспозиции. В связи с этим расчленением ви­дов диспозиций предлагается рассматривать всю пробле­му диспозиционно-поведенческих соотношений в рамках двух моделей — «парадигмы реализации» и «парадигмы осознания и коммуникации» (между испытуемым и ис­следователем). Необходимость подобного расчленения не вызывает сомнений. Оно опирается на фактический мате­риал психологических исследований, в которых вскрыто различие между реально действующими и только «знаемыми» мотивами. В пользу такого разведения говорит факт расхождения между скрытыми от сознания мотивами дей­ствий и мотивировками, которые представляют собой про­явление защитных механизмов личности.

Концепция В.А.Ядова выступает в качестве основы для изучения социального характера личности как уровневой системы диспозиций. Но этот подход имеет известные ог­раничения. При работе исследователей в пространстве меж­ду уровнями анализа личности в системах «роль-для-всех» и «роль-для-группы» деятельность и общение, в процессах которых реализуются отношения личности в обществе, выступают как относительно автономные социальные сферы функционирования — сфера труда вообще, сфера досуга вообще, сфера семейной жизни вообще и т.п.

Подобное понимание личности накладывает вполне определенный отпечаток на изучение процесса коммуни­кации, проводимое в системе «роль-для-всех». Большинство исследователей коммуникативного акта придерживаются известной «формулы Лассуэла»: «кто, что, кому, по ка­кому каналу, с каким эффектом?». В этой схеме опущен сам процесс общения. В ней есть «кто» и «что», но недо­стает «как» — способа предъявления текста. В результате рассекается естественная связь между коммуникатором и реципиентом, коммуникатором и сообщением. Сообщение превращается в «мертвый» текст, а сообщающий — в абстрактную социальную роль.

«В этом методическом приеме, — пишет А.У.Хараш, — как раз и обнаруживается содержание трансформации, которую претерпевает представление о коммуникаторе в сознании эмпирика: вместо коммуникатора — конкретно­го человека или сообщества людей, группы, коллектива — подставляется «ролевое наименование», в котором комму­никатор отождествляется с абстрактной социальной ролью, институтом, организацией. Его-то эффект... а вовсе не вли­яние коммуникатора как такового, то есть человека, всту­пившего в контакт с реципиентом, и изучается на самом деле в означенных эмпирических исследованиях. Схема «коммуникатор — сообщение — реципиент» подменяется схемой «ролевое наименование — текст — реципиент»[109]. Текст же всегда деиндивидуализирован, сам по себе без­личен. Если текст предъявляется в ситуациях, где роли «воспринимающего» и «воспринимаемого» жестко фик­сированы и абстрактны, он, по словам Ю.М.Лотмана, контролирует абстрактного собеседника, носителя общей памяти, лишенного личного и индивидуального опыта. Такой текст может быть обращен ко всем и каждому... Он отличается подробностью разъяснений, отсутствием под­разумеваний, сокращений и намеков и приближеннос­тью к «нормативной правильности» (Ю.М.Лотман). Этот текст ориентирован на представления о нормах, ценнос­тях, идеалах, которые выступают для личности как «только знаемые», а не «реально действующие» мотивы ее пове­дения.

Для того чтобы приблизиться к изучению «реально действующих» мотивов поведения личности и соответ­ствующему такому поведению типу межличностного об­щения, необходимо обратиться к интерпсихологическому уровню анализа отношений личности в системе «роль-для-группы».

глава 12

уровни межличностных отношений и ПРОЯВЛЕНИЯ ЛИЧНОСТИ В СОВМЕСТНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Особенности отношений личности в системе «роль-для-группы»

На интерпсихологическом уров­не проводятся исследования отношений личности в системе «роль-для-группы», опосредство­ванных совместной деятельностью той или иной конкретной соци­альной группы. Интерпсихологический, или, как его иног­да называют, интерсубъективный, подход, вырастающий из представлений о личности Л.С.Выготского и идей о диалогической форме существования личности М.М.Бах­тина, в последние годы обрел в психологии свое второе рождение.

