Понятие нормы в психологии

Проблема употребления термина «норма» применительно к явлени­ям психической жизни человека неоднократно обсуждалась в литературе, и был высказан целый ряд различных точек зрения относительно содержа­ния и границ его применимости. Делались и попытки подытожить дискус­сию, в этом случае авторы, критически проанализировав существующие представления и показав их неудовлетворительность, либо предлагали но­вые определения (см., например, (Mowrer, 1948; O'Kelly, Muckier, 1955)), либо объявляли проблему ложной, а сами рассматриваемые понятия - ли­шенными объективного содержания (Pharos, 1967). В настоящее время в психологии все еще не существует единого представления о норме, в связи с чем задача анализа и сопоставления существующих взглядов продолжает оставаться актуальной.

Если обратиться к другим областям исследования, где используется понятие нормы, то оказывается, что во всех этих случаях оно неразрывно связано с представлением о том объекте, «нормальная» (т.е. особым обра­зом выделенная) форма бытия которого этим понятием утверждается. Зна­комство же с бытующими в психологии пониманиями нормы указывает не только на отсутствие единства, но и на явно выраженную тенденцию к за­имствованию представлений. Одним из ведущих источников заимствова­ний является понятийный аппарат медицины и, более конкретно, психи­атрии, с которой психология в определенном смысле делит предмет ис­следований.

В психиатрии понятие нормы традиционно существует в виде дихото­мии «норма - патология». Занимаясь главным образом резко выраженными патологическими явлениями, «ненормальность» которых не вызывала раз­ногласий, сама психиатрия, однако, в целом долгое время не испытывала потребности в теоретическом осмыслении «нормы», различия между нор­мальной и патологической психикой. Этот вопрос тем не менее возник со временем в тех областях психиатрии и психологии, которые имели дело с так называемыми пограничными явлениями: психопатиями, клиникой и пе­дагогикой трудного детства, судебно-психиатрическими феноменами и др. Усилению интереса к тому, что же такое «норма», способствовал психоана­лиз, значительно раздвинувший границы психопатологии путем включения в нее так называемой «психопатологии обыденной жизни» и пришедший к пред­ставлению о непрерывности, континууме проявлений и состояний психики.

Важным импульсом к развитию понятия «норма», выведению его за рамки медико-физиологической дихотомии «норма - патология» послужи­ли социально-психологические методы изучения человеческой психики с присущим им акцентом на функции социальных норм как регуляторов по­ведения. Переключение внимания с индивида на социум, а также соответ­ствующим образом интерпретированные данные культурной антропологии привели к появлению релятивистских представлений о норме и патологии в том смысле, что содержание этих понятий зависит от культуры, в условиях которой живет человек.

Все это время также в психологии использовались восходящие к Га­льюну статистические критерии нормы; помимо собственно дифференци­ально-психологических исследований эти критерии широко применялись и продолжают применяться в психофизике, а также в различных прикладных областях психологии - инженерно-психологическом проектировании, пси­ходиагностике, профотборе и т.п.

Поскольку в отечественной психологической литературе понятие нор­мы не становилось предметом специального анализа, ценным опорным ма­териалом для нас послужили работы зарубежных психологов, попытавших­ся изложить и рассмотреть по возможности все явно или неявно используе­мые представления о норме. Особенно полезными оказались работа Мауре-ра (Mowrer, 1948), где различные концепции обсуждаются в форме дискус­сии представителей разных научных дисциплин н направлений, и работа Фареса (Pharos, 1967). (Зафиксированные в этих работах 40-60 гг. подходы не потеряла актуальности и в том или ином виде воспроизводятся в публи­кациях 70-80 гг. - как можно убедиться, например, из обзора С.Б.Семичова (1984).) Главная задача, которую мы ставили перед собой, состояла в анали­зе существующих пониманий и критериев нормы с целью выявления их он­тологического содержания, т.е. той реальности, которая подразумевается каждым представлением.

Для психолога, безусловно, важно понимать, как онтологически кон­цептуализирована норма в заимствуемых определениях, с тем, чтобы оце­нить пригодность соответствующих конструктов для построения собствен­но психологического (теоретико-психологического) представления о норме. Понятия нормы, заимствуемые из психиатрии, заслуживают в этой связи особого внимания: во-первых, как уже говорилось, концепция нормы здесь традиционно складывалась «от противного», как отсутствие патологии (т.е. в отсутствие изначального онтологического образа нормы), во-вторых, по при­чине множественности вариантов концептуализации самой патологии в ми­ровой психиатрии.

Представление о душевных болезнях (нозологический подход). Этот вариант психиатрического понимания нормы восходит к тому времени, ког-да в ходе освоения материалистической наукой все новых областей действи­тельности пришел черед детерминистическому объяснению таких явлений, которые до тех пор «проходили по разряду» этики, права, религии и т.п. В частности, по мере накопления данных о протекании некоторых видов «стран­ного» поведения (например «бесноватости») была выдвинута гипотеза, что эти состояния являются болезнью. Иными словами, к объяснению немощей, страданий и уродств души были привлечены схемы и категории науки, ве­давшей немощами, страданиями и уродствами человеческого тела, т.е. ме­дико-физиологические категории вместе с клинико-физиологическим под­ходом. Все это привело к оформлению такой области медицины как психи­атрия, которая в составе ассимилированного ею медицинского понятийного аппарата восприняла и дихотомию «норма - патология» в варианте «здоро­вье - болезнь».

