Путешествие в страну Макарака

Тринадцатого сентября 1876 г. я вернулся в Хартум. Здесь я должен был выработать план более длительного путешествия. Намерение, которое привело меня в Судан, – обследовать Дарфур – не могло быть выполнено, так как я все еще не имел разрешения от египетского правительства.

Кроме того, условия путешествия по Дарфуру в то время были очень неблагоприятны. В стране начался голод, и царила сильная дороговизна. За ардеб дурры, который в Хартуме стоил талер Марии Терезии,[10]в стране Дарфур надо было заплатить 30 талеров.

С тех пор как я прибыл в Судан, где приступил к собиранию этнографического материала и получил возможность, выезжая на места, более основательно изучить отдельные негритянские племена, у меня с каждым днем увеличивалось желание предпринять более длительное путешествие в языческие негритянские страны.

Вряд ли я использовал бы сейчас разрешение на поездку в Дарфур, так как, по моему мнению, прошлогодняя экспедиция египетского генерального штаба с участием американцев достаточно обследовала эту страну. Я познакомился с некоторыми членами экспедиции, и в мои руки попали карты этой местности, а также большое количество астрономических ориентиров. Я считал, что основная работа в Дарфуре закончена и что можно провести лишь еще специальные детальные исследования.

Условия моего путешествия не могли бы быть такими же благоприятными, как у этой экспедиции, которая дала возможность участникам расширить исследования расположенных к югу от Дарфура медных рудников до эн‑Нахаса и до границы Вадаи. К тому же все знавшие Дарфур рисовали мне эту страну, как малоинтересную и бесплодную. Мне приходилось также учитывать фанатизм магометанского населения и его ненависть к христианам. Все это в конце концов заставило меня отказаться от путешествия в Дарфур.

Поэтому я решил отправиться в Ладо у верховьев Бахр‑эль‑Джебеля – главный центр Экваториальной провинции, несмотря на то, что перспективы больших путешествий по провинциям, находящимся под управлением Гордон‑паши,[11]были неблагоприятные. [Однако Юнкеру удалось получить письмо за подписью Гордон‑паши всем начальникам и служащим правительственных и торговых станций с предложением предоставлять ему и его помощнику – препаратору Ronny– носильщиков и провиант, а также оказывать хороший прием и требуемое содействие. ] С этим письмом в кармане я мог, наконец, спокойно предпринять приготовления к отъезду. Кроме различного инвентаря, я обзавелся тремя ослами для верховой езды. Окончательными сборами мы с Коппом занялись уже на борту парохода «Измаилия», который должен был везти нас в Ладо.

Двадцать второго октября в 12 часов дня «Измаилия», наконец, покинул Хартум. Мы плыли вдоль берега Голубого Нила, чтобы, обогнув Рас‑эль‑Хартум, направиться к Белому Нилу.

В Каве пароход оставался два дня, чтобы погрузить дрова из сандаловых деревьев. 29 октября вечером мы достигли Фашоды, где нас неожиданно настигла сильная гроза.

Тридцатого октября, на рассвете, мы прибыли в зерибу Собат. Вероятно, вследствие усилившегося движения пароходов за последнее время, мы не нашли на станции заготовленных дров. Нам пришлось поэтому несколько задержаться. С мудиром и начальником станции Зюруром‑эфенди, с которыми я раньше был знаком, я обменялся некоторыми подарками, в результате чего обогатил мою этнографическую коллекцию.

Первого ноября в полдень мы отправились в дальнейший путь на юг. Справа и слева простирались необозримые равнины. Река была окаймлена густыми зарослями травы «омм‑суф» (Vossia procera). Позднее с левой стороны вдали показались заросли невысоких кустарников акации, вероятно Acacia verugera. На другом берегу, далеко в степях, покрытых травой, – многочисленные деревни шиллуков, около которых возвышалась группа пальм дум.[12]Мы вступили в область папирусов.[13]

Вечером и ночью приходилось часто пробиваться сквозь небольшие травяные массивы в местах, где река замыкалась. По этой, ничем не нарушаемой, однообразной, почти пугающей камышовой пустыне, между высокими колышащимися стенами из травы, тростника и папируса плыли мы в течение двух дней по крутым извилинам реки на юг.

Ночью 4 ноября мы прибыли в Габе Шамбиль.

Шиллук на рыбной ловле

В субботу мы покинули Габе Шамбиль и двинулись по направлению к Бахр‑эль‑Джебелю дальше на юг. Река здесь делает много поворотов. Негров было видно очень мало. Отдельные, очень бедные хижины, окруженные большими кучами золы, представляли печальную картину, которая, однако, полностью гармонировала с пустынным болотистым краем. Здесь я увидел характерную птицу болотистой страны Белого Нила, диковинную «абу меркуб», как ее называют арабы («башмачный клюв» или «китовая голова»), Balaeniceps rex, по нашей орнитологии. Неподвижно сидела она, подняв большую голову с своеобразным клювом на расстоянии нескольких сот шагов от парохода.

Королевская цапля (Balaeniceps rex)

В воскресенье утром мы прибыли в Бор. Раньше Бор находился во владении купца Аккада. Теперь он занят египетскими солдатами и является резиденцией правителя округа (мудира), который в это время отсутствовал. В сопровождении капитана корабля я посетил зерибу, расположенную и устроенную подобно другим правительственным станциям.

Рядами стоят тукули, соломенные хижины, некоторые из них соединены тростниковой изгородью. Между заборами расположены улицы, пересекающиеся под прямым углом. Все это обнесено высокой и крепкой оградой из столбов и кустов терновника (которая дала этим селениям их название «зериба»), защищающей от враждебных племен и ночных хищников.

Несмотря на лихорадку и большую слабость в ногах, я осмотрел станцию и затем вернулся назад в помещение мудира. Это было маленькое приятное здание, со свежевыбеленными глиняными стенами и правильными оконными отверстиями, что здесь в стране довольно редкое явление. Окна были даже, наподобие домов в Хартуме, обрамлены окрашенным в красный цвет орнаментом. Маленькие занавески усиливали впечатление уюта. Сад из банановых зарослей бросал тень на здание. В аллеях сада была приятная прохлада. Там были посажены американский маис, кайенский перец, по‑арабски «шитет» – capsicum conicum, маленькие лимонные и апельсиновые деревья, фасоль и другие растения.

Вдруг был дан сигнал тревоги, и все, кто имел оружие, побежали к зерибе. Толпа вооруженных со знаменами, на которых были изображения полумесяца, бежала навстречу невидимому врагу. Я взошел на одну из террас, построенных на каждом углу забора и служащих для наблюдения, но не увидел ничего угрожающего. Чтобы навести на туземцев страх и избежать атаки, была заряжена пушка и дан выстрел холостым зарядом. Грохот выстрела вызвал у негров, незнакомых с этим звуком, сильный испуг.

Я сошел со своего поста и медленно пошел назад к пароходу. Причина тревоги оказалась довольно незначительной. Усмиренные много лет тому назад негры бор, жившие вокруг станции, с некоторого времени были враждебно настроены, и в этот день, возмущенные каким‑то насилием со стороны солдат, собирались угнать несколько голов скота из принадлежащего зерибе загона. Этим и объяснялся шум. Вскоре отряд вернулся. Чтобы оградить себя ночью от каких‑либо случайностей, мы поставили на пароходе караул из четырех человек. Для проверки, насколько они добросовестно выполняют свои обязанности, и чтобы заставить их бодрствовать, караульным было предложено (как это принято во всех провинциальных станциях в ночное время) громко произносить свой номер. На расстоянии двух шагов от моей каюты стоял караульный номер четыре. Он регулярно протяжно повторял свой номер «А – арба» и не давал мне заснуть.

