Глава 2 Дилер 1 page

Во вторник, второго августа, хоронили Андрея Ивановича Исаева.

Погода была... Впрочем, сейчас уже и не вспомню, как там насчет погоды — в тот день у меня на душе было так скверно, что на подобные мелочи я просто не обращал внимания. Что там погода — я, «шифруясь», машину оставил где-то на подступах к кладбищу, а потом, когда уже все уехали, не сразу ее и нашел. Так расстроен был, что забыл, где поставил.

Вопреки ожиданиям народу на кладбище было немного, так что моя надежда затеряться в толпе не оправдалась.

Как-то так вышло, что, дожив до тридцати двух лет, я — Игорь Прыгунов — ни разу не участвовал в похоронах ветеранов правоохранительных органов. Наш кинематограф по этому поводу весьма скромен и молчалив, поэтому я руководствовался исключительно голливудским стандартом: сверкающий катафалк, вереница не очень новых, но вполне приличных и крепких авто, вся полиция штата в полном составе, жены, дети, оркестр, журналисты — в общем, изрядное столпотворение, на фоне которого некий тайный друг усопшего ни у кого не вызовет вопросов.

А здесь было, без учета квартета убогих из похоронной команды, всего одиннадцать человек. Мать, жена, сын, дочь и семеро сотрудников — наверное, самые преданные и верные. Вот поди тут и затеряйся!

Я стоял на чьем-то «семейном» участке, располагавшемся неподалеку от свежевырытой могилы, и наблюдал за ходом погребения. Руки мои, совершенно непроизвольно и безо всякой надобности, крепко вцепились в почерневший от времени штакетник невысокой оградки, взгляд застилала красноватая влажная пелена, а к горлу подступал здоровенный ком, готовый в любую минуту выскочить наружу и превратиться в безудержные рыдания.

Странно...

Исаев не был мне близким человеком. Не друг, не брат — курирующий опер. То есть связывали нас сугубо «производственные» отношения, началом которых был жесткий шантаж с его стороны. Так что, по идее, этак убиваться мне не стоило. Особенно в свете последних событий — те, кто побывал в моей шкуре, поймут, что я имею в виду.

Неделю назад Андрей Иванович учудил: отдал мне папку с моим «оперативным делом» и сообщил, что мою подписку он уничтожил.

Я в буквальном смысле впал в ступор. То есть разинул рот, сидел как истукан и хлопал глазами. Андрей Иванович усмехнулся, легкомысленно подмигнул мне (он был слегка подшофе) и совершенно спокойно заявил:

— Меня, по всей видимости, скоро завалят. Вот, хочу на прощание долги раздать. Чтобы, значит, никто из-за меня не пострадал...

— Нет, я не шучу... В общем, ты теперь сам по себе, товарищ Бубка. В моем сейфе на тебя ничего нет. По всем документам ты проходишь под оперативным псевдонимом, без «привязок». Так что — свободен. Гуляй, куда хочешь...

Помимо всего прочего, кстати, следует заметить, что Андрей Иванович в любой момент мог упрятать меня на нары — минимум лет на десять.

Любой сексот «на подписке» (да и просто «на доверии») скажет: повезло! Это как индульгенцию выдали за все прошлые прегрешения, подарили чудесную возможность начать новую жизнь...

Теперь домовину с телом моего куратора тихонько опускают в жадно разверстую пасть земли. А всю компру на себя, которую он вернул мне, я сжег в тот же день.

Казалось бы, надо радоваться, благодарить судьбу за милость и строить планы на светлое будущее.

А я, как видите, не радуюсь.

Я в шоке.

Объясняю. Представьте себе: приходит к вам человек, этак мимоходом, хихикая и ковыряясь в ухе, сообщает, что его скоро убьют... А ровно через три дня вы узнаете, что человек и в самом деле умер. Это нормально? Да, следует, наверное, добавить: я среднестатистический тепличный индивид, профессия у меня самая мирная — врач. То есть смерть для меня, конечно, не в диковинку — в силу специфики работы, но до сего момента среди моих знакомых никто никогда этак вот планово, предварительно уведомив об этом, не умирал...

Знаете — как будто к Бездне прикоснулся. Насчет того, что она существует, я был в курсе... Но как-то в общих чертах: это были совсем чужие и безразличные мне люди...

А вот так близко никогда ранее с нею сталкиваться не доводилось. Между нами всегда был прочный и надежный буфер — дядя Андрюша.