Отвлекаясь от всей проблематики, связанной с теорией отдельных психических заболеваний, рассмотрим само понятие «душевная болезнь». В соответствии со своим медицинским происхождением оно, как и следует ожидать, сближено с понятием «соматическая болезнь». Если в случае пос­ледней имеются в виду процессы и состояния, связанные с нарушением физиологических функций организма, то под болезненными явлениями в психике приходится понимать нарушение постулируемых по аналогии, не­ких психических функций организма. Как следствие, использование столь привычного для нас понятия, как психическая болезнь, сталкивается с це­лым рядом теоретических затруднении.

Наиболее принципиальная трудность связана с тем, что болезнь, (как она понимается теоретической медициной) это целостный процесс с опре­деленными (специфическими для каждой отдельной болезни) этиологией (происхождением, причинами) и патогенезом (характером протекания). От­сюда следует, что определенность болезни зависит от выясненности всех аспектов патологического процесса - болезнетворных факторов, локализа­ции и характера поражения, симптомов н последствий. Но природа многих психических болезней (что именно заболевает? по каким причинам? в чем состоит заболевание и как оно протекает?) далеко не выяснена и остается предметом споров. Можно указать на два основных направления теорети­ческого разрешения этой ситуации: анатомо-физиологическое (господству­ющее в традиционной психиатрии), при котором психопатологический про­цесс описывается и объясняется путем апелляции к той или иной патоло­гии мозга, и психологическое, в рамках которого предметом рассмотрения служат патологические (в той или иной интерпретации) изменения психи­ки или личности. Исторически сложившееся противостояние этих концеп­ций иногда приводит к чрезмерному заострению исходных посылок каж­дой из них, что ведет, в первом случае, к полной редукции генезиса психи-

ческого заболевания к физиологическим структурам и процессам, а во вто­ром - к психологизации и полному отрыву больной психики от какого-либо субстрата. Подробнее проблемы, связанные со вторым направлением, рас­сматриваются ниже.

Еще одна трудность, которую следует назвать в этом контексте, свя­зана с тем, что каждая из выделяемых нозологических единиц может на­блюдаться в различной степени выраженности. Это ставит перед исследо­вателем задачу квантификации патологических изменений - о различных подходах к ее решению речь пойдет в разделе о статистических определе­ниях нормы.

Патологические симптомы. Объективные трудности, связанные с последовательной реализацией нозологического подхода, недооценка или игнорирование важности знания клинических закономерностей возникно­вения и течения болезни для ее диагностики и изучения, приводит некото­рых психиатров к отказу от нозологического подхода в пользу чисто симп­томатического описания патологии. Область патологии при этом определя­ется путем перечисления и описания тех элементов поведения - симптомов (и их устойчивого сочетания - синдрома), в которых она проявляется. Такой подход к диагностике психопатологических явлений в ряде стран становит­ся в последнее время преобладающим. Яркой иллюстрацией этой тенден­ции, за которой стоят прагматизм и явная, сознательная и активно провозг­лашаемая атеоретичность, служит последний вариант американской нацио­нальной номенклатуры психических заболеваний (Diagnostic and..., 1980); подробнее см. (Семичов, 1984).

Симптоматический (синдромологический) подход делает, как буд­то бы, ненужным понятие «болезнь». Очевидно тем не менее, что внешне одинаковое (ненормальное) поведение может иметь различные причины. Кро­ме того, несмотря на выраженное стремление обойтись без постановки но­зологического) диагноза, описания симптомов и сама их номенклатура скры­вают за собой те или иные представлениям о механизмах. В соответствую­щей психиатрической практике этот критерий и не употребляется строго; психиатры обычно не ограничиваются констатирующим описанием пове­дения и вносят в него в большей или меньшей степени - элементы интерпре­тации. Так, уже говоря о таком симптоме, как галлюцинации, диагност очевид­ным образом интерпретирует поведение больного, ибо делает некоторое зак­лючение о внутрипсихологических нарушениях, в данном случае - в сфере перцепции. Еще больше интерпретационного произвола требует постанов­ка диагноза в полном смысле слова, т. е. установление тех причин, которы­ми обусловлено патологическое поведение больного. Само представление о возможности такого диагноза предполагает опору на те или иные онтологи­чески содержательные представления.

Стремление удержаться в рамках операциональных определений и сохранить тем самым чистоту рассматриваемого подхода вызвали тенден­цию к сужению рамок психиатрической диагностики. Любопытно, однако, проследить, как эта задача решается конкретно. Так, сужение диагностики шизофрении, в частности, было достигнуто в США за счет того, что все расстройства, прежде диагностируемые как шизофрения, но не сопро­вождавшиеся продуктивной психотической симптоматикой (в том числе значительная часть случаев простой формы заболевания), были переве­дены о разряд личностных нарушений (Семичов, 1984, с. 459); иными словами, из ведения психиатрии такие расстройства были переданы в ведение психологов и психотерапевтов - для лечения, коррекции и, по сути, для теоретического осмысления. В известном смысле за такой пе­редачей стоит нежелание или неумение психиатров осуществить такое осмысление, стоит молчаливое признание того, что реконструкция ге-неза патологии (иными словами, онтологическое осмысление перехода к патологии от нормы) - дело других дисциплин и в немалой степени -психологии.

Субъективный отчет. В попытке сформулировать максимально «ося­заемый», операциональный диагностический критерий иногда высказыва­ется и такая радикальная точка зрения, что единственно надежным критери­ем патологичности того или иного состояния является суждение самого па­циента. В этом случае диагностическое решение выносится на основании субъективного отчета испытуемого или пациента о своих ощущениях: пато­логия констатируется при наличии болезненных ощущений - тревожности, растерянности и т.п.

