Глава VI. «ГАРЕМ» МЕССИРА

Лилея средь чертополоха, верьте:

Смерть от любви – не выдумка моя.

Узнав, что смертью этой умер я,

Правдивость вести правдой чувства мерьте.

Аузиас Марк

Кортеж византийской принцессы Анны Комнин, путешествовавшей под именем баронессы Левенкур, благополучно преодолев водную гладь Черного моря, высадился в древнем Трапезунде, а оттуда начал свой путь по торговым городам Востока, минуя Карин, Ерзинку, Севастию, Мелитену, Сие, Айас и выбрался наконец к границам Антиохии. Поездка ее шла без особых приключений, да и пятнадцать рыцарей во главе с Ренэ Алансоном зорко оберегали ее покой, готовые положить жизнь за свою госпожу. Познание жизни, считала принцесса, может проистекать двумя способами. Один – через книги, накопленные всеми предшествующими поколениями знаниями; второй – через путешествия. Обе дороги к истине были ей сладостны и приятны. Из обеих источников черпала она живительную влагу, утоляя жажду познания мира. Из Антиохии до Триполи кортеж сопровождал конный отряд латников князя Россаля, возглавляемый старым, поседевшим за два десятка прожитых в Палестине лет рыцарем – одним из многих отправившихся вслед за Годфруа Буйонским честных воинов, чьи годы просыпались, как песок сквозь пальцы, не принеся ему ни особого богатства, ни положения в обществе. Возвращаться во Францию ему уже не имело смысла, а подниматься по ступеням здесь, в Палестине, было поздно; вот и оставалось занимать незначительную должность в свите триполийского князя Россаля, да ожидать почетного погребения после очередного столкновения с турками. Старый вояка догадался, что перед ним византийская принцесса, поскольку спутать ее с кем‑либо на Востоке было трудно, но, коли ей так нравилось, продолжал величать ее «баронесса Левенкур». Вместе с принцессой и Ренэ Алансоном они несколько отстали от кортежа и отряда латников, поскольку Анне Комнин захотелось вдруг собрать букет полевых цветов и сделать это непременно самой, своими руками. Они спешились, отдав поводья лошадей слуге, а принцесса начала рвать васильки, ромашки и колокольчики, продолжая беседовать со старым рыцарем. Ее интересовала и политика Палестинского государства, и его торговые связи, и нравы, царящие при дворе, и мода, и культура, и многое другое, вплоть до последних сплетен.

– Правда ли, что принцесса Мелизинда так хороша собой, как толкуют в Константинополе? – невзначай спросила она; до нее уже дошли слухи о роли дочери Бодуэна I в освобождении графа Зегенгейма из темницы. Женская интуиция подсказывала Анне, что Мелизинду и Гуго де Пейна, возможно, связывает нечто большее, чем просто знакомство на высшем уровне.

– Не знаю, сударыня, честно говоря, я ее ни разу не видел, не довелось, – попросту отозвался старый рыцарь. – Да и в Иерусалиме‑то был всего раз пять, не больше. Но могу сказать, что дела у нас складываются не самым лучшим образом.

– А что так? – полюбопытствовал Ренэ Алансон, неотступно следовавший за принцессой и начинающий беспокоиться, что они отошли так далеко в поле. Лошади их остались со слугой на дороге, а рыцари и латники уже скрылись за холмом.

– Снова идет война, – оживился старый вояка, которому была близка эта тема. – На южных границах напирает молодой султан Насир, сражения там идут уже четыре месяца, и граф Танкред со своим войском еле сдерживает египтян, объединившихся с сельджуками Санджара. Кроме того, поговаривают, что Египет охвачен чумой, и если вся эта орава прорвется к нам… А наш славный король Бодуэн так увяз на востоке в стычках с султаном Малдуком и ассасинами, что едва не попал им в плен. Чудом остался жив. Да и здесь, внутри государства неспокойно… Сил мало для поддержания порядка, – добавил он, сорвав и передав принцессе рубиновый мак.

– А слышали вы о таких рыцарях, как… де Пейн или Зегенгейм? – спросила Анна, принимая подарок.

– А как же! – ответил старый солдат. – Я хорошо знаком с человеком из их круга – бароном Бизолем де Сент‑Омером, частым гостем нашего князя Россаля. Добрый воин и отменный едок паштетов! А кто же не знает об Ордене тамплиеров? Главный у них – Гуго де Пейн, магистр… или командор… уж не знаю, как его там называют. Но ведь он, кажется, убит мамлюками под Син‑аль‑Набром, – невзначай добавил он, нагнувшись за новым цветком. При этих словах принцесса слабо вскрикнула, не сумев сдержать своих чувств, и выронила на землю весь букет.

– Я подберу, баронесса! – тотчас же произнес старый рыцарь и опустился на колени, подбирая цветы. Анна Комнин, смертельно побледнев, прижимала к груди ладони. Глаза ее потемнели от боли. Подойдя близко к ней, Ренэ Алансон, не слышавший последних слов рыцаря, произнес:

– Что напугало вас?

– Нет, ничего… – сдерживая слезы, проговорила она. Вся ее душа противилась страшному известию и не принимала его. «Это неправда, – думала она. – Не может быть, чтобы его убили. Он жив. И он ждет меня.»

– Мы должны немедленно продолжить наш путь! – твердо, овладев дыханием, сказала она. – Распорядитесь, Ренэ, чтобы больше мы не задерживались в дороге, а ехали, как можно скорее!

– Ну, конечно! – согласился Алансон, удивленно глядя на принцессу. – Пойдемте к лошадям.

– Ваш букет? – протянул рыцарь цветы Анне. И в это мгновение пущенная откуда‑то стрела, пронзив ему шею, вышла из горла под подбородком. Старый воин рухнул перед принцессой, рассыпав букет у ее ног. Алансон выхватил меч, загораживая Анну, но было уже поздно: полдюжины человек выскочили из‑за высокой травы, незаметно подкравшись со всех сторон. Через мгновение Алансон был обезоружен, а руки его связаны за спиной. К Анне Комнин приблизился моложавый человек, в рыцарских доспехах и с луком в руке, – это он выпустил стрелу в несчастного старика.