А теперь, стало быть, у нас прямой и непосредственный контакт.

Ну и сволочь же ты, Андрей Иванович... Нехорошо поступил. Это то же самое, как если бы машинист разогнал локомотив до критической скорости и спрыгнул, предварительно сообщив пассажирам: ну все, я пошел... А вы тут давайте — как-нибудь сами!

В общем, бросил на произвол судьбы. Я ведь уже привык считать себя частичкой Системы.

У меня была защита, «крыша», помощь на все случаи жизни. Если проще — я был «правильным».

Теперь я один на один со всем этим. Я просто преступник, безо всяких скидок и уважительных причин. Если захочу, воспользовавшись паузой в судьбе, «завязать», это надо будет очень сильно постараться. Аналогия с разогнанным локомотивом — это ведь не просто так, от фонаря. В нашей кухне, даже если очень захочешь, соскочить на полном ходу будет чертовски сложно. Как минимум можно ноги переломать и со здоровьем распрощаться...

А еще меня поразило мужество этого человека. Вот ведь не ожидал...

Я его всегда считал подленьким. Не подлецом и негодяем с большой буквы, а именно подленьким. То есть реального вреда он никому не делал, а так — пакостил помаленьку, пользуясь своим незаурядным умением манипулировать человеческими пороками и слабостями. Комплекция и облик у него, кстати, были как раз под стать: этакий мелкий тип с добреньким личиком и замашками школьного ябеды.

Ну так вот — человечек знал, что его убьют. Это было не какое-то там расплывчатое гипотетическое утверждение из серии «Все мы смертны и рано или поздно сдвинем лыжи, тут уж ничего не поделаешь...», а конкретное: «Через три-четыре дня меня завалят».

Он не стал сучить ножками, вопить о несправедливости судьбы, не забился в угол, обмирая от страха. А в первую очередь, как он выразился, — «раздал долги». То есть позаботился о том, чтобы устроить дела людей, которые от него зависели. И на которых, по большому счету, ему было наплевать.

Не уверен, что я на его месте смог бы вести себя хотя бы наполовину так же стоически. Так что земной поклон тебе, Андрей Иванович. Жил как придется, а смерть принял с большим достоинством...

Гроб опустили и начали засыпать.

Вообще, похороны были очень скромные, никаких тебе обрядов, служителей культа или просто даже оркестра.

Самоубийца... Бросился с крыши...

Тишина стояла в буквальном смысле гробовая, и даже через две оградки был слышен скрежет вонзающихся в землю лопат и глуховатый стук ударяющихся о крышку гроба комьев земли...

Представил вдруг — живо, как наяву: Андрей Иванович лежит с вечной своей ехидной ухмылкой, а на лицо ему сыплется земля...

Некоторое время бездумно стоял, вслушиваясь в этот душераздирающий стукоток... Потом забыл про конспирацию — такое смятение чувств навалилось, что совсем перестал соображать, — перелез через оградку, через вторую, подошел к могиле... У вдовы лицо каменное, взгляд безумный, такое впечатление, что она не понимает, что вообще сейчас происходит... Любила? Оказывается, и таких мелких пакостников кто-то любит...

Бросил горсть земли в могилу, взял за руку вдову, понес какой-то бред соболезнующего характера...

— А вы кто ему?

Это мать Андрея Ивановича. Из-за плеча безутешной вдовы, негромко, но требовательно.

Практичная дама. Такой момент, такой момент... Вроде бы убиваться надо, заходиться в рыданиях, в могилу лезть: на кого ты нас покинул, сынуля, сиротинушками оставил!!! Ммм-да...

— Я это... Ну...

А голова совсем не соображает — вопрос-то вроде простой, соврать что-нибудь и вся недолга... Друг детства? Мать наверняка бы знала... Коллега? Вон коллеги стоят, насупились, уставились подозрительно...

—...в общем — никто.

—?!

А что сказать? «Я простой наркодилер, толкал „гердос“ под крепкой „крышей“ вашего сына»?!

— Понимаете... Я ему очень обязан. Очень. Ваш сын спас меня от тюрьмы...

* * *

Перечитал кучу книг, пересмотрел километры кино в рамках темы. Не то чтобы люблю терзаться, но иногда бывает — накатывает. Что-то внутри меня восстает против всего того...