Пользование этим критерием в принципе ставит проблему адекватно­сти субъективных критериев оценки (собственных) внутренних состояний. Содержание фиксируемых реальностей зависит, кроме того, от строгости используемых операциональных критериев. Если в целях такой строгости диагноз опирается исключительно на то, что сообщает о своем состоянии сам пациент, то описание может относиться не к одной, а к нескольким ре­альностям: жалобы пациента, помимо патологических изменений в психи­ке, могут иметь и другие причины, скажем, мнительность или симуляцию. Причем даже если относить к патологии и эти последние случаи, как это делают некоторые психиатры ¹, то очевидно, что их онтологическое содер­жание будет иным, чем то, для чего изначально вводилось понятие «субъек­тивный отчет».

¹ Анализ разных точек зрения по этому вопросу см., напр., в работе Шаша (Szasz, 1970).

Предположим теперь, что нам удалось конкретизировать определяе­мую реальность и что мы умеем фиксировать по тем или иным проявлениям

действительные душевные страдания пациента. Легко увидеть, что за пре­делами таким образом заданной области патологических явлений оказыва­ется значительное число психических состояний, сопровождающихся субъек­тивным ощущением спокойствия или даже эйфории. С другой стороны, тре­вожность иногда вполне адекватна реальной ситуации и не должна интер­претироваться как патология.

Норма как приспособленность к условиям жизни. Большое распро­странение получила тенденция определять психическую норму и патологи­ческие отклонения от нормы в терминах приспособления или адаптации к среде. При этом полагается, что личность - это «социо-биологический про­цесс, начинающийся с зачатия и оканчивающийся со смертью» (Hunt, 1944, р. IV), и что поведение ее подчиняется задаче выживания. Условием выжи­вания является успешная адаптация к среде, в случае человека - в первую очередь к социальной среде.

Нетрудно указать ряд связанных с таким подходом трудностей. Дело в том, что в биологии, откуда заимствованы понятия «приспособление» и «адаптация», они приобретают свой смысл в объективно существующей ситуации естественного отбора и, более того, определяются через эту ситу­ацию: приспособлены к среде те организмы, которые выживают и дают по­томство в условиях естественного отбора. Между тем к человеческому, т. е. социальному, культурному существованию принцип естественного отбора не применим: присущая биологическим объектам, однозначная и непосред­ственная связь между адаптацией и выживанием здесь разорвана. Сложность среды, в которой живет человек, и его связей со средой рождает ситуацию, когда требования адаптации к разным подсистемам и аспектам этой среды (сиюминутной и долгосрочной адаптации и т.п.) могут вступать в противо­речие друг с другом. Так, адаптация к микросоциуму может означать деза­даптацию к макросоциуму, причем выживание может иметь или не иметь место в обоих случаях, но выживать при этом будут качественно разные личности. Примерами могут служить как антиобщественные (социально-патологические) группы в относительно «здоровом» обществе, так и ростки высших форм общественной организации в обществе отсталом или дегра­дировавшем.

Один из путей, по которому идет теория нормальных и патологичес­ких явлений психической жизни человека, состоит в конкретизации поня­тия «адаптация», которое интерпретируется в смысле соответствия поведе­ния социальным нормам. Этот подход будет рассмотрен ниже. На другом пути за основу берется понятие «выживание». При этом считается, что все способствующее выживанию является нормальным, а все, что работает про­тив него, ненормальным. Однако получаемый таким образом критерий нор­мы не удовлетворителен уже на уровне здравого смысла - хорошо известно, что не все виды психической патологии непосредственно угрожают физи­ческому существованию человека или сокращают его длительность. С дру­гой стороны, не всякое поведение, наносящее урон физиологическим про­цессам в организме (включая и поступки, приводящие к его гибели), вызо­вет диагноз патологии психики.

Статистические критерии. В этом случае нормальным признается то, что присуще большинству представителей рассматриваемой популяции. Патологическим при этом можно считать резкие, необычного характера пси­хические проявления. Статистическое определение легко допускает количе­ственную формулировку: норма определяется как некоторым образом выб­ранный диапазон вокруг «средней психики», а к. области патологии отно­сится все, что выходит за пределы этого диапазона. При попытках выяснить онтологическое содержание статистического определения нормы (что и кто включается таким определением в границы нормального?) мы неизбежно сталкиваемся с рядом трудностей и парадоксов:

1. Определение нормы как среднего, типичного для популяции исклю­чает из этой категории все необычные психические проявления не только отрицательного, но и положительного характера; гениальность при таком подходе есть одна из форм патологии.

2. Статистически определяемая норма зависит от того, каковы грани­цы соответствующей популяции: поведение нормальное для одной популя­ции может восприниматься (а значит, и быть согласно статистическому оп­ределению нормы) редчайшей аномалией в рамках другой популяции. За примерами нет нужды обращаться к этнографии; достаточно сравнить мно­гие черты психики и поведения мужчин и женщин.

3. С предыдущей проблемой тесно связана другая. Статистические методы выявляют норму состояния объекта при данном состоянии среды его существования. В отсутствие содержательных представлений о нормах автохтонного, эндогенного развития данного объекта (речь здесь идет, разу­меется, о развивающихся, живых объектах), т.е. об эволюционной норме, об инвариантах развития для некоторого диапазона или набора сред развития и т. п., использование таких статистик может привести к абсурду - так, ос­мотр деревьев в обработанном дефолиантами лесу заставит утверждать, что отсутствие листьев есть нормальное состояние лесной растительности, а мокрые носы, зафиксированные во время эпидемии гриппа, можно посчи­тать нормальным состоянием человечества.