– Теперь вы мои пленники! – поигрывая острым ножом произнес он, одновременно теребя черную курчавую бородку. – Вас ждет ужин в моей берлоге. Прошу вас! – и пленников бесцеремонно потащили за собой, – к выскочившей из‑за холма повозке, запряженной четверкой лошадей…

Анну Комнин и Ренэ Алансона привезли в скрытую в густой чаще глинобитную хижину, рядом с которой стояло еще несколько таких же домиков. Разбойники, радуясь удаче, заперли пленников в одной из комнат с зарешеченными окнами, и их главарь насмешливо произнес:

– Не печальтесь вы так, друзья мои! Заплатите выкуп – и будете свободны. А пока подумайте о том, какую цену готовы внести за вас ваши друзья, – и громко рассмеявшись, Этьен Лабе, – а это был именно он, – захлопнул дверь.

Отчаянье и растерянность, овладевшие Ренэ Алансоном не передались Анне Комнин. Смерть старого рыцаря, происшедшая на ее глазах, потрясли ее, но природная воля и хладнокровие заставили напрячь ум в поисках выхода.

– Как оказалось легко захватить в плен дочь самого василевса! – насмешливо молвила она, пробуя запор на дверях. – И кто же это сделал? Какие‑то жалкие разбойники, которые должны были разбежаться прочь от ваших рыцарей!

– Но их не было с нами… – мягко упрекнул ее Ренэ. – Вы же сами изволили прогуляться в одиночестве по полю.

– Да, – согласилась принцесса, – я имею на это право. Но как вы будете оправдываться перед моим отцом?

– Надеюсь, мы скоро выпутаемся, – неуверенно пробормотал Ренэ. – Гилмар, начальник вашей охраны, уже поднял на ноги все окрестности. Нас непременно найдут.

– Мертвыми, – подтвердила принцесса. – Давайте уж сами подумаем, что делать?

Ренэ Алансон медленно отстегнул свой кожаный пояс и, вспоров подкладку, высыпал на стол золотые монеты.

– Может быть, этого хватит? – в раздумье сказал он. Потом снял с шеи золотой медальон, бросив его к бизантам.

– Не глупите, – усмехнулась принцесса. – Ваше добро и так принадлежит им. Удивляюсь, почему разбойники не забрали все это барахло сразу.

– Ну хорошо. Тогда я готов остаться в заложниках, – героически произнес Алансон, которого мысль эта, однако, привела в весьма бледное состояние духа.

– И на такой вариант разбойники вряд ли согласятся, – усомнилась Анна. – Вы видели рожу их главаря? Он живет на этой земле как минимум лишние десять лет. Не дай Бог, если он догадается, кто вы и кто я. Выкуп за нас будет назначен не меньший, чем вся Византия и Франция впридачу.

– Я ценю ваше остроумие, но шутки сейчас неуместны. Предоставьте действовать мне.

– Вот этого‑то я и опасаюсь больше всего, – ответила Анна, осторожно присаживаясь на колченогий стул. – О, если бы здесь был человек, которого вы недолюбливаете – он бы нашел выход!

Ренэ Алансон, поняв о ком идет речь, покрылся красными пятнами и сердито отвернулся к окну. Самолюбие его было уязвлено, но еще больше его беспокоило то, как поведут себя разбойники, когда закончат свой варварский пир, звуки которого доносились сквозь стену. Он обдумывал план, как бы войти в сговор с главарем разбойников, чтобы не только освободить себя и принцессу, но и использовать ситуацию в личных целях: ведь не бывает худа без добра, и не поможет ли ему внезапный плен найти подходы к сердцу Анны Комнин? А принцессу в эти тягостные минуты заботило другое. Тихо молясь в стороне от Ренэ Алансона, она думала не о своем спасении, а о Гуго де Пейне, и умоляла Богородицу всей силой своей души, чтобы слова старого рыцаря оказались неправдой.

О том, чтобы смерть отступила от Гуго де Пейна молилась не только византийская принцесса, оказавшаяся в плену у разбойников Этьена Лабе. Те люди, которым был дорог мессир, возносили ежечасные молитвы к небесам, идя наперекор природе и человеческому бытию, отвоевывая в неустанной борьбе жизненное пространство для погруженного в бессознательное состояние рыцаря. Пока тело его, израненное и обескровленное, везли от места схватки с сельджуками к лагерю графа Танкреда, а Бизоль поддерживал его голову, спасительно явившийся на помощь князь Василько со своею дружиной, преследовал бросившегося в бегство Умара Рахмона и остальных. Русский витязь спас попавших в засаду тамплиеров – еще немного, и они все были бы истреблены…

Несколько дней шатер Гуго де Пейна в лагере напоминал место паломничества; днем и ночью возле него толпились рыцари и простые воины, справлявшиеся о здоровье мессира. Положение де Пейна не улучшалось, хотя искусные лекари неотступно находились при нем. В таком же состоянии пребывал и граф Норфолк. Любовь близких сильнее и могущественней врачебных снадобий, лишь она способна свершить невозможное: не дать потухнуть огоньку жизни. И чудо произошло… В один из дней не смыкавший глаз Бизоль вышел из шатра и тихо произнес:

– Прошу вас, расходитесь! Ваши голоса мешают ему заснуть.

Больше он ничего не сказал, но собравшиеся поняли, что не появилась бы на лице преданного друга слабая улыбка, если бы де Пейну не наступило облегчение. И рыцари разбрелись по своим шатрам, продолжая уповать на Господа Бога, войсковых лекарей и Бизоля де Сент‑Омера.

Миновал кризис и в болезни графа Норфолка, на чьем теле насчитывалось одиннадцать ран – серьезных и неглубоких; самая тяжелая из них была нанесена мечом в область горла, едва не задев аорту. Каким образом молодой англичанин остался жив, не могли понять даже закаленные во многих переделках рыцари. По общему мнению, и здесь не обошлось без заступничества всемилостивой Богородицы. Также с трудом поправлялся и его оруженосец Гондемар. Лишь четверо тамплиеров еще сохраняли в себе силы и способности держать оружие: Бизоль, Роже, Зегенгейм и Гораджич, но и они, измученные непрестанными боями и почти трехмесячным напряжением, буквально падали от усталости. Между тем, раненых требовалось перевезти в более безопасное место, поскольку положение возле лагеря графа Танкреда ухудшалось с каждым днем. Атаки султана Насира и принца Санджара на позиции христианских рыцарей следовали одна за другой; недолог был тот час, когда должно было наступить решающее сражение. И в один из выпавших спокойных дней, несколько повозок с ранеными выехало из расположения лагеря по дороге, ведущей вглубь Палестины. В сопровождении небольшого отряда воинов (среди которых были и четверо конных тамплиеров) герои Син‑аль‑Набра покинули пропитанное кровью место.