Векиль – заместитель мудира – хотел воспользоваться нашим пароходом, чтобы наказать туземцев, и открыть против них военные действия. Рано утром пятьдесят солдат вступили на борт корабля. Мы плыли в течение получаса вниз по реке мимо лесистых берегов, покрытых Hyphaena thebaica, и пристали к правому берегу Солдаты немедленно исчезли в высокой траве. Несколько минут спустя раздались один за другим выстрелы. Это люди с борта стреляли в траву, они думали, что там находятся негры. Я лично никого не видел. Примерно через 20 минут после стрельбы отряд вернулся с добычей. Нападению подверглась близлежащая деревня. Из мужчин большинство убежало, некоторые были убиты. По крайней мере солдаты хвастались, что они заставили некоторых растянуться в траве. Женщин и детей из деревни привели на пароход. Пленные мужчины должны были доставить сорок больших корзин с зерном. Я, со своей стороны, воспользовался случаем, чтобы приобрести всякие мелкие предметы для своей коллекции.

Деревни негров бор состоят из хижин, расположенных в более или менее определенном порядке или разбросанно. Эти хижины представляют собою круглые низкие строения с земляными и глиняными стенами, покрытые соломенной крышей конической формы. Многие хижины имеют небольшую открытую спереди пристройку, рекубу, которая так же, как и входная дверь высотой в два фута, закрывается циновками.

«Измаилия», после того как все было погружено и на борт были приняты пленные негры, поплыл назад по направлению к станции Бор.

Солдаты с зерном и туземцы были здесь высажены на берег, а мы продолжали наше путешествие в Ладо. В течение дня мы проплывали мимо многих прибрежных негритянских селений. Они казались вымершими. Очевидно, при нашем появлении туземцы из страха прятались. Только после того, как пароход проплывал мимо, из‑за хижин показывались отдельные фигуры.

Вечером я увидел табун лошадей, купающихся в Ниле. Из‑за многочисленных мелей нам пришлось ночью бросить якорь. На следующий день поездка была также затруднена. Мы часто наталкивались на мели и потеряли много времени. Несмотря на это, мы все же уже 7 ноября вечером, после 17‑дневного путешествия, прибыли в Ладо. В тот же вечер я смог передать предписание Гордон‑паши врачу управления д‑ру Эмин‑эфенди.[14]

Доктор Эмин‑эфенди оказался очень образованным человеком. Я узнал от него, что он учился в Берлине. Кроме французского языка, на котором мы тогда разговаривали, он знал многие восточные языки. Он только недавно вернулся из поездки в Буганду,[15]к ее правителю Мтезе, которого посетил с дипломатической миссией по поручению губернатора. По распоряжению Гордона, эфенди должен был ехать на пароходе «Измаилия» в Хартум. Поэтому я мог пробыть с ним только несколько дней.

На нашем пароходе прибыло в Ладо много писарей и правительственных чиновников. Чтобы расселить всех этих людей, не хватало хижин. Однако, поскольку многие покидали Ладо, чтобы вернуться в Хартум, квартиры должны были освободиться. Пока же вновь прибывшим предложено было остаться на пароходе.

Меня и моих людей постигла та же участь. Эмин‑эфенди был настолько любезен, что предложил мне занять его усадьбу, как я называю обнесенную забором группу хижин – тукулей, которая обычно служит жильем для одной семьи. Пока помещение приводилось в порядок, я оставался на борту парохода. Почти ежедневно по вечерам собирались грозовые тучи, и это часто заканчивалось дождем. Для меня лично дождь пошел очень не вовремя – когда я оставил свои вещи на палубе парохода, с тем чтобы на следующий день перенести их в приготовленную для меня хижину; ночью началась такая непогода, какой я никогда в своей жизни не видел. Дождь потоком лил всю ночь напролет до утра. Потолок в салон‑каюте стал протекать, и я не мог найти сухого места, чтобы лечь спать.

Тринадцатого ноября я, наконец, переехал в предназначенный мне тукль. Мой в значительной степени промокший багаж был перенесен в новое жилище толпой негров бари. Как только я сошел с парохода на берег и устроился в хижине, мое состояние улучшилось, я обрел равновесие; так как я намерен был ехать дальше с караваном в Макарака, то вынужден был в ожидании его задержаться в Ладо.

Предоставленное мне обстоятельствами время я использовал для собирания зоологических и этнографических материалов. Я наблюдал туземцев, живших вокруг станции – негров бари. Однако их замкнутость и нежелание вступать в общение не дали мне возможности увеличить мою коллекцию. Все усилия раздобыть через негров рыб и черепах оказались напрасны. Проживающие в этой местности бари, в связи с недавним освоением станции Ладо, примерно около двух лет назад, еще не побороли в себе страха и недоверия к египетскому гарнизону и вели себя, как настоящие первобытные люди. Никто из них не знал арабского языка. Иначе обстояло дело в Гондокоро, где в течение многих лет находилось египетское население и сказалась работа католических миссионеров. Со времени захвата египетским правительством прежних торговых зериб и основания новых военных станций бари, говорящие по‑арабски, были взяты на службу. Среди других подвластных египетскому правительству негров они образовали особую группу и были использованы в качестве драгоманов– переводчиков, посредников и надзирателей. Постепенно среди туземцев, населяющих окрестности станций, стали появляться люди, готовые променять свою довольно относительную свободу на сравнительно обеспеченное существование, которое давала им служба в качестве переводчиков.

После непродолжительного знакомства с бари я установил, что их неприступность объясняется своеобразным характером их племени. В этом отношении они сильно отличались от макарака, с которыми я познакомился позднее. В то время как с последними я легко вступил в общение и они мне приносили всевозможные мелкие изделия их производства, я от бари, несмотря на все мои старания, ничего не мог добиться. Они приходили ко мне, правда, ежедневно в тукль, но только для того, чтобы просить пищи, показывая на свой всегда пустой живот. Если им предлагали выполнить какую‑либо работу или если у них пытались что‑либо купить из их украшений – ожерелья из собачьих или львиных зубов, железные кольца или браслеты, украшенные клыками кабана Phacochoerus africanus, они от этого уклонялись. Эти выполненные с известным искусством, особенно кузнечной работы, украшения составляли единственную одежду мужчин бари.

Большинство мужчин – высокого роста, со стройными фигурами и удлиненными конечностями, преимущественно худые. Наоборот, среди женщин преобладают очень упитанные, редко высокие, чаще ниже среднего роста. Бари по своему внешнему облику относятся к группе длинноногих с темно‑коричневой кожей нильских негров, которые населяют низколежащие, подвергающиеся ежечасным наводнениям болотистые страны по берегам Бахр‑эль‑Абиада и его притоков. Из них, например, ниуак, обитающие у Собата, как мне кажется, представляют восточно‑пограничное племя. Главные представители этой группы – нуэр и различные племена динка или джанге, например, кич (джемид, лау), эллиаб, бор по Бахр‑эль‑Джебелю, этот, агар и рохль, или роль по Бахр‑эль‑Газалю. Далее многолюдные, также распадающиеся на многие более мелкие племена, бари, из которых наиболее значительны чир (тшир) на севере, собственно бари, обитающие вокруг гор Ладо и Белиниан в середине и ниамбара на западе. Шиллуки, распадающиеся на многие большие, далеко отстоящие друг от друга ветви, также должны быть причислены к этой большой группе негров, по всей вероятности, населяющих до сих пор места их первоначального обитания. К северным шиллукам, места поселения которых простираются до 12° северной широты, примыкают на западе джур на Бахр‑эль‑Газале; на юге представителями этой группы являются негры шули.

Не без основания эти народности сравнивают, из‑за длины нижних конечностей, с болотными птицами; к тому же эти негры часто стоят на одной ноге, в то время как пятку второй ноги упирают в голень первой.

