Глава 9. ДОЖДЬ 4 page

– Агрессивность – вещь хорошая, – заявил Турнус. – Но опасайся ответного удара.

Турнус огляделся. Лишь один из девяти, Брен Лурт, стоял теперь перед ним, готовый к схватке.

– Сдается мне, остальные, – ухмыльнулся, указывая на спасающихся бегством соперников, Турнус, – в состязании участвовать не собираются.

– Ты искусный боец, Турнус, – держа наготове дубину, процедил Брен Лурт.

– Жаль, что придется так с тобой поступить, Брен Лурт. Я‑то прочил тебя на место главы касты.

– Я и сейчас глава касты!

– Ты молод, Брен Лурт, – ответил Турнус, – надо было подождать. Твое время еще не пришло.

– Я глава касты! – повторил Брен Лурт.

– Глава касты должен много знать. Немало лет пройдет, пока ты научишься разбираться во всем. В погоде, в урожаях, в животных, в людях. Быть главой касты непросто.

Турнус опустил голову, отвернулся завязать ремешок сандалии. Брен Лурт колебался лишь мгновение. Удар – и дубина замерла, наткнувшись, словно на скалу, на подставленное Тур‑нусом плечо. Брен Лурт отступил.

– К тому же, чтобы заслужить уважение крестьян, – завязав ремешок, продолжал, выпрямляясь и снова беря в руки дубину, Турнус, – глава касты должен быть сильным.

Лицо Брена Лурта побелело.

– А теперь давай сражаться, – сказал Турнус.

И мужчины сошлись в отчаянной схватке. Стремительно вращались деревянные дубины. Ноги взбивали клубы пыли. Сыпались один за другим и тут же отбивались жестокие удары. Брену Лурту ловкости не занимать, он молод, силен. Но далеко же ему до могучего и свирепого Турнуса, главы касты в Табу‑чьем Броде, моего хозяина! Все равно что молодому, еще не перелинявшему ларлу с пятнистой шерсткой схватиться с матерым бурым гигантом убаром из Болтая. Наконец избитый, истекающий кровью Брен Лурт упал без сил у ног Турнуса, главы касты селения Табучий Брод, и поднял к небу остекленевшие глаза. Человек пять из его компании, двое из которых после ударов Турнуса едва пришли в себя, медленно приближались с дубинами в руках.

– Бейте его! – указывая на Турнуса, вскричал Брен Лурт. В толпе послышались возмущенные возгласы.

Подняв дубины, парни плечом к плечу надвигались на Турнуса. Он повернулся, принимая вызов.

– Стойте! – раздался вдруг голос. Пронзительно завизжали слины. У самого края круга, держа на коротких поводках пару слинов, стояла Ремешок. Звери рвались вперед, натягивая веревки. Глаза их горели, из пастей капала слюна, в сполохах костра поблескивали влажные клыки.

– Кто первый двинется, – кричала Ремешок, – на того спускаю слинов!

Парни попятились. Яростно заорала Мелина.

– Бросьте дубины! – приказал Турнус. Не спуская глаз со слинов, незадачливые вояки швырнули дубины на землю.

– Какая‑то рабыня! – надрывалась Мелина. – Да как ты смеешь вмешиваться!

– Сегодня я освободил ее, – рассмеялся Турнус.

Точно! На ее шее нет веревочного ошейника! Выбравшись потихоньку из круга, она сняла его. И теперь, держа на поводках слинов, по‑прежнему одетая в рабский балахон, гордо стояла, освещенная пламенем костра – свободная женщина.

– Вставай, Брен Лурт, – приказал Турнус.

Молодой человек нетвердо встал на ноги. Резким движением сорвав с него тунику, Турнус схватил его за руку и, не церемонясь, потащил к дыбе, на которой, беспомощно распростершись, лежала я.

– Вот та самая рабыня, которая так тебе нравится, Брен Лурт, – сказал Турнус. – Лежит перед тобой беззащитная. – Брен Лурт с отчаянием взглянул на меня. – Ну, разве не аппетитная? – Я содрогнулась. – Разве не лакомый кусочек? – вопрошал Турнус.

– Да, – прошептал Брен Лурт.