В фокусе анализа интерпсихологического подхода нахо­дятся прежде всего ролевые взаимоотношения в группе. Поясним, что имеется в виду под ролевыми взаимоотно­шениями на следующем примере: «Анна Павловна Шерер... — пишет Л.Н.Толстой, — несмотря на свои сорок лет, была преисполнена ожиданий и порывов. Быть энту­зиасткой сделалось ее общественным положением и иног­да, когда ей даже того не хотелось, она, чтобы не обмануть ожиданий людей, знавших ее, делалась энтузиасткой». Вряд ли можно дать более меткую характеристику ролевого приспособительного поведения личности. Занятая соци­альная позиция проявляется в социальной роли, жестко предопределяющей набор ценностей и идеалов, схем об­щения, которым нужно следовать в своем поведении. Эти ценности и идеалы в конкретной совместной деятельнос­ти уже не относятся к классу «только знаемых» мотивов. Они выполняют в поведении личности побудительную функцию, функцию «мотивов—стимулов», вызывающих акты поведения, направленные на достижение задавае­мого ролью набора ценностей. Действуя в полном согла­сии с нормативно-санкционированными и вытекающими из социальной роли правилами, практически ничем не рискуешь. Вполне достаточно реагировать на поставляе­мые ситуацией «мотивы—стимулы», демонстрируя пред­приимчивость лишь в переборе средств их достижения. Отказываясь же от принятой роли, личность нередко пе­рестает отвечать ожиданиям других людей. Элементы ее поведения утрачивают приписываемое элементам роле­вого поведения социально кодифицированное конвенци­ональное общедоступное значение.

«Объектное и субъектное* межличностное восприятие. Ролевые проявления личности, ее ролевые социальные ка­чества особенно ярко проявляются в феномене так назы­ваемого «объектного» межличностного восприятия (А.У.Хараш). При «объектном восприятии» человек подво­дит воспринимаемые поступки другого человека под при­нятую в данной культуре систему значений, выраженную в форме различных эталонов и стереотипов.

В отличие от «объектного» восприятия «субъектное» вос­приятие другого человека представляет такой особый тип восприятия, при котором поступки этого другого восприни­маются через его отношение к предмету совместной деятель­ности, к мотиву и тем самым приобретают личностный смысл.

В феноменах «объектного» межличностного ролевого вос­приятия проявляются прежде всего функциональные со­циальные качества личности как «элемента», входящего в такие широкие институты социализации, как семья в дан­ной социальной ситуации развития, школа, различные про­фессиональные объединения. В конкретной же обстановке в их основе лежит псевдосовместная деятельность, постро­енная по формуле «рядом, но не вместе»: больной беседу­ет с «каким-то врачом», имени которого он не знает; пассажир едет вместе с «каким-то таксистом». Технология поведения каждого из них задается не столько отношения­ми в этой ситуации, сколько правилами, вытекающими из принятых социальных ролей. Вместе с тем необходимо под­черкнуть, что «объектное» отношение к человеку исклю­чительно как носителю социальной роли не является, как это иногда кажется, чисто внешней, не оказывающей влияния на личность этого человека формой отношений. Если в псевдосовместной деятельности человека воспринимают как «больного» и начинают с ним обращаться как с «боль­ным», то навязываемая ему социальная позиция может начать проявляться в его поведении, привести к возникно­вению еще одного качества его личности.

Факты, иллюстрирующие «объектную» форму восприя­тия, то есть восприятие другого человека не столько как индивидуальности, сколько как типичного представителя той или иной социальной группы, были получены в ши­роко известных экспериментах А.А. Бодалева. В них испыту­емые, как правило, оказывались во власти заданных им установок и послушно подгоняли предъявляемые им фо­тографии людей под соответствующие целевой установке наборы культурных эталонов. Об одном и том же изобра­жении на фотографии человека говорилось, что у него злой взгляд, зверское лицо — при целевой установке «преступ­ник»; и о нем же говорилось, что у него волевое лицо, ничего не боящиеся глаза — при целевой установке «ге­рой». Обнаруженные в этих экспериментах феномены мо­гут служить своего рода лакмусовой бумажкой для характеристики формы восприятия человека человеком и, что особенно важно, стоящего за этой формой восприятия уровня социальных отношений, в которые вовлекается личность. Выделяя каждый раз специфику феноменов со­циального восприятия, исследователь будет решать то, с каким уровнем анализа личности в системе социальных от­ношений и типом общения он име­ет дело.

Концепция деятельностного опосредствования межличностных отношений

Многомерность различных проявлений личности в сов­местной деятельности с доста­точной полнотой отображена в теории деятельности опосредствования межличност­ных отношений А.В.Петровского и его последователей.