Долог был путь до Иерусалима, мучительны страдания больных рыцарей; частые задержки в пути, ползущие перед ними слухи об их смерти, начавшиеся проливные дожди, нападения из‑за угла просочившихся неприятелей, все это усиливало тяготы продвижения вперед. Уже в дороге их застала весть о крупном поражении войск графа Танкреда, о бегстве его рыцарей. Новость эту постарались скрыть от Гуго де Пейна и графа Норфолка, – и без того состояние их здоровья все еще вызывало опасения. Наконец, в конце марта, по почти размытым и непроходимым дорогам, двигаясь окольными путями, отряд с ранеными достиг Иерусалима… И Тампль превратился в настоящий лазарет.

К трем раненым рыцарям прибавились еще двое.

– Боже мой! – произнес грек Христофулос, наблюдая из окна своего дома, как с повозок переносят Гуго де Пейна и графа Норфолка. – Стоило мне оставить их одних на несколько месяцев – и вот результат! Ну совсем, как малые дети… Видно не могут без няньки.

– Хорошо хоть, что наш подопечный еще жив, – добавил его помощник. – Иначе плакало бы наше жалованье. Говорил же, что надо было ехать за ними – к Син‑аль‑Набру.

– Э‑э, нет! – заметил многоопытный Христофулос. – От нашего участия или неучастия уже ничего не зависит. В жизни каждого человека, особенно такого, как Гуго де Пейн, наступают моменты, когда тебя несут волны на острые камни: но они не разобьют твое тело, и пучина не поглотит тебя, хотя все кто рядом с тобой – непременно погибнут. В таких случаях лучше побыть в стороне… Что мы и сделали.

– Тогда сдавай карты, – согласился помощник, отворачиваясь от окна.

Тем временем, инструктор‑наставник Беф‑Цур с тремя зилотами из своей школы рыскал в окрестностях Триполи. Месяца полтора назад он получил определенное задание от ломбардца Бера, который уже пронизал сетью своих агентов всю Палестину. Между ними состоялся следующий разговор в иерусалимском особнячке роковой красавицы Юдифь‑Эстер‑Эсфири, вдовицы дона Алонзо де Сантильяна, сменившей золотую окраску своих волос на цвет густого черного кофе с несколькими каплями сливок. За то время, что она жила в Иерусалиме, в плен ее болотно‑зеленых миндалевидных глаз уже успели попасть и брат Бодуэна I Евстафий, и начальник тюрьмы Мон‑Плеси Рошпор, и добрая половина баронов – членов Государственного Совета, чьим мнением она искусно управляла, подобно опытному пастуху, используя вместо хлыста женские чары. Поговаривали и о том, что несколько раз глубокой ночью ее навещал сам король Бодуэн I, которого трудно было бы не узнать из‑за его высокого роста и жгуче‑черных волос и бороды; более того, в эти часы, через заднюю калитку ее дома выскальзывала некая подагрическая фигура, чье описание точь‑в‑точь соответствовало известному во всем городе «глубоко засекреченному» барону Глобштоку.

– Мне нужен человек, достаточно умный, нахальный, смелый, не отягощенный понятиями добра и зла, любящий деньги и способный зарезать родную мать, – сказал ломбардец Бер, уставившись на Беф‑Цура выпуклыми глазами. – И рыцарских кровей, – добавил он, щелкнув в воздухе пальцами, чтобы отвлечь внимание Беф‑Цура от грациозно изогнувшейся в шезлонге Юдифи. – Послушайте, милая, выйдите отсюда…

Красавица проигнорировала его слова, но лениво переменила позу.

– Я у себя дома, – только и произнесла она.

– Ваш дом – сами знаете где, – пробормотал Бер, которого начинала все больше раздражать неуправляемая Юдифь. Он вопросительно посмотрел на Беф‑Цура.

– Но такой человек у нас уже есть, – ответил наставник зилотов. – Робер де Фабро. Ведь он находится в полном подчинении профессора из Толедо и выполнит любое ваше приказание.

– Фабро нужен мне для других целей. Пусть пока он добывает славу на полях Син‑аль‑Набра и входит в доверие к графу Танкреду. Кроме того, я же сказал, что мне нужен человек сообразительный, а у нашего бедного рыцаря осталось слишком мало мозговых извилин. Боюсь, что у вас также сокращается их количество.

– Вы мне льстите! – с ненавистью ответил Беф‑Цур, чьи кулаки, способные пробить стену, периодически сжимались. – Ладно, у меня есть на примете такой человек. Он промышляет разбоем в районе Триполи. Зовут его – Этьен Лабе. Он оказывает мне кое‑какие мелкие услуги.

– Отправляйтесь и разыщите его.

– И что я должен ему сказать?

– Что его ждет великое будущее, – усмехнулся Бер. – В виде виселицы, если он не прекратит свое ремесло. А короче: берите его за шиворот и тащите в Цезарию, под крылышко к Шартье‑Гримасе, не скупитесь на деньги и обещания. Там я встречу его и расскажу, что надо делать.

– А что надо делать? – спросил Беф‑Цур. Ломбардец вздохнул.

– Ваш разбойник станет главой мыльного рыцарского ордена, который посеет ужас и отвращение у всех благочестивых католиков. Он станет великим магистром ордена ублюдков и дураков, но цели и задачи, провозглашенные им будут самые возвышенные и благородные, которые так нравятся гоям. Хотя сам Лабе не должен знать об истинных замыслах.

– И как же будет называться сей Орден?