4. До сих пор, говоря о статистическом определении психической нор­мы, мы отвлекались от вопроса о параметрах описания психических состо­яний, т. е. о тех чертах психики или характеристиках поведения, распрост­раненность которых в популяции как раз и оценивается статистическими методами. Названные выше трудности возникают уже при использовании одномерных статистик (например, при расчете нормального диапазона зна­чений IQ). Если же мы зададимся целью статистически установить призна­ки и границы психической нормальности человека в целом, то мы неминуе­мо должны будем прибегнуть к много- параметрическому описанию. А уж тут мы окажемся в ситуации, где каждый шаг вырастает в непреодолимое затруднение.

Оказывается, что многомерное статистическое описание ставит под сомнение саму возможность выделения области нормального. Соответству­ющий ход рассуждений показан, например, в одной из работ Ю.Б.Гиппенрейтер (1983) применительно к определению «нормального характера»: Пусть «нормальными будут считаться такие степени отклонения какого-ни­будь свойства от математического среднего, которыми обладает половина популяции; тогда по 1/4 популяции разместятся на обоих полюсах "оси" этого свойства в зонах "отклонения" от нормы. Если мы теперь возьмем не одно, а два независимых свойства, то при тех же условиях в "нормальной" зоне окажется уже 1/4 часть популяции, а остальные 3/4 попадут в зону "откло­нения"; при пяти независимых свойствах "нормальным" окажется один че­ловек из 32, а при десяти свойствах - один из 1024! Так что иметь "нормаль­ный" характер по всем его измерениям очень трудно, и такое явление до­вольно редко» (там же, с. 20).

Вывод, который с неизбежностью следует из такого рассуждения, со­стоит в том, что нормальные характеры не существуют, ибо «характер - это уже само по себе отличие, особенность, индивидуальность» (там же). Если не существует норма, то, видимо, не существует и патология - просто каж­дый индивидуальный характер есть образование sui generis (уникальное в своем роде).

Однако трудности многомерного статистического описания начина­ются раньше, чем мы приходим к вышеуказанному парадоксу. Дело в том, что само представление психики (и таких ее подсистем, как характер или личность) как совокупности независимых атрибутов (а это есть непремен­ное условие возможности статистического описания) противоречит всей традиции. общебиологических представлений. Как пишет А.Н.Леонтьев, «понятие "индивид" [по Леонтьеву в цитируемой книге понятие более ши­рокое, чем характер. - В.Л.; В.Р.] выражает неделимость, целостность и осо­бенности конкретного субъекта, возникающие уже на ранних ступенях жиз­ни. Индивид как целостность - это продукт биологической эволюции, в ходе которой происходят не только процесс дифференциации органов и функ­ций, но также и их интеграции, их взаимного "слаживания". Процесс такого внутреннего слаживания хорошо известен, он отмечался Дарвином, описы­вался в терминах коррелятивного приспособления Кювье, Плато, Соборном и другими. Функцию вторичных коррелятивных изменений организмов, со-здающих целостность их организации, особенно подчеркнул в своей "гипо­тезе корреляции" А.Н.Северцов» (Леонтьев, 1975, с. 173-174).

Приведенный расчет едва ли применим и к личности, даже к «лично­сти в узком смысле слова», ибо, как говорит Леонтьев - автор означенной кавычками концепции, «понятие личности, так же как и понятие индивида, выражает целостность субъекта жизни; личность не состоит из кусочков, это не "полипняк"» (Леонтьев, 1975, с. 175).

Опора на опыт и интуицию. Этот подход к различению патологии (и нормы можно считать своего рода противоположностью статистическо­му подходу. Он обычно формулируется в русле критики чрезмерного дове­рия к диагностическим тестам, надежность и валидность которых устанав­ливаются статистическими методами. «Интуитивисты» утверждают, что только интуиции, опирающейся на обширный опыт клинической работы и на результаты длительного и экстенсивного обследования данного пациента (в том числе с помощью различных экспериментальных приемов), может быть доверено суждение о нормальности или ненормальности текущего со­стояния и вообще процесса развития данного индивида. Предполагается, что опытный клиницист заведомо избегает типичных пороков тестово-ста-тистических методов - упрощения, фрагментарности описания и т.п. Реаль­но в основе интуитивного критерия лежит та или иная комбинация уже су­ществующих критериев. Однако ясно, что для решения задачи выяснения содержания понятия нормы такая постановка вопроса неплодотворна, по­скольку это содержание оказывается здесь перенесенным в область не-вербализованного, а значит, и не подлежащего обсуждению личного опы­та диагноста.

Норма как предписание или запрет. Такое - «нормативное» - пони­мание норм существует прежде всего в этике и праве. Его принципиальное отличие от рассмотренных ранее понятий состоит в том, что если медико-биологические нормы констатируются как данное (независимо от того, ка­ким методом это делается), то норму этическую или правовую задают как должное. Два различных подхода к пониманию нормы (и отклонения от нее) контрастируют в представлении о невменяемости психически больного: на­рушение правовой нормы (должного) в этом случае не ставится в вину нару­шителю, а рассматривается как следствие того, что от него не зависит (дан­ного) - психической ненормальности. Можно, однако, вспомнить в этой связи и о том, что в рамках психоаналитической традиции используются, пред­ставления, где, наоборот, психические отклонения (в традиционном пони­мании - данное) описываются в терминах волевого (хотя и бессознательно­го) выбора поведения, например «бегство в болезнь».

