Глава 6. Табучий Брод

Хозяин протянул мне чашу. Стоя на коленях, я наполнила ее суловой пагой, прижалась к краю губами и протянула чашу ему. Глаза мои сверкали, я едва не опьянела от одного запаха напитка.

Я протянула ему чашу.

Хорошо очищенная суловая пага прозрачна как слеза, хотя сам сул желтый. Изготавливают ее из клубней сула – основной сельскохозяйственной культуры Гора. Здесь, в селении Табу‑чий Брод, где нас принимал глава касты Турнус, находился винокуренный заводик – сложное переплетение баков и труб.

– Хороша! – похвалил, потягивая пагу, хозяин. Пага почти безвкусна, и судят о ней лишь по ее крепости. Много ее не выпьешь. Накануне вечером один из мужчин, запрокинув мне голову, налил мне полный рот паги и заставил проглотить. В одно мгновение в глазах потемнело, я потеряла сознание. Проснулась лишь утром, разбитая, несчастная, на цепи, как и остальные. Голова раскалывалась от боли.

– Вина, рабыня! – крикнула, протягивая чашу, Марла.

Насупившись, я отставила пагу, принесла кувшин Арской ка‑ла‑ны и наполнила ее чашу. Она приняла ее, не взглянув на меня, не поблагодарив. Я – рабыня. А она разве нет? Сидит в лохмотьях, оставшихся от белого платья, с чашей в руках, обнимается с моим хозяином. Она быстро завоевала расположение мужчин, сместив с главных ролей даже Этту. С самого начала я боялась, что она всех затмит. Хозяин явно очарован ею. Я ее ненавидела, да и Этта поглядывала в ее сторону без привычного дружелюбия.

Марла взглянула на меня и улыбнулась.

– Ты хорошенькая, – сказала она.

– Спасибо, госпожа, – сдерживая злость, ответила я. Теперь нам приходилось прислуживать ей и называть ее госпожой. Хоть ни украшений, ни нарядов ей и не дали, она стала теперь главной рабыней в лагере.

Со дня нападения на лагерь леди Сабины прошло пять недель.

Большую часть этого времени мы провели в пути.

– Дай мне выпить, – позвал Турнус.

– Да, хозяин. – Я схватила кувшин с ка‑ла‑ной.

Глава касты в Табучьем Броде Турнус был широкоплеч, с огромными ручищами, на лоб его ниспадали спутанные космы соломенного цвета. Все выдавало в нем крестьянское происхождение. Табучий Брод – крупное селение, около сорока семей. Обнесенное частоколом, стоит оно, точно ступица, от которой во все стороны, как спицы в колесе, расходятся узкие у основания, расширяющиеся к периферии клинья полей. Четыре из этих полос обрабатывал Турнус. Табучий Брод получил свое название из‑за того, что некогда поблизости от этих мест дикие табуки во время сезонных миграций переходили вброд речку Верл – приток Воска. Верл впадает в Воск с северо‑запада. Мы переправились через Воск недели две назад, на баркасах. Теперь стада диких табуков переходят реку пасангов на двадцать севернее Табучьего Брода, но первоначальное название осталось за селом и доныне. Табучий Брод – село зажиточное, но славится оно не столько высокими урожаями – а почвы здесь, в южной части бассейна Верла, плодородные, черноземные, – сколько разводимыми здесь слинами. Турнус, землепашец из Табучьего Брода, – один из известнейших на Горе заводчиков слинов.

Турнус с усмешкой посмотрел на меня.

– Я сказал «выпить», малышка. – На слове «выпить» он сделал ударение.

– Простите, хозяин, – смешалась я, отставив ка‑ла‑ну, и бросилась за крепкой пагой. Торопливо повернувшись, я вдруг со страхом поняла, что та‑тира меня едва прикрывает. А испугала меня эта мысль потому, что за последние несколько недель я осознала, как возбуждает мужчин вид моего тела. По словам Этты, я стала гораздо красивее. Не знаю почему, но я и впрямь теперь казалась мужчинам куда соблазнительнее. Скорее всего,