– Орден тамплиеров, – коротко ответил Бер. Юдифь рассмеялась, глядя на удивленного Беф‑Цура. – Да, да, – подтвердил ломбардец. – Где одни тамплиеры, там могут быть и другие; где один Гуго де Пейн, там будет и второй. И этот второй станет отражать поступки первого, словно в кривом зеркале. Впрочем, я слышал, что он уже убит под Син‑аль‑Набром, хотя это и не важно.

– Жаль, если так, – заметила Юдифь. – Мне нравился этот рыцарь.

– Я найду для вас ему замену.

После нескольких дней поисков, Беф‑Цур наконец‑то наткнулся на логово Этьена Лабе, как раз тогда, когда тот вернулся с новой добычей: баронессой Левенкур и ее спутником. Уединившись вместе с главарем разбойников, Беф‑Цур коротко рассказал ему о заманчивом предложении начать новую жизнь в Цезарии, облеченную почетом и деньгами. Глядя на прыгающие от радости глаза Этьена Лабе, можно было даже не спрашивать его согласия. Но осторожный Беф‑Цур все же спросил:

– Дать вам время на раздумье?

– Нет! – почти заорал Лабе, боясь поверить в свалившееся на него счастье. – Едем немедленно!

– Хорошо, – улыбнулся Беф‑Цур. – Тогда отпускайте своих людей – они нам не понадобятся, их рожи будут только мешать. Или еще лучше: уйдем незаметно, не прощаясь…

– Ах, да! – воскликнул Лабе. – У меня же там сидит одна парочка, за которых можно получить неплохой выкуп. Как с ними быть? Не оставлять же их моим мерзавцам?

– Прирежьте, если вам так жалко поделиться со своими близкими, – посоветовал Беф‑Цур, вставая. – Я буду ждать вас на развилке у трех дубов. Через час.

– По рукам! – ответил разбойник, обдумывая, что же сделать со своими пленниками? Ему страшно не хотелось упускать из рук столь лакомую добычу.

А в запертой комнате византийская принцесса смотрела на мечущегося от стенки к стенке Ренэ Алансона, прислушиваясь к пировавшим неподалеку разбойникам.

– Перестаньте! – попросила наконец она. – В глазах рябит.

– Дорогая Анна! – бросился перед ней на колени Алансон. – Умоляю вас, скажите лишь одно слово: да или нет?

– Нет, – произнесла принцесса. – Поскольку вижу по вашим глазам, что вы снова намерены заговорить о любви.

– Да, да! – воскликнул Ренэ. – Только любовь – это божественное чувство, воспетое Вергилием, может спасти нас!

– Каким же образом?

– Сила любви безгранична! – туманно пояснил Ренэ. – Обещайте, что вы выйдете за меня замуж – и мы выберемся отсюда.

– Но как?

– Сначала обещайте, – капризно попросил изнеженный рыцарь.

– Сначала ответьте, – упрямо возразила Анна. За долгие годы она привыкла к своему постоянному спутнику и поклоннику, но не представляла его в роли своего мужа.

– Нет, обещайте!

– Подите вон, – устало попросила принцесса. Рыцарь уныло ткнулся в запертую дверь.

– Как же! – пробормотал он. – И рад бы – да не могу… Ну хорошо, – вновь повернулся он к принцессы. – Скажем разбойникам, что мы – муж и жена, молодожены, влюбленные, и тогда они обязательно отпустят одного из нас за выкупом. А так никто из нас не покинет этой комнаты. И мы будем сидеть здесь до мартовских календ, рассылая письма своим поверенным. Соглашайтесь, время не ждет.

– Логично, – подумав, ответила Анна. – Но даже понарошку я не желаю быть вашей женой.

– И тем не менее, это единственный выход.

– Но почему не сказать, что мы – брат и сестра?

– Потому что… потому, – невразумительно отозвался Ренэ.

В это время замок в двери заскрежетал и она распахнулась. В комнату вошел Этьен Лабе, держа наготове острый и длинный кинжал. Он решил последовать совету Беф‑Цура и избавиться от пленников. Вернее, сначала – от мужчины, а девушку – увезти с собой, и… договориться о выкупе наедине.

– Собирайтесь! – хмуро сказал он принцессе. – Мы переезжаем в другое место. Более… безопасное. А вы – остаетесь.

– Позвольте! – возмутился Ренэ Алансон. – Мы – супруги, нас нельзя разлучать!

– Можно, – криво усмехнулся Лабе, боком приближаясь к нему. Но лишь только он повернулся к Анне Комнин спиной, как она пружинисто вскочила с места и обрушила на голову разбойника кувшин с водой.

– О, дьявол! – взревел Лабе, наваливаясь по инерции на Ренэ. Кровь полилась по шее и плечам, но он не потерял сознание, крепко сжимая кинжал и пытаясь пронзить грудь француза. – Стерва! Мерзавка! – площадно ругался он, повернувшись к византийской принцессе. Ренэ схватил колченогий стул и ударил им по спине разбойника. Лабе рухнул на колени и, перекатившись по полу, пошатываясь, поднялся возле двери. Глаза его яростно горели, а кинжал угрожающе выставлен вперед. Подойти к нему было невозможно.

– Сейчас вас прикончат! – пообещал он, отступая за порог. – Я заставлю вас жрать конское дерьмо!

Дверь за ним захлопнулась, щелкнул замок и тяжелые шаги стали удаляться. Прошло несколько напряженных минут. Тяжело дыша, Анна Комнин взглянула на Алансона.

– Кажется, нам конец, – произнесла она тихо.

– И все равно я люблю вас, – отозвался он, продолжая держать в руках обломки стула. Впервые принцесса взглянула на него не так, как раньше, – без того постоянного пренебрежения и насмешки. Она наконец‑то поверила, что этот рыцарь действительно искренно любит ее.

– Мне очень жаль, – грустно сказала она. – Я была уверена, что он хочет убить вас. Но теперь мой лексикон пополнился новыми словами. Правда, ненадолго.