Как правило, в сюжетах, близких к моему (из серии «как я стал драгдилером»), всегда присутствует какая-нибудь душераздирающая история слезоточивого характера. Вариантов море: дорогая операция смертельно больной матери, вызволение из цепких лап правосудия оступившегося младшего брата, спасение от кровожадных бандосов попавшей на «кидняк» сестрички — и далее в таком духе, семьдесят три страницы. Общая суть: внезапно и остро нужна куча денег для благого дела, а взять негде. Скрепя сердце и горько плача ночами от безысходности, переступаем через общечеловечьи принципы и начинам творить зло: воруем, грабим, становимся наемными убивцами, сутенерами... Или просто барыгами: начинаем потихоньку торговать драгами. Наркотой, то бишь.

Не знаю, есть ли в таких историях какая-то доля истины, или все это сплошь художественное вранье... Но лично у меня никакого извинительного мотива нет. То есть денег, конечно, не хватало, как и всем вокруг, но не так уж, чтоб совсем совесть продать и пуститься во все тяжкие. Получается, что я гад? Давайте я вам коротенько расскажу, как я докатился до жизни такой, а вы сами решите, так оно или нет.

Для начала скажу пару слов о моем родном городе. Дальнейшие события будут разворачиваться именно здесь, поэтому, если кто не знает, есть смысл поверхностно ознакомиться с пейзажем.

Черный Яр — небольшой городок в ста километрах к северу от Москвы, уютно раскинувшийся по обеим берегам самой знаменитой русской реки. Это наукоград во всех отношениях: научно-исследовательский центр ядерной физики, к которому прилагается необъятный комплекс лабораторий и опытных площадок, собственный университет, давший миру немало знаменитостей, и «силиконовая долина» — обширный жилой массив, заселенный молодыми специалистами, учеными, компьютерщиками и прочей творческой интеллигенцией.

С момента основания и до 2000 года Черный Яр был «закрытым» городом. «Распечатали» его, как видите, аж пять лет назад, но в плане администрации и порядка жизни все осталось практически в исходном состоянии.

Пример: один знакомый недавно попробовал зарегистрировать на своей жилплощади нерусского друга детства, который приехал искать работу в столице. Казалось бы, чего такого, да? В Москве некоторые бабуси в одной комнате по сорок человек регистрируют за деньги, и никто на это не обращает внимания.

А тут — не дали. Мотивировали так: вы что, забыли, где живете? Вы, может быть, думаете, что у нас «первый отдел» упразднили?!

Знакомый возмутился: моя частная квартира, что хочу, то и делаю! Ну, тут вы не правы, сказали знакомому. Переезжайте в другой город — и пропишите у себя хоть весь Северный Кавказ. А у нас этот номер не пройдет. Жаловаться? Да на здоровье! Хоть в Комиссию ООН по правам человека...

Как видите, все по-прежнему строго, четко и с полоборота — у нас не забалуешь.

Я свой город люблю, но расхваливаю его вовсе не из-за этого. Просто хотел наглядно провести параллель: если то, о чем я расскажу ниже, есть у нас, можно себе представить, что творится в других городах, не обремененных сенью влияния «первых отделов».

Сколько себя помню, у нас всегда на подстанциях «Скорой помощи» потихоньку торговали «кислотой» (ангидрид уксусной кислоты). Многие знают, для чего сия вещица нужна, а кто не в курсе — это значит, что вы просто счастливый человек! Оставайтесь и далее в приятном неведении, спать крепче будете.

Я до недавнего времени работал врачом «Скорой помощи». В «кислотном» процессе не участвовал по чисто техническим причинам, но кухню знаю. Участвуют там сестра, фельдшер и охранник (торгуют, как правило, ночью) — с высокого благословения начальства, которому и уходит львиная доля дохода. Выездной бригаде места в этой приятной цепочке нет, она в полном составе (бригада, а не цепочка) со свистом пролетает.

Ну так вот, я как-то сдуру проявил смекалку и изобрел способ втихаря и помалу тырить общественный ангидрид. Не подумайте чего плохого — это вовсе не для продажи или, упаси господь, для себя! Для друга брал. Сугубо из альтруистских побуждений.

Есть у меня такой друг — Людвиг Зверев... Не буду распространяться на старую избитую тему насчет подмены понятий «друзья — приятели — собутыльники», все и так в курсе. Людвиг как раз друг, и, пожалуй, даже единственный в жизни. Остальные — так, приятели.