В качестве объяснительного принципа изучения меж­личностных отношений А.В.Петровский предлагает прин­цип деятельностного опосредствования межличностных отношений, опирающийся на общепсихологическую тео­рию деятельности Л.С.Выготского—А.Н.Леонтьева.

Применительно к социальной психологии введение принципа деятельностного опосредствования позволяет преодолеть фактически существующий параллелизм в изу­чении межличностных отношений вне совместной деятель­ности, а совместной деятельности — вне межличностных отношений.

Совместная предметная деятельность, во-первых, порож­дает, творит межличностные отношения ее участников; во-вторых, является средством, орудием, через которое только и могут быть преобразованы межличностные отношения; и, наконец, в-третьих, процесс реализации межличностных от­ношений в ходе совместной деятельности представляет со­бой движущуюся силу развития социальной группы.

Все эти черты совместной деятельности проявляются при анализе межличностных отношений в малых соци­альных группах. Прежде всего благодаря использованию категории совместной деятельности А.В.Петровский вво­дит в социальную психологию малых групп идею развития социальной группы. Эта идея концептуально фиксируется через понятие «уровень развития группы». Коллектив же вы­ступает как группа высокого уровня развития. В нем более ярко, чем в других группах, проступает многоуровневая структура межличностных отношений.

Первая страта — совместная деятельность; вторая стра-та — отношение каждого члена группы к совместной дея­тельности: ее целям и мотивам, порожденным самой совместной деятельностью; третья страта — феномены меж­личностных отношений в группе, опосредствованные со­держанием совместной деятельности; четвертая страта — поверхностные проявления межличностных отношений типа симпатий и антипатий, возникающие преимуще­ственно в ходе непосредственного эмоционального кон­такта между участниками группы (рис. 9). Принцип деятельностного опосредствования приложим и к коллек­тиву, и к диффузной группе. Таким образом, введение этого принципа изменяет подход к изучению социальных групп в целом.

Проводимая А.В.Петровским критика различных кон­цепций межличностных отношений начинается с выде­ления тех противоречий в фактическом материале и логических построениях, на которые наталкиваются сами представители ряда направлений социальной психологии. К их числу относятся, например, такого рода дихотомии, как «конформизм» или «нонконформизм», «альтруизм» или «эгоизм», «авторитарность» или «демократичность». А.В.Петровский анализирует дихотомию «конформизм или нонконформизм», поскольку именно снятие этой мни­мой дихотомии сыграло важную роль в зарождении и ста­новлении теории деятельности опосредствования межличностных отношений.

Рис. 9. Уровневая струк­тура межличностных отно­шений в малой социальной фуппе (по А.В.Петровско­му, 1983): А — совместная деятельность как системное основание межличностных отношений в группе; Б — отношение каждого члена группы к целям, задачам и мотивам совместной дея­тельности; В — феномены межличностных отноше­ний в группе, опосредствованные совместной деятельнос­тью; Г — поверхностные проявления межличностных отношений, возникающие в ходе непосредственного эмоцио­нального контакта между участниками социальной группы.

Дело в том, что многочисленные концепции группо­вой динамики в традиционной социальной психологии берут в качестве одного из исходных феноменов межлич­ностных отношений, выражающего тип взаимодействия между личностью и группой или, шире, между личнос­тью и обществом, феномен конформности. Группа «давит» на личность, а она либо послушно подчиняется мнению группы, превращается в соглашателя, и тогда ее характеризуют как конформиста; либо личность идет вопреки мнению группы, противостоит социальному окружению и тогда ее характеризуют как нонконформиста. Иного вы­бора для личности не оставляет ни формальная логика, ни традиционная социальная психология. А.В.Петровский организует как бы традиционное экспериментальное ис­следование конформизма, которое, с точки зрения его оппонентов — сторонников концепций «группового дав­ления», приводит к явно парадоксальным результатам. Он сопоставляет данные, полученные при воздействии на лич­ность неорганизованной группы, случайно собравшихся людей и сложившегося коллектива. Для представителей традиционной социальной психологии полученный им факт парадоксален; личность, подчинившаяся мнению не­организованной группы, то есть проявившая явную кон­формность, вдруг сохраняет свою автономию в группе «значимых других», то есть демонстрирует не менее яв­ную нонконформность. В чем же дело? А.В.Петровский, вступая с представителями концепции «групп