Внимание их привлек раздавшийся шум за стенами комнаты, крики, бряцанье оружия. Они были уверены, что главарь ведет сюда своих разбойников и приготовились достойно встретить смерть. Руки их инстинктивно переплелись, и Анна Комнин в неожиданном порыве прижалась к плечу Ренэ, а он поднял над собой обломок стула, надеясь проломить голову первому, кто войдет сюда. Шум и топот в соседних комнатах, коридоре и вокруг дома усиливался. Похоже было, что идет какая‑то схватка. Уже слышались стоны раненых, ржанье лошадей…

Этьен Лабе, выскочивший из своей комнаты, где он упаковывал в холщовый мешок золото и драгоценности, награбленные за последнее время, подбежал к окошку и высунул наружу голову. С первого же взгляда ему все стало ясно: дом был окружен всадниками и спешившимися людьми в белых плащах с восьмиконечными красными крестами, его часовые обезоружены, а внутри здания уже шел бой. Лабе узнал худощавого рыцаря, командовавшего нападавшими. На его пощаду рассчитывать главарю разбойников было бы напрасно: у них были старые счеты.

– Вот, дьявол! – пробормотал Лабе, юркнув по узкой лестнице в мансарду. Прижимая драгоценный мешок к груди, он выбрался на крышу и побежал по кровле; достигнув ее конца, Лабе перепрыгнул на конек сарая, а оттуда – перескочил на крышу конюшни. Спустившись вниз, он вспрыгнул на первую попавшуюся лошадь и, настегивая ее, помчался по лесной дороге к условленному месту встречи с Беф‑Цуром.

Дверь в запертую комнату с грохотом сорвалась с петель и появившийся худощавый рыцарь, ловко увернувшись от стула Ренэ Алансона, влетел внутрь.

– Судя по тому, что вас держали взаперти, вы – пленники? – спросил он, убирая меч в ножны.

– Вы правы, – сказала Анна Комнин. – Нас захватили несколько часов назад, на дороге из Антиохии. А кто вы?

– Разрешите представиться: Жак Греналь, – улыбнулся рыцарь. – Меня еще называют – Истребитель Разбойников. Я очищаю дороги от разной нечисти по заказу Ордена тамплиеров и его командора – Гуго де Пейна.

– Так вы… тамплиер? – спросил Ренэ Алансон, все еще не решаясь расстаться с ножкой от стула.

– Нет. Но надеюсь стать им в скором времени, – пояснил Жак Греналь. – Я давно выслеживал Этьена Лабе, но, кажется, ему удалось ускользнуть и на сей раз.

– Вы проводите нас до Иерусалима? – спросила Анна Комнин.

– Ну разумеется, – ответил Греналь‑Истребитель.

По Иерусалиму быстро разнеслась весть о возвращении Гуго де Пейна и его тяжелом состоянии. К Тамплю стекались толпы паломников, нищих, калек, падших духом, которые когда‑то приняли заступничество мессира и тамплиеров, и, благодарные им, тревожно гудели у белокаменных стен. Оруженосцам и слугам порою приходилось грубо разгонять их, чтобы они не мешали покою раненых. Бодуэн I ежедневно слал в Тампль корзины с изысканными яствами, фруктами, вином, орехами для выздоравливающих рыцарей. Но весь провиант, по приказу де Пейна, тотчас же раздавался обездоленным. Скромность и умеренность в еде, приверженность к простой пище становились одной из заповедей тамплиеров, чему особенно противился Бизоль де Сент‑Омер, с завистью поглядывающий через окно на нищих, хватающих нежнейшее мясо фазанов грязными руками. Сердце его в эти мгновения обливалось кровью, а к горлу подступал комок голодных слез. В конце концов, он в ярости выскочил на улицу и палкой разогнал всех бродяг, словно стаю наглых дроздов, облепивших рябиновое дерево. А своему оруженосцу Дижону велел отныне сносить все присланные корзины к себе в покои, оставляя нищим лишь куски хлеба и капустные листья.

Между тем, твердой уверенности, что Гуго де Пейн выживет не было ни у кого, и что тогда произойдет с еще не окрепшим и не набравшим силу Орденом тамплиеров, если он лишится своего лидера и главы? Все горизонтальные и вертикальные связи Ордена держались, пока что, на личном авторитете и энергии Гуго де Пейна, кроме того, лишь он обладал теми сокровенными знаниями и таинствами, переданными ему аббатом Сито. Не рассыплется ли хрупкое здание, еще не пропитанное цементом времени, когда рухнет его главная башня? Не разбредутся ли рыцари‑тамплиеры по своим дорогам, лишенные объединившего их мессира? Сомнения стали одолевать всех тех, кто пристально следил за деятельностью Ордена и его командора, связывая с этим свои надежды, вожделения или опасения. В различные города и страны Запада и Востока полетели депеши и письма, поспешили гонцы, чтобы передать из уст в уста важное сообщение, испросить дальнейших инструкций и заручиться поддержкой в предполагаемых действиях. Иерусалимский патриарх Адальберт направил папе Пасхалию II длинное послание, где предлагал в очередной раз переподчинить все существующие в Палестине рыцарские и монашеские Ордена лично ему, дабы координировать их единую линию на благо католической Церкви; попутно ругая и обливая грязью Бодуэна I за его бездарный провал осенне‑зимней кампании у Син‑аль‑Набра и на восточных границах государства, где он потерпел сокрушительное поражение от моссульского султана Малдука, едва избежав пленения. В Константинополе эпарх Стампос ломал голову над донесением грека Христофулоса: объективно, смерть Гуго де Пейна, а значит и крах Ордена тамплиеров, был бы выгоден всей внешней политике Византии в Палестине, поскольку там рухнула бы еще одна опора католического влияния, учитывая все возрастающую мудрую деятельность в Святом Городе православного игумена Даниила; но с другой, субъективной стороны, как к сему факту отнесется василевс, который лично поручил заботиться и охранять этого рыцаря, оказавшего на него странное и непонятное воздействие, и что вообще связывает византийского императора и главу Ордена тамплиеров? Кроме того, Стампоса заботили еще две вещи: отсутствие известий о поездке Анны Комнин в Иерусалим, и постоянно возникающие волнения в Константинополе, появляющиеся на стенах домов и храмов воззвания к народу, стихийные сборища простолюдинов, требующих каких‑то свобод и прав, будто им плохо живется под спокойным и трезвым правлением императора Алексея? На этих людских кипениях подвергался оскорблениям не только сам василевс и его родня, но – что самое худшее! – и вся вековая история Византии, весь ее вклад в мировую культуру и цивилизацию; это было глупо, смешно, но и … весьма опасно, поскольку замороченные хитрыми лозунгами и призывами граждане, начинали убеждать сами себя в никчемности этой огромной империи, в необходимости ее полного разрушения для блага мира, в продажности всех государственных структур, в трусости армии, в лицемерии духовенства, в лености всех слоев населения, в желательном самоуничтожении. Удивительно, что подобные настроения витали не только среди черни, но пробирались и на вершины власти, вползали во Влахернский дворец. Казалось, чья‑то невидимая рука управляет всем процессом, происходящим в Византии. И руку эту пока нельзя было выявить, чтобы отсечь спасительным для государства ударом. Старцы Нарбонна, стоявшие за этими волнениями в Византии, умели скрывать свои тайны, действовали терпеливо и осторожно…