Да уж, Людвиг... Как говорится — светлая печаль моей жизни. Родители мечтали, чтобы он стал великим музыкантом, этак вот обозвали с благими намерениями и вовсе без злого умысла. Представляете, как дитя мучилось в процессе становления?! За одно лишь «погоняло» (без вариантов — «Люда»!) можно было проникнуться к предкам лютой ненавистью и потом мстить им всю жизнь.

Но Людвиг добрый. Он у нас — местная мать Тереза. А докатился до жизни такой, подозреваю, все же из-за имени. Потому что в детстве и юности постоянно приходилось всем доказывать, что он вовсе не Люда, а весь из себя «крутой чувак». Приходилось поступки совершать. Делать вещи, присущие «правильным пацанам», показывать, что тебе не «слабо». Вот и привык.

Людвиг — студент-недоучка. Мы с первого класса этак бодренько бежали вместе по жизни, легко и просто поступили в «мед», а в конце четвертого курса он сошел с дистанции. Не то чтобы остался на обочине — плетется помаленьку дальше... Но без прежнего задора и планов на будущее. Какие тут могут быть планы?! «Планы» — это детские шалости. Это уже пройденный этап. Людвиг давно и системно «торчит» на опиатах. А в последнее время, благодаря одной скотине, — конкретно подсел на героин. Да, скотина — это я. Прошу любить и жаловать...

Короче, для Людвига я периодически совершал мелкие служебные преступления: списывал препараты группы "А", выправлял ему левые «терки», а под завязку крал «кислоту». «Под завязку» — потому что это длилось недолго. Вычислили меня быстро и без особых хитростей. Это ведь если вся система работает, воровать легко: снизу продают, сверху списывают и актируют. А когда у них самих воруют, они это дело моментально высчитывают, потому что это уже не государственное, общее, а свое, кровное.

Если бы меня просто поймали за руку на месте преступления, можно было бы как-то вырулить. Сами понимаете, врачу нетрудно найти объяснение для единичного использования препарата ограниченного доступа. Но коллеги мои оказались натуральными иезуитами! Засекли — сразу шум подымать не стали, а решили развлечься шпионскими играми. Следили целый месяц, помимо воровства ангидрида, зафиксировали несколько эпизодов необоснованной выдачи рецептов на сильнодействующие лекарства (а попросту — те самые левые «терки») и пару списаний якобы применявшихся на экстренных вызовах обезболивающих инъекций.

Самое обидное — шпионила сестра из моей бригады, которой я доверял, как себе. Стучала, сволочь, как туземный бубен! Наверное, злобу лютую затаила за то, что не проявлял к ней должного мужского интереса. Она, в общем, дамочка ничего себе, но я как-то привык по жизни не мешать чувства с работой и всегда придерживался этого правила.

Короче, как бы там ни было — сдала она меня с потрохами.

Иезуиты и здесь не отказали себе в удовольствии: предъявили не все сразу, а поэтапно, эпизодами. Не зная, что у них на руках полный расклад, я подло врал и изворачивался, как тот уж в клюве у цапли. Истерично качал права:

— А сами-то вы, сами!!!

— А ты нас за руку ловил?

— Да чего тут ловить, и так все знают!

— А за клевету не желаешь привлечься?

— Какая, на фиг, клевета?! Да вы тут все уроды и хапуги, как я с вами работал — ума не приложу!!!

Потом анализировал: получалось, что выглядел я тогда мерзко. Мало того, что ворюга, так еще и этакий мелкий гадкий враль, и двуличный подлец. Всем улыбался, ручки жал, на корпоративных вечеринках блистал — а как прижали, так оно и поперло изо всех щелей. Как вспомню — краснею, хоть и прошло уже довольно много времени.

В общем, выперли меня «по-семейному». Тихо, без скандала, «по собственному желанию», с мотивацией «отсутствия достойного денежного содержания». Обычное дело по нашим временам. Не в их интересах было скандалить — я ведь не стал бы молчать, хотя мне и намекнули, этак прозрачно и недвусмысленно: разговорчивость в данном вопросе может оказаться весьма вредной для здоровья. Я просто тогда не совсем отдавал себе отчет, с чем имею дело...

Ну что можно сказать в свое оправдание? Наверное, ничего. Сам виноват, большой уже, надо было соображать, чем все это может кончиться.

"Ничего, переживем. У нас в стране для такого, как я, всегда работа найдется...