Мускулатура у бари мало развита. У некоторых, в особенности у женщин, имеют место значительные жировые отложения. Цвет кожи у этого племени мало чем отличается от цвета других нильских негров. Это глубокий, большей частью лишенный блеска коричневый цвет, сквозь который иногда просвечивает шоколадный основной тон. Радужная оболочка глаза всегда коричневая, роговица – грязно‑желтого, часто оранжевого цвета. Лоб низкий, череп долихокефальный, верхняя часть затылка кажется более развитой. Челюсть несколько выдается, рот широкий, с толстыми губами. Волосы черные, без блеска, шерстистые, курчавые, на затылке и макушке сбриты примерно на ширину двух ладоней. Как у женщин волосы на голове, полностью сбриты также волосы и на остальных частях тела у обоих полов. Негры бари, как и их северные соседи, удаляют передние зубы нижней челюсти, но все же нередко встречаются люди с полной челюстью хорошо сохранившихся зубов. Страсть окрашивать тело железисто‑красной глиной преобладает среди женщин; однако встречаются и мужчины, у которых все тело окрашено в красный цвет. Эта обмазка, резко отличающаяся от естественного цвета кожи, придает бари почти дьявольский вид. В зерибе бари часто разгуливают с длинной палкой и скамеечкой для сидения, которую они носят на руке или на плече, если она большого размера, с широко отстающими ножками.

Наряд мужчин, всех без исключения нагих, состоит из следующих предметов: ожерелье из нанизанных рядами зубов домашних животных, в редких случаях из особенно высокоценимых львиных зубов; железные обручи на сгибах рук и на лодыжках; широкие толстые браслеты из слоновой кости, которые они обычно носят на правом предплечье; пояс из шнура с нанизанными маленькими тоненькими кружками, которые шлифуются из скорлупы речных ракушек, с кистями из звериных хвостов. Излюбленным головным убором являются черные перья, которые придают бари воинственный вид.

Как и у других народов, женщины у бари придают наряду и украшениям больше значения, чем мужчины. Пожилые женщины обвязываются спереди и сзади шкурой козы, выкрашенной в красный цвет (если это одеяние вывернуть наизнанку, то оно напоминает по своей форме меховой плащ наших горных жителей). Молодые женщины, кроме этой шкуры, носят еще и передник, напоминающий кожаный пояс жителей Судана. Плетеный хлопчатобумажный кушак шириной в ладонь опоясывает тело молодой супруги; с кушака спускаются длинные, густо переплетающиеся мотки волокон, которые довершают скудное одеяние. Девушки вместо мехового передника носят широкую, прикрепленную к поясу, спускающуюся до колен кисть, так называемую барика, которая при ходьбе колышется. Третий вид пояса, так называемый рахат, носят только очень молодые девушки и дети: с пояса спускаются петлями железные цепочки длиною в 20–40 см, или вместо них узкие железные пластинки. Вместе со всеми остальными украшениями (цепочками на шее, бусами, браслетами для рук и ног) этот передник при каждом движении девушки издает звук ударяющихся друг о друга железных пластинок, что придает их обладательнице нечто воинственное. Тканями ни мужчины, ни женщины бари не пользуются; несмотря на то, что они уже в течение многих лет были в состоянии себя ими обеспечить, они придерживаются своей старой моды.

Несмотря на все мои старания, я никак не мог наладить обмен с женщинами. Более прилежных и подвижных, чем мужчины, женщин зерибы можно было всегда встретить с маленькими вязанками дров, которыми они снабжали туземцев. Они постоянно носили с собой маленькие корзинки, в которые собирали пригоршни дурры, получаемые в уплату за доставку дров или мелкие услуги: доставка воды, уборка двора, мытье посуды и т. д.

Бари, как и динка, преимущественно скотоводы.

Прогулки со станции в ближайшие окрестности помогали мне коротать время, остававшееся от моих ежедневных занятий по записыванию наблюдений.

Ладо было два года тому назад, из хозяйственных и санитарных соображений, укреплено и расширено Гордон‑пашой. К Гондокоро – прежней главной зерибе у Бахр‑эль‑Джебеля, возведенной Самуэлем Бэкером,[16]расположенной на восточном крутом берегу рукава Нила, вследствие обмеления реки, не могли больше приставать корабли. Река за последние годы приняла западное направление, так что главное русло, на котором была построена эта станция, все более превращалось в заболоченное, засыпанное песком второстепенное русло. Это не могло не отразиться на санитарном состоянии Гондокоро. Смертность среди прибывших из Хартума была постоянно очень большой.

Новая главная станция, возведенная на высоком левом берегу, возвышалась на несколько метров над рекой. Окруженная лесами, доходившими почти до ворот, она в период дождей оказывалась окруженной болотами. С годами неблагоприятные условия улучшились, но все же станция постепенно подвергалась разрушению и размывам.

В Ладо в ноябре не так легко было получить овощи или бобовые плоды; только в конце декабря сады и поля дают свой урожай: бамия,[17]мелохия (Corchorus olitorius),[18]арбузы, по‑арабски «бати», – вот основные продукты. Хлебных злаков здесь почти не сеют. Туземцы, населяющие станцию, живут беззаботной жизнью (как и везде в Судане), рассчитывая на подвоз хлеба из Хартума.

Долгое отсутствие кораблей из‑за частого обмеления реки, забиваемой большим количеством травы, постоянно угрожает населению голодом. Гордон‑паша, учитывая это обстоятельство, отменил старую систему реквизиции и наладил снабжение продовольствием всех станций из Хартума. Однако, так как вследствие большого спроса цены на дурру и в Хартуме стали быстро расти, Гордону было дано указание обеспечить себя продовольствием на месте в собственной провинции.

Прежде чем он успел осуществить свои планы, ему пришлось оставить Ладо и верхнюю область Нила, чтобы принять на себя управление всем египетским Суданом. Багит‑ага, мудир Макарака, обратил внимание Гордона на богатство этих стран злаками и сравнительную легкость их доставки через леса и саванны страны Ниамбара. Они доходят почти до самого Ладо. На расстоянии нескольких часов от северных ворот находятся горы Ниеркани, или Джебель Ладо. Перед зрителем парковый ландшафт: несколько мощных старых деревьев, переходящих вдали в низкий светлый кустарник, который на горизонте кажется ограниченным горами Ниамбары. Единичные болотистые места с кудрявым кустарником в виде островков являются безопасным пристанищем для диких кабанов. А в непосредственной близости от зерибы над ней постоянно носятся в большом количестве мощные хищные коршуны‑стервятники (Vultur barbatus, Vultur monachus, также Vultur Rьppellii), высматривающие отходы от кухни и бойни и обыскивающие все мусорные кучи. Они не прерывают своих занятий даже при приближении человека, так как им незачем его бояться. Так же, как в старину египтяне охраняли очищающих воздух перкноптеров,[19]так это делают до сих пор суданцы. С трудом, бросая камни, я добился того, чтобы птицы поднялись в воздух, но они, беспомощно подпрыгивая, отлетели на несколько шагов и вновь принялись за корм. В обществе коршунов находятся вороны с блестящими издали белыми грудками – большие, сильные птицы, карканье которых не более мелодично, чем наших отечественных ворон. Дерзкие, легко оперенные «милане»[20]беспрестанно кружат в воздухе. Это отважные воры, которые способны из клюва коршуна или себе подобных украсть добычу.