– Возьми ее, – приказал Турнус. – Я разрешаю. Брен Лурт потупился.

– Ну, вперед! – торопил Турнус. – Возьми ее!

– Не могу, – еле слышно проронил Брен Лурт. Разбит наголову!

Отвернувшись от дыбы, Брен Лурт наклонился и подобрал с земли свою тунику. Пошел к воротам. Их распахнули перед ним. И он ушел прочь из селения Табучий Брод.

– Кто хочет, отправляйтесь за ним, – бросил Турнус его бывшим приятелям.

Но вслед за бывшим коноводом не двинулся никто.

– Из какого вы села? – спросил Турнус.

– Из Табучьего Брода, – угрюмо ответили они.

– Кто глава касты в Табучьем Броде?

– Турнус.

– Идите по домам. Согласно законам касты, вы наказаны. Они покинули круг. Наверно, будут весь сезон его поля обрабатывать.

Мелина, выскользнув из круга у костра, вернулась в хижину, которую она делила с Турнусом.

– А теперь устроим праздник! – провозгласил Турнус. Вокруг послышались радостные возгласы.

– Но сначала, Турнус, любовь моя, – стоя у дверей хижины, произнесла Мелина, – давай выпьем за сегодняшнюю победу.

Молчание.

С кубком в руках она величественно, не торопясь, спустилась с лестницы и подошла к Турнусу. Поднесла ему кубок:

– Выпей, благородный Турнус, любовь моя! Я принесла тебе вино победы.

И вот тогда до меня дошло. Ну ловка! Рассчитывала на Брена Лурта и его приятелей. А на случай, если им не удастся совладать с Турнусом, выменяла у Тупа Поварешечника снадобье. Обещала меня Брену Лурту, если он победит. И Тулу Поварешечнику обещала – в обмен на порошок, если подействует. Так или этак повернется дело – рабыня Дина точно игрушка в ее руках. Улыбнулась бы Брену Лурту удача – получил бы меня. Снадобье не понадобилось бы, и она вернула бы его Поварешечнику. Оплошал Брен Лурт – значит, пускает в ход порошок, а меня отдает в уплату. Хитроумный план. Не одно, так другое. И в обоих случаях расплачивается мною. Неплохо придумано.

– Выпей, любовь моя, – поднося Турнусу чашу, сказала Мелина, – выпей за свою и мою победу.

Турнус взял чашу.

Изо всех сил пыталась я крикнуть – и не могла. Билась в проклятых колодках, бешено вращая глазами над огромным кляпом.

Никто не смотрел на меня. Я отчаянно билась, пыталась крикнуть, но ни звука издать не могла. У меня во рту – гори‑анский кляп.

«Не пей, хозяин! – закричала бы я. – Вино отравлено! Не пей! Это ад!»

– Выпей, любовь моя, – сказала Мелина. Турнус поднял чашу к губам. Помешкал.

– Пей! – торопила Мелина.

– Это наша общая победа, – сказал ей Турнус.

– Да, любовь моя.

– Выпей первой, подруга.

В лице Мелины мелькнул страх.

– В первую очередь это твоя победа, любовь моя, – нашлась она, – а потом уж моя.

Турнус улыбнулся.

– Выпей сначала ты, любовь моя, – настаивала она.

– Любовь моя, сначала ты, – сказал, улыбаясь, Турнус.

– Нет, ты.

– Пей! – Голос его посуровел.

От лица Мелины отхлынула кровь.

– Пей, – повторил Турнус. Трясущимися руками она потянулась к чаше.

– Я подержу чашу, – сказал Турнус. – Пей!

– Нет. – Она опустила голову. – Это яд.

Турнус улыбнулся и, откинув голову, осушил чашу. Мелина в страхе не сводила с него глаз.

– Привет мой вам, леди! – промолвил, появляясь из‑за хижин, Туп Поварешечник.

– Снадобье безвредно, – отбрасывая кубок прочь, объявил Турнус. – В молодые годы мы с Тупом Поварешечником вместе рыбачили, охотились на слинов. Однажды я спас ему жизнь. Мы – братья, породненные когтем слина. – Турнус поднял руку.' Ниже локтя виднелся неровный шрам. Откинул рукав и Поварешечник. Такой же шрам – след когтя слина, который держал Турнус. Рука Турнуса помечена тем же когтем, только нанес эту рану Поварешечник. Торговец и крестьянин, они породнились, смешав свою кровь.