Норма как идеал. Предписания и запреты задают должное, необходи­мое или желательное поведение. Но его можно задать и иначе: в виде идеала, образца для подражания. При этом если нормой-идеалом служит человек, избранный в качестве такового потому, что он выполняет соответствующие нормы, то мы имеем различие лишь в форме задания одной и той же нормы (совокупности норм). Но идеал, однако, далеко не всегда задается именно так.

Рассмотрим для иллюстрации нормативные аспекты такого феноме­на, как религия. В каждой религии имеются более или менее отчетливые этические представления, чаще всего выражаемые явно в виде норм (запо­ведей). Человек, соблюдающий религиозно-этические нормы «праведный человек»), сам оказывается нормой в смысле образца для подражания - но в том только отношении, что он соблюдает указанные нормы: при этом не исключено, что в каких-то чертах своей личности и поведения он не являет­ся образцовым. Стремление к целостности - в том числе и целостным ант­ропологическим представлениям - приводит в некоторых развитых религи­озных системах к перемещению акцента с отдельных норм на идеальный образ человека, воплощаемый в живой, конкретной личности, «образцовость» которой никак уже не обусловлена выполнением норм, не санкционируется и не измеряется ими. Предельное выражение эта логика достигает в христи­анской антропологии с ее идеей боговоплощения: абсолютный идеал из об­ласти трансцендентного переносится в посюсторонний мир и в облике Бо­гочеловека становится идеалом совершенства.

Оставляя в стороне заведомо уводящие за пределы нашей темы про­блемы религиозной антропологии, ограничимся иллюстрацией того факта, что такая антропология прямо связывается с проблемой понимания нормы и патологии. Вот что пишет современный церковно-православный автор: «Христианский взгляд на человечка зиждется на утверждении двух, одина­ково неприемлемых гуманистическим и секулярным сознанием положений: "заданном" богоподобном величии человека (Быт. 5, 1) и "данном" настоль­ко глубоком его падении, что самому Богу потребовалось прийти, чтобы прежде падший воскресити образ. Отсюда христианством достаточно чет­ко определяются направления воспитания человека и, необходимые сред­ства, а следовательно, и искомый критерий......подлинно нормальный чело­век - это Христос, новый человек (Еф. 2, 15), а так называемый "обычный" человек далеко не нормален, не здоров, ибо все его свойства повреждены и искажены...» (Осипов, 1984, с. 57).

Религия, как известно, есть мировоззрение, всегда связанное с опре­деленной и явно выражаемой системой ценностей. Наука (в том числе пси­хологическая наука) в стремлении к познанию объекта (в данном случае че­ловека) таким, каков он есть, напротив, предъявляет к себе требование объек­тивности, независимости результата от ценностей исследователя. Между тем в целом ряде направлений современной психологии (в первую очередь в психоанализе) это требование не выполняется, а практическая работа опи-рается на безусловно ценностные представления. Вспомним в этой связи слова З.Фрейда из «Лекций по введению в психоанализ»: «Мы все больны».

Действительно, в рамках психоанализа было осуществлено беспре­дельное расширение понятия невроза, охватившего практически все чело­вечество. Фрейдовская терапия, представляющая собой, по словам английс­кого философа Ф.Рифа, «нравственную педагогику», исходит из того, что человек «хронически болен» и что «всякое исцеление необходимо делает его уязвимым для новой болезни» (Rieff, 1965, р. 305). Сам Фрейд считал возможным говорить «о светском духовном руководстве» как о «функции, которую аналитик... должен выполнять по отношению к публике» (Rieif, 1965, р. 302). Аналогию с ролью духовника подсказывает и предложение учеников Фрейда О.Ранка и Г.Закса каждой семье иметь своего аналитика (Rieff, 1965). Не случайна поэтому выраженная в литературе тенденция не просто усматривать в психоанализе некоторый вариант новой религии или, пользуясь выражением Э.Фромма, «псевдорелигии» (Fromm, 1959), но и ут­верждать, что действовал при этом его основатель по уже известному образцу: «Фрейд действительно следовал, разумеется бессознательно, теологическим прецедентам при разработке своей системы» (LaPierre, 1959, р. 48-49) ².

Для нашей темы выявление и прояснение смысловых связей между медико-биологическим понятием нормы и патологии и пониманием нормы как «норматива» или как идеала оказывается, таким образом, важным пото­му, что именно «идеальные представления» лежат в основе практической работы огромного числа психоаналитиков и психотерапевтов разных школ и направлений, руководителей и инструкторов всевозможных терапевти­ческих групп и т.д. Дело в том, что всякий человек, оказывающий помощь другому в решении так называемых психологических проблем (эмоциональ­ных, коммуникативных и т.п.), с неизбежностью опирается на некоторое представление об идеале человека или по меньшей мере желаемых, цени­мых (им, психотерапевтом, но необязательно пациентом) чертах человечес­кой личности и поведения. Фактически психотерапевт, сколь бы он не пре­тендовал на исключительно отстраненный, инструментальный характер сво­их действий, всегда навязывает пациенту ту или иную (сложившуюся в бо­лее широком социуме) концепцию эмоциональной, коммуникативной и т.п. нормальности и ведет его к демонстрации соответствующего поведения. Именно с этим связаны часто раздающиеся в западной публицистике упре­ки в адрес психологов в том, что они стремятся перехватить у церкви жре­ческие функции, обслуживают истеблишмент, нивелируют индивидуаль­ность, культивируют расхожие социальные стереотипы и многое другое.

