Наместник Нижней Мезии сенатор Туллий Менофил

– Геннадий Павел, принцепс одиннадцатого легиона? Немедленно веди сюда!

Наместник Нижней Мезии Туллий Менофил поднялся навстречу гостю:

– Приветствую тебя, победитель скифов!

– Приветствие и тебе, благородный Туллий! – Черепанов снял с головы шлем и приложил кулак к груди. – Благодарю, что согласился меня принять!

– Всегда рад видеть тебя, славный принцепс! – наместник хлопнул в ладоши. – Накройте стол в красном триклинии.[57]Мой скромный дом всегда открыт для тебя.

«Скромным домом» наместника был четырехэтажный дворец, вместе с зимним садом и внутренним двором занимавший полгектара.

– Что привело тебя в Маркионополь? Дело или развлечения? Надеюсь, ты не покинешь нас до послезавтрашнего дня и украсишь своим присутствием мой пир, который я дам в честь дня Меркурия?[58]

– Благодарю за честь! – еще раз поклонился Черепанов.

Тут в дверях появился слуга и дал знать, что в триклинии все готово.

– Пойдем, доблестный Павел! – ухоженная ладонь наместника, консуляра и сенатора в шестом поколении опустилась на прикрытое золоченой кирасой плечо принцепса. – Время прандия:[59]пора и нам немного подкрепиться…

«Немного подкрепиться», по понятиям благородного Туллия, – это стол размером с двуспальную кровать, плотно уставленный дорогущими яствами и напитками. И меняли[60]этот стол четырежды. При том, что за трапезой они с Черепановым возлежали вдвоем. Слуги и музыканты в расчет, разумеется, не шли.

Правда, большая часть кушаний и напитков так и была унесена неопробованной. Нужно было обладать прожорливостью Максимина, чтобы съесть хотя бы двадцатую часть предложенного.

– Как чувствует себя командующий Гай Юлий Вер Максимин? – поинтересовался наместник. – Не по его ли делам ты приехал, славный Павел?

– Нет, благородный Туллий, – сказал Черепанов. – Чувствует он себя превосходно. Недавно отправился инспектировать наши прирейнские заставы. Он удовлетворен состоянием войск и уверен, что в ближайшие месяцы, по крайней мере до осени, может быть спокоен за твою провинцию.

Это следовало понимать так: «Можешь не беспокоиться. Страшный Фракиец к тебе не нагрянет. Ты ему в июне достаточно отстегнул. Но в конце осени придется снова раскошелиться».

– Пока Риму служат такие, как ты, славный Геннадий, за его границы можно не волноваться!

«Я бы с большим удовольствием платил тебе, принцепс, лишь бы никогда не видеть твоего командующего!»

– Я всего лишь принцепс, благородный Туллий! – напомнил Черепанов.

– Твои деяния многократно превышают твои регалии. В моей провинции твое имя у всех на устах, и полагаю, в Риме тоже кое‑что услышат…

«Если будешь хорошо себя вести, принцепс, я замолвлю за тебя словечко перед августами».

– Благодарю тебя!

– Попробуй фазана, он превосходен! Особенно с этим вином!

– Да, у тебя прекрасный повар, благородный Туллий. Даже в Риме я не пробовал лучшего угощения.

«Спасибо, дорогой! Но у меня есть и свои связи».

– Я заметил: твоя латынь стала почти безукоризненной!

«Но ты все же всего лишь варвар…»

– Мой друг консуляр Антоний Антонин Гордиан подарил мне своего ритора.

«Зато у меня такие друзья‑аристократы, рядом с которыми ты, уважаемый, просто плебей из Сирии».

– Однако ж мне никогда не сравниться в благородстве речи с такими, как ты и он, – тут же дипломатично добавил Черепанов. – И мне не хватает слов, чтобы выразить, насколько приятно мне твое общество. Однако ж ты вовремя напомнил мне о моем варварском происхождении…

– Что ты, что ты!.. – махнул наманикюренными пальцами наместник. – Твое прошлое…

– Не совсем, благородный Туллий. Как ты знаешь, не столь давно я принял на службу некоторое количество варваров. Согласно указу наших преславных августов – да живут они вечно! А мой легат сенатор Дидий Цейоний Метелл («обрати внимание: не Максимин, а именно твой собрат‑сенатор!») назначил двух самых выдающихся риксов кентурионами в моей когорте. Один из них, наиболее славный, в прошлом причинивший немало проблем Риму, а теперь, наоборот, способный, как полагает мудрость наших августов, в силу своих талантов оказать Империи немалые услуги, прибыл в Маркионополь вместе со мной.