– И вот теперь, – продолжал Турнус, – он тоже спас мне жизнь.

– И рад, что такая возможность представилась, – добавил Поварешечник.

– Ты обманул меня, – сказала Тулу Мелина.

Он не ответил.

Переведя взгляд на Турнуса, Мелина отшатнулась.

– Лучше бы, – процедил Турнус, – в вине был ад и ты бы выпила первой.

– О, нет, Турнус, – прошептала она. – Нет, прошу тебя!

– Принесите клетку!

– Нет! – вскричала она.

– И ошейник для слина.

– Нет! Нет!

Двое мужчин отправились выполнять приказ.

– Прикажи избить меня батогами! – молила она. – Натрави на меня слина!

– Подойди сюда, женщина, – сказал Турнус. Она встала перед ним.

– Обрей мне голову и прогони с позором в село отца! Обеими руками рванув у ворота ее платье, он обнажил ей плечи. Женские плечи возбуждают мужчин. На Земле хорошо это понимают, потому женщины и любят вечерние платья с открытыми плечами. Знай об этом гориане, сочли бы еще одним доказательством врожденной тяги землянок к рабству. Женщина, что носит платье с открытыми плечами, в глубине души жаждет, чтобы ею обладали.

– Турнус! – протестующе вскрикнула Мелина.

Он держал ее за руки. Слегка встряхнул. Голова ее откинулась. Широкие обнаженные плечи сильны, красивы. В самый раз для лямок плуга. Для горианина любая часть женского тела прекрасна. Рука, запястье, лодыжка, углубление под коленом, изгиб бедра, мягкие, едва заметные глазу нежные волоски за ушком. Все предвещает восторг и упоение, все сулит блаженство. Мне доводилось слышать восторженные крики горианс‑ких мужчин при виде женщины. Попадая на Гор из земной жизни, девушка оказывается совсем не готовой к тому, сколько страсти и вожделения вскипает в сердцах мужчин при одном лишь взгляде на нее. Сначала это сбивает с толку, ошарашивает, повергает в шок. А потом ее опрокидывают навзничь. Приспосабливается она быстро. Просто нет другого выхода. Она на Горе. В мире настоящих мужчин. Здесь она женщина. Именно сладострастию горианских мужчин обязаны своим существованием тщательно прикрывающие все тело платья, которые во многих городах Гора носят свободные женщины. Случайно брошенный игривый взгляд, небрежно обнаженная лодыжка – и вот уже ты дичь, которую непременно схватят и сделают рабыней. Рабынь же, если им позволяют носить одежду, обычно одевают в короткие легкие платьица, открывающие взорам прелестные очертания тела. Так угодно мужчинам. А воля мужчин – закон.

Ладони Турнуса лежали на обнаженных плечах Мелины. Платье ползло все ниже. Он посмотрел на ее руки. Потом глянул ей в лицо.

Принесли клетку, небольшую, тесную, крепкую, и ошейник для слина.

– Позволь мне умереть, Турнус, – молила она.

Турнус поднял ошейник. Выставив вперед руки, она попыталась оттолкнуть его.

– Лучше убей меня, Турнус! Прошу тебя!

– Опусти руки, женщина, – проговорил Турнус. Она повиновалась.

Он накинул ей на шею мощный кожаный ошейник с металлическими заклепками. Ему принесли шило. Проделав в коже два отверстия, он продел в них скобу. Шея у слина толще, ошейник длинноват. Часть кожаного ремня Турнус заправил в четыре широкие петли на ошейнике, остальное отхватил ножом.

Мелина стояла перед ним с обнаженными плечами, в ошейнике для слина. Сбоку к ошейнику пришито тяжелое кольцо – к нему привязывают поводок.

Молниеносным движением Турнус сорвал с нее платье и швырнул ее на землю. Она в страхе смотрела на него.

– В клетку, рабыня! – приказал Турнус.

– Турнус! – закричала она.

