ГЛАВА I. Автор отправляется в путешествие капитаном корабля

Автор отправляется в путешествие капитаном корабля. Его экипаж

составляет против него заговор, держит долгое время под стражей в каюте и

высаживает на берег в неизвестной стране. Он направляется внутрь этой

страны. Описание особенной породы животных еху. Автор встречает двух

гуигнгнмов

Я провел дома с женой и детьми около пяти месяцев и мог бы назвать себя

очень счастливым, если бы научился наконец познавать, что такое счастье. Я

оставил мою бедную жену беременной и принял выгодное предложение занять

должность капитана на корабле "Адвенчюрер", хорошем купеческом судне

вместимостью в 550 тонн. Я хорошо изучил мореходное искусство, а обязанности

хирурга мне порядочно надоели; вот почему, не отказываясь при случае

заняться и этим делом, я пригласил в качестве корабельного врача Роберта

Пьюрефой, человека молодого, но искусного. Мы отплыли из Портсмута 7

сентября 1710 года; 14-го мы встретили у Тенерифа капитана Пококка, из

Бристоля, который направлялся в Кампеши за сандаловым деревом. Но

поднявшаяся 16-го числа буря разъединила нас; по возвращении в Англию я

узнал, что корабль его потонул и из всего экипажа спасся один только юнга.

Этот капитан был славный парень и хороший моряк, но отличался некоторым

упрямством в своих мнениях, и этот недостаток погубил его, как он погубил

уже многих других. Ибо если бы он последовал моему совету, то теперь,

подобно мне, преспокойно находился бы дома в своей семье.

На моем корабле несколько матросов умерло от тропической лихорадки, так

что я принужден был пополнить экипаж людьми с Барбадоса и других Антильских

островов, у которых я останавливался согласно данным мне хозяевами корабля

инструкциям. Но скоро мне пришлось горько раскаяться в этом: оказалось, что

большая часть набранных мною матросов были морские разбойники. Я имел

пятьдесят человек на борту, и мне было поручено вступить в торговые сношения

с индейцами Южного океана и произвести исследование этих широт. Негодяи,

которых я взял на корабль, подговорили остальных матросов, и все они

составили заговор с целью завладеть кораблем и арестовать меня. Однажды

утром они привели свой замысел в исполнение: ворвались ко мне в каюту,

связали мне руки и ноги и угрожали выбросить за борт, если я вздумаю

сопротивляться. Мне оставалось только сказать им, что я их пленник и

покоряюсь своей участи. Они заставили меня поклясться в этом и, когда я

исполнил их требование, развязали меня, приковав лишь за ногу цепью к

кровати и поставив возле моей двери часового с заряженным ружьем, которому

приказали стрелять при малейшей моей попытке к освобождению. Они присылали

мне пищу и питье, а управление кораблем захватили в свои руки. Целью их было

сделаться пиратами и грабить испанцев; однако вследствие своей

малочисленности они не могли заняться этим немедленно. Поэтому они решили

распродать товары, находившиеся на корабле, и направиться к острову

Мадагаскар для пополнения экипажа, так как некоторые из них умерли во время

моего заключения. В течение немногих недель разбойники плавали по океану,

занимаясь торговлей с индейцами. Но я не знал взятого ими курса, так как все

это время находился под строжайшим арестом в каюте, ежеминутно ожидая

жестокой казни, которой они часто угрожали мне.

Девятого мая 1711 года ко мне в каюту спустился некий Джемс Уэлч и

объявил, что по приказанию капитана он высадит меня на берег. Я пытался было

усовестить его, но напрасно; он отказался даже сказать мне, кто был их новым

капитаном. Разбойники посадили меня в баркас, позволив надеть мое лучшее,

почти новое платье и взять небольшой узел белья, а из оружия оставили мне

только тесак; и они были настолько любезны, что не обыскали моих карманов, в

которых находились деньги и кое-какие мелочи. Отплыв от корабля на

расстояние лиги, разбойники высадили меня на берег. Я просил сказать мне,

что это за страна. Мои люди побожились, что знают об этом не больше меня;

они сказали только, что капитан (как они называли его), распродав весь

корабельный груз, решил отделаться от меня, лишь только они увидят

где-нибудь землю. Затем они немедленно отчалили и, посоветовав мне

торопиться, чтобы не быть захваченным приливом, пожелали мне счастливого

пути.

В этом горестном положении я направился вперед наудачу и скоро выбрался

с песчаного берега и присел на холмик отдохнуть и поразмыслить, что делать

дальше. Отдых немного подкрепил мои силы, и я продолжал путь, решив отдаться

в руки первым дикарям, которых встречу по дороге, и купить у них жизнь за

несколько браслетов, стекляшек и других безделушек, какими обыкновенно

запасаются моряки, отправляясь в дикие страны; несколько таких безделушек

находилось и у меня. Местность была пересечена длинными рядами деревьев,

которые, по-видимому, были посажены здесь не рукою человека, а природой;

между деревьями расстилались большие луга и поля, засеянные овсом. Я

осторожно подвигался вперед, оглядываясь по сторонам из боязни, как бы

кто-нибудь не напал на меня врасплох или не подстрелил сзади или сбоку из

лука. Через несколько времени я вышел на проезжую дорогу, на которой заметил

много следов человеческих ног, несколько коровьих, но больше всего

лошадиных. Наконец я увидел в поле каких-то животных; два или три таких же

животных сидели на деревьях. Их крайне странная и безобразная внешность

несколько смутила меня, и я прилег за кустом, чтобы лучше их разглядеть.