А вообще, если отбросить глупую браваду, для меня это был удар. Как и для любого законопослушного товарища, который вырос в привычной системе координат, и вдруг, в одночасье, из-за какой-то тупой случайности оказался вышиблен за пределы оной системы. Сидит с разинутым ртом, глазами хлопает... Вот так ни фига себе! Система координат едет дальше, а я остался на обочине...

Поехал сгоряча к Люде, с ходу устроил ему выволочку, в процессе которой основательно помял лицо. Из-за тебя все, гад!!!

Спустя полчаса помирились, сели анализировать ситуацию и, как водится, напились как свиньи.

К сведению: Людвиг у нас в буквальном смысле полиглот. Системные «опиюшники» алкоголь, как правило, не употребляют, а тех, кто пьет, презрительно называют «синяками». Мой уникальный людо-зверь с двух рук вмазывается всяким «хмурьем», глотает «колеса», до недавнего времени (пока я не стал барыгой) вовсю «отвинчивал», а при «отходняках» и на ремиссии непременно жрет водку. Литрами! Да, когда уже совсем ничего нет, может вспомнить былое и раскумариться травой. Большой спец по всякой вредной химии, ходячая энциклопедия психоактивных веществ и способов их добычи из вполне легальных препаратов.

До того как я стал барыгой, а Людвиг моими «ногами», он варил дома всякую гадость. У него, знаете ли, прекрасные условия для подобного рода деятельности. Впрочем, про условия чуть позже, но вот факт: результатами его экспериментов «двигалась» значительная масса торчащей братии, и никто ни разу не умер. Хотя овердозы и тривиальные отравления случались. Но тут уж ничего не поделаешь, такова специфика: если потребляешь всякую гадость, будь готов к самым непредсказуемым последствиям.

В процессе анализа я пришел к неприятному выводу: карьера врача для меня закончилась.

Людвиг не согласился: работать можно, просто теперь меня не возьмут на престижные места. А так как я и ранее не мог даже и надеяться попасть на престижные места (не в той семье родился, не в том кругу вращался), то мне ровным счетом не о чем беспокоиться. И вообще, радоваться надо. Чему? Ну как — чему? Из передряги выскочил легко, практически без потерь, и вообще, все у меня только начинается...

Людвиг у нас неисправимый добряк и оптимист. Это не лечится, видимо, врожденное.

Не менее десятка раз он пребывал в состоянии клинической смерти: как водится, это были овердозы, на которых вашему покорному слуге невольно пришлось поприсутствовать. Сценарий всегда один и тот же, действо стартует с неожиданного звонка в три часа ночи:

— Игореха, тут твои корень собирается кеды сдвинуть!!! Давай бегом!!!

— Ну, мать вашу трах-тередох-тередох... Чем «ставился»?

— Полтора квадрата «черняшки».

— Всего лишь?! Не понял — ремиссию развязал, что ли?

— Ну, это... кхм... на два пласта радедорма...

— Вот же уроды!

— Ну так че?

— Трясите, таскайте, бейте лицо. Еду...

Налоксон, капельница, такси, помчались. А куда деваться? Сам в «Скорой» работаю, в курсе: адреса «системных» известны (в нашей деревне все друг друга знают) — по вызову туда никто не поедет. Пусть сдыхает сволота, торчок поганый! Следует заметить: «системные» — народ опытный в таких делах, тривиальные передозы решают сами, подручными средствами. Если уж привлекают врача, значит, все — человек действительно одной ногой в могиле.

Ну так вот, за последние пять лет Людвиг не менее десятка раз побывал на Великом Пороге. Организм его, по-моему, на 99% состоит из ядовитой химии. И выглядит он под стать внутреннему своему содержанию: худющий, что ваш Кощей, кожа с синюшным или даже с зеленоватым оттенком, глаза как у некоего сказочного существа — огромные, зеленые, с каким-то мистическим флуоресцентным отливом.

По всем известным канонам психосоматической типологии Людвиг должен быть желчным истериком с явно выраженной предрасположенностью к МДП (маниакально-депрессивному психозу). Но он плевать хотел на каноны. В его ненормативным образом устроенных глазах всегда ровно горит безразмерная любовь к окружающему миру и величайшее удовольствие от того, что он в этом мире живет.