Парковый ландшафт на пути в страну Макарака. Фотография

Высокая раскидистая листва деревьев Butyrosiperm[21]населена стаями воробьев, хозяйничающих в близлежащих полях дурры, к немалой досаде бари, у которых этот маленький «народец» вместе с огненными зябликами (Euplectes flammiceps, Euplectes ignicoler) в их великолепном брачном наряде, вспыхивающем на колосьях, как пламя, грабит значительную часть долгожданного урожая. В разбросанных группами по местности кустах и деревьях (Balanites, Parkia, Kigelia, Tamarindus)[22]водятся самые разнообразные виды пернатых; здесь звучит фанфарная трель маленькой жемчужной птички, там – низкий, короткий зов флейты перескакивающей с куста на куст Dryoscopus erythrogaster; часто встречается красивый, с сильным клювом Lanius excubitorius; с непрекращающимся шумом и щебетанием мелькают в быстром и высоком полете ласточки. Темное, с металлическим блеском оперение великолепных блестящих скворцов сверкает на солнце; голоса несущихся к реке венценосных журавлей Grus pavonina, которых по их крику арабы называют «карнук», раздаются высоко в воздухе; стаи белоснежных маленьких цапель (Ardea bubulcus) шагают по полям у реки; по берегу в поисках пищи бегает чибис (Lobivanellus cristatus) в обществе громко кричащего и бродящего даже по ночам дождевого свистуна. Над рекой реет черный нырок (Plotus melanogaster), то неожиданно исчезая в воде, то также неожиданно появляясь из нее; в камыше и между отдельными кустами папируса стоят на ногах, подобных ходулям, задумчивые, желтоклювые цапли Ardea flavirostris и Ardea comata. На уединенных береговых лугах охотится за лягушками и змеями громадный, в великолепном оперении, седельчатый аист Mycteria senegalensis со своей супругой. Попарно ходящие египетские гуси, которые также часто встречаются и на птичьем дворе, – Tantalus ibis с саблевидным клювом и в старину боготворившиеся Ibis religiosa, – предпочитают в качестве убежища выглядывающие из воды отмели.

На другой стороне реки – высокие заросли травы и камыша, где, вероятно, редко ступает нога человека. Они служат ночью местом пребывания гиппопотамов. Вечером здесь можно часто видеть много этих неуклюжих животных, расположившихся так, что лишь их головы видны на поверхности воды, или плывущих к берегу за добычей. Не проходило ни одной ночи, чтобы не слышно было их хрюканья, часто будившего меня. Местные жители не без основания боятся крокодилов. Рассказывают много случаев о людях, схваченных во время купания или плавания этими прожорливыми ящерами. Я до тех пор не верил рассказам, что крокодил может откусить у человека целую конечность, пока сам не сделался свидетелем такого случая. Недалеко от зерибы, где берег ниже и река образует мелкую лагуну, женщины и девушки наполняли водой круглые большие глиняные сосуды, которые они носят на голове, как и египтянки; хотя их фигуры менее привлекательны, чем у феллашек,[23]все же красивая постановка тела при ношении тяжелых сосудов с водой на голове очень напоминает феллашек. Там же, на расстоянии трех‑четырех шагов от берега, купались с адским гамом мальчики. Однажды крокодил откусил одному мальчику левую руку до самого локтя так ровно и чисто, что я, быстро подоспевший к месту происшествия, не мог найти ни одной нитки мускула, которая высовывалась бы из обрубка.

Меня со всех сторон убеждали, что дождливый период уже закончился, и наступило безоблачное лето; однако, как показывают мои метеорологические записи, это было не совсем так: по записям 21 ноября после полудня прошел грозовой дождь, 22 ноября была гроза с небольшим дождем, на следующую ночь – опять сильная гроза с дождем.

Двадцать шестого ноября, наконец, прибыла первая часть долгожданного каравана негров макарака. Так как в караване было несколько сот людей, его пришлось разделить, хотя бы уже из‑за воды: для такого количества людей на дороге нельзя найти сразу достаточно питьевой воды. Вторая часть каравана прибыла много дней спустя. Так как в зерибе Ладо не хватало тукулей для всех прибывших, негры макарака построили себе в десяти минутах западнее Ладо собственную деревню.

Прибытие макарака внесло большое оживление в зерибу. Нельзя сказать, что и до этого здесь было тихо и спокойно, как, например, в тунисских или нубийских поселениях, казавшихся вымершими; наоборот, различнейшие звуки, особенно по вечерам и до поздней ночи, составляли сатанинский концерт. Немного спокойнее было по утрам, после того как многосотенные стада домашнего скота были выгнаны на пастбище из‑за изгороди крааля неподалеку от зерибы. Кроме скота, принадлежащего правительству, каждая семья имела собственное небольшое стадо. Но в наступившей после угона скота тишине особенно ясно раздавались сварливые женские голоса, и мы становились невольными свидетелями семейных сцен. Соседка справа, в проворстве язычка не уступающая торговке Берлина или Вены, начинает взволнованно и бесконечно долго доказывать своим рабыням их никчемность, причем она часто прибегает к излюбленному сравнению рабынь с собаками; для большей же убедительности своих слов она обязательно выдернет из стены несколько камышин и обработает ими спины несчастных. Как только умолкают крики справа, пронзительный голос моей соседки слева дает знать, что и она не менее активна в управлении своим домом. Из другого конца раздается неистовый крик непослушного мальчугана, получающего заслуженное наказание, а в третьем месте совсем юный гражданин мира громко требует пищи от своей жестокой кормилицы. Играющие на улице дети награждают друг друга ударами камыша, чтобы, по примеру спартанцев, еще в детстве подготовить себя к позднейшим ударам «курбаши», и шумят так, что я не имею покоя в течение всего дня. Если добавить к этому вечное кудахтанье кур, клохтанье индюшек, блеяние оставшихся овец и коз и, кроме того, как аккомпанемент, учебные упражнения солдат гарнизона на трубе, то можно себе легко представить «дневной покой» в зерибе.

Вечером описанные шумные сцены повторяются, но часто еще дополняются монотонным пением собравшегося на какое‑нибудь празднество общества. Неизменно участвующий в таких случаях барабан тамтам, в который бьют пальцами, сопровождает длящееся много часов в одном ритме, без всякого изменения, немелодическое пение. От времени до времени, при каждом взрыве веселья на празднестве, пение прерывается горловой трелью целого легиона женщин. Ко всему этому добавляется аккомпанемент возвращающихся в крааль и к хижинам стад скота. По счастью, куры уже своевременно скрылись на крышах хижин и не принимают участия в ночном гаме, зато коты, здесь совсем не похожие на миролюбивых домашних животных, начинают свои концерты. В постоянной вражде, они гоняются друг за другом через изгороди и по крышам и не дают спать своими душераздирающими любовными песнями, «способными смягчить камень и привести людей в бешенство». От их воровских когтей ничего не убережешь. Эти негодяи часто воровали у нас только что приготовленный сыр.

Упомянутый выше барабан – «дарабукке» по‑арабски – является излюбленным инструментом во всем Судане. Поздно ночью, когда пение и шум уже затихли, и лишь переклички стражи, кошачие концерты и хрюкание гиппопотамов в реке нарушают тишину, можно услышать какого‑нибудь мечтательно мурлыкающего любителя музыки, который, аккомпанируя себе, постукивает в барабан, и часто утром при пробуждении еще звучит в ушах его дробь.

Гиппопотам в зарослях папируса. Фотография

Я уже сказал, что макарака внесли новую жизнь в зерибу. Кроме пришедших с караваном многочисленных донколанцев, солдат нерегулярных войск для охраны, чиновников мудира (правителя) провинции Макарака Багит‑аги, которые встретили здесь старых знакомых и проводили вечера в постоянных веселых пирах с мериссой и водкой, – на станцию ежедневно приходило еще много негров макарака. Помимо слоновой кости, которую они обязаны были сюда доставлять, они приносили много местных продуктов для обмена на ткани и водку Они постоянно ходили по зерибе от тукля к туклю с большими или маленькими корзинами на головах и предлагали кунжут, лубию (Dolichos nilotica Dal),[24]красный перец и др. В обмен они чаще всего требовали «бонго» – ткани. Большинство этих негров говорило более или менее хорошо на судано‑арабском наречии. Хартумские торговцы уже много лет содержали зерибы для торговли слоновой костью и рабами в их области, и некоторые негры, будучи у них в услужении, усвоили язык своих господ. Они и ко мне приходили ежедневно. В течение последующих недель я выменял у них маленькую коллекцию этнографических предметов, оружия, украшения и др. Для обмена я имел легкую, подкрашенную индиго хлопчатобумажную ткань, которая называется в Хартуме «тирка» и является во всем Судане и даже в отдаленных негритянских областях очень ходким товаром. Эта ткань обычно поступает в продажу в пакетах по два куска, каждый кусок около 35 см шириной и 14–15 локтей (дера) длиной. Один пакет, называемый «джас» (пара), стоил в Хартуме один талер, или около пяти франков, здесь же в Ладо он ценился вдвое дороже. Такой кусок тирки я разрывал на шестнадцать одинаковых частей, которые годились как поясные передники. Эти куски и составляли мою обменную монету. Солдаты и донколанцы, которые были одеты и в тканях не особенно нуждались, предпочитали водку; в отношении качества они не были особенно требовательны и довольствовались обыкновенным спиртом.