дело в том, что сознание постепенно освобождалось от наносного, я потихоньку сбрасывала с себя груз запретов и условностей, избавлялась от маски безразличия, от оков земного воспитания. Стала гораздо непосредственнее, начала острее и естественнее воспринимать мужчин – никогда и не думала, что такое возможно. В каждом из них теперь мне виделся хозяин, каждый казался необыкновенным, умопомрачительным, носителем неповторимой индивидуальности, властителем, которому достаточно лишь слова, лишь жеста – и я буду принадлежать ему. Разумеется, я не могла не относиться к ним иначе, нежели относится свободная женщина. Да и они, безусловно, видели во мне теперь живую, раскованную женщину, а не некое недоступное существо, укрытое щитом законов и предрассудков, страха и гордости, существо, которого и пальцем коснуться невозможно. Нет, я – рабыня, податливая, открытая для всех, целиком и полностью находящаяся в мужской власти, такая же, как сотни других, но все же ото всех отличная, единственная и неповторимая. Узы рабства едины для меня и для множества других невольниц, однако – и нашим хозяевам это хорошо известно – каждая из нас уникальна в своем роде, в каждой скрыты непознанные глубины, неведомые тайники души, каждая – предмет затаенного вожделения, пленительная загадка, которую мужчина жаждет разгадать и покорить. Многое изменилось во мне, и, пожалуй, тому было две основные причины: постепенное освобождение от власти земных условностей и постижение Гора. Я училась быть рабыней. И, как ни странно, ощущала себя невероятно свободной и раскрепощенной. Так вот что значит настоящая свобода: свобода от несвойственных женщине ролей в политике и экономике, свобода быть собой, быть женщиной. И все же, думается мне, сильнее всего ощущала я перемены не поведенческие, не социальные и не культурные – нет, биологические. Перемены, которые вносила в мое сознание новая культурная среда, освобождали подавленное, угнетенное, зашоренное внутреннее «я». Ему наконец позволили раскрыться, распустить нежные лепестки навстречу солнечному свету, каплям дождя, живительной силе чистого, честного, величественного мира, в котором я могу быть самой собой. Да, это так. И, став собой, я узнала счастье. А счастливой женщине, как сказала мне однажды Этта, трудно не быть красивой.

С бутылью паги в руках я подошла к Турнусу и преклонила перед ним колени.

Но, как хорошо известно любой клейменой прелестнице, красота опасна для рабыни. Сама того не сознавая, едва ли не вопреки собственной воле я становилась все красивее, все желаннее – и все настойчивей и упрямей преследовала меня неукротимая мужская похоть. Я – рабыня. Мне ли сопротивляться мужчинам? Бывало, рванув за волосы, меня просто опрокидывали в траву и насиловали или хватали за щиколотки и забавлялись, перекинув через колоду, а то и просто рывком ставили перед собой на колени, чтоб ублажала. Я – в полной власти мужчин. А они желали меня. На Горе девушке опасно быть красивой, особенно если она рабыня. Чем ты красивее и беззащитнее, тем беспощаднее стремятся утвердить свою власть над тобой хозяева. И поэтому, как ни радовала меня собственная красота и привлекательность, как ни упивалась я тем, что стала столь желанна, все же ни на минуту не забывала – я рискую. Одно дело, когда меня насилуют воины моего хозяина, и совсем другое – сознавать, что подобную страсть я могу возбудить в сердце первого встречного. А я вовсе не горела желанием стать добычей чужаков, что, по словам Этты, случается с хорошенькими рабынями сплошь и рядом. С другой стороны, пусть уж лучше насилуют, чем похитят. Лучше потешатся на скорую руку и бросят, чем, связав, увезут прочь и сделают своей рабыней. Я не хотела расставаться с моим хозяином. Я любила его.

Турнус протянул чашу. Я собралась налить ему паги, но он придвинул чашу ближе к себе. Пришлось и мне приблизиться.

Возбуждение мужчин – вот чем расплачивается девушка за свою красоту. И я готова была платить эту цену. С радостью. Хоть и знала, что здесь, на Горе, подчас это сулит опасность. Хорошо бы, как Этта, носить ошейник с именем хозяина – сразу было бы ясно, кому я принадлежу. А мой хозяин даже и не подумал надеть на меня ошейник.

– Поближе, малышка, – поманил меня Турнус.

Я, стоя на коленях с бутылью паги в руках, подползла ближе. Ужасающе короткая, вся в прорехах, держащаяся на паре крючочков та‑тира едва скрывала девичьи прелести.

Турнуса я боялась. Слишком часто замечала на себе его взгляд.

Наклонившись, чуть ли не касаясь его головой, я налила ему паги. С тех пор как я попала на Гор, волосы у меня отросли, хоть и были пока короче, чем у большинства рабынь. Почти все они носят длинные волосы, распуская их по плечам, лишь иногда обвязывают голову лентой, убирая волосы назад, или завязывают их в конский хвост. Я наклонилась, пряди волос рассыпались по плечам.