Он присел и тыльной стороной ладони наотмашь ударил ее по губам. Изо рта потекла кровь.

– В клетку, рабыня!

– Да… хозяин, – прошептала Мелина и поползла в клетку. По знаку Турнуса Ремешок передала поводки слинов стоящему рядом мужчине. Тот повел животных от хижин. Ремешок подошла к клетке и, обеими руками взявшись за железную дверцу, опустила ее, запирая в клетке свою бывшую хозяйку.

Толпа одобрительно загудела.

– Праздник! – провозгласил Турнус, глава касты в Табу‑чьем Броде. – И положите в праздничный костер клеймо. Будем клеймить рабыню!

Снова шум одобрения.

Женщина, что прежде звалась Мелиной, скрючилась в крошечной клетке, вцепилась в железные прутья, горестно поглядывая из‑за решетки. Горло ее было схвачено ошейником для слинов.

Скоро на ее тело поставят клеймо.

Вокруг суетились люди, готовились к празднику. Редис, Турнепс и Верров Хвост по знаку Турнуса вынули кляп у меня изо рта и сняли меня с дыбы. Помогли спуститься вниз, и я, скользнув между ними, упала на землю. Двигаться едва хватало сил. Кляп оставил во рту тяжелый кисловатый привкус. И не представляла себе, что кляп может быть таким действенным. Правда, на этот раз рабского колпака на меня не надевали.

На праздник зажарили верра, наготовили сладостей. Достали из кладовой и разогрели хлеб из са‑тарны. Суловая пага лилась рекой.

В разгар праздника дверца клетки была распахнута, ее обитательнице, бывшей свободной женщине по имени Мелина, а ныне – голой рабыне в ошейнике для слина, было велено выйти наружу на четвереньках. К ошейнику привязали поводок и все так же на четвереньках, как самку слина, повели ее к девичьей дыбе, на которой совсем недавно была распята я. Там ее разложили на балках, закрепили руки, ноги и шею, и Турнус, глава касты селения Табучий Брод, собственноручно поставил клеймо на ее тело. Левое бедро ее крепко держали двое мужчин. Вот кожи коснулся раскаленный металл, и она зашлась в бешеном крике, а когда бедро ее отпустили, застонала и забилась на своем деревянном ложе. Потом ей обрили голову и оставили, рыдающую, всеми забытую, распятую, на деревянных балках. Праздник продолжался.

По правую руку Турнуса сидел Туп Поварешечник. По левую – получившая сегодня из его рук свободу Ремешок. Отчаянная! Привела пару слинов, бросилась на защиту Турнуса, когда дружки Брена Лурта решили одолеть его сообща, раз поодиночке не удалось. Прислуживали за столом сельские рабыни, среди них – Редис, Верров Хвост и Турнепс. Я, не в силах прислуживать пирующим, так и лежала у дыбы, на которой оставили рабыню со свежим клеймом. Немного времени спустя она успокоилась. О чем она думает? Да какая разница! Кому интересны мысли рабыни? Моя гордая бывшая хозяйка теперь ничем не лучше меня. Просто рабыня. Рабыня во власти мужчин.

Ничто.

Я взглянула в небо. На фоне плывущих в вышине трех лун мчались темные облака.

В воздухе повеяло свежестью.

Наконец‑то!

Застолье шло своим чередом. Турнус встал и поднял кубок.

– Тупа Поварешечника, – сказал он, – породнил со мной коготь слина. Мы братья. Эту чашу я поднимаю в его честь. Выпьем же за него!

Крестьяне осушили кубки. Поднялся Туп Поварешечник.

– Сегодня мы преломили хлеб. Пью за гостеприимство Табучьего Брода! – провозгласил он тост. В ответ раздались приветственные возгласы. – А еще, – продолжал он, – пью за человека, с которым меня роднит не каста. Нет, наше родство гораздо крепче. Мы братья по крови. Пью за Турнуса из Табучьего Брода.

Приветственные возгласы. Звон кубков. Турнус снова встал.

– Я прошу эту свободную женщину, – он обернулся к Ремешку, – женщину, к которой я очень привязан, стать моей подругой.