Закупленный мной в Хартуме бисер, правда низкосортный, успеха не имел. Макарака, толпами приходившие к нашим хижинам, сильно интересовались новыми для них вещами, которые они видели у меня. Особенный интерес проявляли женщины макарака, полагаю, что больше из любопытства. Сидя в группах между мужчинами перед низкой дверью в мой тукль, они указывали друг другу вещи, интересовавшие их. Однако надо сказать им в похвалу, что они ограничивались лишь осмотром de visu. Такого интереса я не нашел у негров бари, которые вообще более вялы и инертны; поэтому мне не удавалось получить у них что‑либо для своих коллекций. Между часто посещавшими меня неграми макарака был также вождь, которому очень по вкусу пришелся арак, и он постоянно его требовал. Я наполнил бокал, и он обошел вкруговую моих посетителей, сидевших перед дверью. С видимым удовольствием они прихлебывали обжигающую жидкость, и их лица, расплывшиеся в довольные улыбки, короткое прищелкивание языком и убедительное «taib!» (хорошо! хорошо!) явно говорили о полном одобрении. Во время одной из таких бесед я показал им швейнфуртовскую книгу «Artes africanae», и они узнали большинство из нарисованных вещей. Это их сильно удивило и обрадовало; они изумленно восклицали, что замечательный белый человек запер в свою книгу узнанные ими предметы. При следующем посещении вождь привел двух своих жен и, потребовав книгу, показывал и самоуверенно разъяснял им рисунки хижин, которые, конечно, были его хижинами, и т. п. Женщины, со своей стороны, узнавшие многие предметы, смотрели не только с большим удивлением, но даже и с некоторой боязнью, так как, конечно, такая книга не могла же быть совсем без колдовства.

Как из моих наблюдений, так и из наблюдений других путешественников, явствует, что некоторые племена негров, как, например, ньям‑ньям (макарака являются их ответвлением), мангбатту, племена банту– ваниоро и баганда,[25]проявляют совершенно поразительное понимание плоскостного изображения пластических предметов на картинах; этой способности недостает арабам и арабизированным хамитам,[26]вероятно, вследствие непривычки видеть нарисованные изображения предметов. Так, Рионга, вождь ваниоро, взял в руки показанные ему фотографии людей совершенно правильно, головой вверх, и определил по ним племена негров шули или ланго. Я отмечаю это потому, что этим людям от природы присуща способность разбираться в изображениях и рисунках, в то время как часто даже для высокопоставленных арабов и египтян эти изображения были неразрешимой загадкой. Один египетский паша в Хартуме никак не мог понять, почему человеческое лицо, нарисованное в профиль, должно иметь лишь один глаз и одно ухо, а портрет сильно декольтированной парижской светской дамы он принял за портрет бородатого, загорелого американского морского офицера, который ему эту фотографию показал.

Мужчина макарака. Фотография

Племена бари и макарака сильно разнятся не только по способностям и характеру, но и по своему внешнему облику. Цвет кожи макарака светлее и переходит в коричнево‑красный оттенок; они ниже ростом, но пропорционально сложены. Вместо длинных и тощих конечностей бари, у макарака видна хорошо развитая мускулатура. Нередко среди них встречаются коренастые атлетические фигуры, и, в сравнении с бари, они своей эластичной походкой заставляют даже любоваться ими; то же относится и к женщинам. Многое добавляет к этому их физическая чистоплотность. В то время как бари и днем покрыты пеплом, пылью и землей, в которых они валяются ночью, макарака держат свое тело в чистоте, в свободные часы приводят себя в порядок и даже, как я наблюдал, чистят ногти. Даже выражение лица у макарака приятнее, чем у бари, хотя сильно выдающиеся скулы и широкий нос часто придают им дикий вид. Рот у них небольшой, с не слишком толстыми губами; темные глаза, иногда очень большие, но окаймленные круглыми веками, с колючим взглядом. Лоб низкий; очень черные курчавые волосы, заплетенные в мелкие косички или в тщательно сделанные толстые косы, свисают от пробора по сторонам лица и сзади. У некоторых узкая коса уложена вокруг лба к затылку. Растительность на лице очень слабая, однако можно встретить и густые бороды; например, я запомнил одного негра, который пропустил свою бороду под подбородком сквозь железное колечко и придал ей внизу острую форму. Многое, сказанное мною о мужчинах, относится и к женщинам макарака. Добавлю еще, что они большей частью красиво и пропорционально сложены и из всех виденных мной негритянок производят наиболее приятное впечатление. Они могут долго, в упор рассматривать вас, непринужденно вперив в вас свои большие глаза. Я заметил, что у них маленький рот и маленькие руки и ноги.

В то время как у бари мужчины ходят совершенно нагие, а женщины прикрываются разнообразными передниками, у западных племен – макарака, мунду, абукайя и др. – мы наблюдали обратное явление. У этих племен все мужчины, без исключения, носят передник, женщины же находят, что для них достаточно фигового листка, который, правда, заменен у них целой веткой свежей зелени, легко сменяемой при увядании. Сама природа заботится о новейших, красиво оформленных туалетах для этих красоток. Как завидна участь их мужей!

Однако было бы ошибочно назвать женщин макарака бесстыдными; по моим наблюдениям при посещении их, они застенчиво теребят свое лиственное одеяние, растягивая его вверх и в ширину; я думаю, что их манера немедленно присаживаться в присутствии чужестранца также вызывается чувством стыдливости.

Вместе с караваном пришли не только макарака, но и представители соседних им племен. Ниже, когда я буду описывать мое путешествие и пребывание в области Макарака, я расскажу о внешности, особенностях и характере этих негров.

Для того чтоб понаблюдать за этими людьми в устроенном ими лагере при «фантазии»,[27]объявленной громкими звуками барабана «нокара», я решил совершить к ним прогулку. Звуки музыкальных инструментов показывали мне направление. Через 15 минут я дошел до лагеря. Легкие хижины из травы, рассчитанные на короткое пребывание, составляли жилища носильщиков каравана. Под красивой сикоморой было расчищено и утрамбовано место для «фантазии». Мудир Багит‑ага, которого я посетил, пригласил меня сесть на диван, покрытый коврами – ангареб, и вместе с ним присутствовать на «фантазии». Какое это было зрелище! Невиданный мной новый мир! Как много интересного и замечательного открывается внимательному наблюдателю в веселых играх этих стоящих у колыбели культуры народов! Как это непохоже на поработивших их магометан, которые считают танец, это общепринятое выражение веселья, чем‑то непристойным для мужчины, чему, вероятно, способствует и характер танцев их пляшущих за плату искусных танцовщиц. Как в Египте, так и в Судане, темнокожие балерины забавляют публику недвусмысленными изображениями любовной страсти, причем гибкость их тела, особенно живота, прямо‑таки поразительна. Наши же негры находили удовольствие, лично участвуя в танцах. Хоть это довольно трудно, хочу попробовать описать это зрелище.