Кто его не знает, думают сначала — сумасшедший. Нормальный человек не может с такой любовью относиться к этому дурному миру и в таком полутрупном состоянии вовсю радоваться жизни. Если солнечно — может полдня сидеть на лавке и глупо улыбаться в пространство. Если снег идет — будет часами созерцать снежинки за стеклом и при этом хихикать, как деревенский дурачок. Удивительно, что все эти нирваны на ровном месте органично сочетаются с ясным мышлением и безупречной логикой. Интеллектуал, философ, обладает энциклопедическими знаниями. Лучшего собеседника я не встречал. За редкую по нынешним временам возможность умно и остро дискутировать на любые темы Людвигу можно простить все его странности и несуразности. Уникум, короче.

Необоснованно много времени уделил Людвигу? Да, если учесть, что ключевой роли он играть не будет, видимо, много. Просто, наверное, потому, что Зверев — мой единственный друг. И во мне постоянно живет великая досада, что этот друг — умница и очень способный товарищ — конченый торчок. Абыдна, да! Вокруг столько бездарей и посредственностей — и ничего, ни в одном глазу... А тут попадется весь из себя такой — один на десять тысяч — и надо же, тратит свой талант исключительно на то, чтобы травить себя всеми доступными способами и средствами! Загадка природы, блин...

Ладно, хватит причитать. Каждый сам кузнец своего счастья и возница колесницы своей судьбы. В общем, я с этим торкнутым кузнецом насчет не совсем утраченных перспектив моей медицинской карьеры отчасти согласился. Но по поводу второй части резюме не совсем понял. Чему радоваться, конь ты наш троянский? И — ну-ка, поподробнее — чего это у нас там «только начинается»?

Людвиг, мечтательно таращась в окно, поделился планом...

Сказал и тут же усомнился — а правильно ли поймут? План ведь разный бывает! Вот уж точно, с кем поведешься...

Ну, скажем для точности: изложил свой перспективный план.

В далеком Джезказгане у него проживает тетушка, замужем за казахом, председателем колхоза имени какой-то матери, то ли совхоза. У них там все здорово: прекрасные климатические условия и полный правовой беспредел. Мы могли бы поехать туда, выращивать мак, доить ханку, резать «солому» и возить всю эту благодать сюда. Можно сказочно обогатиться.

Ну правильно, мог бы даже и не спрашивать! Кому что, а голому — одеться.

— Долго думал, укурок?

— А чего? Знаешь, какие бабки можно сделать? Вон, у меня в Торквелове хорошие знакомые — очень достойные люди — уже давно этим занимаются. И все в шоколаде. С ног до головы...

Торквелово — это тут рядышком, двадцать минут езды. Такой гадюшник, что любого нормального человека в дрожь бросает. Славится едва ли не на всю Россию, а по статистике двух областей железно сидит в тройке лидеров. «Достойные люди» — это цыгане, у которых Люда со товарищи покупают ханку и «солому». Торгуют всем, что можно колоть, вдыхать, глотать, сосать и лизать — другими словами, чем можно «трескаться», «ставиться» и «вмазываться». Будь моя воля и полномочия, давно бы спалил этот торчковый рай к чертовой матери.

Почему никто не принимает мер? Да какие тут меры, все повязано и проплачено. Правоохранительные органы сами же усердно крышуют все это дело. Как-нибудь будет досуг, расскажу — сейчас у нас о другом разговор.

— Если там все так благоприятно и круто, чего же ты до сих пор здесь? Взял бы кого-нибудь из своих корешей да поехал. Я тебе зачем?

— Из моих камрадов ты один не торкаешься, — улыбчиво щурясь, пояснил Людвиг. — «Огород» растить да «дербанить», в принципе, не бог весть какая сложность. Главное — возить. Торчка нельзя посылать с товаром через всю страну. Моментом спалится. А ты у нас такой умный, представительный, да при дипломе...

— Ну, брат, уважил! Спасибо за доверие... А что? «Кислоту» воровал, теперь, по логике, в самый раз наркокурьером подмолотить...

В общем, я от всей души послал Людвига в задницу и отправился устраивать свою новую жизнь. Ну, не то чтобы прямо с ходу (прямо с ходу я был крепко пьян), а сначала проспался, объяснился с женой, а уже потом отправился...

* * *

Чтобы не было иллюзий, скажу сразу: ни в одно медучреждение нашего города меня не взяли. Вернее, устроиться я пробовал в два основных, поочередно, там получил полный афронт по всем позициям и на этом остановился. Просто не было смысла пробовать дальше. Говорю же, у нас большая деревня, на одном конце кто-то вспорет воздух тугой струйкой несанкционированных газов — на другом будут носики морщить.