Толпа разразилась ликующими криками.

– Но, Турнус, – спросила она, – раз я теперь свободна, я имею право отказаться?

– Конечно, – озадаченно ответил Турнус.

– Тогда, благородный Турнус, – голос ее звучал спокойно и ровно, – я отказываюсь. Я не стану твоей подругой.

Турнус опустил чашу. Воцарилось молчание.

Ремешок опустилась на землю, легла к ногам Турнуса. Охватив ладонями его ступню, прижалась к ней губами. Подняла голову. В глазах ее стояли слезы.

– Позволь мне быть твоей рабыней, – проговорила она.

– Я предлагаю тебе быть моей подругой!

– Я прошу рабства.

– Почему? – все не мог взять в толк Турнус.

– Мне уже доводилось быть с тобой, Турнус. В твоих руках я могу быть лишь рабыней.

– Не понимаю.

– Я обесчестила бы тебя. В твоих руках я могу быть только рабыней.

– Ясно, – сказал глава касты в Табучьем Броде.

– Любовь, что питаю я к тебе, – говорила она, – это не любовь подруги. Это безнадежная рабская любовь, настолько сильная и глубокая, что испытывающая ее женщина может быть лишь рабыней мужчины.

– Подай мне пагу, – протягивая ей кубок, сказал Турнус.

Взяв кубок, она встала на колени, опустила голову и подала ему кубок. Свободная женщина, она прислуживала, как рабыня. Крестьяне едва переводили дух от изумления. Свободные женщины возмущенно заголосили. Турнус отставил кубок.

– Вели принести веревку, надень на меня ошейник, Турнус, – попросила она. – Я твоя.

– Принесите веревку, – бросил Турнус.

Принесли веревку.

Держа веревку в руках, Турнус смотрел на девушку.

– Надень на меня ошейник, – повторила она.

– Если я надену на тебя ошейник, – сказал он, – ты снова станешь рабыней.

– Надень на меня ошейник, хозяин.

Дважды обмотав вокруг ее шеи веревку, Турнус завязал ее узлом.

Ремешок, его рабыня, преклонила перед ним колени. Он схватил ее, могучими руками прижал к себе, насилуя девичьи губы властным поцелуем, словно сладострастие и радость обладания удесятерили его силы. Она, теряя власть над собой, вскрикнула, сжимая его в объятиях. Голова ее откинулась, губы приоткрылись. Он начал зубами сдирать с нее тунику.

– Унеси меня от света, хозяин, – попросила она.

– Но ведь ты рабыня, – рассмеялся он и, сорвав с нее одежду, швырнул ее наземь меж праздничных костров. Она вскинула глаза – покорно‑страстные глаза снедаемой вожделением рабыни.

– Как угодно хозяину! – И опрокинулась навзничь. Волосы разметались по земле. Он бросился к ней, и они слились в бесконечно долгом объятии, а вокруг пылали праздничные костры. В ночи разнесся ее крик, слышный, наверно, далеко за частоколом.

А когда Турнус вернулся на свое место, она, рабыня, примостилась у его ног, время от времени осмеливаясь коснуться кончиками пальцев его бедра или колена.

Праздник затянулся.

Свежело. Силуэты лун заволокло влажной пеленой. В небе, гонимые ветром, вздымались громады облаков.

Избитая, измученная, я, должно быть, заснула у дыбы.

Разбудил меня звук защелкнутых на запястьях наручников. Я открыла глаза. До рассвета еще далеко. Передо мной стоял Туп Поварешечник. Мои руки плотно схвачены стальными кольцами.

– Вставай, птенчик, – сказал мне Туп. Я с трудом поднялась на ноги. Руки скованы спереди – и на дюйм не развести. – Теперь ты моя!

– Хозяин? – проронила я.

– Да, – повторил он, – моя.

– Да, хозяин.

Странно… Так просто: раз – и перешла из одних рук в

другие.

Я огляделась. Праздник кончился. Почти все селяне разбрелись по домам. Кое‑кто улегся у догорающих кострищ.

Мы стояли у дыбы. Беспомощной пленницей распростерлась на ней Мелина, некогда – свободная женщина, ныне же – рабыня. Рядом – Турнус, Ремешок, Редис, Верров Хвост и Турнепс.