Макарака окружали большим хороводом, открытым с одной стороны, своих музыкантов. Обращенные к центру, слегка наклонившись вперед, вяло протягивая перед собой руки, в позе человека, что‑то дающего другому, они двигали ногами в такт, то семеня, то переставляя их, причем все танцоры, во главе с упомянутым вождем, двигались очень медленно слева направо. При поднятых плечах руки равномерно двигались вверх и вниз, как если бы они хотели вылить обеими руками сосуд; при этом все одновременно качали головой из стороны в сторону в такт громкой музыке. Вначале темп был спокойный, затем танец делался живее, ведущий танцор указывал ритм. После многократного кругового движения танца все вдруг меняли положение движением вправо, так что танцоры теперь стояли не рядом, а один за другим, гуськом. В этом измененном положении они подпрыгивали, подгоняя друг друга. В поте лица своего эти негры зарабатывали свое удовольствие, в течение долгих часов они неутомимо подпрыгивали, семенили и скакали под звуки тыквенных рожков.

Кроме неизменного большого барабана «нокара», музыка состояла из нескольких бутылочных тыкв, которые, в соответствии с их длиной, издают низкий или высокий звук. Последовательно чередуя длину тыкв, макарака составляют таким образом целый духовой оркестр, музыка которого менее шумна и не так тяжела для слуха, как все другие виды музыки, которую мне пришлось слышать в Судане. В тех случаях, когда бутылочная тыква недостаточна, помогает рука человека; я видел басовые рожки длиной около двух метров. Чем длиннее рог, тем ниже его тон.

С макарака пришли в Ладо и несколько негров бомбе. Они не принимали участия в танце. Чтобы доставить мне удовольствие, Багит‑ага вызвал группу в пятнадцать человек; вооруженные щитами и копьями, они изобразили военную игру с пением. Запевала начал пение несколькими словами, частично спетыми, частично сказанными, в унисон повторенными всеми остальными участниками. Это подобие песни делалось все живее, под конец певцы накрылись щитами и изобразили сражение на копьях.

2 января 1877 г. неожиданно прибыло из Хартума судно «Ссафия». На нем вернулся обратно д‑р Эмин‑эфенди, чтобы опять занять свою должность правительственного врача. Я был очень доволен его приездом; при его посредстве мне легче будет снестись со станционными чиновниками по поводу моего путешествия (я опасался затруднений, всегда возникающих при столкновении с египетскими и турецкими чиновниками); кроме того, у меня будет возможность вести беседу с образованным человеком.

В начале января вернулись многие макарака, отсутствовавшие в течение последних недель. Опять в зерибе стало оживленнее. Посланная за провиантом экспедиция, так называемая «газве»,[28]привезла из деревень бари большие количества дурры, ежедневно горами ссыпавшейся в склады. А там, где есть много дурры, появляется и много мериссы. «Газве» составляются как из негров макарака и солдат их округа, так и из гарнизона Ладо. Кроме полученных путем грабежа и распределенных порций дурры, многие сумели еще дополнительно раздобыть и ссыпать в свои жилища дурру Эти сверхзапасы употреблялись для варки, вернее сказать, для заквашивания мериссы, причем о последующих, быть может, голодных днях никто не заботился. Говорить о варке при приготовлении мериссы, собственно, нельзя. Размолотая в муку дурра поливается в сосуде водой, сосуд закрывается, и дурра подвергается брожению; получаемый холодным путем напиток фильтруется и в таком виде идет в употребление.

«Газве» обогатили и мои коллекции. Я употребляю для этих экспедиций название «газве», данное им людьми зерибы. В сущности это экспедиция для взимания податей скотом и зерном в селениях бари, находящихся под ведомством станции. Конечно, при этом неизбежно возникают споры, которые обычно заканчиваются ограблением всей деревни, так что солдаты в зерибе были правы, дав этим экспедициям то же название, что и разбойничьим и грабительским набегам в область враждебных и непокоренных негров. Все то, что я не мог получить у бари путем обмена (оружие, украшения, предметы обихода), я получил от вернувшихся солдат.

Еще три недели я должен был ожидать отъезда из Ладо. 12 января я, наконец, поверил, что долгожданный момент отбытия наступил, так как ко мне явился писец для выяснения вопроса о носильщиках. Требуемое мной число носильщиков – сорок пять человек – не только было мне обещано, но даже увеличено до пятидесяти. Я пополнил свой обменный запас покупкой разных мелочей, дал указание наполнить еще один сосуд спиртом для препарирования и для подарков в маленьких дозах и принял меры к возвращению в Хартум двух моих заболевших слуг, с которыми решился расстаться. Это были Эберле, немец, нанятый мною в Хартуме, и нубиец Абд‑эль‑Фадель. Морджан, маленький негр мору, оказался довольно проворным, и я надеялся, что в будущем из него выйдет хороший слуга. В Макарака он должен был получить еще двух товарищей. Я надеялся таким образом освободиться от хартумских слуг, которыми был недоволен.

После двухмесячной задержки в Ладо, 22 января 1877 г., наконец, наступил долгожданный отъезд, которого я так горячо желал. На рассвете к моей усадьбе собрались предназначенные для меня сорок пять носильщиков. Мы отправились в поход в 6 часов 40 минут.

Euphorbia

Некоторое время еще оставался виден Бахр‑эль‑Джебель. Затем мы вступили в заросли кустарников мимоз и акаций. В чаще вилась в юго‑западном направлении узкая извилистая тропинка. Среди низких зарослей, кустарников, перемежающихся просеками, покрытыми редкой высокой травой, в настоящее время выжженной солнцем, поднимались отдельные могучие стволы широколиственных тенистых тамариндов, трекулии,[29]«шеджер‑эль‑филя» – слонового дерева (Kigelia abessinica); великолепных Butyrosperme – куруленг, как их называют бари. Между деревьями росли кусты Balanites и Dalbergia. Тысячи птиц оживляли кусты и деревья и наполняли воздух пением и щебетаньем. Вдали на горизонте постепенно поднимавшегося вверх ландшафта показались горы страны Ниамбара, подернутые синей дымкой. Через час после выступления из Ладо мы прошли первое поселение негров бари, за которым последовал целый ряд деревушек, огороженных частоколом из подсвечников растения Euphorbia.[30]

Благодаря ограде они имеют чистый и опрятный вид. Эти деревушки расположены в напоминающей парк местности, направо и налево от дороги. Круглые, покрытые соломой хижины конусообразной формы густо обсажены кустарниками молочая, как и скошенные в настоящее время поля дурры и табачные плантации. Последние, возделанные с особой заботливостью, защищены от солнца хворостом.

К востоку и югу от дороги глазам представляется широкая, далеко простирающаяся равнина. В 9 часов 50 минут мы пересекли русло маленькой глубокой речки шириной около десяти шагов. В 10 часов 25 минут мы разбили лагерь на расстоянии приблизительно 10 минут ходьбы от хора Лурит.[31]Этот хор, вдоль которого мы на следующий день прошли некоторое расстояние, был высохшим, и русло, шириной в сто шагов, оказалось заполнено песчаными отложениями. Нубийцы называют его Хор‑эр‑Рамле, или «Песчаный хор». В углублениях оставались еще маленькие лужи. Если раскопать песок на глубину нескольких футов, начинает просачиваться вода. В дождливое время года хор Лурит вливается в Бахр‑эль‑Джебель; в июле месяце он представляет собой быстрый поток, глубиной в рост человека, по которому вверх по течению могут проходить небольшие суда.

Вид лагеря был очень пестрый, что обусловливалось большой численностью нашего каравана (Багит‑ага определял его в 1200 человек) и присутствием представителей многочисленных племен и народностей, отличавшихся друг от друга ростом, цветом кожи, а также украшениями и тем, что здесь можно назвать одеждой. О величине и протяженности нашего каравана я получил правильное представление только здесь, в лагере. Наша экспедиция представляла собой смешение различных народностей. Тут были негры бари, ниамбара, мору, лигги, феджилу, мунду, абукайя, какуак, макарака и бомбе (ньям‑ньям). Как уж было сказано, начальниками каравана были Багит‑ага, мудир из зерибы Ванди, и Фадл’Алла, мудир из зерибы Кабаенди. Кроме того, в караване было много служащих, чиновников, донколанцев, более ста солдат нерегулярных войск, большая группа женщин‑рабынь и детей. За караваном следовало множество рогатого скота, стада овец и коз, около дюжины ослов и много быков, низкорослой ниамбарской породы, приученных к верховой езде. Поддержание определенного порядка в столь большой экспедиции, несмотря на недостаточную дисциплинированность магометан нерегулярных войск, равно как и туземцев, можно было наладить благодаря наличию известных правил, базирующихся на многолетнем опыте; вскоре я имел возможность это наблюдать.

