Дело о живучем зайце (№ 295)

Помещик Петров, охотясь на своей земле, подстрелил зайца, который, однако, будучи раненым, сделал несколько прыжков, перескочил за межу, отделяющую землю Петрова от соседнего с ним участка помещика Колосова, после чего из­дох. Находившийся неподалеку владелец соседнего участка — Колосов — поднял с земли заячью тушку, и заявил, что она принадлежит ему, так как заяц издох на его земле. Петров, естественно, возразил в том смысле, что ранен заяц был им, Петровым, к тому же — на своей территории, а где он издох — это уже неважно. Кто из спорящих прав?

Казус сводится, по сути, к единственному вопросу: какое место занимает охота в системе оснований возникновения пра­ва собственности? С точки зрения гражданского права охота представляет собой частный случай оккупации — односторон­него акта завладения предметами, не имеющими собственни­ка, с целью их обращения оккупантом в свою собственность. Находящиеся в свободном состоянии дикие животные не явля­ются объектами чьего-либо права собственности, подобно то­му, как не являются таковыми атмосферный воздух или теку щая в реке вода. Чтобы и то, и другое, и третье стало вещью — объектом права собственности — нужно придать соответству­ющему предмету индивидуализирующие его черты, и тем са­мым искусственно «вырвать» его из естественного состояния: животное нужно подстрелить или отловить, а воздух или во­ду заключить в какую-нибудь емкость. Значит, возвращаясь к условию казуса, легко заметить заведомую недобросовест­ность аргументации Колосова: если право собственности на охотничий трофей приобретается актом завладения им, то вопрос о том, на чьей земле акт завладения был совершен, лишен всякого гражданско-правового значения. Важно кто завладел, а не где завладел[6].

Кто же завладел зайцем — Петров, в тот момент, когда он его подстрелил, или все-таки Колосов, в тот момент, когда он поднял с земли заячью тушку? Акт завладения со стороны Колосова налицо, но не был ли он предварен актом завладе­ния со стороны Петрова? Ведь если Петров завладел зайцем раньше, то акт последующего завладения Колосова незако­нен, ибо он имел своим предметом уже не дикое животное в свободном состоянии, а зайца, принадлежавшего Петрову. Нужно, таким образом, определить юридическое значение вы­стрела охотника, сопровождающегося смертью, или смер тельным ранением животного — является ли это действие актом завладения? или для того, чтобы оно стало завладе­нием, необходимо ещё и «наложение руки» охотника на свою добычу?

Не подлежит никакому сомнению, что охотник, стреляю­щий в свою жертву, имеет целью приобретение животного (его тушки) в свою собственность. Значит, выстрел выражает так­же и намерение завладеть животным, очевидно — для себя (было бы странно предположить, что охотник убивает живот­ных в расчёте на то, что присваивать их будет не он, а кто-то другой); налицо, таким образом, надлежащая воля к вла­дению (animus domini). Направляется эта воля на завладение индивидуально-определённой вещью — не каким-нибудь зай­цем или животным вообще, а данным конкретным живот­ным, убитым или раненым охотником, в определённое время и на известной территории. Индивидуально же определённое животное вполне может быть объектом права собственности; следовательно, акт завладения диким животным на охоте (акт оккупации) следует считать завершенным в момент смерти животного, либо такого его ранения, поимки или захвата, которые исключают возможность его самостоя­тельного возврата в естественное состояние (утрату инди­видуальной определённости). Брать животное непосредствен­но в руки охотнику нет никакой необходимости; с некоторой долей условности можно сказать, что выстрел, с юридиче­ской точки зрения, является «продолжением рук» охотника, подобно тому, как «удлиняют» (а заодно и приспосабливают для большего удобства в использовании) удилище с лесой и крючком — руки рыболова, сачок для бабочек — энтомолога, лассо — ковбоя, замаскированная яма на лесной тропе — мед­вежатника[7].

Любой другой ответ на вопрос, — ответ, отделяющий мо­мент приобретения владения диким животным от момента его убийства, смертельного ранения, поимки или захвата, привел бы к заключению о возможности всякого и каждо­го присваивать своей волей и в своем интересе животных, подстреленных, захваченных или попавших в засады или кап­каны, поставленные другими лицами, — выводу, который оче­видно не соответствует ни намерению охотника, ни соображе­ниям справедливости и гражданского мира.