К ним летело послание ломбардца Бера, писавшего о создании им лже‑ордена тамплиеров в Цезарии, который после смерти Гуго де Пейна (если не естественной, так насильственной) и неминуемого распада созданной им организации, впитает в себя ее славу и деяния и тотчас же дискредитирует их, покончив тем самым с еще одной католической болячкой в Палестине; хотя, по убеждению Бера, смерть де Пейна несколько преждевременна, так как он не довел до конца свой план, о котором упоминал в прошлом донесении: связать мессира с князем Васильком таким образом, чтобы вынудить их совершить поступок, способный опорочить миссию игумена Даниила, вызвав гнев Бодуэна I и всего католического синклита в Иерусалиме на православного священника, заставив его убраться восвояси и более не показывать своего носа в Святой Земле. Таким образом будет решено три задачи: Орден тамплиеров противопоставлен Бодуэну, православный священник и князь – Ордену, а сам де Пейн – католической церкви. Если бы удалось провести в жизнь эту гениальную схему, то свою задачу в отношении Ордена ломбардец Бер мог бы считать выполненной.

Настрочил письмо графу Шампанскому в Труа и маленький алхимик и чародей Симон Руши, опасавшийся лишний раз высовываться из Тампля: единственным его желанием было как можно скорее убраться из Иерусалима ко всем чертям – только бы не к тафурам, чьи глаза и уши начинали ему мерещиться даже во сне. Он единственный из всех знал, какую силу и власть имеют эти загадочные существа в Святом Городе. Ему было чего бояться, поскольку один раз он уже побывал в их лапах и лишь чудом вырвался… Руши писал, что небольшая заминка, вызванная отъездом тамплиеров к Син‑аль‑Набру, приостановила поиски того, что волнует сюзерена, но вскоре маркиз де Сетина приступит к продолжению своих раскопок, а Гуго де Пейн, судя по всему, близок к тому, чтобы отправиться на свидание со своими предками. Его место, скорее всего, займет немецкий граф Людвиг фон Зегенгейм.

Туда же, во Францию, пошло и донесение клюнийского монаха, который коротко сообщал аббату Сито «о возможности изменения генерального плана и „уходе“ Гуго де Пейна, блистательно проведшего свою роль и заложившего основу Ордена, и возвышении известного теперь уже всему католическому миру Бернара Клервоского, способного изменить чисто военное русло Ордена и пустить его по монашеско‑духовному течению. Желательно, чтобы молодой бенедиктинец прервал свою деятельность в Европе и вновь отправился в Палестину. Меры воздействия на него, наверное, имеются… Тревожит необыкновенное воскресение Робера де Фабро, его появление в Иерусалиме, а затем отбытие вместе с войском графа Танкреда к Син‑аль‑Набру. Выйти на контакт с ним не удается, поскольку его тщательно оберегают какие‑то люди от внешнего воздействия. Визуальные наблюдения показывают, что Робер де Фабро, оставаясь физически тем самым рыцарем, с которым мы беседовали в Клюни, тем не менее, совершенно иной человек по своей сущности. Его загадочная трансформация пока необъяснима, но наличие при нем известного вам профессора из Толедо предполагает то, что здесь замешаны Нарбоннские Мудрецы».

Критическое состояние Гуго де Пейна не ускользнуло от внимания даже таких ближайших соседей Палестины, как сельджукский правитель Мухаммед, моссульский султан Малдук, сивасский эмир Данишменд и мардинский султан Наджм‑ад‑Дин; а грозный перс‑ассасин Старец Горы Хасан ибн‑Саббах воскликнул по этому поводу хвалу Аллаху, покаравшему наконец нечестивца. Тем не менее еще одна группа убийц‑фидаинов была отправлена в Иерусалим, чтобы обратить свои беспощадные кинжалы на остальных тамплиеров, которых безумный Старец поклялся вырезать всех до одного.

Но здоровье Гуго де Пейна теперь неуклонно шло на поправку. Почти непрестанно при нем находились либо Сандра, либо Бизоль, чьим заботам и неутомимости могли позавидовать опытные сиделки. Сандра вообще взяла на себя хлопоты по уходу за всеми ранеными тамплиерами, как их верная и преданная сестра; она сновала между ихними покоями, поднося питье и лекарства, смазывая раны, распоряжаясь о смене белья и прочих удобствах; мало кто мог бы предположить в гордой дочери генуэзского дожа такие способности, она не гнушалась сама выносить грязную посуду и снимать окровавленные бинты, варить питательные бульоны и касаться своими нежными пальчиками заскорузлых ран. Как‑то само собой, на ее хрупкие плечи легли и все остальные хозяйственные заботы по Тамплю: наем новых слуг, закупка продовольствия, финансовые распоряжения по поддержанию дома, его украшению и процветанию. Это она велела оборудовать во дворе Тампля серию больших и малых фонтанов, связанных между собой канальчиками, вокруг которых были высажены прекрасные розы и георгины распространявшие благоуханный аромат; это благодаря ее женскому вкусы внутренние покои были оббиты бархатными разноцветными портьерами – ласкающими взор и успокаивающими нервы; это ее руки украсили стены и коридоры Тампля затейливыми сувенирами с различных сторон света – африканскими колдовскими масками, китайскими фарфоровыми статуэтками, византийскими чеканками, русскими соболиными шкурками, индийскими многорукими божками.