² Более подробно об этике фрейдизма и психоаналитическом идеале человека см. (Рокитянский., 1975).

Социальная и субъективная полезность психотерапевтической и пси-хокоррекционной работы здесь не обсуждается и не ставится под сомнение. Нам важно лишь зафиксировать, что в рамках такой работы понятие нормы онтологически фиктивно, а критерий различения нормы и патологии оказы­вается в каждом конкретном случае не более чем одним из бытующих в дан­ной субкультуре образов нормальности. Это приводит нас к еще одному подходу к пониманию нормы, подходу, который вырос из стремления выя­вить и объективно описать реально действующие в различных обществах и определяющие поведение их членов регулятивы - нормы, стандарты, этало­ны и т. д. поведения.

Социальные критерии нормы. К этой группе можно отнести все те представления, в которых мерилом нормальности поведения служит его со­ответствие социальным нормам, т. е. требованиям социальной среды, к ко­торой принадлежит индивид. Два обстоятельства делают невозможным при таком подходе однозначное определение нормального и патологического поведения: (1) множественность «социумов», к которым принадлежит каж­дый индивид, и (2) неоднородность предъявляемых социумом требований. В силу этих обстоятельств поведение индивида регулируется не единым набором норм, а множеством требований, хотя и связанных между собой, но не совпадающих и подчас не согласуемых друг с другом (требования семьи, референтной группы, рабочего коллектива, социальной среды и т.д.; явные и скрытые нормы, юридические и нравственные и т.п.).

Попытка отразить эту ситуацию предпринята, в частности, концеп­цией культурного релятивизма, согласно которой каждой культуре прису­щи свои нормы и, следовательно, свои представления о нормальном и пато­логическом поведении ³. Очевидно, что последовательно придерживаясь этого подхода и переходя ко все более мелким подразделениям социальной среды, мы для каждого индивида получим множество критериев нормы и патологии вплоть до представления, что «все нормально по отношению к самому себе, т. е. если предположить, что каждый индивид есть sui generis» ⁴ (Mowrer, 1948, р. 140).

³ Культурно-антропологические данные, послужившие материалом для подобных обобщений, можно найти в работах Рут Бенедикт, в одной из которых (Benedict, 1959) приводятся примеры культур, где нормальным (общепринятым, поощряемым) является поведение, которое с точки зрения европейской культуры можно отнести к патологии.

⁴ Sui generis (лат.) — здесь следует переводить как «сам себе норма».

Отвлекаясь теперь от вопроса о границах социальной среды как ис­точника требований к поведению, посмотрим, каким образом социальные нормы выполняют роль критерия нормальности. В первую очередь здесь можно указать на позицию, согласно которой нормальным признается пове­дение, соответствующее социальным нормам (конформное), а патологическим - отклоняющееся от этих норм (девиантное) ⁵. При таком определении к области патологии оказываются отнесенными не только все виды преступ­ного поведения (независимо от его мотивов и причин), но и различные не­конформистские (радикальные, новаторские и проч.) элементы общества, способные играть положительную роль в его развитии.

Критика, указывавшая на эти следствия отождествления нормы с кон­формизмом (говорилось даже о «патологическом конформизме» - Pharos, 1967), исходила чаще всего из другого представления о нормальном (иде­альном) поведении: из требования его общественной полезности, которое может допускать и некоторую степень плодотворного конфликта между ин­дивидом и его средой. Ясно, однако, что при таком подходе содержание по­нятий «норма» и «патология» ставится в зависимость от представлений об общественной пользе, т.е. от той или иной социально-политической или даже футурологической доктрины.

Многозначность социального критерия нормальности побудила ряд авторов, не допускающих иных, кроме социального, подходов к решению данной проблемы, прийти к выводу об отсутствии в дихотомии «норма -патология» какого-либо объективного содержания. Так, Фарсе заключает разбор существующих определений следующими словами: «Неизбежное следствие вышеизложенного состоит в том, что определение ненормальнос­ти (неприспособленности, патологии и т. д.) возможно лишь относительно совокупности ценностных суждений. Характеризовать кого-либо как не­нормального - значит утверждать, что он нуждается в лечении ⁶. Короче говоря, некто решил, что пациенту нужно помочь изменить его поведение -родственник, суд или, положим, сам пациент. Разумеется, психиатру или кли­ническим психологам никак не подобает решать вопрос о наличии отклоне­ний от нормы. После того, как некто решает, что пациент нуждается в лече­нии, психиатр или психолог может высказать мнение о том, как наилучшим образом добиться желаемых изменений. Но принятие решения лечить в свя­зи с ненормальностью должно основываться на чьей-либо системе ценнос­тей - оно не подлежит ведению психиатрии или психологии» (Pharos, 1967, р. 501). Сходным образом описывает ситуацию Шаш (Szasz, 1961, 1970), ко­торый занимает позицию крайнего ее неприятия, называя изоляцию и лече­ние душевнобольных преследованием инакомыслящих.

⁵ Об устойчивости такого понимания нормы см. (Семичов, 1984, с. 460).

⁶ Соответствующее английское слово treatment означает также обработка, воздействие и др.