– Нарекаю тебя Мелиной, – объявил Турнус распятой на дыбе женщине.

– Да, хозяин, – ответила она. Ужасающий позор уготовил он ей – в рабстве носить имя, которым она звалась, будучи свободной. Теперь оно станет ее рабской кличкой.

– Можно рабыне говорить? – спросила она.

– Да, – разрешил Турнус.

– Зачем ты велел обрить мне голову?

– Чтобы с позором вернуть в село к отцу.

– Оставь меня здесь, хозяин, прошу тебя!

– Зачем?

– Чтобы я могла доставлять тебе наслаждение, – прошептала она.

– Странно слышать такое от тебя, – усмехнулся он.

– Умоляю, оставь меня, позволь угождать тебе, хозяин!

– Ты что, обретя клеймо, разума лишилась? – осведомился Турнус.

– Я только хотела быть подругой окружного головы, – проронила она.

– А теперь ты рабыня любого, кому мне вздумается подарить или продать тебя.

– Да, хозяин.

– Я и пальцем не пошевелил, чтобы стать окружным головой, – разоткровенничался вдруг Турнус, – именно потому, что к этому так стремилась ты. Начни я добиваться этой должности, все вокруг решили бы, что лишь твое тщеславие и твои попреки тому причиной.

Зажатая между балками, она принялась отчаянно извиваться на девичьей дыбе.

– Мужчина, – продолжал он, – должен быть хозяином в собственном доме. Даже если выбрал себе подругу. Для того и нужна подруга, чтобы поддерживать, помогать, а не козни строить.

– Я была плохой подругой, – прошептала она. – Постараюсь, чтобы рабыня из меня получилась лучше.

– Сочту я нужным – стану добиваться места окружного головы, – отрезал Турнус. – Нет – значит, нет.

– Как угодно хозяину, – ответила Мелина, его рабыня.

– Быть хорошей подругой ты так и не научилась.

– Искусству быть рабыней стану учиться усерднее, – обещала Мелина.

– И начнешь завтра же утром, – заявил он, – когда тебя публично высекут.

– Да, хозяин, – прозвучало в ответ. Он положил ладонь на ее тело.

– Было время, я тебе нравилась, – проговорила она.

– Да, – согласился он, – это верно.

– Мое тело кажется тебе привлекательным, хозяин?

– Да, – ответил Турнус.

– К тому же я сильная. Могу одна тащить плуг. Турнус улыбнулся.

– Оставь меня здесь, хозяин, – взмолилась она снова.

– Зачем?

– Я люблю тебя.

– Знаешь, какое наказание полагается за ложь?

– Я не лгу, хозяин. Я действительно тебя люблю.

В деревнях солгавшую рабыню могут, например, бросить на съедение голодному слину. И Турнус, уличи он рабыню во лжи, не сомневаюсь, сделал бы это с легким сердцем.

– Как ты можешь любить меня? – спросил он.

– Не знаю, – прошептала она. – Удивительное чувство. Противостоять ему я не в силах. Я долго лежала здесь в колодках. И о многом передумала.

– Завтра, – бросил Турнус, – тебе придется гораздо меньше думать и больше работать.

– Много лет назад я любила тебя, но как свободная женщина. Потом, довольно долго, не любила, презирала даже. И теперь, через столько лет, снова испытываю это чувство, только теперь это стыдная, беспомощная любовь невольницы к хозяину.

– Утром тебя высекут, – отчеканил Турнус.

– Да, хозяин. – Она подняла на него глаза. – Ты сильный. И властный. Стал ли ты окружным головой, нет ли – ты великий человек. Мне застила глаза моя свобода. Я перестала замечать твою мужественность, не понимала, чего ты стоишь. И интересовал меня не ты сам по себе, а то, чем ты мог бы стать, чтобы меня возвысить. Для меня ты был не человеком, а средством потешить свое тщеславие. Жаль, что я, твоя подруга, не умела радоваться тебе самому, не умела ценить в тебе человека. Жаль, что только и думала о том, кем ты мог бы стать. Никогда не знала тебя по‑настоящему. Видела лишь образ, что сама выдумала. Ни разу не попыталась взглянуть на тебя открытыми глазами. А попыталась бы – может, увидела бы тебя в истинном свете..