Отдельные подразделения маршировали гуськом, каждое со знаменем с изображением полумесяца. А там, где позволяла местность, шли многими колоннами, одна возле другой. После сигнала к подъему, данного звуками труб и барабана, караван выступил в поход на рассвете, в пять с половиной часов. В авангарде ехал Багит‑ага с небольшим штабом донколанцев, которые должны были выполнять его распоряжения. За ним следовал ряд носильщиков с правительственными ценностями, продовольствием для зериб, ружьями, порохом, свинцом, железной утварью, тканями, предметами для обмена на слоновую кость и др. Фадл’Алла был в арьергарде, где находились и мы; он распоряжался отдельными надзирателями, которые должны были во время похода следить, чтобы никто не отставал.

Рогатый скот был для лучшего наблюдения разделен на небольшие группы; его гнали негры под наблюдением солдат, в стороне от дороги, через кусты. Скот часто падал, и на узком, гористом пути был тягостным бременем для колонны носильщиков и для нас.

Весь караван растянулся на час пути. Привал делали каждые два часа, чтобы дать отдохнуть передним группам, в то время как отставшие подтягивались, чтобы немного позже также расположиться на отдых. Вообще двигались быстро, делая 6 км в час, тогда как обычная скорость каравана 5 км в час. Экспедиция представляла при этом очень интересное, непрерывно изменяющееся зрелище, с перегоняющими друг друга или отдыхающими группами. Можно было видеть большей частью маленькие, но сильные, коренастые фигурки макарака, резко отличавшиеся от других носильщиков значительно более светлым цветом кожи и искусными, требовавшими большой затраты времени, прическами из косичек. Бари и ниамбара представляли совсем иную картину. Высокие, худые, с длинными, тонкими ногами, бари выделялись пепельно‑серым цветом своей покрытой грязью кожи и пренебрежением к любой одежде. Ниамбара же легко было узнать по характерной пунктирной татуировке лба и висков; мору выделялись татуировкой висков, похожей на рисунок гусиного хвоста.

Особый интерес представляла группа женщин, составленная частично по признаку народности, частично по принадлежности тому или иному владельцу. Они большей частью несли на голове корзины с кухонной посудой. Отдельные группы рабынь и жен служащих различались значительно между собой: их волосы лоснились от растительного масла и сала, на них были или грязные, когда‑то белые платья, или накидки, или голубые передники, обвешанные нитями пестрых бус, железными и медными кольцами; более молодые опоясаны только суданским кожаным фартуком вокруг бедер. Одни из них семенили с корзинами на голове, другие – ненагруженные, одна подле другой. Они, казалось, испытывали особый страх передо мной и моим ослом, так как при моем приближении эти африканские красавицы пугливо и почтительно сворачивали с дороги. В другом месте можно было наблюдать женщин племени бари, они резко выделялись своей гладко выбритой головой, двойным, спереди и сзади свисающим, кожаным передником и ярко‑красной искусной окраской своего большей частью жирного тела. Далее шли женщины из племени ниамбара, часть из которых носили топорщащийся вокруг бедер кушак из похожей на лен травы. Эти кушаки, значительно менее элегантные, чем нубийский кожаный рахат, встречаются и у других негритянских племен, например бонго и других, и напоминают одежду западных негров; последние довольствуются древесными листьями, следуя библейскому примеру нашей общей праматери Евы. Все ниамбарские женщины были украшены небольшими кварцитовыми втулками конической формы, продетыми через верхнюю и нижнюю губу; эти втулки у женщин племени мору увеличиваются вдвое; они служат также украшением и женщин племени мунду.

Надвигавшийся дождь, первые капли которого уже упали, был разогнан порывистым ветром. Вечером небосклон прояснился. Нарастающий месяц осветил оживленную картину лагеря с сотней зажженных сторожевых костров, которые поддерживались всю ночь неграми, сидевшими на корточках у огня и гревшими свои окоченевшие на ночном холоде члены.

Когда я утром проснулся от звука труб и барабана, почти погасшие костры были заботливо разложены снова, так как на рассвете для голых негров холод весьма чувствителен. Вскоре мы выступили. Каждый носильщик поспешно направился к своей ноше, чтобы подготовить ее к пути. Он должен был развязать свой кожаный мешок, в котором хранился походный умеренный рацион дурры, приготовленный в Ладо для первых дней пути, затем еще что‑либо, казавшееся ему нужным, или что он хотел бы иметь при себе: табак или мешочек соли, очень ценившейся в Макарака. В 5 часов 40 минут мы оставили свой лагерь, из которого я днем раньше мог видеть горы Ниеркани или Джебель Ладо, Джебель Белениан, Джебель Регаф, Джебель Кэрэк и Джебель Кунуфи.

Небольшое расстояние мы прошли в северо‑западном направлении, а затем повернули на юго‑запад и запад. Некоторое время путь наш пролегал недалеко от хора Лурит, который мы много раз пересекли. На берегу песчаного хора, превращающегося в дождливое время в болото и трясину, я находил часто содержащее млечный сок растение Calotropis procera, хорошо мне известное по более северным областям.

Путь, которым мы следовали, в дождливое время был непреодолим вследствие проступающей воды и заболоченности местности.

Гугу – зернохранилище бари

На нашем пути находилось много деревушек и отдельных хуторов племени бари, но при нашем приближении они оставлялись обитателями. Постройки и их расположение на дворах соответствовали, как это совершенно естественно для племени, находящегося на низком уровне культуры, только непосредственным потребностям. Если вид строения и величина селения зависят от условий почвы и местоположения, то основной план усадьбы зависит от того, являются ли обитатели преимущественно пастухами или земледельцами. Так, мы видим здесь, в селениях бари, множество зернохранилищ в виде корзин, называемых гугу, которые окружают полукругом или кольцом жилища; мысли хозяев направлены на поддержание жизни и вызваны главным образом заботой о том, чтобы наполнить амбары на случай неурожая.

Между посевами красного проса и густой изгородью из Euphorbia проходит дорога в полтора метра шириной к площадке, которая представляет собой длинное овальное пространство посреди полей дурры, заботливо выравненное и замощенное глиной со смесью коровьего навоза и сглаженное так, как будто бы оно было залито асфальтом. Она является током для молотьбы хлеба. Против входа расположен жилой дом семьи, глиняный тукль, высотой в пять метров, с конической соломенной крышей, нависающей над стенами и дающей тень небольшому пространству вокруг хижины. Это место отдыха, весьма желанное во время дневной жары.

В стороне от главного жилища семьи мы нашли другую, несколько меньшую хижину в которой живет взрослый сын владельца. Сын не ведет своего хозяйства.

Полукругом перед домом стоят пять гугу – массивные, круглые корзины, внутри вымазанные глиной, диаметром от одного с четвертью до полутора метров и несколько большей высоты. Они приподняты над землей приблизительно на метр для защиты зерна от термитов и поставлены на фундамент из свай и каменных плит. Эти корзины покрыты соломенными насадками, подобно крышам тукулей, которые установлены так, что их можно снять. Наполнение и опоражнивание корзин производится сверху. Эти вместилища во время жатвы сначала наполняются початками дурры, а затем по окончании молотьбы – зерном.

Дурра

В зерибе для скота – круглой просторной площадке, более 20 м диаметром, заботливо огороженной кустами молочая, стоят два крытых хлева для молодого скота. Они отделены посредством ограды из деревянных кольев от остального стада. Около этой ограды стоит хижина, в которой ночуют пастухи.

