Истинность научного знания

Подобный подход не означает сомнений в способности науки добывать настоящую истину. Только истина эта изменчива, подвижна, зависит от выбранной системы отсчета. Вспомним хрестоматийный пример из популярных брошюр по теории относительности: распивая чай в купе скорого поезда, пассажир случайно роняет стакан бодрящей жидкости на пол. Вопрос: по какой траектории летит стакан — по прямой или искривленной?

Ответ: для наблюдателя внутри поезда — строго по прямой, а для наблюдателя вне поезда, например на платформе, — по дуге, ведь поезд-то во время полета стакана успевает проехать некоторое расстояние, и стакан падает совсем не в ту точку, над которой он начал свой полет. При этом очень трудно удержаться от вопроса: для одного наблюдателя стакан движется так, для другого — эдак, ну а как же на самом-то деле независимо ни от каких наблюдателей? И мало кому удается с первого раза понять, что этого «на самом деле» просто не существует! (Что, впрочем, неудивительно, ибо сам ученый мир шел к этому выводу 2,5 тысячи лет). Ведь требование зафиксировать движение предмета «на самом деле» означает не что иное, как требование предоставить некую абсолютную систему отсчета, каковой в природе нет. Все системы отсчета равноправны, и количество их в принципе бесконечно. А это, в свою очередь, означает, что любое человеческое знание всегда было и будет неполным, неокончательным, ибо принципиально невозможно учесть одновременно все системы отсчета.

Поэтому любая истина (имеется в виду достаточно богатая содержательно система знания) всегда относительна, т.е. неполна, неточна, приблизительна, содержит возможность изменения и приращения знания. При этом признание относительности (релятивности) научных истин совершенно не исключает, а напротив — предполагает наличие истин абсолютных, т.е. знания полного, точного, окончательного, не подверженного дальнейшим изменениям. Как и в любой другой диалектической паре противоположностей, абсолютную и относительную истины невозможно отделить одну от другой. Они существуют лишь вместе, в противоречивом единстве: фрагменты абсолютной истины как бы вкраплены в общий массив знаний, именуемый истиной относительной. А постепенное накопление все большего числа таких фрагментов и есть собственно познание.

Равноправие систем отсчета в познании имеет значение и для понимания такой характеристики научной истины, как объективность, т.е. независимость от познающего субъекта. Истина, по определению, есть знание, соответствующее действительности. Именно поэтому она объективна — ее содержание определяется объектом познания, которому она должна соответствовать. Знание о движении Земли вокруг Солнца содержательно определяется объектом познания (Землей и Солнцем), а не субъектом (человеком). Все это достаточно очевидно, но неполно. Ибо истина есть все-таки знание, а знание, в свою очередь, представляет собой форму субъективной деятельности, принадлежит субъекту (человеку). Но можно ли принадлежать субъекту и быть при этом от него совершенно независимым? Разумеется, нет. Значит, любая истина еще и субъективна, т.е. зависит от познающего субъекта. Опять-таки объективная и субъективная — это не две разные истины, а одна единая истина, обладающая двумя противоположными характеристиками, которые слиты, спаяны воедино в любой научной теории. Субъективность истины не означает ее искаженное, деформированное, произвольное познание. Эта характеристика указывает лишь на то, что системой отсчета является человек с его специфическими особенностями.

Попробуйте проверить ясность этого тезиса следующим вопросом: известно, что наши представления о внешнем мире во многом зависят от наших ощущений — зрительных, слуховых и т.д.; но ведь если бы наши органы чувств были устроены иначе, то мир мы бы воспринимали совсем по-другому, следовательно, наша картина мира субъективна, зависит от устройства органов чувств, но каков же этот мир объективно, т е независимо от наших ощущений, сам по себе? (Если трудно ответить на этот вопрос, вспомните пример со стаканом чая в поезде.).

Как своеобразную систему отсчета можно рассматривать и те условия существования объекта познания, изменение которых влечет за собой изменение и самого объекта. Подобная связь истинности знания с условиями существования его объектов составляет содержание принципа конкретности истины. Проще говоря, не бывает истин, годных на все случаи жизни, применимых ко всем условиям и обстоятельствам.

Таким образом, истинность научного знания обладает целым рядом особенностей, фундаментальных ограничений, делающих ее установление весьма длительным, сложным, диалектически противоречивым процессом.

Основным же критерием истины в познании выступает, как уже упоминалось, практика, т.е. материальная, чувственно-предметная деятельность людей. Этот критерий обладает по меньшей мере двумя достоинствами. Во-первых, апеллируя к материальному началу, он выводит нас за пределы чисто идеальной познавательной деятельности, т.е. обладает свойством объективности. А во-вторых, позволяет обосновать предельную для человечества общность (всеобщность) суждений, ибо включает весь его исторический опыт.

Однако и этот критерий не может быть абсолютным, так как человечество накопило хотя и большой, но все же ограниченный практический опыт, и его может просто не хватить для подтверждения или опровержения какой-либо гипотезы. Кроме того, существует и такой класс суждений, который в принципе невозможно окончательно подтвердить или опровергнуть практическим опытом. Это все те суждения, которые явно или неявно опираются на идею актуальной бесконечности. Так, в принципе нельзя сделать окончательного логического вывода относительно существования Бога, вмешательства внеземных цивилизаций в земные дела и т.д.

Среди других многочисленных особенностей стоит отметить также те, которые характеризуют социальное познание, т. е. отличают науки гуманитарные от естественных. К ним относятся:

· частичное совпадение субъекта и объекта познания;

· идеологическая нагруженность социального познания, т. е. явная или неявная представленность в нем различных социальных интересов;

· идеальный (нематериальный) характер многих объектов социального познания;

· динамичность изучаемых объектов (наше общество десятилетней давности совсем не похоже на сегодняшнее);

· затрудненность количественных и экспериментальных методов познаниями т.д.

Все эти особенности делают гуманитарное знание, если и не более сложным, то во всяком случае иным, чем естественнонаучное. И наработанные в последнем эталоны научности и строгости знания не во всем применимы к познанию социальному. Нетрудно увидеть, что в силу отмеченных особенностей в социальном познании открывается куда больший простор для различного толкования одних и тех же событий, значительно прочнее в нем держатся многочисленные иллюзии и заблуждения и т.д. Но делать отсюда вывод о некоей неполноценности или второсортности социального познания было бы, конечно, большой ошибкой. Вернее сказать, что социальные науки развиваются в принципиально ином русле, нежели естественные: ведь это знание не только о сущем, но и о должном, не только о том, что есть, но и о том, что «должно быть»! Кроме того, в естествознании, если что не так, то ищут изъян теории, природа виноватой быть не может. В познании же гуманитарном «виноватой» может оказаться и сама реальность. Да и главный объект социального познания — человек — не зря же столько веков считался «венцом творения» — наиболее сложный объект мироздания. Ну и, наконец, нельзя не учитывать и то, что явственную потребность именно в научном познании человека и общества человечество ощутило по историческим меркам совсем недавно.

Таковы в самых общих чертах структура и функции науки. Несомненно, что научный способ освоения мира — лишь одна из способностей человека, очень продуктивная, но увы — не всемогущая.