Мой хозяин с помощниками сидел скрестив ноги в крытой соломой просторной хижине Турнуса. Высокая, с конической крышей, с выстланным нестругаными досками полом, она возвышалась на столбах над землей футов на шесть‑семь – для защиты от сырости и насекомых. К входу вели корявые узкие ступени. В основном селение состояло из таких же хижин, только вместо ступеней – лесенки из перекладин. Но Турнус – глава касты. В центре хижины – округлая ровная металлическая пластина, на которую ставится жаровня на ножках или почти плоская печка. Топят ее дровами из твердого дерева, обычного в селениях на севере и западе Ара. Вдоль стен расставлены сундуки и разложены тюки с домашним скарбом. Есть в селении и амбары, и скотные дворы. Неструганые доски пола покрыты циновками. По стенам развешана посуда и сбруя. В верхней части крыши – дымоходное отверстие, поэтому дым в хижине не скапливается. Хижина без окон, только с одной дверью, но в это время суток здесь довольно светло. Сквозь соломенную крышу и стены проникает солнечный свет. Летом в такой хижине достаточно воздуха и света. Остов этих жилищ деревянный, из древесины ка‑ла‑ны. Каждые три‑четыре года крышу перекрывают, сплетают из соломы новые стены. Зима в этих широтах не слишком сурова, в холодное время года хижины утепляют с внешней стороны крашеной парусиной, а зажиточные крестьяне – разукрашенными шкурами босков, промасленными для придания им прочности и глянца. Селение Табучий Брод лежит пасангов на четыреста к северо‑западу от Ара. Много лет назад по Воскскому тракту к городу Ару шла орда Па‑Кура. И мы, переправившись на баркасах через реку Воск, пришли сюда этим же трактом. Тракт широкий, вымощен булыжником, как огромная стена. Через каждый пасанг на обочине возвышается придорожный камень. В общем, очень похоже на военную дорогу: достаточно широк и для колонны пеших воинов, и для многотысячного обоза с продовольствием, боеприпасами и военной техникой – вполне уместятся две‑три повозки в ряд, хорошо просматривается – на несколько пасангов вперед по меньшей мере. По такой дороге можно быстро перебросить тысячи людей – на охрану ли границ, навстречу вражеским армиям или при наступлении, отправляясь на завоевание новых земель.

Турнус смотрел на меня.

– Можешь поцеловать мою чашу, рабыня, – сказал он.

Я прижалась губами к чаше в его руке. Я – рабыня. Слабая рабыня. Во власти мужчин.

За спиной Турнуса на стене висел огромный лук из гибкой ка‑ла‑ны с наконечниками из рога боска. Тетива не натянута, лежит возле, наготове, намотанная на желтую деревянную бобину. Рядом – массивный колчан со стрелами. Мне этот лук и не согнуть. Чтобы с таким совладать, нужна не просто мужская сила, тут требуется сила необычайная. Не только женщине – большинству мужчин с таким страшным оружием не сладить. Это традиционное оружие крестьян. Его так и называют «крестьянским луком». Еще у здешних крестьян в ходу дубина – огромная, длиной футов шесть, шириной – около двух. У стены, между желтым сундуком высотой около фута и рулоном груботканого полотна, стояли две такие дубины.

– И не отрывай губ от чаши, пока я не позволю, – велел Турнус.

Так я и замерла, склонив голову, прижавшись к чаше губами. Горианские рабыни не смеют ослушаться приказа.

– Турнус, – позвала стоявшая в сторонке на коленях плотная, крепко сбитая приземистая женщина в полотняном покрывале, его подруга из свободных. Явно недовольна.

Поблизости от хижины стояла конура, в которой Турнус держал своих девушек. Не одному же отправляться в поле!

– Молчи, женщина, – бросил Турнус.

На небольшом столике у стены лежал невзрачный бесформенный камень. Много лет назад Турнус, основавший здесь ферму, которой суждено было дать начало селению Табучий Брод, подобрал его на собственном поле. Однажды поутру он с луком за плечами, с дубиной в руках, с привязанным к поясу мешочком семян набрел на здешние места, и луга в долине Верла пришлись ему по душе. В родном селе он ухаживал за свободной девушкой и в драке переломал руки и ноги ее брату – вот и пришлось покинуть отчий дом. Девушка ушла с ним и стала его подругой. Отправились с ним и двое юношей и еще две молодые женщины, разглядевшие в костлявом верзиле будущего главу касты. Они скитались несколько месяцев, и вот однажды, преследуя стадо табуков, он попал в долину Верла и пленился здешними местами. Здесь животные переходили вброд реку. Он забыл об охоте, застолбил плодородный участок у реки и с оружием в руках стал у вбитого в землю столба – солнце подошло к зениту, потом медленно закатилось, и лишь тогда, наклонившись, он поднял с земли камень – камень с собственного поля. Теперь этот камень хранится в его хижине. Для Турнуса он стад Домашним Камнем.