Некоторые подошли близко к тому месту, где я лежал, так что я мог видеть их

очень отчетливо. Голова и грудь у них были покрыты густыми волосами - у

одних вьющимися, у других гладкими; бороды их напоминали козлиные; вдоль

спины и передней части лап тянулись узкие полоски шерсти; но остальные части

их тела были голые, так что я мог видеть кожу темно-коричневого цвета.

Хвоста у них не было, и ягодицы были голые, исключая места вокруг заднего

прохода; я полагаю, что природа покрыла эти места волосами, чтобы

предохранить их во время сидения на земле; ибо эти существа сидели, лежали и

часто становились на задние лапы. Вооруженные сильно развитыми крючковатыми

и заостренными когтями на передних и задних лапах, они с ловкостью белки

карабкались на самые высокие деревья. Они часто прыгали, скакали и бегали с

удивительным проворством. Самки были несколько меньше самцов; на голове у

них росли длинные гладкие волосы, но лица были чистые, а другие части тела

были покрыты только легким пушком, кроме заднепроходного отверстия и срамных

частей; вымя их висело между передними лапами и часто, когда они ползли на

четвереньках, почти касалось земли. Волосы как у самцов, так и у самок были

различных цветов: коричневые, черные, красные и желтые. В общем, я никогда

еще во все мои путешествия не встречал более безобразного животного, которое

с первого же взгляда вызывало бы к себе такое отвращение. Полагая, что я

достаточно насмотрелся на них, я встал с чувством омерзения и гадливости и

продолжал свой путь по дороге в надежде, что она приведет меня к хижине

какого-нибудь индейца. Но не успел я сделать нескольких шагов, как встретил

одно из описанных мною животных, направлявшееся прямо ко мне. Заметив меня,

уродина остановилась и с ужасными гримасами вытаращила на меня глаза как на

существо, никогда ею не виданное; затем, подойдя ближе, подняла свою

переднюю лапу - то ли из любопытства, то ли со злым умыслом, - я не мог

определить. Тогда я вынул тесак и плашмя нанес им сильный удар по лапе

животного; я не хотел бить его лезвием, ибо боялся, что навлеку на себя

недовольство обитателей этой страны, если им станет известно, что я убил или

изувечил принадлежащую им скотину. Почувствовав боль, животное пустилось

наутек и завизжало так громко, что из соседнего поля прибежало целое стадо,

штук около сорока, таких же тварей, которые столпились вокруг меня с воем и

ужасными гримасами. Я бросился к дереву и, прислонясь спиной к его стволу,

стал размахивать тесаком, не подпуская их к себе. Однако же несколько

представителей этой проклятой породы, ухватившись за ветви сзади меня,

взобрались на дерево и начали оттуда испражняться мне на голову. Правда, мне

удалось увернуться, прижавшись плотнее к стволу дерева, но я чуть не задохся

от падавшего со всех сторон вокруг меня кала.

Вдруг в этом бедственном положении я увидел, что животные бросились

убегать со всех ног. Тогда я решился оставить дерево и продолжать путь,

недоумевая, что бы могло их так напугать. Но, взглянув налево, я увидел

спокойно двигавшегося по полю коня; появление этого коня, которого мои

преследователи заметили раньше, и было причиной их поспешного бегства.

Приблизившись ко мне, конь слегка вздрогнул, но скоро оправился и стал

смотреть мне прямо в лицо с выражением крайнего удивления. Он осмотрел мои

руки и ноги и несколько раз обошел кругом меня. Я хотел было идти дальше, но

конь загородил дорогу, продолжая кротко смотреть на меня и не выражая ни

малейшего намерения причинить мне какое-либо насилие. Так мы и стояли

некоторое время, оглядывая друг друга; наконец я набрался смелости протянуть

руку к шее коня с намерением его погладить, насвистывая и пустив в ход

приемы, какие обычно применяются жокеями с целью приручить незнакомую

лошадь. Но животное отнеслось к моей ласке, по-видимому, с презрением,

замотало головой, нахмурилось и, тихонько подняв правую переднюю ногу,

отстранило мою руку. Затем конь заржал три или четыре раза, так разнообразно

акцентируя это ржание, что я готов был подумать, уж не разговаривает ли он

на своем языке.