Я часто видел отдельно стоящие усадьбы, на несколько тысяч шагов от своих соседей; затем они встречались большими группами, образуя целые поселения. Наши голодные люди обыскали гугу в поисках дурры. Я сам был свидетелем такого маленького грабежа. Дурра, висевшая еще в початках, была поспешно собрана во всевозможную посуду: горшки, пузыри, шкуры и мешки; спустя несколько минут караван продолжал свой поход.

Спустя два с половиной часа мы остановились у хора Лурит, чтобы подождать отставшие части нашего каравана. От Багит‑аги за чашкой кофе я узнал при этом, что, начиная отсюда и далее на запад, бари еще не подчинились египетскому правительству, и часто вступали с ним даже в открытые военные столкновения. Так, еще два года тому назад, недалеко от того места, где мы расположились, были убиты 80 человек, ехавших из Макарака в Ладо с грузом слоновой кости.

Многие из покоренных вождей бари пришли в лагерь, одетые в красные длинные рубахи, подаренные им правительством, как знак отличия. Они приветствовали Багит‑агу и остальных чиновников. Нечего было рассчитывать получить от них что‑либо из продуктов, так как они уже снабдили провиантом предшествующие экспедиции, а все излишки передали в зерибу. Поэтому к ним не было предъявлено более никаких требований. Напротив, они получили даже подарок в виде нескольких голов скота из обширного стада, двигающегося вместе с караваном. Еще вечером выяснилось, что необходимо добыть для нашего каравана дурры на 1000 человек, так как на дальнейшем пути до области Ниамбара не представлялось для этого никакой возможности. Не оставалось другого выхода, как взять дурру силой у враждебных бари.

B 10 часов мы снова расположились лагерем, на этот раз в тени великолепных сикомор у разбросанных деревушек еще не покоренных бари.

Для осуществления набега «газве» местность была очень удобна, так как во всех направлениях на коротком расстоянии друг от друга стояли хижины негров, убежавших при нашем появлении.

После того как груз был опущен на землю и каждое подразделение построено в боевом порядке, были отправлены люди со знаменами в сопровождении небольшого отряда солдат. Вдали на расстоянии ружейного выстрела были еще видны негры, которые, однако, исчезли, как только Багит‑ага произвел несколько холостых залпов. Меньше чем через два часа люди возвратились обратно. Каждый сам о себе позаботился. Часть пришла с наполненными дуррой мехами и разными сосудами, взятыми ими с собой в дорогу. Большей же частью это были горшки ограбленных туземцев, служившие им для варки дурры.

Так как люди были очень голодны, то они тотчас же приступили к приготовлению пищи. С легко доставшейся добычей обошлись, однако, далеко не по‑хозяйски. То, что не смог вместить желудок, что не могло быть взято с собой, осталось либо стоять в корзинах, либо лежать на земле. Когда мы через несколько часов оставляли место, сотни горшков, частью разбитых, частью опрокинутых, оставшихся у еще тлеющих костров, с рассыпанным между горшками зерном, представляли картину грабежа и опустошения.

Хор Лурит отделял миролюбиво настроенных к правительству негров бари от их независимых собратьев по племени. Как только мы оставили место, появились обрадованные вожди бари с другого берега со своими людьми. Они захватили из оставшегося зерна сколько смогли унести и поспешно убрались восвояси.

Двигаясь все время на запад, мы оставляли позади ограбленные хижины бари, владельцы которых возвратились к ним, как только стало возможно, чтобы подсчитать свои потери.

Один из наших людей стал жертвой мести бари. Больной и слабый (он исхудал и стал как скелет), носильщик из племени мору, переутомившись, лег в одной из хижин и проспал наш уход. Поздно вечером с трудом притащился он в лагерь с колотой раной в области живота. Рана, нанесенная широким оружием, зияла страшно. Внутренности вывалились наружу. Один из земляков потерпевшего пытался ввести обратно внутренности, наложив листья на рану и надавливая пальцами. Несмотря на ужасную рану, несчастный смог в ближайшие же дни продолжать с нами путь. К моему немалому удивлению, вскоре после случившегося, я увидел его почти здоровым. Удивительная сила выдержки и выносливость этого африканца показались мне почти невероятными.

После грабежа и варки пищи мы двинулись дальше, и через три четверти часа похода разбили свой ночной лагерь.

В это время года цель дневного путешествия направлена к тому, чтобы отыскать место, где есть вода. Дневные путешествия поэтому бывают различной продолжительности.

Мы расположились лагерем на плато, покрытом редким лесом, в виду Джебель Кунуфи, поднимавшегося на востоке на расстоянии получаса пути от нас.

На последнем отрезке пути, когда после отдыха пустились в дорогу, мы натолкнулись на скалы – обнажившиеся отроги Джебель Кунуфи. Все проделанное сегодня путешествие доставило мне редкое удовольствие. Окружающий ландшафт напоминал собой английский парк: поднимающаяся вверх несколько волнистая местность, красная почва, составлявшая приятную противоположность роскошной зелени очень высоких тенистых деревьев, под защитной кроной которых может спрятаться целое село. Вид на горы Ниамбара, мягкими контурами окаймляющие горизонт, оставался открытым.

В этой чарующей картине, созданной рукой великого художника– природы, глаз останавливался на печально выглядевших деревушках бари, сливавшихся в одно целое со свежей зеленью изгородей из зарослей Euphorbia. Эти изгороди скрывали грязь и беспорядок, свойственные большинству негритянских сел. С другой стороны, радуя взор путешественника, из‑за изгородей выглядывала нежная зелень табачных плантаций. Тем охотнее я предавался очарованию впечатлений природы, так как до настоящей поездки скучал от однотонности и однообразия растительности Судана.

24 января 1877 г. наш караван поспешно двинулся на рассвете в путь. В то время как мы еще были заняты седланием своих ослов, Багит‑ага отошел со своей колонной. Длинными рядами следовали за ним носильщики, проходившие быстрым шагом мимо нас. Поскольку солнце было еще низко и температура умеренная, было благоразумно передвигаться с наибольшей скоростью, так как дневная жара невыносимо изматывает даже самого сильного человека.

Красивый парковый ландшафт сменился кустарником, в котором лишь изредка встречались высокие деревья. После трех часов похода мы вступили в область негров ниамбара, однообразную и монотонную. Взгляд задерживался только на некоторых скалистых горах, из которых был виден Гирмог и северо‑западнее – Лагухм.

Вечером предполагалось продолжать поход. Однако это распоряжение было отменено, и принято решение заночевать здесь. Тотчас началась оживленная деятельность во всех группах нашего каравана, и мне представилась картина, еще никогда не виданная. «Здесь прекрасно! Раскинем здесь палатки!» – казалось, так думал каждый.

Сотни хижин быстро и равномерно вырастали из земли на открытом месте у Бахр‑эль‑Джебеля.

Быстрота постройки и искусство возведения этих жилищ большей частью на одну только ночь, во всяком случае интересны. Об их сооружении должны были заботиться носильщики, которых подгоняли солдаты, приставленные к ним для наблюдения и ускорения работы.

Каждая колонна носильщиков заботилась о владельце груза, который она несла. Так, например, мои сорок пять носильщиков соорудили для меня убежище. На сей раз я оказался счастливым владельцем трех просторных жилищ благодаря прилежанию моих людей.

Одно из них было предназначено для багажа и для слуг, другое – для ночевки, в то время как просторная рекуба – открытый навес на столбах – представляла тенистое убежище, пригодное для работы.

Для постройки такой рекубы были свалены деревья толщиной в руку. В то время как одни негры делали в земле своими копьями углубления для установки столбов, разветвлявшихся на другом конце в виде вилки, другие носили строительный лес, необходимые деревянные связи, сучья и ветви для крыши, а также большие пучки высокой травы и длинные полосы лы