– Турнус! – позвала его подруга.

Он и бровью не повел. С тех пор как она, покинув дом отца, ушла за ним из родного селения, миновали годы. Много лет. Как водится у крестьян, он оставил ее в своем доме. Она расплылась, раздобрела. Дороги назад, в дом брата, ей уже не было.

Я прижимала губы к чаше Турнуса. Он подвинул ее ближе к себе. Пришлось двинуться и мне.

Я знала: там, в конуре, он держит девушек.

Турнус силой не обижен, он из тех мужчин, кому нужно либо множество женщин, либо невероятно много – от одной. Скорее всего, подруга больше его не привлекает, а может, гордясь своей свободой, держится слишком уж независимо – вот он и не обращает на нее внимания. Мужчине проще всего разглядеть женщину, лежащую у его нот, умоляющую взглянуть на нее.

– А ты хорошенькая, – сказал, обращаясь ко мне, Турнус.

Прижавшись губами к чаше, я не отвечала.

– Как ее зовут? – спросил он у моего хозяина.

– У нее нет имени, – ответил тот.

– О, – протянул Турнус. – А хорошенькая, – добавил он. Его ладонь поползла по моей ноге.

Мелина, подруга Турнуса, сердито вскочив, вышла из хижины.

Я вздрогнула под бесстыдным прикосновением Турнуса. Губы от чаши отрывать нельзя, от его ласки мне не уклониться.

– Может, дать ей имя? – предложила Марла.

– А что, можно, – согласился, глядя на меня, один из помощников.

– Как насчет Дурочки? – спросила Марла.

Мужчины расхохотались.

– Или Нескладеха? – приставала она.

– Еще лучше, – похвалил помощник.

Как злилась я, как ревновала! Все ей с рук сходит! Заговори я вот так, без разрешения – сразу бы высекли. Она – высшая из рабынь.

– Правильно, – согласился хозяин, – она и дурочка, и нескладеха, но постепенно набирается ума, красоты и грации.

Услышав это, я залилась краской от удовольствия.

– Давай дадим ей имя, подходящее для рабыни, которая когда‑нибудь научится доставлять удовольствие мужчинам.

Я не могла оторвать губ от чаши, не могла уйти от ласки Турнуса. Его прикосновения начинали возбуждать меня. Я – рабыня. Я над собой не властна.

Рассмеявшись, Турнус со своим крестьянским юмором тоже предложил два имени: оба очень выразительные, оба постыдные.

Мои бедра шевельнулись. Как я бесилась! Я – рабыня. Я над собой не властна.

Бесил меня и смех, которым приветствовали предложение Турнуса. Однако я знала: заблагорассудится хозяину дать мне такое грязное, непристойное имя – и мне придется на него отзываться. Это будет мое имя – и все.

– Давайте еще подумаем, – фыркнул хозяин. Он – не крестьянин, он – Клитус Вителлиус из касты Воинов города Ара.

Под прикосновениями Турнуса я начала совершать непроизвольные движения. Ничего не могла с собой поделать. Я – рабыня.

Хозяин взглянул на меня.

– А в предложении Турнуса что‑то есть, – заметил он. Я застонала от отчаяния.

– Но, по‑моему, – улыбнулся он, – стоит еще подумать. Изо всех сил пыталась я сдерживаться, не отвечать на ласку

Турнуса – и не могла. Вспомнилась Элайза Невинс, моя ослепительная соперница. Вот высмеяла бы меня сейчас! Видела бы она меня – едва прикрытая ужасающе короткой та‑тирой полуголая рабыня прижалась губами к чаше, ее трогает мужчина, и она не в силах устоять. В какой стыд и унижение повергла меня сама мысль о гордой, невозмутимой, высокомерной Элайзе! Хорошо, что она не видит свою былую соперницу.

Турнус еще приблизил к себе чашу. Теперь, в этой позе, я еще беспомощнее. Руки мои сцеплены на запястье держащей чашу руки. Зубы прижаты к краю чаши.