Когда мы стояли таким образом друг против друга, к нам подошел еще один

конь. Он обратился к первому с самым церемонным приветствием: они легонько

постукались друг с другом правыми передними копытами и стали поочередно

ржать, варьируя звуки на разные лады, так что они казались почти

членораздельными. Затем они отошли от меня на несколько шагов, как бы с

намерением посовещаться, и начали прогуливаться рядышком взад и вперед

подобно людям, решающим важный вопрос, но часто при этом посматривали на

меня, словно наблюдая, чтобы я не удрал. Пораженный такими действиями и

поведением неразумных животных, я пришел к заключению, что обитатели этой

страны должны быть мудрейшим народом на земле, если только они одарены

разумом в соответственной степени. Эта мысль подействовала на меня так

успокоительно, что я решил продолжать путь, пока не достигну какого-

нибудь жилья или деревни, или не встречу кого-нибудь из туземцев, оставляя

лошадей беседовать между собой, сколько им вздумается. Но первый конь, серый

в яблоках, заметив, что я ухожу, заржал мне вслед таким выразительным тоном,

что мне показалось, будто я понимаю, чего он хочет; я тотчас повернул назад

и подошел к нему в ожидании дальнейших приказаний. При этом я всячески

старался скрыть свой страх, ибо начал уже немного побаиваться исхода этого

приключения; и читатель легко может себе представить, что положение мое было

не из приятных.

Обе лошади подошли ко мне вплотную и с большим вниманием начали

рассматривать мое лицо и руки. Серый конь потер со всех сторон мою шляпу

правым копытом передней ноги, отчего она так помялась, что мне пришлось

снять ее и поправить; проделав это, я снова надел ее. Мои движения,

по-видимому, сильно поразили серого коня и его товарища (караковой масти):

последний прикоснулся к полам моего кафтана, и то обстоятельство, что они

болтались свободно, снова привело обоих в большое изумление. Караковый конь

погладил меня по правой руке, по-видимому, удивляясь ее мягкости и цвету, но

он так крепко сжал ее между копытом и бабкой, что я не вытерпел и

закричал. После этого оба коня стали прикасаться ко мне осторожнее. В

большое замешательство повергли их мои башмаки и чулки, которые они

многократно ощупывали с ржанием и жестами, очень напоминая философа,

пытающегося понять какое-либо новое и трудное явление.

Вообще поведение этих животных отличалось такой последовательностью и

целесообразностью, такой обдуманностью и рассудительностью, что в конце

концов у меня возникла мысль, уж не волшебники ли это, которые превратились

в лошадей с каким-нибудь неведомым для меня умыслом и, повстречав по дороге

чужестранца, решили позабавиться над ним, а может быть, были действительно

поражены видом человека, по своей одежде, чертам лица и телосложению очень

непохожего на людей, живущих в этой отдаленной стране. Придя к такому

заключению, я отважился обратиться к ним со следующей речью: "Господа, если

вы действительно колдуны, как я имею достаточные основания полагать, то вы

понимаете все языки; поэтому я осмеливаюсь доложить вашей милости, что я -

бедный англичанин, которого злая судьба забросила на ваш берег; и я прошу

разрешения сесть верхом на одного из вас, как на настоящую лошадь, и доехать

до какого-нибудь хутора или деревни, где я мог бы отдохнуть и найти приют. В

благодарность за эту услугу я подарю вам вот этот ножик или этот браслет, -

тут я вынул обе вещицы из кармана. Во время моей речи оба коня стояли молча,

как будто слушая меня с большим вниманием; когда я кончил, они стали

оживленно что-то ржать друг другу, словно ведя между собой серьезный

разговор. Для меня стало ясно тогда, что их язык отлично выражает чувства и

что при незначительном усилии слова его можно разложить на звуки и буквы,

пожалуй, даже легче, чем китайские слова.

Я отчетливо расслышал слово "еху", которое оба коня повторили несколько

раз. Хотя я не мог понять его значения, все же, пока они были заняты

разговором, я сам старался произнести это слово; как только лошади

замолчали, я громко прокричал "еху, еху", всячески подражая ржанью лошади.

Это, по-видимому, очень удивило их, и серый конь дважды повторил это слово,

как бы желая научить меня правильному его произношению. Я стал повторять за

ним возможно точнее и нашел, что с каждым разом делаю заметные успехи, хотя

и очень далек от совершенства. После этого караковый конь попробовал научить

меня еще одному слову, гораздо более трудному для произношения; согласно

английской орфографии его можно написать так: houyhnhnm (гуигнгнм)[138].

Произношение этого слова давалось мне не так легко, как произношение

первого, но после двух или трех попыток дело пошло лучше, и оба коня были,

по-видимому, поражены моей смышленостью. Поговорив еще немного, вероятно,

по-прежнему обо мне, друзья расстались, постукавшись копытами, как и при

встрече; затем серый конь сделал мне знак, чтобы я шел вперед, и я счел

благоразумным подчиниться его приглашению, пока не найду лучшего

руководителя. Когда я замедлял шаги, конь начинал ржать: "ггуун, ггуун".

Догадавшись, что означает это ржанье, я постарался по мере сил объяснить

ему, что устал и не могу идти скорее; тогда конь останавливался, чтобы дать

мне возможность отдохнуть.