Теоретико-личностные представления. В попытках построить це­лостное представление о психической норме и психической патологии, не сводимое исключительно к медико-биологическим феноменам и свободное от социально-психологической «интерференции», обращаются к такому спасительному конструкту, как личность, - достаточно общему и содержатель­ному, но в то же время и не столь расплывчатому и непроясненному, как психика. Различаясь в своих конкретных взглядах на структуру, границы и генезис личности, соответствующие направления признают ряд общих прин­ципов, делающих возможным само выделение личности как самостоятель­ной реальности, таких как целостность личности и присутствие некоторых устойчивых индивидуальных характеристик, не меняющихся или медленно меняющихся со времени достижения индивидом определенного этапа в своем развитии.

При таком подходе мерилом нормального развития становится сохран­ность личности, а к патологии относится все, что связано с повреждением или распадом личности, ее смертью как целого. Изучение психических ме­ханизмов, поддерживающих существование личности и обеспечивающих ее нормальное функционирование, и составляет задачу теории личности, различные решения которой предлагаются разными психологическими на­правлениями. Выделение же патологических (в вышеуказанном смысле) факторов составляет задачу патопсихологии.

Для целей проводимого здесь анализа существенны не различия в со­держании существующих теоретико-личностных представлений о норме и патологии, а общее им всем признание таких реальностей, как личность, ее нормальное развитие и патологические отклонения в ее развитии. Следует заметить, однако, что утверждения, касающиеся сохранности и повреждения личности, как правило, явно или неявно опираются на структурно-функци­ональные представления о психических явлениях, согласно которым лич­ность состоит из элементов или структур, обладающих своим функциональ­ным назначением и определенной функциональной автономией (при нор­мальном функционировании личности все составляющие ее структуры и эле­менты исправно выполняют свои функции, а патология означает выпадение тех или иных функций или нарушение их координации). В свою очередь основанием для суждения о реальности таких элементов и структур являет­ся наличие некоторой феноменологии, которая ставится им в соответствие, а наличие корреляционных связей между фиксируемыми замкнутыми груп­пами феноменов позволяет постулировать структурные связи на собственно онтологических уровнях личности.

Как следствие структурно-функционального определения, несмотря на теоретическое постулирование личности как некоторой целостности, кон­кретные модели не содержат онтологического образа самой этой целостно­сти, а распадаются на уже знакомые нам ограниченные наборы операцио­нально задаваемых характеристик. (В рамках нашей темы это означает све­дение патологии личности к патологическим симптомам, т. е. к уже рассмот­ренной выше концепции нормы - патологии.) Такие модели выглядят недо-статочно мощными и универсальными (и, как следствие, недостаточно убе­дительными), а само понятие «личность» предстает своего рода эвфемиз­мом понятия «психика» ⁷.

Еще одним онтологическим дефектом структурно-функциональных описаний личности является то, что в них игнорируются происходящие в онтогенезе изменения. Можно выделить два типа изменений: (1) связанные с «текущим» функционированием личности и (2) связанные с ее формиро­ванием и развитием. Оба этих типа изменений делают необходимым про­цессуальное представление личности - как процесса функционирования и как процесса развития ⁸. Встающая в связи с этим проблема соотнесения структурного и процессуального описаний требует в свою очередь для сво­его решения, с одной стороны, подключения системно-структурной методо­логии и, с другой стороны, учета традиционных психологических проблем (связанных с реконструкцией динамики личностных процессов и генезиса личности и ее структур). Пока эти задачи не решены и теоретико-личност­ные представления необходимой меры сложности отсутствуют (см., напри­мер, (Developmental approaches..., 1983)).

⁷ Для полноты обзора отметим, что в отечественной литературе известны и попытки резко различить эти два понятия: для этого психику, вообще психическое, замыкают внутри биоло­гических границ индивида, а личность полностью выводят за эти границы, утверждая, что пространством ее существования является «бытие данного индивида в других индивидах и для других индивидов» (Петровский А.В., Петровский В.А., 1982, с. 17). Этот путь с логичес­кой неизбежностью возвращает нас к социальным критериям нормы.

⁸ В отечественной литературе возможность такого представления уже отчетливо наметилась (см., напр.: Братусъ, 1980, Братусъ, Лишин, 1982: Брушлинский, 1982).

Выше мы перечислили и кратко охарактеризовали некоторые понятия о норме, с которыми приходится сталкиваться психологам. Было видно, что эти понятия во многом дополняют друг друга (даже когда вступают в проти­воречие). Создается впечатление, что все они отражают разные уровни и аспекты единой, хотя и, вероятно, сложной реальности. Ради реконструк­ции этой реальности есть смысл попытаться уточнить и конкретизировать связи внутри выделенного нами набора концептуализаций.

Достаточно полное научно-практическое представление о некоторой реальности предполагает, что мы знаем а) по каким признакам ее можно опознать (феноменологический аспект), б) каковы ее причины (генетичес­кий аспект) и в) что в отношении этой реальности можно, желательно или необходимо делать (прагматический аспект). В медицине, где объектом изу­чения и воздействия служат патологические явления, названные аспекты выступают соответственно в виде а) диагноза, б) этиологии и патогенеза, в) терапии и гигиены. Рассмотренные выше представления о норме (и ненормальном) различаются, однако, как по степени раскрытия в них того или иного аспекта, так и по содержанию.