Но была еще одна женщина, часто появлявшаяся в жилище тамплиеров, вызывавшая неосознанную ревность Сандры, хотя у той даже и в помыслах не было как‑либо претендовать на ее роль маленькой хозяйки большого Тампля. Судьба ее была неопределенна, а перенесенные испытания столь тяжелы, что крепость ее духа держалась лишь на воспоминаниях о прошлом и призрачных надеждах на будущее. Этой женщиной была графиня Катрин де Монморанси. Она снимала небольшой домик возле Западных ворот, ведя уединенную жизнь. События последних месяцев тяжело отразились на ее душевном состоянии: смерть сына, чума в Египте, бегство оттуда вместе с князем Гораджичем, скитания по пустыне, долгожданная встреча с Гуго, его скорый отъезд к Син‑аль‑Набру и, наконец, возвращение – израненного, полуживого… Она понимала, что он уже давно не принадлежит ей. Возможно, он никогда не будет принадлежать ни одной женщине на земле, потому что его удел – одиночество, пусть даже он станет окружен сонмом людей, находиться в центре событий, в пламени войны или на перекрестке мировых дорог под пристальным вниманием тысяч глаз, но всегда и всюду ему предстоит бороться с одним противником, с самим собой, и, одолевая себя, он будет терпеть поражение, а побеждая – находиться у черты, отделяющей жизнь от смерти. Гуго де Пейн станет кумиром, идолом для многих и многих, он вознесется на недоступные простым смертным вершины, но простое человеческое счастье ему не будет доступно. И та женщина, которая полюбит его – станет подобна огню, обжигающему холодный мрамор; она раскалит его до мерцающего красного света в ночи, но, неизбежно погаснув рано или поздно, не сохранит температуру его души. И мрамор остынет на новые тысячи лет…

Катрин подумывала о том, чтобы вернуться обратно в Алжир, к спокойному и мудрому султану Юсуфу ибн‑Ташфину, к привычному ей укладу жизни, к упорядоченным будням, с их суетой и мелкими праздниками. Но сейчас она была нужна Гуго де Пейну. Когда она держала в своих ладонях его тяжелую руку, слабо пожимая пальцы, Катрин чувствовала, что ее силы передаются ему, а полуприкрытые глаза наблюдают за ней и дыхание его становится ровнее. Она думала о том, что не может сейчас покинуть его, уехать во Францию или в Алжир; и он, и она – еще не определили до конца свои отношения. Кто знает?.. Кто знает… Она думала и о другом человеке, вставшем на ее пути и находившемся где‑то рядом, – о князе Гораджиче. Его любовь к ней не вызывала у нее сомнений, она и сама чувствовала к нему особую симпатию, признательность, как к отцу, старшему брату, или… На этого закаленного воина можно было положиться и доверить ему свою судьбу и жизнь. Будут ли благосклонны к ней небеса на сей раз?

В этот день Катрин дольше обычного задержалась у постели забывшегося тревожным сном мессира. Батистовым платком она вытерла его влажный лоб, прикоснувшись к нему губами. Стоявшая у окна Сандра, уже немного привыкшая к частым посещениям графини, недовольно передернула плечами: ей были известны прошлые злоключения Катрин де Монморанси, и, невольно ставя себя на ее место, она считала, что, произойди подобное с ней, она не имела бы права появляться больше в жизни Гуго де Пейна; с горячностью молодого порывистого сердца ей казалось, что лучше было бы умереть тогда – при нападении на судно пиратов, чем жить в неволе, и более того – стать наложницей магрибского султана! Но раз уж подобное произошло и ты осталась жива – то уйди в монастырь и живи там тихо и мирно, замаливая свои грехи. И оставь благородного мессира в покое. Так думала Сандра, глядя на печальное, освещенное страданиями лицо графини.

Дверь тихо отворилась и в комнату заглянул Бизоль, смущенно кашлянув. Сандра предостерегающе подняла палец.

– Там… – начал Бизоль, взглянув на двух женщин. – Пришли к Гуго.

Сандра замахала на него руками, но в это время с постели раздался негромкий, спокойный голос, с хорошо знакомыми всем им насмешливо‑холодными нотками:

– Так пусть войдут – доступ к телу пока свободен и, главное, бесплатен.

– Хорошо, – улыбнулся Бизоль, приоткрыв дверь и сделав кому‑то знак. В комнату стремительно вошла молодая женщина в изящном наряде, подчеркивающем все ее несомненные прелести, откинув с лица вуаль. Не обращая внимания на Катрин и Сандру, она пошла прямо к постели протянув обе руки в белых перчатках. На чувственных губах ее играла улыбка, а зеленые глаза излучали умиление и восторг.

– Боже мой! Что с вами сделали! – воскликнула Юдифь, взглянув наконец‑то на Катрин и Сандру, словно это именно они искололи мечами Гуго де Пейна. – Вы так осунулись!

– Болезнь никому не идет на пользу, дорогая донна Сантильяна, – заметил Гуго, снисходительно наблюдая за ее нарочитой суетой. – Но поверьте, я чувствую себя даже лучше, чем после нашей последней встречи.

– О, мы славно повеселились тогда! Князь Василько, кстати, часто навещает меня; мы и сейчас едем верхом в Гефсиманский сад.

– С таким спутником вы теперь в полной безопасности, Эстер.

Но позвольте представить вам моих друзей и ангелов‑хранителей, и Гуго познакомил Юдифь с обеими женщинами и Бизолем. Сандра и Катрин, не сговариваясь, лишь холодно кивнули ей головой и отошли к окну.

– Почему вы уехали, ничего не сообщив мне? – прошептала Юдифь, наклоняясь к лицу мессира. – Я думала, что я вам небезразлична.

– А как же князь? – насмешливо спросил Гуго. – И потом: что я должен был вам сообщить? Какую военную тайну, дорогая? Только намекните, и я передам вам все секреты всех своих знакомых королей и императоров – все что угодно! Для вас – с величайшим удовольствием, это для меня все равно что съесть устрицу.

– Противный! – капризно сказала Юдифь, грозя пальчиком. – Вы просто ревнуете меня к князю Васильку. И совершенно напрасно.

– А как же иначе! – поддержал игру Гуго. – Вы ездите с ним по Гефсиманским садам, а мне в это время лекари отпиливают одну ногу за другой, и я теперь обречен лишь ползать по вашим следам. Где уж мне угнаться за вами!