– Хорошее имя – Марла, – поглядев на угнездившуюся в его объятиях Марлу, проговорил хозяин. – Как ты думаешь, Марла – подходящее имя для рабыни?

– О, да, хозяин. Марла – замечательное имя для рабыни, – шепнула она, целуя его шею и подбородок.

– Может, назвать ее Марла? – предложил он. Я содрогнулась.

– Но у нас уже есть одна Марла, – улыбаясь, продолжал он, глядя в ее прекрасные темные глаза.

– Да, хозяин, – прошептала она. Так какое же имя мне дадут?

– Если безымянная рабыня тебя хоть чуть‑чуть интересует, – кивнув в мою сторону, обратился хозяин к Турнусу, – можешь делать с ней что хочешь.

Я застыла. Я – рабыня. Рабыня Гора.

– Но, – отвечал со смехом Турнус, – ты пришел смотреть слинов.

– Действительно, – пожав плечами, согласился хозяин.

– Ну так давай не будем терять времени, развлекаясь с рабынями. Займемся делами посерьезнее. – Турнус взглянул на меня. – Можешь оторвать губы от чаши.

Я отняла губы. Он убрал руку и встал.

Уставившись в пространство широко раскрытыми глазами, я скрипя зубами стояла на коленях. Хотелось царапать ногтями циновку.

Хозяин поднялся на ноги, встали и его помощники. Марла, надувшись, преклонила перед ним колени. Кто мы такие? Всего лишь женщины. Мужчины заняты. У них есть дела и поважнее.

Хотелось истошно вопить и кататься по полу.

На глаза мне попался Домашний Камень – талисман дома. Здесь, в хижине, где хранится его талисман, Турнус – главный. Будь он хоть ничтожным из ничтожных, будь он хоть нищим – в доме, где находится его Домашний Камень, он Убар, Без домашнего талисмана и дворец – хижина. С талисманом и хижина – дворец.

В этом доме, в этой хижине, в этом дворце хозяин – Тур‑нус. Здесь он может творить что пожелает. И гости это знают. Они находятся под покровительством его Домашнего Камня.

Значит, попроси Турнус моего хозяина – и тут же получил бы меня. Не уважить такую просьбу – непростительное даже для неотесанного мужлана оскорбление и вероломство, пренебрежение приличиями и гостеприимством.

И все же, хотя и проявив ко мне несомненный и отнюдь не мимолетный интерес, Турнус не попросил меня у хозяина. Может, в открытую возбуждая меня, просто проверял моего хозяина, хотел получше разобраться, что он за человек? Мне показалось, Турнус – далеко не простачок. Мой хозяин проявил должное уважение к его дому, к нему самому. Удовлетворенный признанием его прав в собственном доме, Турнус не воспользовался возможностью обладать мною, не испросил на это разрешения – хоть оно и было бы предоставлено охотно и безотлагательно. Уверившись, что мой хозяин признает его права, он, как часто бывает, великодушно и гордо отказался ими воспользоваться. В конце концов, я принадлежу хозяину. Таким незатейливым способом двое мужчин на горианский манер продемонстрировали уважение друг к другу.

Но, как я уже знала, в подобных ситуациях мужчины Гора не только почтительны друг к другу, но и щедры.

Во время праздника, который состоится сегодня вечером, – предупредила меня Этта – будет обмен рабынями. Воины моего хозяина смогут позабавиться с местными невольницами, а мы, его рабыни, окажемся в распоряжении здешних парней. Они будут ловить нас, а нам позволяется убегать не дальше огораживающего село частокола.

Мужчины уже стояли у выхода из хижины.

Хозяин шевельнул пальцами – и Марла, вскочив на ноги, выскользнула за дверь. Его помощники отправились следом.

Я стояла на четвереньках. Глаза наполнились слезами. Я подняла голову к хозяину.

– Боюсь, я возбудил твою рабыню, – бросив на меня взгляд через плечо, сказал Турнус.

– Пожалуйста, хозяин, – прошептала я.

– Не важно. – Хозяин повернулся и спустился по ступеням. – Пошли посмотрим слинов.

Турнус взглянул на меня.

– Хорошенькая малышка. – С этими словами он тоже повернулся и вышел.

Оставшись одна, я заколотила кулаками по циновке. Вскоре в хижину вошел один из воинов хозяина, закинул мне руки за спину и связал.

– Давай, кипятись до вечера, сладенькая. Как раз к празднику будешь готова.