Спасибо добрым людям, оформили врачом юношеской сборной по футболу. Хлопцы там здоровые, как буйволы, если травмы случаются, все равно обращаются в ведомственную больницу, так что врач им нужен как метеорологический зонд багатурам Чингисхана. Зарплату и премии добрые люди делили промеж себя, а от меня требовалось всего лишь раз в квартал выехать с командой на соревнования.

Если кто совсем далек от медицины и не понял, зачем это мне, поясняю: для сохранения диплома. У нас ведь как: если не работаешь по специальности в течение определенного времени, диплом аннулируется.

Ну вот, о дипломе я позаботился, потом отправился искать, чем бы на жизнь заработать.

Вы будете смеяться, но я не нашел ничего более достойного, чем место в бригаде грузчиков на товарной станции пресловутого Торквелова. Тут рядом, двадцать минут.

Я сделал для себя удивительное открытие: оказывается, с работой у нас сложно! Искал две недели, обегал весь Черный Яр и окрестные населенные пункты — по нулям. Нормальные места давным-давно заняты, а ненормальных почему-то нет вовсе. Три утренние электрички с интервалом в двадцать минут увозят весь дееспособный люд в Москву. Все простые смертные трудятся там. Непростые — ученые и обслуживающий персонал режимных объектов, как выяснилось, пополнять свои ряды категорически не желают. Особенно за счет недобросовестных врачей.

А в Торквелове, как выяснилось, сложно с рабочими руками и крепкими спинами. То есть «офисные» вакансии, как и повсюду, давно укомплектованы, а хронически не хватает именно работяг (это те, кто занимается тяжелым физическим трудом). Все поголовно «торчат», работать никто не желает!

Платят там очень даже неплохо, за первый месяц я заработал в два с половиной раза больше, чем на «Скорой». Сначала думал, что об этом славном местечке никто не знает, но бригадир меня разубедил: оказывается, их объявления расклеены по всему Черному Яру.

Странно... Почему люди прутся в Москву (я знаю несколько товарищей, которые там работают как раз «такелажными рабочими»), когда тут под боком есть вполне сносная работа?

Потом как-то между делом привычно пофилософствовал на эту тему с Людой, и он мне раскрыл страшный секрет.

Людвиг считает, что подавляющее большинство черноярцев страдают неким заболеванием, которое он обозвал «наукоградовой спесью». Заболевание сложное и в суровых условиях провинциального климата лечению не поддается.

Надо же, я тут родился и вырос, а никогда даже и не подозревал, как у нас все запущено!

Основной симптом: «Мы не просто так — провинция, а самый крутой в мире наукоград! Мировой прогресс двигаем. В общем — всем встать, шапки долой!!!». И не важно, что из сорока тысяч горожан прогресс реально двигают всего лишь несколько десятков светлых голов. Мы же тут живем, значит, тоже причастны.

Так что понимать надо, это вам не хухры-мухры. Нерусских не регистрируем, работаем только у себя, на худой конец — в столице. До столицы мы еще можем снизойти. А ехать в какой-то торчковый тупичок (это от Москвы аж на двадцать километров дальше нас), да еще вкалывать там грузчиком... Это что, такая тупая шутка?!!!

Вот так-то.

В общем, стал я работать, помаленьку освоился. Меня эта страшная зараза, открытая медиком-недоучкой Людвигом, как-то не коснулась: то ли адаптированный мутант, то ли иммунитет, но ничего зазорного для себя я тут не видел. Ездить близко, платят сносно — жить можно.

Единственное: жить можно, пока молод и здоров. Поставили меня в бригаду «спортсменов» (все малопьющие, крепкие, от тридцати до сорока), за день мы делали три нормы «синюшных» бригад, состоящих из обычных алкашей. Поэтому и зарабатывали неплохо: «левого» боя стекла и порчи имущества у нас практически не было, начальство это ценило. Зато домой я приезжал абсолютно никакой. Особенно тяжело было поначалу, не привык на прежней работе поднимать что-либо тяжелее медицинского баула. Так что несколько лет в таком режиме поработать можно, а потом надо будет чего-нибудь соображать.

Итак, с добычей хлеба насущного более-менее я определился. Одновременно разобрался с любовью и семейной жизнью.