– Вот как? – наместник искренне заинтересовался. – Уж не тот ли это варвар, что едва не опустошил мою провинцию?

– Он самый, – улыбнулся Черепанов. – И Питиунд Понтийский ограбил тоже он.

– У наместника Понта не было столь храброго защитника, как ты, принцепс Павел! – отвесил комплимент наместник. – Пью эту чашу во здравие августов, благодаря которым наши самые опасные враги становятся друзьями Рима!

– Виват! – поддержал Черепанов.

Они осушили кубки.

– Буду рад, если ты придешь на мой послезавтрашний пир вместе с ним, – осушив губы полотенцем, произнес наместник. – Любопытно взглянуть на того, кто обрушил стены Цекулы и сумел перехитрить всех, кроме тебя, славный Павел!

– Благодарю тебя от его имени. Мы придем. И, если ты позволишь, мой кентурион‑рикс возьмет с собой свою прекрасную жену, недавно прибывшую к нему из Боспора.

– Жену… – Лицо наместника выразило некоторое сомнение: не испортит ли пир дикая дочь Скифии.

– Жена скифского рикса – эллинка, – успокоил наместника Черепанов. – Более того, уроженка Сирии, так что манеры у нее наилучшие! – польстил сирийцу Менофилу Геннадий.

– В таком случае пусть приходят вдвоем, – кивнул наместник. – А теперь скажи мне, славный воин, почему ты игнорируешь этот замечательный пирог…

– Все в порядке, – сообщил Коршунову Геннадий, возвратившись в гостиницу, где они остановились. – Вы приглашены. Оба. Послезавтра я представлю тебя и ее этому индюку‑сенатору – и о прошлых прегрешениях твоей Насти можно забыть. Но до сего времени лучше будет, если ее настоящее имя останется в тайне. Жена кентуриона Алексия – этого вполне достаточно.

В этот день произошло еще одно замечательное событие: Черепанова наконец догнало письмо от Корнелии.

«…Я по‑прежнему живу на нашей вилле близ Лютеции[61]и, скорее всего, там и проведу остаток лета, – писала дочь консуляра Антония Гордиана. – Отец полагает, что ближе к границам сейчас небезопасно. Наверное, он прав, но я бы охотно поехала в одну из наших паннонийских латифундий. Тогда ты смог бы меня навещать… очень хочу тебя увидеть! Было бы замечательно, если бы ты нашел возможность приехать в Рим на Юпитеровы игры…[62]возможно, и отец мой сумеет приехать из Африки. Дед[63]обещал отпустить его… В Риме опять беспорядки… убили префекта… в середине лета в городе совершенно невозможно: жара, миазмы, комары… Не понимаю, как люди могут там жить… Отец пишет, что тоже хочет с тобой повидаться. Даже в Африке знают о твоих победах. В Лютеции… я иногда выезжаю туда, чтобы развлечься… там боятся усиления Максимина. Говорят, он очень жесток и в гневе способен убить. Надеюсь, тебе ничто не угрожает? Говорят, скоро будет большая война с германцами. Но ты об этом, конечно, уже знаешь… береги себя, дом, Геннадий! Помни, что ты мне дорог!

Твоя Корнелия».

Геннадий коснулся губами розового папируса. Египетская бумага слабо пахла сандалом и розовым маслом. «Твоя Корнелия». Подполковник улыбнулся. На душе было тепло и сладостно. Он больше не завидовал Лехе. Конечно, его Настя – красавица и умница, но до дочери сенатора Гордиана ей далеко. Перед его мысленным взором встала Корнелия – чистая, утонченная, благородная, юная… да их даже сравнивать нельзя! Вот он, Черепанов, никогда не женился бы на гетере. Хотя по здешним понятиям это – не позор, даже почетно. Но как можно брать в жены женщину с таким прошлым?

«Вот черт! Куда это меня занесло! – отдернул себя Геннадий. – Не твое дело, кем была жена Лехи. Леха – твой друг, и она его устраивает. И не тебе, подполковник, брезгливо кривить морду, вспоминая кому‑то прошлое. О своем, блин, лучше подумай…»

Но думать надо было не столько о прошлом, сколько о будущем. Следовало отмазать Коршуновскую Настю и его самого. Капитально отмазать. Так, чтобы потом никаких расследований и разборок. Реально это? Вполне. Менофил, лиса краснополосая, однозначно дал понять, что хочет со мной дружить. И с Лехой он тоже будет дружить, если вложить в него мысль, что дружба с таким авторитетным риксом – гарантия безопасности провинции. А так ли это? Хорошо бы на эту тему с Лехой перетереть…