– Нет, правда? – озабоченно спросила Юдифь, косясь на прикрытую покрывалом нижнюю часть тела мессира.

– Спросите Бизоля.

– Точно так, – не моргнув глазом отозвался тот. – Пойдемте со мной в чулан, я покажу вам его ноги, они там стоят, рядом с метлами. Я хочу отправить их в Труа.

– Ужасно! – воскликнула Юдифь. С этого момента интерес ее к Гуго де Пейну стал исчезать в геометрической прогрессии.

А дверь в покои снова открылась и в комнату, пятясь, вошел Раймонд, уступал дорогу высокой черноволосой красавице с беломраморным лицом и темными глазами. Принцесса Мелизинда, небрежно отстранив оруженосца, направилась к кровати Гуго де Пейна, который принял серьезный вид и чуть приподнялся на подушках.

– Простите, принцесса, что я принимаю вас в таком виде, промолвил он. – Но для меня большое счастье, что вы изволили навестить раненого рыцаря.

– Я должна была сделать это раньше! – воскликнула Мелизинда, присаживаясь на краешек кресла, с которого вспорхнула Юдифь.

– Не корите себя, – тихо отозвался Гуго. – Зачем искать лишние проблемы там, где их нет? Я рад, что вы пришли, но, скажу честно, не умер бы от огорчения, если бы вы и не вспомнили о моем существовании. Я был бы более счастлив, если бы вы обратили свой взор на одного нашего общего знакомого, страдающего от неопределенности выбора чувств некоей царственной особы.

– Вы жестоки, – так же тихо ответила принцесса, оглядываясь на прислушивающуюся к разговору Юдифь. Тяжкие ранения Гуго, его возвращение в Иерусалим в таком виде, по странным причудам женской души, вновь качнули чашу весов ее сердца в сторону де Пейна. Из двух рыцарей она выбрала более страдающего, более обремененного несчастьем, на ее взгляд. И жажда жертвенности, свойственная юности, привела ее к постели Гуго, которому вовсе не хотелось играть отведенную ему Мелизиндой роль.

– Я ценю ваши чувства, – произнес он, – как и любые светлые помыслы, не омраченные темной злостью, но иногда мы выбираем не те дороги, которые лишь кажутся нам выходом к солнцу из подземного лабиринта; и вот вопрос – на который никто никогда не даст разумного ответа – корить ли себя за то, что мы так поспешно бросаемся по внутреннему зову в бездну, или изо всех сил сопротивляться счастью? Вольны ли те из нас, сделавшие свой выбор, или еще более подавлены и несвободны, чем другие, не ошибающиеся, поскольку плывут, погрузившись в волны и отдавшись течению?

– Я не знаю, – ответила принцесса.

– А я ничего не понял – что ты хочешь этим сказать, – заметил Бизоль, присевший на краешек кровати. – Волны, бездна, подземный лабиринт… Ты имеешь в виду ту пещеру возле Син‑аль‑Набра? Жуткое место, принцесса, скажу я вам…

– Я, кажется, разобралась, – вставила Юдифь, которой страшно хотелось представиться Мелизинде и блеснуть чем‑нибудь перед ней (перед ее отцом Бодуэном I она уже успела блеснуть всем, чем только могла). – Мессир де Пейн имеет в виду: стоит ли дергаться самому, если тебя все равно кто‑то дергает за ниточки? Правильно?

– В упрощенном виде – да, – согласился Гуго. Юдифь захлопала в розовые ладошки, а Катрин и Сандра подошли поближе, усевшись на низенькие скамеечки возле постели раненого рыцаря.

– Но донна Сантильяна упускает главное, – произнесла Катрин де Монморанси. – Все поступки человека – и возвышенные, и смешные, – напоминают «дергание», кроме одного.

– Какого же? – спросила принцесса.

– Смерти. Я имею в виду насильственное лишение собственной жизни, самоубийство. Думаю, что такой поступок идет вразрез с желанием любого кукловода. И не этот ли единственный поступок доказывает, что человек все же обладает какой‑то самостоятельной волей? Самоубийство – тот заветный ключик, данный каждому из нас, как самое великое и ужасное искушение перед запертой дверью.

– На образе мыслей графини сказываются долгие годы, проведенные в мусульманском мире, – заметила Сандра. – Вам надо возвращаться в христианскую среду, и думать о спасении души, а не о таких… страшных грехах.

– Как далеко мы ушли от первоначальной темы. От любви к смерти, – произнес Гуго. – Впрочем, это естественно. Истинная беседа не замыкается на чем‑то одном, и блуждая в лесной чаще никогда не знаешь – где выйдешь и с чем столкнешься?

– Так не лучше ли обойти эту лесную чащу, и идти по дороге, с которой уж наверняка не собьешься? – сказал Бизоль. Его несколько волновало то, что целых четыре прекрасных женщины нарушают покой его друга. Не утопят ли они его своими болтливыми языками? Как бы вытурить их всех отсюда и дать Гуго спокойно вздремнуть? Но в это время в покои заглянул Раймонд и растерянно произнес:

– Мессир, к вам прибыла баронесса Левенкур…

Недоуменно уставившись на него, Бизоль негромко пробормотал:

– Это еще что за птица? Устроили тут целый гарем… Сейчас всех выгоню…

– Пусть войдет! – охотно откликнулся Гуго де Пейн. – Правда, не припомню среди своих знакомых такой особы.

Все с любопытством посмотрели на дверь. Сандра недовольно нахмурила брови, Катрин обменялась с Мелизиндой быстрыми взглядами, Юдифь нацепила на всякий случай одну из своих обворожительных улыбок… В комнату осторожно вошла золотоволосая женщина с необычным, вишневым цветом глаз, и словно лучи света озарили лицо Гуго де Пейна.

– Кажется, теперь мы все здесь лишние… – снова пробормотал про себя Бизоль, переводя взгляд с друга на вошедшую женщину, которая не замечала никого вокруг, кроме лежащего на кровати рыцаря.

– Я слышала, вам требуется сиделка? – мило улыбаясь, произнесла Анна Комнин. – Или я опоздала?

– Нет, сударыня, это место свободно, – отозвался Гуго де Пейн.