– Ты всегда отличалась недюжинным умом, – заметил Турнус.

В ее глазах стояли слезы.

– Я люблю тебя, – проговорила она.

– Я отдаю тебя селу. Будешь общинной рабыней, – сообщил он.

– Да, хозяин.

– На ночь тебя будут запирать в клетку для едина. Есть будешь что подадут. Станешь прислуживать в хижинах, в каждой по очереди.

– Да, хозяин.

Он все смотрел на нее.

– Можно говорить? – спросила она.

– Да.

– Нельзя ли, хотя бы иногда, мне служить и моему хозяину?

– Может быть, – уже отворачиваясь, бросил Турнус.

– Прошу тебя, хозяин!

Он повернулся. Взглянул ей в глаза.

– Прошу тебя, возьми свою рабыню.

– Давненько ты не просила меня о близости, – не сводя с нее глаз, сказал Турнус.

– Умоляю, хозяин, – прошептала она, всем телом приподнимаясь над балками. – Умоляю!

Мы отвернулись. Турнус торопливо и грубо овладел распятой на дыбе рабыней.

Кончил. Обессиленная, она едва переводила дух.

– О, хозяин! – вскрикнула она и еще раз, чуть слышно: – Хозяин…

– Молчи, рабыня, – приказал Турнус.

– Да, хозяин. – И женщина в ошейнике смолкла.

Никогда, наверно, Турнус не обнимал ее так властно, с такой безудержной силой. Конечно, много лет назад он любил ее, свободную женщину, бережно и нежно. Но той неукротимой, необузданной похоти, что рождает в мужчине беспомощно распростертое тело рабыни, ей, верно, доныне изведать не доводилось. Так ею не обладали никогда. Раздавленная, испуганная, ошеломленная, в благоговейном ужасе следила она глазами за Турнусом. Я видела: ей хочется окликнуть его, молить, чтобы вернулся. Но она не смела. Ее ждет кара. Завтра утром времени хватит – высекут ее основательно.

Между тем Турнус одернул тунику. Повернулся ко мне. Под взглядом свободного мужчины я преклонила колени.

– Я подарил тебя Тулу Поварешечнику.

– Да, хозяин, – ответила я.

– Ему посулили тебя в уплату за снадобье, которое он дал кое‑кому из нашего села. Снадобьем воспользовались, хотя надежд, что возлагало на него купившее его лицо, оно и не оправдало. Стало быть, от имени этого человека, который, на свое несчастье, оказался ныне в рабстве и сделок заключать больше не может, я отдаю тебя в обмен на этот порошок.

– Да, хозяин.

Скованные железом руки сжались в кулаки. В обмен на щепотку грошового порошка! Как же так? Да за меня по меньшей мере пару медных тарсков дадут, уж это точно!

– Но этот порошок ничего не стоит! – возмутилась я.

– Но и ты, крошка Дина, не стоишь ничего! – откинув голову, Турнус расхохотался.

– Да, хозяин, – кипя от злости, пробурчала я. Он повернулся к Ремешку:

– Объявляю тебя любимой рабыней. Будешь спать в моей хижине и вести хозяйство.

– Рабыня очень благодарна, хозяин, – выдохнула она.

– И еще, – добавил он, – будешь старшей над рабынями. Редис, Верров Хвост и Турнепс бросились к ней с объятиями и поцелуями.

– Мы так рады за тебя! – щебетала Турнепс.

– Я – старшая рабыня, – проговорила Ремешок.

– Я так за тебя рада, – твердила Редис.

– Принеси плетку! – велела Ремешок.

– Ремешок? – Редис изумленно замерла.

– Принеси плетку!

– Да, госпожа. – И Редис бросилась исполнять приказ. Вскоре вернулась, вложила плетку в руку Ремешку.