Наименее содержательным является статистическое определение. Его можно считать не столько самостоятельным определением, сколько мето­дом квантификации качественных определений. В отношении большинства других концепций можно усмотреть общую закономерность: они представ­ляют собой ту или иную редукцию искомого целостного описания и объяс­нения - будь то в норме или в патологии. Действительно, мы имеем биоло­гическую редукцию (сведение к адаптации - дезадаптации) и социологи­ческую (сведение к социальным нормам); нозологический подход редуци­рует феномен психической патологии к ограниченному набору конкретных заболеваний (нозологических единиц), замыкая отдельные (патологические) модусы существования целостной психики в рамках нозологических (ана-томо-физиологических, либо теоретико-личностных) конструктов; симпто­матический подход и опора на субъективный отчет представляют собой уже редукции нозологического подхода как результат критики его объяснитель­ных притязаний. Сама эта тенденция к редукционизму, очевидно, не слу­чайна: за стремлением эмансипировать от целого частный, но логически прозрачный и в этом смысле надежный аспект феномена всегда стоит неяс­ность, зыбкость понятий, в которых описывается целое. Лучше (легче и спокойнее) говорить, например, об отдельном, многократно описанном сим­птоме, чем о том, что при этом происходит с психикой...

Еще одно отмечавшееся нами деление рассмотренных понятий - это деление на онтологические и деонтологические, на описывающие данное и задающие должное. Но и это разграничение, как показывает критический анализ, не столь уж ясно н очевидно. С одной стороны, мы имеем многочис­ленные попытки психиатрической ревизии традиционно правовых понятий (преступник - это больной); с другой - в рамках так называемого «антипси­хиатрического» направления происходит социологическое переосмысление душевных болезней как ярлыков, навешиваемых обществом на тех, кто ему не угоден. При том, что оба этих крайних направления подвергаются обо­снованной критике, сама возможность их появления, их живучесть и как бы сохраняемое ими за собой право на внимание со стороны теоретиков свиде­тельствует все о том же - о недостаточной проясненности центральных пси­хологических понятий.

Итак, можно ли сказать что-нибудь определенное в отношении той реальности, которая выступает за рассмотренными выше подходами? Со­здается впечатление, что ни одна из рассмотренных выше концептуализа-ций нормы не позволяет уловить объект психологии, реальность психичес­кого в ее самобытности и целостности. Цель данного обзора и не состояла в том, чтобы определить, тем более - модельно представить, эту целостность.

Можно, однако, указать некоторые безусловные методологические требова­ния к подобной модели. При любом задании той целостности, по отноше­нию к которой мы будем пытаться определять нормы ее онтологических проявлений, т. е. назовем ли мы эту целостность личностью, психикой, ин­дивидом, человеком и т. п., соответствующая модель должна обеспечивать различение этой целостности и а) внешних по отношению к ней (систем­ных) факторов ее развития, б) ее собственных системно организованных структурных компонентов (охватывающих всю иерархию уровней отраже­ния и отображения ею условий своего развития и существования) и в) раз­личных аспектов и форм гносеологического постижения и моделирования этой целостности как фиксированной онтологической реальности. Коррек­тная, собственно психологическая, постановка проблемы нормы возмож­на, видимо, только в рамках теоретико-психологических моделей этой сте­пени сложности.

Литература

БратусьБ.С. К проблеме развития личности в зрелом возрасте // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14, Психология. 1980. №2.

БратусьБ.С., Лишин О.В. Закономерности развития деятельности и пробле­мы психолого-педагогического воздействия на личность // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14, Психология, 1982. № 1.

Брушлинский А.В. Взаимосвязь процессуального и личностного аспектов мышления // Мышление: процесс, деятельность, общение / Под ред. А.В.Брушлинского. М.: Наука, 1982.

Гиппенрейтер Ю.Б. Понятие личности в трудах А.Н.Леонтьева и проблема исследования характера // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14, Психология.

1983. № 4

Леонтьев А.Н. Деятельность. Личность. Сознание. М., 1975.

Осипов А. Богословские аспекты прав человека // Журнал Московской пат­риархии. 1984. № 5.

Петровский А.В., Петровский В.А. Л.С.Выготский и проблема личности в современной психологии // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14, Психология.

1982. № 4.

Рокитянский В.Р. Этика фрейдизма. Психоаналитический идеал человека в изображении современных американских интерпретаторов наследия Фрейда // Вопросы философии. 1975. № 6.

Семичов С.Б. Теоретическая подоплека новейшей американской классифи­кации психических заболеваний // Журнал невропатологии и психиат­рии имени С.С.Корсакова. 1984. Т. XXX, № 5, вып. 3.

BenedictR. Patterns of culture. Boston. 1959.

Developmental approaches to the self / B. Lee, G. G. Noam (eds.). N.Y., L., Plenum Press, 1983.

Diagnostic and statistical manual of mental disorders. 3-rd edition — DSM-III.

Washington, D.C., APA, 1980. Fromm E. Sigmund Freud's mission. N.Y., 1959. Hunt J. McV. Personality and behavior disorders. N.Y., 1944. LaPierre R. The Freudian ethic. An analysis of the subversion of American

character. N.Y., 1959.

Mowrer OH. What is normal behavior // L.A.Pennington, I.A. Berg (eds.).

Introduction to clinical psychology. N.Y., 1948. O'KelleyL.I., MuckierF.A. Introduction to psychopathology. 1955. Phares E.J. Deviant personality // H. Helson et al. (eds.). Contemporary approaches

to psychology. Princeton, 1967. RieffPh. Proud: The mind of the moralist. L., 1965.

Szasz T.S. The manufacture of madness. A comparative study of the inquisition

and the mental health movement. N.Y., 1970. Szasz T.S. The myth of mental ilness: Foundations of a theory of personality. N.Y.,

1961.