– На колени! – приказала всем троим Ремешок. Девушки пали на колени. – Выстроиться в ряд! На четыре хорта друг от друга! Лицом к хозяину! Прямее! – Она выровняла ряд. Пнула Редис по коленям. – Выпрямить спины, руки на бедра, животы втянуть, головы выше! – Рукояткой плетки она ткнула Верров Хвост в живот. Та подобралась. Турнепс дважды досталось по подбородку. Она вскинула голову. В глазах – смятение. Но стоят ровно, красиво. Ремешок спуску не даст!

– Твои рабыни, хозяин, – обратилась она к Турнусу.

– Превосходно! – похвалил Турнус, оглядев коленопреклоненных рабьшь. Девушки стояли, не смея пальцем шевельнуть. Ничуть не сомневаюсь: заметь Ремешок хоть тень неповиновения, хоть намек – от души высечет любую. Турнус ухмыльнулся. Ну, теперь, пожалуй, жди чудес! – Можешь, если хочешь, отправить их в клетку, – разрешил он.

– Да, хозяин, – ответила Ремешок. Теперь, наверно, ради обожаемого хозяина все что можно выжмет из его рабынь. И уж конечно, когда Мелине, общинной рабыне, придет очередь служить в хижине Турнуса, она и с нее семь шкур спустит. Уж Ремешок проследит, чтобы Медина в лепешку расшиблась для хозяина – на то у нее и плетка.

– Можешь встать, Дина, – сказал мне Туп Поварешечник. Я встала.

– Можете проститься с рабыней, с которой жили в одной клетке, – снизошла Ремешок.

Редис, Верров Хвост и Турнепс бросились ко мне, обнимали, целовали, желали удачи. Пожелала им удачи и я.

– Рабыни, в клетку! – распорядилась Ремешок.

– Нам надо в клетку, – сказала мне Редис. – Удачи тебе!

– И тебе удачи, – ответила я. – Удачи вам всем.

И девушки поспешили к клетке. Ремешок с плеткой в руках подошла ко мне. Обняла, поцеловала.

– Удачи тебе, Дина.

– И тебе удачи, госпожа! – Что ж, она теперь старшая рабыня, значит, для меня – госпожа.

Ремешок ушла – запереть на ночь рабынь в клетке. Подошел Турнус. Я смотрела на него со слезами на глазах.

– Не место тебе в деревне, крошка Дина, – Он потрепал меня по голове. – Дни здесь слишком долго тянутся, и работа тяжеловата. Это тело создано, чтобы доставлять наслаждение. Твое место у ног мужчины.

– Да, хозяин, – отвечала я.

– Пойдем, рабыня. – Туп Поварешечник уже тянул меня за руку. Я остановилась, обернулась, выдираясь из его руки.

– Я желаю тебе удачи, хозяин, – сказала я Турнусу.

– Даже плуг не можешь тащить, – бросил он в ответ.

– Никудышная я скотина, – согласилась я.

– Ты не скотина. Ты – луг.

Я потупилась, зардевшись. Да, не мне возделывать землю. – Возделывать должны меня.

– Удачи тебе, крошка рабыня, – сказал на прощание Турнус.

– Спасибо, хозяин.

Ладонь Тупа Поварешечника крепче сжала мою руку.

– Придется бить? – спросил он.

– Нет, хозяин, – испуганно пролепетала я, спеша вслед.

У ворот села стояла его тележка. Два огромных колеса, длинные ручки.

Дозорный распахнул перед нами ворота.

Туп, к моему удивлению, не привязал меня сзади к тележке. Нет, освободив меня от наручников и бросив их в ящик на борту тележки, он поставил меня впереди, между длинными ручками.

– У меня не хватит сил тащить тележку, – растерялась я.

Но, достав из другого ящика две пары наручников на цепях, он пристегнул мои руки к ручкам тележки, левую – к левой, правую – к правой. Между запястьем и ручкой – цепь около фута длиной.

– Я не смогу тащить тележку, хозяин, – уверяла я.

Спину обжег удар хлыста. Я вскрикнула. Схватилась за ручки, налегла что было сил, сгибаясь от тяжести, зарываясь ступнями в дорожную пыль.

– Не могу, хозяин! Еще удар.

Отчаянно вскрикнув, я вытащила тележку Тупа Поварешечника из ворот и поволокла дальше, на пыльную дорогу, прочь из Табучьего Брода.